Феми Фадугба
Верхний мир
Femi Fadugba
THE UPPER WORLD
Copyright © Femi Fadugba 2021
First published as UPPER WORLD in English by Puffin, an imprint of Penguin Children’s Books.
Penguin Children’s Books is part of the Penguin Random House group of companies.
© Осипов А., перевод на русский язык, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.
***
«Умопомрачительный роман, который перенесет вас в современный Лондон, а затем исказит саму реальность. «Довод» даже рядом не стоял».
Морин Джонсон, автор книги «Пусть идет снег»
Часть первая
Расстояние
Из записной книжки Блейза Аденона: письмо первое
К Эссо
Когда-то давным-давно в одной пещере жили узники.
Всю свою жизнь они стояли на коленях в холодной грязи, а перед глазами у них был только камень. Цепи обвивали им шею так туго, что они даже головы повернуть не могли – посмотреть, откуда идет свет… теплый, янтарный.
Каждый божий день они смотрели, как тени трепещут и пляшут на каменной стене, озаренной тем тайным светом из-за спины. Они рассматривали тени, давали им имена, молились им.
И вот как-то утром один из арестантов вдруг вырвался на свободу. Он обернулся к свету, ярко сиявшему в дальнем конце пещеры, и изумленно вперил в него взор, охваченный жаждой – жаждой понять, откуда свет исходит и куда ведет.
Друзья – те, что в оковах, – взывали к нему:
– Стой, дурень! Ты не знаешь, что делаешь! Если уйдешь слишком далеко, тебя ждет гибель!
Но он их не слушал.
Когда бывший узник выбрался из пещеры, он не узнал ничего – ни деревьев, ни озер, ни зверей, ни даже солнца. Там, снаружи, оказалось столько силы, что это было даже как-то неправильно. Но время шло, и он привык к своему новому миру и осознал наконец, что вся его прошлая жизнь, все, что он знал в пещере, было просто тенью – тенью этого нового большого места.
И он дал этому месту имя.
Он назвал его Верхним миром.
Человек бегом кинулся обратно, в пещеру, желая как можно скорей поделиться с остальными такой изумительной новостью. Но когда он рассказал им, что видел в Верхнем мире, его подняли на смех и обозвали безумцем. А когда предложил разбить их цепи и выпустить на свободу – его пригрозили убить.
Реальный человек по имени Сократ поведал эту историю 2300 лет тому назад в Афинах. Большинство слушателей решили, что это просто сказка, искусная метафора – и она о том, каким одиноким себя чувствуешь, пускаясь на поиски неведомого. Никому сейчас невдомек, дитя мое, что Сократ действительно верил в Верхний мир. А еще – что, когда он рассказал людям об увиденном там, его убили.
Глава 1
Эссо. Сейчас
Чтобы не принадлежать ни к одной банде и при этом влипнуть прямо посередь разборок между ними, нужно реально крутое сочетание идиотизма и невезучести. У меня на это ушло меньше недели – вот так-то! И случилось это еще до путешествия во времени.
Я встал на колени и пристроил локти на угол матраса, там, где простыня не задралась. Я устал, я один у себя в комнате, и мне позарез нужна поддержка оттуда – типа как свыше. Но вот досада: я никак не мог выбрать между Иисусом, его мамой, Тором, пророком Мухаммедом (и тем большим дядькой, на которого он работает), лысым азиатским чуваком в оранжевой хламиде… ах да, еще Иисусовым папой, императором Хайле Селассие, дедушкиной статуэткой вуду, Морганом Фрименом и той металлической чушкой на Луне из старого-престарого фильма «2001». Короче, чтобы подстраховаться, я решил молиться всей честной компании сразу.
– Дорогие святые Мстители, – забурчал я в переплетенные пальцы, – первым делом простите, что я был говнюком в понедельник. И что наврал маме про случившееся.
Понедельник (четыре дня назад)
Пока понедельник еще не слетел с катушек, я даже что-то там такое успел выучить в классе. (Ведь так, по идее, и должна работать школа все время?)
Средняя школа Пенни-Хилл торчит ровно на границе между Пекхэмом и Брикстоном. В сороковые, когда ее строили, это не составляло проблемы – зато еще как составило сейчас, когда на сцене появилась братва. Нынче ребята из двух соперничающих группировок толкутся по семь часов в день в компании друг друга, а остальным, кто к их теркам отношения не имеет, приходится на этом фоне еще чему-то учиться.
В классе у нас стоит четыре ряда по восемь парт. Потолок нависает на фут ниже, чем надо, так что, сидя в середине, как я, чувствуешь себя куренком в клеточной батарее. Мисс Пёрди вела у нас физкультуру и по совместительству математику. Вообще-то учить она умела – в том смысле, что реально знала, о чем толкует, и предмет свой любила. Потому в ее классе и было меньше всего драк и самые высокие оценки. Даже мои контрольные работы, бывало, возвращались с «четверками». Математика мне всегда нравилась – ну, до некоторой степени. Самая наивная часть меня как-то забрала себе в голову, что в один прекрасный день у меня непременно будет вагон денег – и математика поможет мне его заполучить.
На самом деле я просто всегда уважал тот факт, что дважды два – четыре, и неипёт. День-деньской мне приходилось скакать туда-сюда между голосом африканским, домашним, голосом типа «полугопник», голосом «читаем вслух на английской литературе» и еще специальным телефонным голосом, необходимым в тех случаях, когда надо прислать кого-нибудь починить роутер. И я ужасно пёрся с того, что на математике всего этого не нужно. Училка могла сколько угодно думать, что я бестолочь, но на дважды два это все равно никак не влияло – как ни крути, а выходило четыре.
А вот чего я никак не мог знать заранее, торча в классе тем понедельничным утром, так это что треугольники, которые мисс Пёрди чертила на доске, в конечном счете откроют мне глаза на целых четыре измерения. Да что там – если бы меня кто попробовал предупредить, что к концу недели я буду шнырять по ним туда-сюда, как какой-нибудь супергерой-телепат, я бы сказал ему, мол, ты, чувак, явно на крэке… ну и показал бы потом одну заброшку – квартиру в Льюишеме, где можно встретить единомышленников.
– Сегодня будем проходить теорему Пифагора, – сообщила Пёрди и обвела уравнение, которое только что написала. – А понадобится она нам, чтобы вычислить самую длинную сторону треугольника.
a2 + b2 = c2
Тут она скрестила руки на груди и с внушительным видом стала ждать, пока класс заткнется.
– Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш! – зашипела Надья, выворачивая шею и зыркая на двух девчонок, которые без умолку трещали у нее за спиной.
Надья в учительских любимчиках не ходила и вообще далеко не всегда так радела за занятия, но над нами уже висели пробные выпускные, и она совершенно не собиралась давать вот таким вот, кому на все наплевать, тащить класс назад.
Я тем временем сидел и таращился куда-то вдаль – и не просто так, а надувши губы и специальным таким серьезным взглядом, который целое утро тренировал перед зеркалом. Надьины глаза по пути обратно к доске неизбежно должны были скользнуть и по мне – я намеревался произвести самое выгодное впечатление. Нет, честно – это ж с ума сойти, как часто я на самом деле откалывал подобные штуки ради нее! Да я от шестидесяти до семидесяти процентов каждого урока тратил на то, что а) со зловещим видом буравил ей взглядом затылок; б) посматривал искоса и многозначительно, боковым зрением; в) мрачно дулся, надеясь, что она сама обратит на меня внимание… – чего все равно засечь никогда не удавалось, поскольку я, как и было сказано, все время таращился вдаль, как заправская модель на рекламе лосьона после бритья.
Пёрди тем временем вооружилась двумя разноцветными маркерами и снова повернулась к доске.
– Чтобы было понятнее, возьмем практический пример. Вот идете вы, скажем, через Берджесс-парк. Вошли вот тут, внизу, через южные ворота, а надо вам вот сюда, на самый верх, к Олд-Кент-роуд. Есть два варианта маршрута: первый – сначала вдоль боковой стороны, потом вдоль верхней. Это, как сказали бы вы, крутые парни, «длинный прошвыр».
Она честно подождала, пока кто-нибудь засмеется. Ну, хоть кто-нибудь… После долгого холодного душа из тишины она таки решила продолжить.
– Ну что ж, понедельник – день тяжелый. Ладно. Короче, длинный маршрут – это все время идти по дорожке, сначала вдоль бока, потом вдоль верха. Но есть и другой вариант – короткий путь, вот так, наискосок, прямо по газону.
Когда она соизволила отойти от доски, на коротких сторонах треугольника обнаружились цифры, а на длинной – знак вопроса. Поняв, что сейчас из класса будет выхвачена жертва для полного досмотра с раздеванием, мы испустили хоровой вздох.
– Начнем с самой короткой стороны треугольника. Кто мне скажет, что получится, если я возьму число три и возведу во вторую степень?
Надьина рука стрельнула вверх – единственная иголка в этом стоге сена. Пёрди ее проигнорировала – надо же и остальным иногда шанс давать, в конце-то концов! – и обратилась к тому, кто уделял происходящему куда меньше внимания.
– Роб, сколько будет три в квадрате?
Судя по взгляду Роба, устремленному прямо сквозь нее, мисс Пёрди была сделана из стекла.
«Пожалуйста, пусть он сообразит, что три на три будет девять!» – сказал я себе. Роб и Като были мои лучшие друзья. Да, я знал, что в математике он в целом не сечет. Если честно, он и в школе вообще не очень сёк. Зато спроси его, в чем разница между английским дриллом, нью-йоркским и чикагским, и он тебе мигом превратится в Эйнштейна. Или перескажи любой сюжет из вечерних новостей и – гляди-ка! – он уже на раз-два связал его с иллюминатами и их зловещим заговором извести всех черных, коричневых и восточноевропейцев одним махом. Он, кстати, сам был поляк. Но это еще ничего о нем не говорило.
Като, сидя сбоку от Роба, зашептал ему:
– Афганистан! Ответ – Афганистан, зуб даю!
– Афганистан, – повторил Роб, обратив к Пёрди самый свой горделивый лик.
Она моргнула, потом еще раза два или три. «Афганистан» напрочь отшиб у нее дар речи, но в конце концов закрыла рот и отвернулась – а что еще тут сделаешь?
Като, совершенно в кусках, рукавом вытирал слезы восторга – все в жизни вызывало у этого парня гомерическое веселье. Возможно, потому, что все в жизни давалось ему с исключительной легкостью. Роб прожигал его взглядом и цыкал зубом, пока слюни не потекли. Я частенько думал, что доведись мне, не дай бог, пропустить где-то с неделю уроков, и от нашей хрупкой дружбы камня на камне не останется, но спроси хоть кого в Пенни-Хилл, и тебе скажут, что это счастливое трио, Като, Эссо и Роб, – ну просто не разлей вода. Даже когда хулиганил кто-то один, забирали все равно всех троих. Словно у меня в паспорте были отпечатаны все три имени.
– Эссо? – Пёрди обратила на меня лишенный всякой надежды взор.
– Ну, просто берем число и умножаем на него же, так?
Я в общем-то не хотел, чтобы из ответа вышел вопрос, но в конце фразы как-то сам собой дал петуха. Она наклонила голову – ну, а дальше?
– Ну, и трижды три получается девять.
Но нет, она все же заставила меня пройти последовательно все этапы и отпустила, только когда чертово уравнение получило всю заботу и ласку, каких заслуживало.
– Ну и, значит, с, которое длинная сторона, равно пяти, – наконец заключил я.
Окончательный ответ я вычислил в уме за несколько секунд до того, и пока она записывала всю последовательность на доске, я прикидывал, стоит ли задавать естественно вытекавший отсюда вопрос. Мисс Пёрди сама сказала еще в начале урока, что Пифагор изобрел эту свою знаменитую теорему две с половиной тысячи лет назад. Две с половиной тысячи! Это ж еще до того, как бумагу придумали! Но как?
Проблема в том, что, как бы там взрослые ни говорили, идиотские вопросы существуют. Вообще-то большинство вопросов, которые я задавал, именно такой взгляд в ответ и получали – что, мол, за идиотский вопрос! То в школе тебя учитель осадит за то, что поднял тему, которой нет в учебном плане… То дома – мама, если вякнуть что-нибудь про отца. Стоит только начать предложение с «почему» или «как», и на тебе! – обязательно кто-нибудь испугался или рассердился.
Но стоило только вопросу как-то оформиться у меня в голове, и свято место уже никак не желало оставаться пустым. Хорошо еще мисс Пёрди продолжала мне улыбаться, да и вообще была рада, когда руку тянул кто-то не с первой парты. Да в жопу, подумал я и даже кашлянул, готовясь в бой. Что худшего может со мной случиться?
– А откуда вообще Пифагор взял это свое уравнение? – постарался спросить я как можно небрежнее, хотя на месте отсутствующего пока ответа уже разверзся кратер, увеличивавшийся в размерах буквально с каждой секундой.
Тут по моему уху что-то чиркнуло. Быстро, хрустко, но легонько. Это что… бумажка?
– Ботаааааан! – провыл Като, пальцами изображая круги вокруг глаз на манер очков.
Роб тоже покатился со смеху, а с ним и вся задняя половина класса. Все, пора заводить новых друзей, решил для себя я. Но тут ко мне повернулась Надья, и на физиономии у нее мешались в равной мере удивление и «ну, ты меня впечатлил». Этого оказалось достаточно, чтобы всякая неловкость исчезла без следа. Я едва успел надеть обратно мою фирменную ар-н-би рожу.
Следующие пять минут мисс Пёрди объясняла нам, как Пифагору удалось превратить свой задвиг на треугольниках в математический закон, которому вся вселенная теперь будет повиноваться до скончания своих дней.
В тот миг, когда она кончила свои разглагольствования, у меня в голове словно ржавый замок отомкнулся[1]. И – всего лишь во второй или третий раз в жизни – у меня появилось такое ощущение, что, может быть, – ну хотя бы может, и то хлеб, – я смогу когда-нибудь жить в мире, где все имеет смысл.
Когда Пёрди отвернулась, я вбил «Пифагора» в Google на телефоне. Оказалось, дядька был совсем двинутый – как большинство башковитых во все времена. В интернетах говорилось, что он организовал какую-то секту, где все клялись никогда не жрать черной фасоли и не ссать против солнца. О, а еще там поклонялись числу 10 и верили, что, если, типа, поднять капот того, что все считают реальностью, там, внутри, будет чистая математика – и это вроде как язык, на котором боги написали наш мир. Вроде как, ага.
Еще там были линки на его фанатов (одного звали Платон, другого – Сократ), на которых я кликать не стал. Оно и без того уже все какое-то глючное становилось. Телефон я поскорей отложил – хорошо еще Пёрди не заметила. Я у нее был в «хорошем» списке и покидать его не собирался.
Ну, тут как раз и ввалился Гидеон Ахенкрох.
Шапка была натянута на самые уши, но даже из-под нее было видно, что глазами он метет по полу. Как у всякого нормального парня в Пенни-Хилл, штаны у него болтались на заднице настолько низко, насколько вообще позволяла гравитация. Большинство девчонок придерживались того же подхода – только тянули в другую сторону, если вы понимаете, о чем я.
Роб, Като и я переглянулись. Взгляды говорили: да, я тоже чувствую. Это все неспроста. Сейчас будет ржака. И навострили уши, чтобы ничего не упустить.
– Гидеон, ты опоздал. Опять, – сообщила миру мисс Пёрди. – И никаких головных уборов в классе, будь добр. Снимай и садись, если не хочешь отправиться прямиком в кабинет директора. Опять.
Когда шапка покинула голову Гидеона, весь класс единодушно грохнул. По всему скальпу красовались кругленькие, размером с пенни, лысые пятна, и каждое сверкало так, будто он намешал глиттера себе в средство для волос. Ди, сидевший позади Гидеона, мог вовсю любоваться зигзагами береговой линии у него на шее.
Если бы поговорку про тихий омут и чертей в нем можно было воплотить в одном-единственном гопнике, этим гопником был бы Ди. Ди за славой не гонялся – она сама гонялась за ним. Если он удосуживался открыть рот, слушатели либо ржали как не в себя, либо согласно кивали, либо спасались бегством. Все в южном Лондоне знали, что Ди и его мелкий брательник с милым имечком Резня (оба из брикстонской банды под названием С. П. Д) – самые несветлокожие из всех светлокожих братьев, какие только появлялись на свет. Такое впечатление, что Young M. A.[2] кто-то убедил завести детей с Fredo[3], а потом специально нанял ученого, чтобы вывести из их ДНК все следы Криса Брауна[4]. Ди из двух братьев был поприземистее, но все равно насчитывал в длину не меньше шести футов и даже сидя заполнял собой класс целиком.
– Блин, эта стрижка – форменный отстой, – изрек он. – Ты только скажи, я пошлю ребят перетереть к твоему парикмахеру на дом. Никому нельзя так обращаться с моим одноклассником – кроме меня.
Он откинулся на спинку стула и расхохотался над собственной шуткой, блестя золотым зубом. Мы выдержали небольшую паузу и последовали его примеру – так оно всяко безопаснее.
Тут у меня в голове выскочила идея, как продолжить шутку. Нет, Эссо, сказала некая часть меня, не будь ублюдком. У Гидеона и так уже утро не задалось. Пусть его, иди своей дорогой.
Я таращился Надье в затылок, прекрасно сознавая, что она сказала бы мне то же самое, но оставшиеся девяносто девять процентов мозга уже радостно орали: Вперед, сынок! Дай людям, чего они просят. Господь смотрит на тебя!
– Да это ж его мама стригла, – громко выдал я. – Ей не с кем трахаться, так она хочет, чтобы и Гидеону было не с кем – вот и постаралась.
Класс снова грохнул – и еще громче прежнего. Прямо-таки гром раскатился. Я этой остротой порядком рисковал – учитывая, насколько запущен был мой собственный причесон, – но даже Ди милостиво кивнул в ответ: мол, жги, чувак, так держать. Миссия, стало быть, выполнена.
До девятого класса я как-то толком и не понимал, насколько смешнее твои шутки делает власть. Нынче я был всего в паре футов от вершины пищевой пирамиды в Пенни-Хилл, так что моим шуткам смеялись все – а уж если те и правда были смешные, так особенно.
А вот кто совсем не смеялся, так это Надья. Я наверняка тоже заработал изрядную дозу ее гнева, но основной заряд все равно достался Ди: ее взглядом сейчас можно было крошить вибраниум. Ди послал ей улыбку и воздушный поцелуй.
Меня всегда поражало, насколько эти двое ненавидят друг друга. До сих пор помню, как у Ди на уроке зазвонил телефон, и Надья, кинув взгляд на мисс Пёрди, которая явно ничего не могла с этим поделать, встала, выхватила у Ди этот чертов айфон и выкинула в окно второго этажа. И еще постояла, посмотрела, как он скачет по асфальту, будто галька по воде. Ди вел себя так, словно ему все на свете должны, а Надья – словно она никому ничего не должна. Так что да – молоко и апельсиновый сок. Не смешиваются. От слова «вообще».
Впрочем, не одна Надья отказалась веселиться. Мисс Пёрди стояла, скрестив руки на груди, а Гидеон так и сидел, свесив голову на грудь. Черт, вот ведь бедняга, подумал я, сам уже жалея о ляпнутом.
Но у Гидеона Ахенкроха были свои планы на конец урока. Он пружиной выстрелил из-за парты, а еще через долю секунды мне что-то крепко прилетело в лоб. Посмотрев вниз, я залюбовался, как славно катится по полу бело-оранжевый клеящий карандаш.
Гидеон что, правда запустил мне в голову клеящим карандашом?
Я вскочил и прогнал его цельных три круга по классной комнате. Дальше Гидеон сделал ложный левый выпад, а сам прыгнул в другую сторону. К тому времени, когда я провернулся до начальной точки, его уже след простыл в коридор.
– Я с тобой говорить не буду, кореш. Я тебя бить буду! – крикнул я ему вслед (по каким-то непонятным причинам «разборочный язык» у меня всегда выходил на верхах, почти писком, и с сильным американским акцентом). – Куда ты смылся-то! Ползи назад и давай перетрем, бро!
Позади кудахтали со смеху Роб и Като. Уж они-то лучше всех знали, что ничего я Гидеону не сделаю: во мне толщины с твой карандаш. Да любой семиклассник в Пенни-Хилл мог меня запросто на стенку намазать.
– Быстро в класс и сядь на место, Эссо! Сейчас же! – скомандовала мисс Пёрди, чье лицо было интересного неоново-розового цвета.
Так я схлопотал первое замечание.
И так началась самая безумная неделя моей жизни.
Среда (два дня назад)
Пенни-Хилл слишком бедна, чтобы покупать почтовые марки получше – максимум для отправлений второго класса. Так что, получив в понедельник выговор, я уже знал, что извещение доберется до дому не раньше среды, да и то в лучшем случае.
И верно, только настало утро среды, как через щель для писем и газет в двери проскользнул тот самый конверт. Естественно, я его сцапал, не успел он и пола коснуться. Открывать не позаботился, просто сунул на самое дно мусорки на улице и продолжил заниматься своими делами. Еще одна миссия выполнена.
Ну почти. Почтальон пришел на час позже, так что я уже на час опаздывал в школу.
Так я получил второе замечание.
Но и оно не сломало мне жизнь. Система – наше все: извещение Пенни-Хилл отправит в среду после обеда, а придет оно в пятницу утром. Остается надеяться, что чертов почтовик явится вовремя, то есть еще до того, как мне пора будет в школу. Но даже если и нет, ма к концу недели будет работать в ночь, так что можно рвануть домой в обед и слямзить письмо, пока она еще не встала.
Мы с ма довольно неплохо ладили в последнее время. Она даже начала рассказывать про всякие свои проделки, которые творила в моем примерно возрасте; видеть свою ма с вот такой, малость придурочной стороны – это, братва, реально круто. Еще того лучше, она доверяла мне содержать квартиру в чистоте в течение дня и запирать на два замка на ночь, а еще вопросы перестала задавать, когда я поздненько заваливался домой на выхах. Зачем все портить, когда оно вот только-только, а? Тем более время доставки я уже вычислил – как и отсутствие рисков, что она узнает. Вечером в среду я решил отпраздновать новообретенную непобедимость, отправившись в Вест-Энд на шопинг со Спарком. Новые эйрмаксы у него были совершенно чумовые. Если вдуматься, я вообще не помнил, чтобы видел Спарка в старых кроссовках или в чем-то другом, кроме черного спортивного костюма, – его он носил круглый год, видимо, в порядке униформы.
Так вот, Спарк как раз протягивал только что померенные кроссы восьмого размера кассиру в NikeTown; тот чин чинарем пробил ему сто шестьдесят фунтов. Спарк выудил карту из штанов, которые, даже в подтянутом до нужной отметки виде, все равно были слишком длинны на его короткие ножки.
После пятой карты и восьмой попытки картридер сдался. Спарку наверняка нелегко было держать в голове все эти ПИНы… тем более что большинство из них были не его.
Кассир хихикнул и повернулся ко мне.
– Видать, тебе придется взять своего маленького дружка на поруки, – изрек он.
На слове «маленький» у меня а) отвалилась челюсть, б) сделалось сердцебиение.
Спарк был кореш. И хороший человек – со мной, во всяком случае. Мы с ним жили в одном доме с шести лет, так что знал я его хорошо. Настолько, что, если бы ма столько раз не запрещала мне с ним тусоваться, мы бы уже стали двоюродными. Есть такая типа поговорка, что все мы таскаем ведро на голове, а окружающие, знают они о том или нет, каждый день выгружают нам туда своего говна. Большинство от рождения носят ведра большие, широкие, так что, даже выходя из себя, мы не обязательно сами все в говне – не переливается. Но бывают такие, вроде Кайла Спарка Редмонда, которых судьба одарила… ну, чайной ложкой вместо ведра.
Я тусовался с ним где-то раз в пару месяцев и обычно недалеко от дома – вот сейчас-то и вспомнил почему.
Спарк сграбастал у кассира из рук открытую коробку и запустил через весь магаз. Я быстренько ввинтился, зная, что выводить парня сейчас придется силой, оттащил от кассы и вон из лавки, пока он не пустил вечер псу под хвост для нас обоих.
К тому времени, как мы добрались до Тоттенхем-Корт-роуд, к нам присоединились еще пятнадцать человек Спарковых друзей – все с головы до пят в черном, – напрочь запрудив и без того многолюдный тротуар. Он мне еще до NikeTown говорил, что сейчас подойдет «ну, пара человек», – но не что вся банда подвалит. И они все были пекхэмские – Восточный Пекхэм, если точно, и все – еще буйнее, чем С. П. Д., с которыми мутил Ди. С некоторыми мы кивались при встрече, но я точно не произвел на них достаточно сильного впечатления, чтобы кто-то еще и имя запомнил. Один, косоглазый и с пластырем на подбородке, все пялился на меня – чего это, типа, шкет тут делает. Я пихнул Спарка локтем, тот шепнул ему словечко, и с этой отметки меня стали игнорить, как и вся остальная банда.
Те, кто вообще не с лондонских окраин, они как на все это дело смотрят? Либо у них со страху глаза велики, и, типа, стоит тебе выйти из метро на Брикстоне, как тут же попадешь под пулеметный огонь. Но я реально знаю людей, которые всю жизнь прожили в Южном Лондоне и ни разу не видели настоящего преступления. Тут уж скорее не бандита встретишь, а чувака с библией, с дипломатом или с пакетами бананов, которые для жарки, а никак не с огнестрелом – потому-то мама сюда и переехала в свое время. Либо же люди почему-то думают, что английские гангстеры – они совсем не такие серьезные, как те, которых показывают в видео с той стороны пруда – у американских рэперов. Может, это потому, что убивают у нас обычно пятнадцатилетние пацаны в трениках (как будто мышца и седина хоть кому-то остановила нож или пулю!). Или потому, что ребята тут предпочитают холодное огнестрелу, а люди склонны забывать, каково это – оказаться на дистанции обнимашек от мальца, а потом чик-чик и… Или есть еще такая ловушка – думать будто никто, у кого от рождения английский акцент, не может вдруг взять и пойти вразнос (хотя, казалось бы, вся британская история должна была их чему-то научить, но нет…).
Короче, не важно, кто тут прав, кто виноват, но правило для выживания в наших краях одно: с гопотой не путайся. Или, если ты типа меня и не путаться не выходит, раз уж ты с ними рос и периодически выходишь на проспект, то так: знай точно, что такое нарушение – и не нарушай.
Не знаю на самом деле, что я думаю про Спарка и его парней. Часть меня видит только продолбанный потенциал. Зато другая – сокровища слова, истории, такие настоящие, неподдельные, что всякий раз, как кто-то из них кидает в Сеть песню, тысячи ребят по всему Ланкаширу логинятся, чтобы послушать. Большинство рассекавших тем вечером по проспекту сверкали недавлеными прыщами на лбу и даже еще не выросли до окончательной высоты – и все же промеж себя они уже за одну эту неделю напродавали в Пекхэме больше крепкой наркоты, чем твоя аптека за цельный год. Это были не мальчишки… и даже не мужчины. Это были легенды местной гопоты, вот так вот.
У каждого за плечами развевалась гордая история: ордер на арест; обчищенный наркопритон; публичное «спасибо» в вечерних новостях. Мир списал их на свалку годы назад, так и не поняв, что при таком количестве железного лома вокруг кто-нибудь непременно дотумкает, как сделать из него копье… потом пушку… а потом и целую крепость. И, должен признать, держать осаду в форте вот с этим полком солдат, одним из суровейших в Лондоне… – это было круто. Безопасно… – и чертовски опасно в одно и то же долбаное время.
Однако мне срочно нужен был предлог, чтобы свалить прямо сейчас. Надо, надо было взять паузу и подумать хорошенько, как эта гоп-компания может испортить мне вечер, неделю, а то и всю жизнь! Надо было вскочить на двенадцатый автобус в обратном направлении и ехать, мать его, домой! Но я ничего этого не сделал. Потому что, шагая сейчас вдоль по улице, сквозь весь этот дым, я только о том и думал, только о том и мечтал, чтобы Спарк не решил вдруг, будто я нюня какая. Даже когда мы с ним были еще очень молоды и лупили, бывало, сдутым мячом об стену парковки, – даже тогда не было на свете ничего важнее. И, как и все остальные вокруг, я знал совершенно точно, что Спарк отдаст за меня жизнь, запросто, безо всяких спасибо-пожалуйста. И не важно, что он был самый малорослый и миловидный из нас, – я оставался с ним, потому что Спарк, при всех своих недостатках, был как раз тот парень, с которым хочется остаться.
– Бро, как только Финн поймет, как пользоваться Силой, мой человек обратится прямиком на темную сторону. Ждать недолго, – донеслось из авангарда.
– Чтобы кадр типа Бойеги [5] захотел в «Звездные войны»! – выразился кто-то рядом.
– Блин, прикинь, да? – отозвался первый, ухмыляясь во весь рот. – Пользоваться Силой, чтобы красть куриные крылья с тарелок в «Канторе».
Толпа захихикала.
– Джедайские примочки – чтобы заставлять девок давать ему свои телефоны, – встрял еще один.
– Световой меч – чтобы облить кого-нить из шланга.
– Это будет крутейший фильм полюбас. Люди будут в очереди стоять, чтобы увидеть его, – заключил тот, что начал разговор.
Тут его ухмылка погасла, как задули, а рука шлагбаумом тормознула идущего рядом в фулл-стоп.
– Я вон того кекса знаю. – Он еще пару секунд пощурился вдаль. – Это Резня, из С. П. Д. Он с этим говнюком Вексом на днях отметелили моего малого, Джи.
Паренек, обеспечивавший шествию музыкальное сопровождение через истошно орущую мини-колонку, прикрутил звук. Через крутящуюся дверь «Макдоналдса» провернуло высокую фигуру. Тощую. И светлокожую.
Господи, пусть это будет не Резня, безмолвно взмолился я.
Резня… над таким прозвищем ты ржешь, только пока не узнаешь, как герой его получил.
А покамест мы шли, татуировки на пальцах уже все нам сказали сами за себя.
Резня, кто ж еще – собственной персоной.
При виде нас глаза у него сделались с пол-лица – от паники.
Дьявол. Думай, Эссо, думай. Я живенько прокрутил все имеющиеся опции у себя в голове. Можно, конечно, дать деру. И жить дальше. А все будут шептаться и кидать полные омерзения взгляды, стоит тебе только высунуть нос за дверь. Можно сдрейфовать на зады компании, пригнуться и молиться, чтобы здравый смысл, сострадание или еще какое чудо не дали парням сделать, что они там собирались сейчас сделать.
Ну, или можно еще начать врать – промелькнула последняя отчаянная мысль.
– Да ну, это точно не он, – бросил я, прикрутив голос на пару тонов. – Может, пойдем обратно на Лестер-сквер, а?
Но команда жала вперед, словно это я их так, по спине похлопал. Им-то что! Небось никому не придется завтра иметь разборки с Ди в школе и объяснять, почему и кто отмордовал его брательника. Они, блин, для этого созданы, но я-то – нет. У меня не было ни боевых шрамов, ни полковых нашивок – и ни малейшего желания бегать до конца жизни со скоростью света.