Федор Тютчев
Беглец
XXIII. По дороге в Суджу
Самое лучшее время года на Закавказье – конец сентября и начало октября. Убийственная жара, свирепствовавшая в течение трех летних месяцев, значительно спадает, так что по утрам и по вечерам бывает порядочно прохладно. Благодаря этому, исчезает самый жестокий, беспощадный бич страны – мошка; ложась спать, уже не нужно завешивать кровать густым пологом, под которым всю ночь томишься от нестерпимой духоты. Дни стоят светлые, небо безоблачно; период осенних дождей еще далек, и для всяких путешествий это время самое благоприятное. Все, кому нужно совершать дальние поездки по торговым или иным делам, приурочивают их именно к этим месяцам, когда даже малоподвижные, ленивые сыны Востока начинают ощущать в себе пробуждение некоторой энергии.
Вот в один из таких-то погожих дней по каменистой, разбитой дороге, изрезанной водопроводными канавами, быстро катилась четырехместная, допотопная коляска, или, как говорят на Закавказье – «фаэтон». На козлах этого расхлябанного, развинченного, жалобно дребезжащего экипажа сидел совершенно коричневый, обожженный солнцем татарин-извозчик в огромной папахе и белой холщовой черкеске, с кинжалом на поясе.
Четыре тощих клячи, в которых, между тем, знаток сейчас же бы признал присутствие благородной карабахской крови, бежали вприпрыжку, потряхивая длинными, острыми, породистыми ушами.
В коляске сидели Лидия и Ольга, а против них, на передней скамеечке, помещались Осин Петрович и Воинов.
С левой стороны коляски, где сидела Лидия, на раскормленном довольно безобразном, но ходком иноходце, ехал Муртуз-ага. За коляской, в значительном от нее расстоянии, чтобы не поднимать пыли, скакало человек десять курдов, по обыкновению вооруженных с ног до головы.
– Далеко до того селения, откуда мы поедем верхом? – спросила Лидия Муртуз-агу. – Мне уже надоело трястись в экипаже и хочется поскорее пересесть на своего Копчика!
– Через полчаса доедем, – ответил Муртуз-ага. – Видите впереди гору, похожую на лежащего верблюда, сейчас же за ней расположено и селение Тун. Там ждут нас лошади и другой конвой!
При въезде в селение Тун коляску встретила небольшая толпа народа; впереди стояли несколько седобородых стариков, «почетных» селения, со старшиной во славе.
Низко кланяясь и прижимая руки к груди, они настоятельно: приглашали дорогих путешественников не отказать выпить стакан чаю и закусить. Пренебречь таким радушным приглашением было невозможно, не нанося хозяевам жестокого оскорбления, пришлось согласиться. Угощение было приготовлено в доме старшины и состояло, по обыкновению, из чая, кислого молока, паныра, шашлыка и разной съедобной травки.
После закуски подали лошадей.
Муртуз-ага помог Лидии вскочить в седло, а сам сел на подведенного ему белого, как снег, жеребца, под богатым малинового бархата седлом, сплошь расшитым разноцветными шелками и украшенным серебряной вызолоченной насечкой. На шее лошади звенели и сверкали на солнце вызолоченные цепочки, на которых были привешены, величиной в маленькое блюдечко, круглые бляхи из низкосортной бирюзы, употребляемой только на конские украшения.
Для Ольги Оскаровны и Лидии были приведены их собственные лошади из Шах-Абада, специально командированными для этой цели Муртуз-агой курдами под наблюдением таможенного солдата, который, прибыв с ними накануне в сел. Тун, ночевал там в скале у старшины, ожидая приезда господ. Что касается Рожновского и Воинова, то для них были приготовлены куртинские иноходцы из конюшни Муртуз-аги.
Когда вся кавалькада тронулась в путь, сопровождавшие ее курды рассыпались во все стороны, и началась дикая, но не лишенная лихости и своеобразной красоты джигитовка.
Высокие, рослые, худощавые курды, в красных куртках и черных чалмах, сидя на своих маленьких, но чрезвычайно шустрых и сильных лошадках, старались перещеголять один другого своею лихостью и ловкостью. Поодиночке и маленькими группами, по два и по три человека, выскакивали они вперед, делая вид, что гоняются один за другим, замахивались друг на друга кривыми ятаганами, прицеливаясь из ружей и пистолетов. При этом они с удивительной увертливостью бросались то вправо, то влево или вдруг, мгновенно остановившись на всем скаку, поворачивались налево кругом и мчались назад, быстро кружа над головой винтовками.
Некоторые перевертывались на седлах и неслись, чуть не волочась спинами по земле, и вдруг, мгновенно поднявшись, прицеливались в ближайшего товарища.
Многие, отскакав в сторону, круто и сразу останавливали варварскими мундштуками лошадей и, скинув винтовку, стреляли вверх, после чего неслись сломя голову назад.
Долго гарцевали курды и, только измучив вконец своих лошадей, успокоились и, сбившись в беспорядочную кучу, потрусили сзади всех, оставляя за собой облака густой пыли.
– Мне очень нравятся ваши курды, – сказала Лидия ехавшему рядом с ней Муртуз-аге, – такие они бравые на вид и, наверное, очень храбрый народ?
– Да, сравнительно с персами, – отвечал Муртуз, – но настоящими храбрецами я их не назову. Во всяком случае, народ малонадежный. Мне случалось предводительствовать ими в стычках с разбойниками, турецкими курдами, наконец, в междоусобицах, столь частых в Суджинском ханстве – и я всякий раз убеждался, насколько опасно доверяться их кажущемуся молодечеству. Они храбры, когда вдесятером нападают на одного, но при малейшем энергичном отпоре бегут без оглядки, оставляя своих вождей на произвол судьбы. Лет десять тому назад у нас произошло маленькое приграничное столкновение с турками; они неправильно заняли наше селение и не хотели добровольно уйти. Я с двумя сотнями курдов хотел выбить их оттуда и ничего не мог поделать, хотя турок не было и пятидесяти человек. Рассыпавшись в виноградниках, турки встретили нас беглым ружейным огнем; они стреляли не торопясь, с выдержкой, и этого было достаточно, чтобы удержать курдов на почтительном расстоянии, никакие мои усилия не могли заставить их идти вперед. Как полоумные, носились курды по степи, оглашая окрестность гиком, воем, визгом; бесцельно и торопливо стреляли, не заботясь вовсе, куда летят их пули, но на виноградники не шли. К вечеру, утомись этим бесцельным и бестолковым маячением, я отвел своих курдов от селения и расположился бивуаком, решив произвести на турок ночное нападение; затея не удалась; среди ночи прибежали пастухи и сообщили, что турки сами ушли обратно в Турцию. Тем тогда и кончилась наша война.
Другой раз я уже вместе с турками преследовал большую шайку разбойников. Турок было человек двадцать, у меня же больше пятидесяти, и я с грустью должен был убедиться, насколько мои курды хуже турок. Турецкие солдаты шли вперед спокойно, уверенно, не выходя из повиновения своему офицеру. По команде останавливались, по команде стреляли, старательно прицеливаясь и сберегая патроны. На сыпавшиеся на них пули они не обращали внимания, и когда разбойники были окружены на высокой скале, – они, как один человек, по команде офицера, дружно полезли вверх и бросились в штыки. Следом за ними устремились и мои курды, которые до этого времени больше визжали и метались во все стороны, чем дело делали… Нет, плохие из них выходят воины, хвалить нельзя!
– Вам на своем веку, как видно, много воевать приходилось? – сказала Лидия. – Неприятное занятие!
– Не скажите! Война – вещь хорошая! – с воодушевлением возражал Муртуз. – Сознание, что вот-вот каждую минуту ты можешь быть убитым и что жизнь твоя зависит от судьбы, от малейшей случайности, наполняет душу каким-то особенным чувством. Сердце начинает биться сильнее, и во всем теле чувствуется какая-то особая легкость; голод, усталость, жажда, жар, холод – все забыто, ни на что не обращаешь внимания, все мысли сосредоточены на одном – уничтожить врага. Когда кто-нибудь из своих падает около убитым или раненым, то это возбуждает не чувство жалости, а непримиримую ненависть к врагу и страстное желание, в свою очередь, убивать, убивать без конца!
– Не понимаю я этого! – пожала плечами Лидия. – По-моему – это зверство, проявление самых низких животных инстинктов. Убивать своего ближнего и находить в этом наслаждение! Это просто чудовищно!
Она с содроганием повела плечами и замолчала. Несколько минут они ехали молча.
– Послушайте, – нерешительным тоном заговорила девушка, – не примите это за праздное любопытство; я вовсе не любопытна, и если спрашиваю, то имею на это свои причины; скажите, вы ведь не персиянин?
Муртуз-ага нахмурился, хотел отвечать, но замялся.
– Не все ли вам равно? – спросил он в свою очередь, помолчав.
– Если спрашиваю, то значит, не все равно; впрочем, если не хотите, не отвечайте! – холодно произнесла девушка и отвернулась.
– За что же вы сердитесь? – улыбнулся Муртуз-ага. – Если вас это так интересует, и вы обещаете оставить наш разговор между нами, то я, так и быть, сознаюсь вам: да, я действительно не персиянин родом!
– Вы русский, не правда ли? – живо обернулась к нему Лидия, пытливо заглядывая ему в глаза.
– И да, и нет. Я действительно русский подданный, но не русский!
– Армянин?
– Армянин?.. О, нет! – со стремительной живостью воскликнул Муртуз. – Только не армянин, клянусь вам!
– Верю! – улыбнулась Лидия его порыву. – Впрочем, это и так сейчас же видно. В вас нет ничего армянского. Но какие причины заставили вас уйти из России?
– Этого я не могу вам сказать, – глухо произнес Муртуз, – не могу ни под каким видом. Что хотите, но только не это, и, наконец, скажите, для чего вам знать о том, о чем вот уже около двадцати лет я сам стараюсь забыть, о том, что гложет мою душу, делает меня глубоко несчастным? Впрочем, я отчасти понимаю; вас интересует вопрос, с кем вы имеете дело. Вы вправе подозревать во мне беглого каторжника, вора из тюрьмы или мошенника. Клянусь вам, я ни то, ни другое, ни третье. Я человек честный, и никакого темного, грязного дела на моей совести нет; я не вор, не фальшивый монетчик, подлогов не совершал, словом, не делал ничего такого, что люди называют бесчестным… Вот все, что я могу вам сказать, а там верьте мне или не верьте – ваше дело!
Лидия внимательно поглядела в его взволнованное, слегка раскрасневшееся лицо и протянула ему свою затянутую в перчатку изящную ручку.
– Верю! – твердо и искренно произнесла она, крепко пожимая его руку.
Воинов ехал подле Ольги Оскаровны, в нескольких саженях сзади Лидии и Муртуза, и по временам бросал на них тревожные взгляды.
«О чем они так жарко и оживленно беседуют? – мучительно вертелось у него в голове. За топотом копыт по каменистой почве ему не было слышно ни одного слова, и он видел только жесты, сопровождавшие разговор. От ревнивого внимания Аркадия Владимировича не ускользнуло мимолетное пожатие руки, которым обменялись Лидия и Муртуз-ага. Он вспыхнул до корня волос и, будучи не в силах совладать с собой, дал шпоры коню и в один миг очутился подле Лидии. Бесцеремонно оттолкнув грудью своего коня лошадь Муртуз-аги, Воинов смело втиснулся между ним и Лидией. В этом месте дорога была узка и шла по крутому обрыву, над глубокой пропастью; Муртуз-ага, ехавший с края и рисковавший ежеминутно сорваться вниз, принужден был, наконец, осадить своего жеребца и следовать сзади.
Ольга Оскаровна, видевшая всю эту сцену, поспешила прийти на выручку; она рысью подъехала к Муртуз-аге и, ласково дотронувшись ручкой хлыстика до его руки, заговорила:
– Какой чудный вид отсюда на долину! Точно панорама! Как красиво выглядит этот хребет гор там, вправо, не правда ли? А как хорош Араке, словно серебряный пояс, или, еще вернее, огромная серебристая змея. Удивительно красиво!
– Дальше будет еще лучше! – поспешил любезно ответить Муртуз-ага. – Видите ту вершинку? Когда мы подымемся на нее, я вам советую остановиться, оттуда вы увидите всю окрестность как на ладони. В светлые дни, а сегодня как раз такой день, – с этой вершины видна не только вся Араксинская долина, но и Араратская. Отсюда Арарат еще не виден, но с вершины вы увидите его во всей красе, с его турецкой стороны!
XXIV. Хотя бы на дно пропасти
– Вы, кажется, с луны соскочили? – недовольным тоном бросила Лидия, едва взглянув на поровнявшегося с ней Воинова. – Так стремительно подъехали, чуть обоих нас в пропасть не столкнули!
– Вы были далеко от края, – отвечал Воинов, – моей лошадью я мог скорее отодвинуть вас ближе к скале, чем к пропасти, но я даже не дотронулся до вашей амазонки!
– Вы чуть-чуть не сшибли туда Муртуз-агу! – с возрастающим раздражением произнесла девушка.
– Муртуз-агу, это дело другое! – спокойно согласился Воинов. – Но и тут вы напрасно беспокоитесь, дорога достаточно широкая, чтобы ехать втроем. Впрочем, Мур-туз хороший наездник и никогда бы не свалился в пропасть, если бы даже дорога и была уже!
– Не понимаю, причем тут наездничество, – пожала плечами Лидия, – самого лучшего ездока можно столкнуть, наскочив на него так неожиданно, как это сделали вы!
– Удивляюсь, из чего вы так сильно волнуетесь? Уверен, если бы такую шутку проделал Муртуз со мной, вы бы не обратили внимание, а теперь вы столько беспокоитесь, точно случилось и не весть Бог что!
Лидия досадливо передернула плечами, но ничего не сказала.
Некоторое время они ехали молча.
– Лидия Оскаровна, – заговорил снова Воинов, переходя из деланно-спокойного тона в мягко-задушевный, – перестаньте сердиться! Если бы вы знали, как мне тяжело видеть вас такой недовольной, нахмуренной и сознавать, что это недовольство вызываю я своей особой. Я, – который готов за вас хоть на смерть. Видите эту пропасть? Скажите слово – и я, как есть, с конем брошусь вниз, ни на минуту не задумавшись!
При этих словах голос Воинова дрогнул. Он был сильно взволнован. Лидия мельком взглянула ему в лицо и почувствовала нечто похожее на раскаяние.
– Ну, полноте, – заговорила она дружеским тоном, и обворожительная улыбка мелькнула у ней на губах, – вы, кажется, начинаете нервничать. Такой большой и такой капризный! – добавила она шутливо, обводя его ласковым взглядом своих красивых выразительных глаз.
При этом чарующем взгляде Воинов совершенно расцвел. Он забыл все обиды и неприятности, сыпавшиеся, на него в последнее время, и с благодарностью и обожанием взглянул в лицо Лидии.
– Вы, Лидия Оскаровна, ангел, ангел и ничто больше! – восторженным тоном и с глубоким уважением произнес он.
– Ну, уж и ангел! – искренно рассмеялась Лидия.
Когда все пятеро поднялись на крутую и высокую вершинку, о которой говорил Ольге Оскаровне Муртуз-ага, глазам их представилась роскошная, величественная картина. Прямо перед ними, на десятки верст, раскинулась необъятная Араксинская долина, с прихотливо извивающейся по ней, сверкающей, как серебро на солнце, рекой. Бесчисленное множество озер, прудков и водоемов, подобно рассыпанным осколкам зеркала, блестели в ярких лучах солнца, окруженные, как бархатной рамой, темной зеленью деревьев. Утопая в яркой зелени садов, виднелись живописно разбросанные селения, с белыми домиками, издали похожими на детские кубики. Темной громадой, понижаясь по мере своего удаления и постепенно закутываясь в прозрачно-розовую дымку тумана, как чешуйчатый хребет дракона, тянулся каменистый кряж обнаженных, лишенных всякой растительности скал. По ним, глубокими морщинами, чернели трещины, овраги и пропасти, принимавшие чем далее, тем более причудливые формы.
Налюбовавшись видом Араксинской долины, Лидия повернула лошадь, и глазам ее представилась еще более величественная картина. Прямо перед ней, подавляя своей громадой и прямыми очертаниями контуров, сверкал снеговой вершиной чудовищно огромный Арарат.
Его снеговая шапка сияла в лучах солнца, искрилась и переливалась, как усыпанная бриллиантами. Малый Арарат, с которого давно уже сбежал последний снег, покорно прижимался курчавой головой к плечу своего старшего, могучего брата; ниже снеговой полосы, от которой, казалось, так и веяло несокрушимой вечностью, начиналась зелень, сначала темная, слабая, прерываемая местами целыми площадями сплошных камней, но чем ниже, тем более яркая, веселая, как бы улыбающаяся. Подошва же и вся долина, примыкающая к горе, на Десятки верст представляла один сплошной зеленый ковер, с бегущими по нему, по всем направлениям, искусственными ручьями и рассеянными куртинскими чадрами.
Бесчисленное множество скота, лошадей и овец, отдельными табунами и стадами ползало глубоко внизу, как пестрые мухи, оживляя своим присутствием величественно-девственную картину природы. Далее зеленая степь переходила в желто-красные пески, которые мало-помалу терялись, сливаясь с горизонтом. В стороне виднелись едва уловимые очертания большого города, как бы повиснувшего в воздухе.
– Вы были правы, – произнесла Ольга Оскаровна, обращаясь в Муртуз-аге, – виды действительно чудесны! Не правда ли, Лидия?
Лидия ничего не ответила, но бросила на Муртуз-агу такой ласковый, благодарный взгляд, как будто этот вид был его собственностью, и он преподнес его им в подарок.
Постояв около получаса, путники двинулись дальше.
– Скоро стемнеет, – заметил Муртуз, – надо спешить!
Все прибавили шагу, но, несмотря на это, в Суджу приехали довольно поздно.
Все селение давно уже спало, и Муртуз-ага повел их прямо к приготовленному для их приема дому. Дом этот, архитектурой своей напоминавший большую шкатулку, с куполообразной башней посредине, примыкал ко дворцу сардаря и окнами своими выходил в парк, окружавший этот дворец с трех сторон.
На пороге приехавших встретило несколько человек слуг, очевидно, их поджидавших. С низкими поклонами они провели их в дом и указали приготовленные для ночлега комнаты. Комнат оказалось несколько, но все они были маленькие, с низкими потолками, и лишены почти всякой обстановки. Кроме ковров на полу да грубой работы стульев под красное дерево и нескольких маленьких круглых столиков, ничего другого не было. Стены украшали повешенные в близком расстоянии друг от друга разных величин и фасонов зеркальца в медной оправе и какие-то дощечки из разноцветного стекла с написанными на них черной жирной краской изречениями из Корана. В одной комнате, побольше других, с потолка спускалась стеклянная люстра, а в стену было вделано большое зеркало, с вызолоченной деревянной рамой. По бокам зеркала красовались две бронзовые лампы, одна под красным, а другая под голубым шаром. Одна из этих ламп – с голубым колпаком была зажжена и бросала мягкий, лунный свет на всю комнату. Посредине комнаты, как раз против зеркала, в аршинном друг от друга расстоянии, стояли две низких железных кровати, самого простого, больничного фасона. На каждой из этих кроватей лежало по два обтянутых шелковой материей матрасика из верблюжьей шерсти и по одной длинной, кишкообразной, тоже шелковой подушке. Застланы кровати были шелковыми джеджимами. Ни наволочек, ни простынь не было.
– Эта комната для вас и Ольги Оскаровны, – сказал Муртуз-ага, обращаясь к Лидии, – сейчас принесут сюда ваши вещи. Здесь, я надеюсь, вам будет хорошо!
– А двери запираются? – не без некоторой боязливости в голосе спросила Ольга.
Муртуз-ага чуть заметно улыбнулся.
– Если желаете – заприте, но только это напрасно. Сюда никто не войдет. У дверей дома сторожа, которые никого не пропустят!
«Да, но кто будет сторожить нас от самих сторожей? – подумала Ольга. – Нет, запереться покрепче – будет дело надежней».
– Теперь, господа, когда дамы устроены, я поведу вас в ваши комнаты, – обратился Муртуз к Воинову и Рожновскому, – пожалуйте за мной, прошу вас!
– Надеюсь, вы нас устроите обоих в одной комнате, – сказал Рожновский, идя за Муртуз-агой, – а то поодиночке спать в чужом месте скучно! Не правда ли, Аркадий Владимирович?
– Разумеется, – подтвердил Воинов, – нас, пожалуйста, вместе!
– Это как вам будет угодно! – любезно согласился Муртуз-ага. – Хотя для каждого из вас приготовлено по отдельной комнате, но раз вы не желаете расставаться, то я сейчас прикажу снести обе кровати в одну!
– Да, уж если можно, то, пожалуйста, распорядитесь не разлучать нас!
Когда мужчины вышли, Ольга Оскаровна первым долгом осмотрела дверь и осталась ею очень недовольна. Большой медный замок со стеклянной ручкой не действовал, ключ хотя и торчал в скважине, но был, очевидно, сломан и без пользы вертелся во все стороны. Приходилось довольствоваться маленькой медной задвижкой.
– Да полно тебе, – прервала Лидия сетования сестры по поводу неисправности замка, – вот трусиха, кто тебя здесь тронет, подумай только! Под боком у хана и под охраной Муртуз-аги ты можешь спать так же спокойно, как на нашем хуторе, под крылышком у маменьки. Помоги лучше достать мне из хурджин простыни, да ляжем скорей. Смерть спать хочется! Шутка сказать, больше тридцати верст в фаэтоне и около двадцати верст верхом и все в один день. Можно устать, я думаю…
Когда обе сестры легли и успели уже задремать, вдруг к ним в двери кто-то осторожно стукнул.
– Что такое, что надо, кто там? – испуганно подняла голову Ольга Оскаровна. В ответ за дверями послышалось какое-то неясное бормотание. Долго ни Лидия, ни Ольга не могли понять, кто и о чем с ними толкует.
– Да ведь это слуга принес нам чай! – догадалась, наконец, Лидия и громко и весело расхохоталась, глядя на встревоженное, недоумевающее лицо сестры.
– Какой чай, зачем? – замахала та рукой. – Не надо, чох-саол, гэт, тэт, не надо! – торопливо закричала она, обращаясь к продолжавшему царапаться за дверью нукеру. – Чох-саол!
Лидия продолжала хохотать, приведенная в восторг неожиданно, со страху, открывшимися у ее сестры познаниями в татарском языке.
– Эк тебя! – укоризненно покачала головой Ольга, опуская голову на подушку. – Вот ты говорила, никто не войдет – никто не войдет, а не запри я дверей, он бы со своим чаем так-таки прямо и прилез бы к нам сюда, к самым постелям!
– Воображаю, как бы ты переполошилась!
– Воображай, сколько хочешь, а я спать буду – поздно!
