Федор Михайлович Шилов
Сказочница из Вракинска
Моим бабушке и дедушке – Акимовой Нине Фёдоровне и Акимову Анатолию Константиновичу…
ГЛАВА 1
В свои двадцать два года Александра Слитная была девушкой тихой, застенчивой и мало чем привлекающей к себе внимание. Она получила филологическое образование, работала корректором на дому и, кажется, ни о чём другом не помышляла и не мечтала. Саша была такой с детства. Мало общалась с подругами, не стремилась встречаться с мальчишками, а сейчас не планировала обзаводиться семьёй. Ей нравилось получать на электронную почту очередной заказ от модного журнала «Плюмаж»1, распечатывать на стареньком принтере статью, в которой необходимо было найти ошибки, после неспешно – но никогда не пропуская сроки сдачи – вычитывать и править материал, чтобы потом отправить текст с пометками в издательство. Письменные похвалы от руководства журнала она принимала робко, отвечала коротким: «Благодарю», иногда добавляла одну или две скобочки-улыбки, но вскоре перестала, потому что, сопровождая ответ дополнительными знаками, казалась себе навязчивой. Издательство же вполне имело право быть довольным работой дистанционной сотрудницы и было абсолютно искренне в похвалах, отдельно радуясь такой подходящей корректору фамилии, с которой и псевдоним не нужен. Девушка делала работу качественно, вдумчиво, терпеливо и кропотливо, находила ошибки даже в проверенных другими корректорами текстах, мягко, чтобы не обидеть автора статьи, предлагала замены неудачных фраз и словосочетаний. Иногда она записывала голосовые сообщения, чтобы точнее пояснить, почему предлагает поменять слова местами или вообще заменить словосочетание. И с ней соглашались: действительно, на бумаге фраза казалась просто несколько неудачной, а произнесённая вслух становилась однозначно неблагозвучной.
Разумеется, помимо словесной благодарности Саша получала и довольно внушительную – особенно для вчерашней студентки – зарплату. Впрочем, привыкшая быть тихой и незаметной Саша не стала бы затевать грозных скандалов, даже если бы ей платили меньше обещанного или не платили бы вовсе.
Порой Александра находила в себе крошечные зачатки бунтарства, саркастичные мысли и стремление поперечить родителям, но мыслей никогда не озвучивала, а революционные настрои быстро тушила, разумно не решаясь расстаться с привычно размеренным и тягучим образом жизни своей семьи. Эмоциям в семье Александры место, разумеется, находилось, но все они были вяловато-вычурными, поведение её родителей всегда походило на игру актёров в каком-то старом кино по мотивам французской жизни – с заломами рук и картинными обмороками, но тоже какими-то неспешными и пресными. Мама увлекалась романами Александра Дюма, Жюля Верна, Камю. Последний, кстати, поспособствовал появлению у Сашиной матери занятного прозвища среди коллег по работе.
Прозвища были у всех троих членов семьи. Александре повезло больше всех. Её, как правило, дразнили не слишком изощрённо и в основном с помощью производных от фамилии. Она – Слитная, а звали – Раздельной. Какое-то время она была для одноклассников даже «Не-с-глаголами», так как они пишутся не слитно, но такая составная кличка быстро отпала по причине громоздкости. Начиная со старшей школы прозвища исчезли сами собой, одноклассники, а далее однокурсники звали её чаще просто по имени или по фамилии.
Сашина мама Юлия Алексеевна работала продавщицей в колбасном отделе и прозвище от коллег получила поначалу ребяческое – Юлька-Рулька. Но вскоре оно сменилось на более интеллектуальное и даже несколько ей льстившее, потому как содержало фамилию любимого французского автора. Рулька Мю. Напарница ухватилась за конечный слог слова «рулька», добавила к нему ещё один, чтобы получился каламбур. Саша такие случайные совпадения слогов при читке текста старалась как раз вычищать, чтобы во фразу не вкралось какого-нибудь дополнительного – смешного или даже не вполне приличного – смысла, а напарница Сашиной матери поступила ровно наоборот. Так и зашифровался в сочетании слов «Рулька Мю» автор знаменитой «Чумы». Произошло же это после того, как уже обозначенная коллега застала Юлию Алексеевну за чтением вышеуказанной книги на рабочем месте, причём зачитавшейся настолько, что не слышала оклики покупательницы. Юлия Алексеевна на неожиданно прижившееся прозвище не обиделась. Она действительно частенько витала в облаках и думала о чём-то отвлечённом, взвешивая «Докторскую», отчего нередко обсчитывала покупателей, но всё больше – в пользу магазина. Именно поэтому её, вероятно, и не увольняли.
Отец Александры Виктор Владимирович работал в том же магазине, где и жена, грузчиком. Именовали его не иначе, как Рулькин Муж. А после случая с Камю та самая склонная к словообразованию и каламбурам напарница Юлии Алексеевны внесла коррективы и называла теперь Виктора Владимировича Рулькин Мюж. Причём эту нововведённую букву «ю» она нарочно выделяла и тянула, чтобы ни у кого не осталось сомнений, что буква тут появилась не случайно.
– Рулькин Мюююююж, – произносила она, когда речь заходила о грузчике Слитном. Лицо её в этот момент вытягивалось, становясь из просто крупного откровенно лошадиным, приплюсуем к этому ещё и глаза, заведённые вверх – в удовольствии от собственных придумок, и в общем получаем портрет женщины вида довольно дебильного. Следующая, повторяющаяся многократно и опять же придуманная ею лично шутка, пожалуй, тоже лишь усугубляла складывающееся впечатление.
– А где Рулькин Мюююж? – спрашивала она. – Пошёл в Мулен Руж!
И хохотала, совершенно не заботясь, понимают ли случайные собеседники, о чём она ведёт речь и какое отношение свиной окорок имеет к французскому кабаре.
Домашняя жизнь Александры Слитной больше всего напоминала бесконечный сериал под названием «Мечты о Франции». Дома Юлия Алексеевна и Виктор Владимирович периодически обращались друг к другу на вы, а вместо имён тоже использовали прозвища. Разумеется, другие, не рабочие.
– Мадам Жюли, – говорил Виктор, – не соблаговолите ли вы передать мне масло?
– О, mon Viсtor! – восклицала Юлия, ставя ударение в имени мужа на второй слог. – С неизменным удовольствием!
Александру оба называли «наша маленькая Саша́». Она не возражала, хотя ей порой надоедала эта заезженная бездарная пьеса. Она мечтала, что однажды накопит денег и отправит родителей на экскурсию в Париж, но мама всплёскивала руками, пугалась и возражала полуобморочным шёпотом:
– Что ты, Саша́, а вдруг настоящий Париж окажется не так хорош, как я его себе представляю?
Расстраивало Сашу порой и то, что если в мысли матери нередко примешивалась французская литература, то в кровь отца, увы, всё чаще – французский коньяк. По выходным у семейной пары Слитных в руках был, если так можно выразиться, двухтомник, только в одном случае имя автора содержалось на обложке, а во втором – на этикетке. К сожалению, этикетка эта уже давно покрывала звучным именем какого-то байстрюка: иными словами, вместо французского алкоголя бутылка содержала коричневатую ароматную кондитерскую пропитку, покупаемую Виктором Владимировичем в пятилитровых канистрах.
Близился новый – 2021 – год. Меню планировалось неизменное: мясо по-французски, салат оливье с колбасой из отдела, где работала Юлия Алексеевна, икра, шампанское и коньяк. Покупался ещё «Камамбер» с белой плесенью. Но его никто никогда не ел.
– Новый год надо отмечать с шиком, – говорила Юлия Алексеевна, покупая в очередной раз коробочку с сыром, и только тихо вздыхала, выбрасывая продукт, так и не пришедшийся ко двору, а точнее, ко столу, да ещё и умудрившийся помимо благородной французской плесени покрыться местной – российской. Вероятно, шик заключался не в гастрономическом удовольствии от употребления сыра, а в барской возможности бросить его в помойку.
Сегодня ещё только десятое декабря, но «Камамбер» уже куплен. Саша грустно посмотрела на знакомую коробочку в холодильнике и дала себе обещание хоть кусочек в этот раз попробовать.
Казалось, ничего не изменится в привычном укладе жизни семьи Слитных в оставшиеся недели декабря, но, как это нередко бывает, даже кажущиеся абсолютно устойчивыми планы можно нарушить одним звонком. Все трое собрались за ужином, когда этот внезапный шар для сбивания планов вылетел из телефона Юлии Алексеевны.
– Алло, – увидев на дисплее телефона незнакомый номер, она ожидала услышать очередных рекламных зазывал, которых почему-то всякий раз дослушивала до конца и терпеливо отвечала заготовленными фразами на все предложения и «заманчивые» акции. Но сегодня ни одна из этих фраз не пригодилась.
– Здравствуйте, Юлия Алексеевна. Меня зовут Ольга. Я звоню вам из Варкинска.
Громкий динамик позволял всем присутствовавшим на кухне отлично слышать чёткий – даже резкий – и чуть хрипловатый голос. Голос был напористый, обычно таким обладают люди, которые мало считаются с чужим мнением, люди, которые, если что-то решили, доведут до конца. А Ольга, похоже, уже что-то для себя решила, раз набрала номер, по которому из Варкинска никогда не звонили.
– Что-то с мамой? – тихим, взволнованным шёпотом поинтересовалась Юлия, и муж, привыкший реагировать на подобный шёпот жены определённым образом, тут же схватил её ладонь.
Голос этот, впрочем, не обманул ни Александру, ни, похоже, собеседницу. Волнение обе для себя обозначили, как деланое и наигранное. В искренность его ни одна, ни вторая не поверили.
Юлия Алексеевна не общалась с матерью очень давно. Саша не помнила ни бабушку, ни дедушку. Она видела их последний раз в пять лет, как раз накануне какой-то грандиозной семейной ссоры, в подробности которой Сашу не посвящали, но временами мама вспоминала о ней единственным выражением: «Ах, если бы не та ужасная ссора». И это было не столько поводом погрустить о родителях, сколько намёк для мужа, что она нуждается в ласке и заботе. После этой фразы Виктор тоже всегда неизменно хватал ладонь Юлии.
Дедушки уже нет в живых: родители съездили в Варкинск на похороны, но Сашу тогда с собой не взяли. Но дома потом ещё две недели Юлия Алексеевна внезапно всхлипывала:
– Ах, если бы не та давняя ссора, – и отец тут же гладил её ладонь.
После смерти дедушки ностальгических фраз в репертуаре Юлии Алексеевны стало две – уже приведённая про ссору и ещё одна:
– Интересно, как там мамочка?
Виктор Владимирович проникновенно смотрел жене в глаза и шептал:
– Я уверен, всё хорошо.
Вероятно, в той придуманной Франции, где обитали «мадам Жюли» и mon Victor именно так полагалось вести диалоги о родителях.
У Александры сформировалось стойкое предубеждение против бабушки и дедушки, разрушивших когда-то семейную идиллию и заставивших маму время от времени заливаться слезами. Но с возрастом, глядя на своих родителей и размышляя о том давнем конфликте, она стала задавать себе некоторые вопросы, например как такие тихие люди, как её мама и папа, вообще решились на конфликт? Или они не такие уж тихие, а только притворяются? Впрочем, познакомиться с бабушкой её никогда не тянуло.
– Я соцработник, – продолжала между тем трубка, – Ульяна Васильевна уверенно обслуживала себя сама, год назад ей понадобилось нанять в помощь меня, а сейчас…
– Ах, говорите же, не томите! – Юлия хотела бы, как пишут в романах, приложить к разгорячённой от волнения щеке холодную ладонь, но вот незадача: щёки не покраснели и ладони обе оказались заняты – в одной телефон, вторая у мужа.
Ольга, судя по голосу, была не из тех, кто станет кого-либо «томить». Скажем даже, чтобы вставить свою театральную фразу Юлии Алексеевне пришлось перебить собеседницу. Но та быстро вернула себе лидирующую позицию.
– Сейчас у неё прогрессирует старческое слабоумие, она временами становится рассеянной настолько, что способна создать опасную обстановку для себя и всего дома: не выключить воду или газ, например, и лечь спать. Согласно заключённому договору, я помогаю ей только несколько раз в неделю, произвожу уборку, готовлю, помогаю помыться. Круглосуточное наблюдение стоит других денег.
– Что же нам делать? – прошептала Юлия Алексеевна.
– Вариантов несколько. Вы можете переехать жить в Варкинск, можете забрать Ульяну Васильевну к себе, можете оплачивать услуги сиделки на дому или в пансионате для престарелых. К сожалению, Ульяна Васильевна плохо узнаёт людей, с ней самой я не могу заключить такого договора. Часть расходов можно покрыть с помощью пенсии Ульяны Васильевны, – Ольга озвучила сумму дотации, а потом зарплату сиделки.
– О…
Виктор участливо заглянул в глаза жене, которая, кажется, была раздавлена полученными новостями. Её не устраивал ни один из вариантов. Каждый из них лишил бы Юлию Алексеевну либо комфорта, либо части материальных благ. Восклицать время от времени «как там мамочка?» было дешевле и проще…
– Нам нужно обсудить создавшуюся ситуацию с мужем.
Виктор кивнул, а Саша никак не выразила своего отношения к услышанному. Из «Плюмажа» прислали новый заказ – большой текст об инновациях в сфере производства губной помады, и Саше не терпелось заняться любимой работой. Расставлять по местам запятые, тире и двоеточия ей хотелось гораздо больше, чем размышлять о судьбе незнакомой старухи, пусть даже и приходящейся ей бабушкой.
***
– Я скоро совсем осиротею, – причитала Юлия Алексеевна, лёжа на диване и, как обычно, распорядившись обеими своими ладонями: одну положила на лоб, а другую препоручила мужу. Ему надлежало бережно согревать пальцы жены, временами прикладываясь к ним губами, – мамочка, мамочка, ну как же так…
Вероятно, мадам Жюли подсознательно уже нашла для себя самый подходящий вариант решения неожиданно нагрянувшей проблемы. Саша слушала эти причитания с некоторым суеверным содроганием, но всё же не решалась возразить матери, что бабушка пока ещё жива и кликушничать, как на поминках, время однозначно не пришло. Виктор же Владимирович привык позволять жене говорить всё, что ей заблагорассудится. Поэтому и преждевременных траурных речей не прерывал.
– Бедная моя мамочка, – продолжала всхлипывать Юлия Алексеевна.
Диван, на котором возлежала потенциальная сиротка, располагался вдоль стены, в которой была розетка, поэтому Саше были отлично слышны все эти сдавленные рыдания, пусть и произносилась речь привычным тихим голосом.
Саша глянула на часы: дело к полуночи. В папины обязанности входит согревать ладони жены, пока та не заснёт. Слова в корректируемом предложении никак не хотели складываться в нужном порядке – то ли от Сашиной усталости, то ли от заунывных стонов из соседней комнаты. Саша опасалась, что матери может прискучить разыгрывать трагедию для одного зрителя и скоро стоны сменятся призывами:
– Наша маленькая Саша́, приди, утешь свою мать, – почему-то призывы всегда поручались именно Виктору Владимировичу, вероятно, так Юлия Алексеевна подчёркивала всю бедственность своего положения: ах, мне так плохо, что даже позвать на помощь сама не могу.
Но в этот раз, кажется, обошлось. Саша выключила компьютер и легла спать.
Наутро родителям не нужно было в магазин. Они работали по графику два через два, и чаще всего их смены совпадали. Сегодня у обоих был выходной.
За завтраком было решено провести семейный совет и взвесить все «за» и «против». Юлия Алексеевна, конечно же, взвешивала в свойственной ей привычной манере – в свою пользу. Поэтому пока не прозвучало ни одного «за». Виктор Владимирович охотно поддакивал жене – во-первых, потому, что привык во всём с ней соглашаться, а во-вторых, перспектива совместного проживания с тёщей не радовала и его.
– Да, радость моя, ты совершенно права, – ворковал он, – мы не можем переехать в Варкинск, там всё необычно, и непривычно, и неуютно… У нас здесь работа, дела…
– Там для меня совершенно неподходящий климат, – поддержала Юлия.
Саша против воли хмыкнула, хотя обычно не позволяла себе так реагировать на слова родителей.
«Само собой, в трёх часах езды от нас климат как-то существенно меняется… Ах да, Варкинск же на целых 280 километров дальше от Франции! Но есть ли вообще разница, где торговать колбасой?»
Она чуть было даже не сказала вслух то, что её рассмешило, и воочию представила, как свалится в обморок мадам Жюли, услышав подобную дерзость. Особенно смутило бы её выражение «торговать колбасой» – ведь такого точно не могло быть во французском романе. А дома Юлия Алексеевна жила исключительно как в романе, здесь не было места колбасе. Если только она не являлась ингредиентом оливье.
– Перевезти мамочку к нам мы тоже не можем, – продолжала Юлия Алексеевна.
– Да, – подхватил Виктор Владимирович, – это запах пожилого человека, это горшки, это бесконечные лекарства…
– А у нас замшевая обивка на мебельном гарнитуре, она моментально впитает в себя запах… Не держать же мамочку на деревянном стуле…
– Сиделка и пансионат для нас слишком дорого.
– Я совершенно не представляю, что нам следует предпринять. Боюсь, я так расстроена, что не смогу сегодня написать ни строчки. Или всё-таки попробовать поработать?
В какой-то момент Юлии Алексеевне надоело только читать французские романы, и она принялась их ещё и писать. Увы, содержание их было столь же удалено от французской жизни, как сама чета Слитных от Парижа. Юлия Алексеевна добросовестно дописывала каждый свой роман до середины, потом бросала и принималась за новый.
– Ах, а вдруг концовка получится не так хороша, как мне виделось в начале…
Этим же Юлия объясняла и недочитанные книги – коих, откроем тайну, было большинство:
– Ах, а вдруг финал меня разочарует…
Телефонный звонок застал семью Слитных всё там же – за завтраком. Юлия едва бросила взгляд на дисплей, но сразу поняла: это не банк и не стоматология… Это опять тот же номер, что и вчера. Это Ольга. И звонит она по тому же вопросу.
– Я не буду подходить, – шёпотом сказала Юлия. Телефон умолк, но мелодия звонка – разумеется, французский аккордеон! – тут же зазвучала снова.
– Я совершенно с тобой согласен, Жюли, – поддакнул Виктор, – не следует подходить!
– Алло…
– Юлия Алексеевна?
– Нет, это Саша.
Оба родителя уставились на дочь, как на предательницу.
– Сегодня ночью Ульяна Васильевна упала с кровати, я нашла её утром на полу. Серьёзных повреждений нет, но вопрос надо решать срочно. Я вызвала социальное такси. Очень повезло, обычно надо вызывать за несколько дней, а тут служба согласилась прислать машину сразу. Извините, что решила за вас… Не посоветовалась… В общем, ждите Ульяну Васильевну. Она скоро к вам приедет.
Саше снова показалось, что эта женщина всё решила ещё вчера, когда звонила в первый раз. А может, и такси уже заказала.
– Ждём, – только и ответила она.
– Что? Что там, Саша́? – прошептала Юлия Алексеевна.
Саша была уверена, что родители и так слышали каждое слово собеседницы через громкий динамик, но всё равно ответила:
– Бабушку везут к нам.
ГЛАВА 2
Ульяна Васильевна показалась Саше совсем старухой, хотя ей, кажется, было слегка за 70. Чёрный растянутый свитер, расстёгнутое шерстяное пальто с кушаком, волочившимся по земле, ватные штаны, заправленные в валенки, на голове – пуховый платок. Вся одежда тёмная, а лицо в тон валенок – серое. Сразу видно, что пожилая женщина тяжело больна. Даже не верится, что ещё недавно Ульяна Васильевна жила одна и обходилась лишь кратковременными визитами социального работника.
Таксист помог Ульяне дойди до подъезда. Опешившие родственники – дочь и внучка – не сразу сообразили поддержать старушку под локоть. Она, казалось, не понимала, что происходит. Спроси её, помнит ли она, как садилась в такси, сколько занял путь и куда её в конце концов привезли, она на все вопросы покачала бы головой, а может, и вопросов бы не расслышала, размышляя о чём-то своём.
До Саши донёсся голос таксиста: он доложил по телефону Ольге, что доставил Ульяну в целости и сохранности.
В лифте ехали молча. Едва вошли в квартиру, как раздался звонок от Ольги.
– Уж извините, за остальными вещами вам придётся самим приехать в Варкинск. Я положила самое необходимое. Немного одежды, очки, лекарства… Запишите адрес: Первая Варкинская улица, дом 18, квартира 6.
Юлия Алексеевна сказала в трубку короткое «Ага». Впрочем, тратить на соцработницу какие-либо другие слова, в том числе и французские, которых она никогда не знала, Юлии Алексеевне не хотелось.
– Добро пожаловать домой, мамочка!
– Мамуля, привет, – Виктор Владимирович вышел встречать тёщу в коридор. Вокруг него витал довольно крепкий аромат «выходного дня» – та самая кондитерская пропитка. Саша знала этот игривый, дурашливый тон своего отца и могла поклясться, что он выпил стакан алкоголя залпом.
Ульяна Васильевна вдруг замерла. Посмотрела на дочь. Потом на зятя и вдруг надтреснуто, по-старушечьи, и всё же уверенно, твёрдо и вполне осознанно произнесла:
– Это не мой дом. А тебе я не мамуля!
Потом она перевела взгляд на Сашу и, кажется, даже улыбнулась.
– Как тебя зовут, девочка?
– Александра, – сухо представилась та.
Ульяна кивнула и надолго замолчала, позволив провести себя в комнату, без интереса посмотрела на подготовленную для неё постель, без аппетита съела предложенный омлет с колбасой. После еды она снова внимательно посмотрела на Сашу, так же, как в коридоре, едва заметно улыбнулась и произнесла с той же интонацией:
– Как тебя зовут, девочка?
– Александра, – несколько раздражённо повторила Саша. Ничего она не скажет этой чужачке, которую родители против своей воли взяли на дожитие.
– Наша маленькая Саша́, – заискивающе и пьяно заговорил Виктор Владимирович, – ты же съездишь за бабушкиными вещами в Варкинск?
– Мама, что тебе привезти в первую очередь? – оба родителя переключились на Ульяну Васильевну, посчитав, что Сашин ответ был известен ещё до того, как задали вопрос. Пожилая женщина безучастно смотрела в кухонное окно. – Наверное, нужно бельё, что-то тёплое… Свитера – до конца зимы, а летнее привезём позже… Завтра и послезавтра мы с папой работаем, значит, поездку тебе надо спланировать на субботу…
Саша кивнула, хотя внутри неё разыгрывалось всё больше и больше бунтарства: вот ещё, станет она возить вещи для этой чужачки! В их семье всегда было три человека: папа, мама и она, Саша… Вернее, не так… В их семье всегда были мадам Жюли, mon Victor и где-то, если везло, находилось местечко для «наша маленькая Саша́». Но Александра быстро разогнала непрошеные правки, так некстати влезшие в мысли.
На утренней электричке в субботу Саша выдвинулась в Варкинск. Едва не сломала язык, когда в кассе покупала билет: поди выговори ужасное название городка.
Электричка ехала мимо нескончаемого зелёного сетчатого забора, оттесняющего строй высоких ёлок: будто они порывались выбежать на рельсы, а забор им старался помешать. Саша смотрела на еловые лапы в снегу и размышляла: наверняка в этом году опять до Нового года будет снежно, а в предпраздничный день грянет оттепель. В дороге Саша успела и подремать, и завершить правки на распечатанных листах. Иногда Саша ловила себя на мысли, что была бы не против получать от журнала не вордовский файл, а рукописи. На экране компьютера текст всегда казался девушке лощёным, причёсанным и напомаженным, будто никакие правки ему не нужны: разве что всколыхнутся там и тут красно-зелёные волны пометок, сделанных программой, которые, увы, тоже приходится перепроверять. А рукописный текст редко бывает чистым, в нём всегда есть помарки и зачёркивания. Он заставляет вчитываться внимательнее, проверять тщательнее.
Саша улыбнулась: что-то она перемудрила. Сколько бы энергии потребовалось на распознавание чужих почерков!
– Речушка, – буркнул в микрофон машинист, – следующая – Варкинск… Закрываются двери, будьте осторожны…
«Есть же нормальные названия, – подумала Саша, – Речушка… Легко и просто. А то – Варкинск. Какое-то неестественное сочетание букв, неправильное… Вот напишет писатель такое название в книге, а кому-то потом аудиоверсию начитывать. Брр…»
Дом Ульяны Васильевны оказался недалеко от вокзала, но при этом очень удачно скрыт другими домами. Так что во дворе было тихо. Первая Варкинская улица оказалась короткой, как будто неживой даже, и завершалась тупиком.
«Какая разница, – подумала Саша, – тупиком, рудником, пусть хоть броневиком… Забрать необходимое – и поскорее вернуться домой…»
Она поднялась на второй этаж, отомкнула дверь и сразу почувствовала запах – тот же, что Ульяна Васильевна привезла с собой. Так пахли её одежда, волосы и руки, так же пахло теперь и в Сашиной комнате, где пожилая женщина с момента приезда провела три дня. Только в этой квартире запах был более насыщенным и… более уместным, что ли. Потому что здесь – дом Ульяны Васильевны, здесь и должны быть её запахи. Здесь и у Саши не возникает никаких внутренних бунтарств, потому что Саша здесь – гостья…
Она поискала выключатель, нажала клавишу, но лампочка в настенном светильнике сверкнула на мгновенье и тут же погасла – перегорела. Комнаты были освещены дневным светом через окна. Саша прошла, не разуваясь. Ей не хотелось проводить здесь слишком много времени. Квартира двухкомнатная, обнаружить платяной шкаф не составило труда. Саша решила брать только те вещи, что увидит на полках и кронштейнах. Залезать на антресоли и в кладовки не станет. Некогда и незачем. На антресолях обычно хранят всякий хлам – изношенный и страшный.
«Куда уж страшнее», – фыркнула Саша, оглядывая Ульянин гардероб. В шкафу обнаружилось ещё несколько свитеров. Один чуть светлее того, в котором Ульяна приехала, а второй даже с цветочком – крошечным, на груди. Но оба всё равно невероятно мрачные, старческие. И кофты им под стать – сплошь траурные.
– «Плюмаж» нервно курит… – пробормотала Саша. – Хотя винтаж сейчас в моде.
Но это даже не винтаж. Это какое-то «до-новой-эры-аж». Будто какие-то заклинания произносят над вещами людей, которым исполнилось семьдесят. Приходят злые гномы и говорят: становись вся красивая одежда хмурой и уродливой!
Саша сгребла в большую спортивную сумку найденные кофты, нательное бельё, колготки – трикотажные и утеплённые. Взвесила сумку на руке: носила и потяжелее.
Что ещё нужно? Лекарства, подгузники, вставную челюсть Ольга передала сразу…
Саша набрала номер соцработницы – советчик сейчас не помешает: никогда прежде Саше не доводилось собирать вещи пожилых людей для переезда.
– Вы уже приехали? – раздался знакомый глубокий грудной голос. На заднем фоне в трубке слышался какой-то шум и пиканье прибора вроде того, что установлены на кассах в супермаркетах. – Я в магазине, но моя очередь ещё не подошла, так что сейчас вас проинструктирую. Лекарства я вам привезла, их надо раскладывать в специальную коробочку по ячейкам: утро, обед, вечер.
Саша слушала, хотя про коробочку ей всё было известно. Таблетки для Ульяны раскладывала прежде соцработница, и делала это по пятницам, поэтому как раз вчера Саша занималась раскладкой на следующую неделю. И знала, что таблетки Ульяна принимает от давления и для памяти. И что все запасы Ольга уже передала и следующую порцию надо будет покупать.
– Тонометр возьмите с собой, если у вас дома нет.
– Тонометра нет.
– И кружку Ульяна Васильевна очень любит – с лошадьми. Она может быть либо в мойке, либо рядом с раковиной на полотенце, либо прямо на столе.
– Ага, рядом с раковиной, – подтвердила Саша, переходя на кухню. Немытая. На дне присохли остатки кефира или йогурта.
– Остальное вроде всё я и так передала…
– Спасибо вам большое, – Саша отсоединилась, не без труда вымыла чашку, завернула её в полотенце и положила в сумку к одежде.
В поисках тонометра Саша заглянула в маленькую комнату: ни в большой, ни на кухне прибор для измерения давления ей не попадался.
В маленькой комнате оказалось уютно. Окна зашторены. У окна – письменный стол с тяжёлой лампой на деревянной столешнице и плоским абажуром из толстого матового стекла. Вдоль стены тахта, в изголовье которой примостилась низенькая деревянная тумбочка. На тумбочке – фото в рамке: неизвестный Саше мужчина, женщина, чьи черты кажутся теперь знакомыми, и… она сама! Саша! В детстве. Уж себя-то маленькую Саша представляла неплохо – по фотографиям из родительских альбомов.
«Значит, это Ульяна и Алексей», – подумала Саша, нарочно дистанцируясь от неизвестных родственников и не называя их в мыслях бабушкой и дедушкой.
Ничьих фото в доме больше нет. Во всяком случае, на виду. Только её, Сашино. Она сидит у Алексея на коленях, а Ульяна стоит у них за спиной. Саша не кривится, не капризничает, смотрит в объектив, лица у всех серьёзные и сосредоточенные, как нередко бывает на постановочных фото.
Отчего-то Саша вдруг представила, как живёт здесь, в этой квартире, а если точнее – то прямо в этой вот комнате. Как зажигает по вечерам настольную лампу, распечатывает новый текст и правит его одним из карандашей, обнаружившихся в стаканчике на столе. Они все оказались ломаными, но ведь заточить не проблема, как не трудность и привезти принтер, которого в этой квартире, разумеется, нет. Она поставила бы принтер на тумбочку, а на стол – ноутбук. Фотографию придётся немного подвинуть или переместить на крышку принтера. А в соседней комнате будет жить Ульяна. Тихо станет сидеть у окна – так же тихо, как сидит, должно быть, прямо сейчас в квартире Слитных. Будет сидеть и смотреть на падающий снег, на играющих во дворе детей, на хоккеистов-любителей, расчищающих лёд на пруду. Саша спокойно будет работать, потом прервётся, заглянет в комнату к Ульяне Васильевне, предложит чаю. Та даже перестанет спрашивать:
– Как тебя зовут, девочка?
Вероятно, уже запомнит.
В прошедшие два дня Саша едва сдерживалась, чтобы не устроить из Ульяниной болезни аттракцион. Стоило заглянуть в комнату к пожилой женщине, как она, будто по команде, отворачивалась от окна и задавала один и тот же вопрос:
– Как тебя зовут, девочка?
Саша проделала трюк дважды, но после решила, что это неэтично, и перестала. Но что-то ей подсказывало: Ульяна повторила бы вопрос и десять, и сто, и тысячу раз. И дело было не в болезни, не в плохой памяти. А в том, что Ульяну не устраивал ответ.
Саша посмотрела через приложение, сколько времени осталось до обратной электрички.
– Ого! Как же так? – воскликнула она с досадой на свою невнимательность. Вероятно, прежде она невнимательно посмотрела расписание! Из-за этой оплошности придётся провести в Варкинске ещё шесть часов! И что теперь делать? Сидеть в квартире? Можно прямо сейчас начать реализовывать мечту: включить настольную лампу и дочитать материал для «Плюмажа», но Саша решила погулять по городу. Сумку она пока оставила в квартире: вокзал рядом, успеет забрать её перед самым отъездом.
