bannerbannerbanner
Славушка и соляной камень

Евгений Ильичев
Славушка и соляной камень

Полная версия

Глава 1

Последний переход был самым изнурительным. Высокий худощавый старик со спутанной седой бородой до пояса стоял у кромки леса. Опираясь на свой корявый посох, вглядывался он в густые сумерки. Там, в низине, куда устремился взор путника, на лысоватой поляне возвышалась крошечная бревенчатая застава звездчатой формы. Пять сторожевых башенок – по одной на каждый луч заставы-звезды – уже осветились сигнальными огнями. Вокруг заставы была видна широкая лента рва, заполненного водой. От кольца водной преграды в разные стороны отходило пять полноводных каналов. Зеркальная гладь этих стоаршинных водных нитей сотнями бликов отражала свет сигнальных огней крепости. В сумерках казалось, что там внизу не крепость расположилась, а настоящая звезда. Упала в незапамятные времена с неба, да так и осталась лежать здесь, на окраине суровой северной страны Бореи.

Внутри самой крепости тоже занимались огоньки. Старик плотнее укутался в свою черную мантию и улыбнулся вымученной улыбкой. Больше месяца он был в пути и за все это время не видел ни единой живой души. Только древний тракт, вымощенный огромными валунами, да непролазная тайга были его спутниками. А там внизу кипела жизнь: курились избы и бани, слышался лай собак и окрики пастухов, загонявших внутрь крепости заплутавшую в тайге скотину. Старик потянул воздух своим крючковатым носом и ощутил терпкий дух человеческого быта. Крепость готовилась вечерять.

«Добрался…» – подумал путник, наблюдая за тем, как медленно поднимается тяжелый мост через ров. Через минуту до слуха старика донесся и лязг тяжелых засовов: до утра крепость будет отрезана от остального мира.

«Что ж, теперь можно и о ночлеге подумать», – решил старик и хотел уже было вернуться под сень деревьев, как вдруг услышал знакомый свист крыльев. Не отводя цепкого взгляда от крепости, он вытянул руку в сторону, и в то же мгновение огромная белоснежная сова с бодрым клекотом вылетела из леса и села на крепкую длань старика.

– Итак, – вслух произнес колдун, – мы на месте. Ты уверена, что мальчик живет именно тут?

– Обижаете, хранитель Гофрин, – человеческим голосом ответила птица. – Я за ним уже семь лет наблюдаю. Я почти уверена, что это тот самый мальчик.

– Почти? – нахмурился старик. – Я проделал огромный путь, ведунья. Оставил без присмотра врата – и все из-за твоих домыслов?

На самом деле хранитель врат лукавил. Уходя в дальний поход, он наложил на врата все доступные ему заклинания – там и комар не пролетит нынче. Ко всему прочему, сам вход охраняли сразу две стаи зачарованных волков. Звери и сами толком не понимали, почему они не покидают тот скальный утес. Гофрин переписал их природу, и теперь единственным, что имело для лютых охотников смысл, была беззаветная охрана врат от всякого чужака. Пришлось изрядно потратиться, защита врат выжала из него все до капли. Именно поэтому идти пришлось пешим порядком.

– Вы лучше меня знаете предание, – бесстрастно ответила сова. – Потомок Рода может проявить себя лишь на тринадцатую зиму после своего рождения. Сейчас мальчику двенадцать зим и десять лун, и он уже сияет силой Рода. Но моя сила с Вашей, хранитель, ни в какое сравнение не идет. Я не могу быть полностью уверена, что это именно ТОТ мальчик.

– Так и вызвала бы меня через год, к чему такая спешка? – хранитель с трудом сдерживал досаду. Глупая птица вызвала его раньше срока, не убедившись в том, что кандидат действительно обладает способносятями. Сколько их было таких? Силой переполнены, а раскрыться не могут. У великого Рода по всей земле рассыпано огромное число потомков, но лишь прямой отпрыск правителя северных земель мог обладать истинным потенциалом мага.

– Есть одна проблема, хранитель. Борейцы вот уже пятый год воюют с финнами, – сказала сова. – Все здоровые мальчики по достижении тринадцати зим отправляются в столицу Бореи на смотр и чаще всего рекрутируются в войска. Боюсь, мы можем упустить его.

– Так ведь там и упускать-то, возможно, нечего.

– Не торопитесь с выводами, хранитель. Просто взгляните на него и сами все поймете.

– Ну что ж, – сдался старик, – завтра представишь мне его. Какое, говоришь, у него послушание?

– Картограф он, хранитель, но грезит войной и подвигами ратными, как, впрочем, и все мальчишки его возраста.

– А воспитывает его кто?

– Родослав, князь-воевода местный.

– Воевода? – нахмурился старик. – А сына в картографы определил… Странное дело.

– Не без моего внушения, – хихикнула сова и пояснила. – Больно мальчик хилым вырос. Лишь я видела, какой силой он обладает.

– Сила во многих течет, но не многие ею пользоваться могут, – возразил хранитель.

– Правда ваша, но я решила перестраховаться и помыслы его отчима в мирное русло направила. Несложно было. Мать ребенка в родовой горячке сгинула, один лишь Славушка и остался у воеводы да сестрица его. Вот Родослав и бережет сына в память о любимой.

– Славушка, говоришь? – старик наконец отвел взгляд от крепости и строго посмотрел на сову. – Ладно, ведунья, проводи меня к себе, нет желания в лесу ховаться. Завтра посмотрим на этого Славушку, и быть тебе ощипанной, коль зря меня сюда вызвала.

Глава 2

– Вот ты где, паршивец!

Суровый окрик отчима будил не хуже ушата колодезной воды. Славушка мгновенно проснулся и, еще туго соображая со сна, попытался выскользнуть из-под телеги, где ночевал. Не рассчитав в потемках траекторию, здорово приложился лбом об оглоблю, аж искры из глаз брызнули, да так и рухнул обратно под телегу.

– Нет уж, – пробасил отчим, схватив пасынка за ухо, – на сей раз не улизнешь, негодник! Я тебе какое послушание давеча назначил?

– Ай-яй-яй! – заверещал Славушка, следуя за властной рукой воеводы. Ухо горело уже нестерпимо.

– Тебя вчера писарь отрядил правый берег Волыни описывать, а ты, шельма, куды убег?

– Нездоровилось мне, батя! – заныл щуплый мальчуган, стараясь поспеть за отчимом, а то иначе можно было и уха лишиться. Казалось, замешкайся он хоть на секунду, и бедное его ухо так и останется в стальных пальцах князя.

– Нездоровилось? Так к бабке Вайке шел бы. Так мы же оба знаем, не был ты у старухи. Так где же ты, подлец, шатался?

– Нигде, батя, тут я был, в хлеву. Лихорадило меня!

– Вот я тебя высеку, ужонок, за брехню! – пригрозил отчим. – Мало того, что пригоршню свечей украл, так еще и врать мне удумал?! Ну, погоди у меня! Месяц портки надеть не сможешь!

– Не вру я, батя! – взмолился Славушка. – Не секи меня, я сегодня все-все сделаю!

– Ааа, уже не лихорадит? Тебя за лугом видели вчера, на сборы ты приходил, на палках дрался с рекрутами. А потом, небось, до утра книжки свои читал о подвигах?

Отпираться было себе дороже – сдали Славушку с потрохами. Отчим наконец ухо отпустил и шел теперь привычным аршинным шагом к себе в приказ. Мальчик семенил рядом, тер ладонью огнем горящее ухо и вымаливал прощение.

– Не хочу я, батя, картографом… Не любо мне это. Я как ты хочу, в походы, на войну!

– Да тебя соплей ведь перешибить можно! – резко обернулся князь. – Куды тебе в походы? Не дал тебе Род силы, так служи, как велено, как можно служи. И без подвигов люди пользу могут приносить.

– Да какая ж там польза, холмики да речки на бересте малевать? Любая девка справится.

– У девок своих забот полно, и крепко я сомневаюсь, что ты хотя бы половину их дел сдюжишь. А тебе я место теплое уготовил, от князя великого берегу, а ты на палках… И ладно еще, если получалось бы, так ты же битый постоянно ходишь! Мальчишек старших задираешь… Что ж ты думаешь, мне не докладывают? Али глаз у меня нет? Ты, вона, весь в синяках!

– А как я иначе ратному делу обучусь, коль ты меня не учишь? – обиделся Славушка.

Воевода прогромыхал своими сапожищами по лестнице, ураганом пронесся по сеням приказа, зашел в горницу и грузно рухнул на дубовый стул. Рукой голову подпер и уставился на пасынка. Тот стоял перед ним, ухо свое тер и хоть бы вид подал, что страшно ему или больно. Вот же наградила матушка характером!

– И что мне с тобой делать? Что бы мать твоя сказала?

Знал князь, как на Славушку надавить, и частенько пользовался этим. Память о матери он пасынку вбил в голову здорово, намертво вбил. Отрок хоть и без ласки материнской вырос, да только совестно ему всегда было, как ее именем поучать принимались.

– А ничего бы не сказала, – угрюмо ответил Славушка, уже понимая, что проиграл. – Добрая она, говорят, была.

–Добрая – не то слово, – тепло улыбнувшись, ответил воевода. – Ты про мать-то часто от людей слышишь и даже в голову не берешь, отчего. А она всем тут помогала. Каждого своею силой коснулась. Кому не шепнет с утра на ухо заговор, всё у того в этот день спорится, всё ладится. Какая охота тогда была – кому скажешь, не поверят. Сколько рыбы в силки рыбаки наши вылавливали! Ты бы хоть постеснялся желаний своих. Памяти ее ради постеснялся бы. Никому она зла не желала. Никогда и никому, слышишь! Ни другу, ни недругу. А ты все о своем: ворогов бить, в дружину, в дозор, на разведку… Ты думаешь, человека вот так запросто изничтожить можно? Тут иной охотник животину слабую стрелять не станет, пожалеет. А то человек.

– Так не человеков, батя, я ворогов бить желаю! – встрепенулся Славушка.

– Любой ворог – в первую очередь человек. Как ты и я. У каждого мать, отец есть. Никто из капусты не появился еще. Люди они, понимаешь? Чтобы человека к Маре отослать, знаешь, через что перешагнуть надобно?

Славушка только головой светлой покачал.

– Через что?

– Через себя, сын, – горько ответил Родослав. – Сперва себя надо погубить.

– И что в том страшного? – не понял мальчик. – Гляжу на тебя, на сотников наших. Никто не мается, никого Полуночница не терзает.

– Тьфу на тебя!

Воевода и впрямь сплюнул на пол и замолчал. Поднял взгляд тяжелый на пасынка, увидел его глаза обиженные да так и потонул в них. Часто он Лесю вспоминал, мать Славушкину. Крепко он любил ее, ох, как крепко. Оттого и мальчика, сына ее, как родного воспитывал. Уберечь от огня вражеского хотел, от меча острого, от стрелы меткой. Умирала Леся в муках, сестру Славушкину рожая, дочь их общую, да наказывала мужу, чтобы сына ее от беды берег. Как тут его на смотр посылать? И клятву нарушишь, и память женину осквернишь. Да и похож паренек на мать был, ох, как похож, особливо глазами бирюзовыми. Да и характер… Непокорная она была, своенравная, гордая. А до чего мудрая была, хитрая, как лиса. Всё про всех знала, обо всём наперед ведала. Ни полслова мимо правды-истины грядущей не сказала – всё и всегда в точку. Знала и про смерть свою скорую. Призналась в горячке родовой, что сон о гибели своей скорой видела. Но больно уж ему, Родославу, угодить хотела, очень он от Леси сына общего желал. А получилась девка. Ладная, красивая, да только копия он, Родослав. Ничего, окромя рыжей охапки волос, от матери не переняла. Спокойная и рассудительная Мареся вся в отца пошла. Сперва десять раз подумает, а уж после дело делает. Родослав такой же был. Очертя голову в гущу событий никогда не кидался. Взвесит все, как следует, посоветуется с людьми знающими, коль ситуация того требует, а после только решение принимает. Оттого и сражений множество выиграл, была у него жилка стратега. Читал он и ворога, и всю ситуацию в целом да наперед предсказывал, как оно что будет. Загодя знал, как поступить следует.

 

Лесю с годовалым Славушкой на руках Родослав в тайге встретил двенадцать зим назад. Жила себе она в самой чаще. Травы собирала, зверей привечала. По какой-то особенности своей любого зверя могла приручить. Ни медведя не боялась, ни волка. Любой зверь к ней с особым почтением относился. Князь Лесю во время охоты нашел, а вернее, это она его нашла, вепрем разодранного. Свалился он в пылу охоты с коня, да так неудачно, что ногу повредил и подняться не мог. А вепрь, которого Родослав загнать хотел, больно дикий оказался. Почуял зверь силу за собой да как накинется на своего обидчика. Воевода тогда от вепря ножом отбивался, всю шкуру кабану попортил. Да разве с ножом супротив вепря устоять? И растерзал бы он Родослава, если бы Леся из лесу не вышла да не шепнула зверю слова какие-то хитрые. Кабан тот еще с минуту побуйствовал, а потом взял да и сбежал. А князя Леся тогда выходила. В избушку к себе кое-как дотащила и раны глубокие травками да шепотками заговорила.

Оказалось, жила одна с ребенком. Лесом жила, им кормилась, им травничала. Любила лес безмерно, и лес ее любил. Ни комар, ни мошка ее не трогали. Змеи стороной оползали, а иные лютые звери еще и службу служивали. Откуда сама, чей ребенок, Леся рассказывать отказалась. Нет, мол, никого у меня, и все тут. Одна я всю жизнь, да вот Род послал счастье – Славушкой зовут.

Родослав тогда у Леси в хижине неделю провел. Да так эта неделя изменила молодого воеводу, что пропал он, влюбился без памяти в девушку. Да и она ему благоденствовала. Люб ты мне, воин, говорила, сердце у тебя чистое, хоть и сухарь сухарем. Так и взял он Лесю себе в жены. Ни молвы, ни сплетен не побоялся – как есть, с ребенком взял и ни дня после не пожалел.

– Вот что, сын, – промолвил наконец воевода. – Воли матери твоей ослушаться даже я не смел. И тебе не позволю. О ратной судьбе своей забудь раз и навсегда. Учиться будешь мирному ремеслу. А не станет меня, сам себе путь-дорогу выберешь. Я все сказал. А теперь к писарю ступай да все отработай, что пропустил. Увижу с палкой или с ножами – как есть высеку, не посмотрю, что сраму оберешься. Понял меня?

– Понял, бать, – угрюмо ответил мальчик и поплелся исполнять волю отчима.

Глава 3

Утро в это время года занималось скоро. Только еще, казалось, колкие звезды в окно глядели, как перевернешься на другой бок, а петухи уже глотки дерут, животы надрывают. От отца Славушка шел уже под ласковыми лучами солнца, шишку свою на лбу теплу подставляя. Ухо гореть уже перестало – не сильно отец отодрал нынче. Осталась только горечь душевная да обида на отчима. И такой та обида жгучей была, что слезы из глаз сами капали.

– Что я ему, девчонка али юродивый какой? – бубнил вполголоса Славушка. – Меня – да в картографы… Картинки рисовать… Вся крепость засмеет, коль прознает. А звонче всех Ермолка смеяться будет.

С этим Ермолкой, сыном кузнеца, у него были давние счеты. Еще со школы седьмичной невзлюбили они друг друга. Славушка худой был, кожа да кости, а Ермолай этот сызмальства силу в руках имел. Про таких в народе говорят – «кровь с молоком». Даром, что Род этого дубину мозгами обделил, зато с лихвой силушкой компенсировал. Вот Ермолай все, что требовалось ему, силой-то и брал. Вечно слабых да хворых обижал. И не связывался бы с ним Славушка, себе дороже с такими связываться, так повадился сын кузнеца сестрицу его Маресю обижать. То за косу оттягает, то водой на речке обольет, то словом бранным обзовет. Напакостят, значит, Ермолай сотоварищи, а после всем гуртом за животы хватаются. Потешно им. И всегда вкруг того Ермолки мальчишки, что послабее, крутились. Никак Славушка его одного застать не мог для разговора последнего.

Не стерпел такого обращения Славушка да поднаторел этому Ермолке пакости да козни строить. То травы ему тошнотной в кашу подмешает, то растяжку у дома его состряпает. Ермолка с утра по нужде пойдет, на растяжку ту наступит – ему на голову ведро с помоями и выльется. И хорошо, если только с помоями. Не брезговал Славушка и нужник с чужого двора выкрасть да подвязать в качестве кары небесной. Долго Ермолка докумекать не мог, кто ему жизнь так портит. И, что характерно, никак не мог сообразить, за что именно ему прилетает день ото дня. А связь очевидная была. Напакостит Ермолка днем Маресе или еще кому из детишек, так вечером ему уже ответ уготован. Навредит вечером, так сдача утром следует. И так день за днем, неделя за неделей.

Славушка таким манером месяца три над своим обидчиком измывался, пока не попался на горячем. Подкараулил его Ермолка у себя на огороде, когда тот очередную месть готовил. Поймал да и отходил его по ребрам. Парнишка тогда еле до избы своей добрался, чудом жив остался, но от своего не отступился. Так и заступался за сестрицу свою да за других детишек в крепости. В итоге противостояние то переросло в неприкрытую вражду. Взрослые, как прознали о том, вмешались, конечно, и обоим петухам уши накрутили. Но такие меры лишь загнали вражду мальчишечью в подполье. Оба теперь исподтишка действовали, а Ермолка еще и дразниться удумал. Всё Славушку дохляком кликал да с местными мальчишками горделивого пасынка воеводы подначивал. Кричал: «Мы все воинами вырастем, а ты со своей убогой сестрой коров пасти будешь да тряпками заниматься». Обидны были слова такие для Славушки. Все ему хотелось доказать этому Ермолаю, что и он не лыком шит, что и меч ему впору быть может, и седло, и лук тугой.

А что нынче делать, Славушка понятия не имел. Отец-то, чай, не шутит. Не даст он ему ратником стать, как есть, не даст. И заниматься тогда Славушке бабьим делом на потеху Ермолке и сотоварищам его.

Но делать было нечего. Воли отца ослушаться было еще бо́льшим срамом, да и память материнскую не хотел марать Славушка. Так в думах своих тяжелых и добрел он до крыльца писаря Филарета.

Дед Филарет уже не спал, сидел на крыльце в одних портках да рубахе ночной, перья гусиные точил. Увидел он паренька, угрюмо плетущегося к нему на двор, лукаво подмигнул ему да спросил вместо приветствия:

– Что, ратничек, получил от бати на кренделя?

– Зря вы, дед Филарет, бате на меня донесли, – попенял Славушка. – Я бы и без его приказа к вам сегодня пришел.

– А с чего это ты удумал, что я отцу твоему на тебя донес? Али мне делать больше нечего? Или ты решил, что у бати твоего своих глаз нет? – несурово отбился от мальца писарь. – Отец твой – воевода, он всё про всех в крепости ведает. Неужто он о пасынке своем правды не узнает?

– А все одно, зря донесли, – упрямствовал Славушка. – Не мог он прознать, что я у вас не отрабатывал, коли вы не доложили бы.

– Ты еще поучи меня уму-разуму, щегол, – посуровел дед Филарет. – От горшка два вершка, а все туда же, попрекать старшего. Ты в курсе, что мне отец твой пороть тебя дозволил? Сейчас починю перья да высеку тебя.

– За что, деда?

– Да за дело, внучок, – передразнил Славушку писарь. – Один раз высеку, а опосля еще разочек, чтобы впрок пошло. На будущее, так сказать.

Совестно мальчику стало. Филарет хоть и с чудинкой старик был, но добрый, зла никогда ему не делал. Да и возраст у писаря был таков, что не ему, Славушке, укорять его. Покон велел возраст чтить да мудростью стариков упиваться.

– Прости меня, деда Филарет, – потупил взгляд Славушка. – Просто…

– Судьбу решать свою сам хочешь? – догадался писарь.

Мальчик кивнул.

– А кто тебе сказал, щегол, что судьба твоя в твоих руках?

– А в чьих же она руках? – не понял Славушка. – Коли я сам чего не сделаю, так ничего и не будет сделано. Не так разве?

– Так-то оно так, – согласился Филарет, откладывая последнее перо в кожаную сумку, – да только есть такие вешки в судьбе, которые нам неподвластны. Коль суждено, скажем, сыну кузнеца мечом пудовым махать да голову в рубке славной сложить, так то и есть его судьба. Ему так оно на роду написано. Тебе-то оно зачем?

– Так как же иначе-то? – искренне изумился Славушка. – Коль я не девкой уродился, с чего мне бабской работой заниматься?

– Кем уродился ты, одному Роду известно, – хитро прищурившись, ответил старик. – И не тебе перечить воле его.

– Это вы все верно говорите, деда, – согласился мальчик, усаживаясь на крылечко возле писаря, – да только не приходил ко мне Род, о судьбе моей не толковал со мной. Мне другие о том толкуют. Что вы, что батя мой, что учителя в школе седьмичной.

– Так, и что с того?

– А то, что это все люди – не боги. Человеки они, понимаете? Откуда им знать о том, какую судьбу мне Род уготовил?

Старик весело рассмеялся беззубым ртом.

– А чего ж ты ждал? Думал, выйдешь утром до ветру, а там на задах сам Род стоит, в злате солнца сияет да тебя дожидается? Спешит и спотыкается тебе, непутевому, волю свою передать?

Славушка на этот счет не думал никогда. Конечно, он не так встречу с Родом представлял.

– А как тогда человек о судьбе своей узнать должен?

– Боги на то и боги, что мудры и абы до кого с небес не спускаются, – заметил Филарет. – Они свою волю нам иными способами передают. Про покон слышал?

Славушка кивнул.

– Покон, – решил на всякий случай напомнить писарь, – это свод неписаных законов и правил, что в нашем обществе исполняться должны. И что же велит покон отрокам глупым?

– Чтить отца своего и матушку, – догадался, к чему клонит писарь, Славушка.

– Верно. Через мать, через отца Род свою волю диктует. А коль ты родичей не слушаешься да от судьбы нос воротишь, с чего Роду тебе помогать опосля? Знаешь, сколько добрых молодцев головы сложили, отца-мать ни во что не ставя? Уйма. То-то же.

Славушка не знал, но напрашиваться на поучительные примеры из жизни не стал. Промолчал. Писарь хлопнул себя по коленям, словно вспомнив о чем-то важном, да и встал с крыльца.

– Ладно. Хорош лясы точить. День уж занялся, пора и нам делами заняться. Хватай сумку, перья, бересту да собирайся. Уйдем сегодня далече, аж до самой вечерней зорьки будем берег Волыни писать. Наша задача всю излучину пройти да пометить отмели опасные. Для чего это надобно, знаешь?

– Знать нужно, где ворог пешим порядком переправиться может, а где ему и на конях не перебраться.

– Вот, – довольно протянул писарь, – узнаю своего ученика. Это ты верно заучил. А раз заучил, пора и на деле свои навыки показать. Обожди, переоденусь, харчи возьму да и выдвинемся.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14 
Рейтинг@Mail.ru