Евгений Владимирович Кузнецов
Рад Разум
Тогда мне ещё не ведома была эта формула: мир мал…
…И выходить на улицу стал – уже с подлинным страхом.
Вокруг меня – спящие!..
Лица прохожих – выражение якобы знания и якобы понимания жизни. – Тупое выражение – сон понимания!
Пошёл, в поисках-то, в одну контору – всё здание в лесах. Зашёл внутрь – окна заклеены снаружи, полумрак… Ремонтирующие – во сне ремонта!.. Сотрудники все тут – бывшие во сне доремонтном!.. Скоро будут – во сне послеремонтном…
Да и все-то вокруг – во сне, во снах: «до-перестроечном». «пере-строечном», «пост-перестроечном».
Странно и жить среди странных!
Страшно даже, когда спящие – твои близкие.
Страшно – больно и подумать об этом…
Но надо идти на боль.
Почему – надо?..
Не знаю… Вернее, знаю: значит, я такой… что мне это надо.
И – надо идти на боль!.. Не терпеть. Незнания. И – на самую, значит, тайную свою боль. Чтоб, войдя в неё, как-то разрешить. Эту боль населить самим собою. Но и – оставшись собою!
Если есть свет – то потому, само собой, что есть и тьма.
И они – вместе!
Плеснуть в ведро воды родниковой ложку чёрной туши – и вся вода будет серой. – Так сказать – посредственной!..
И как же жить?!..
А надо сказать себе раз навсегда, что тушь в воде – нерастворима.
То есть: надо сказать себе прямо, да, прямо: я – чистый, да, я – чистый!..
Если я, например, люблю женщину именно эту, то все другие женщины для меня – частицы инородные. – Да, хочу я или не хочу.
И так – во всём бы в жизни.
И – в главном.
От рождения все – либо ангелы, либо бесы.
Опять же: кто не понимает этого – тот во сне.
…На дверях: «Кабинет реанимации».
Сердце где-то… рядом со мной… ощутимо стало…
По – живой?..
Слово это… какое зыбкое…
За дверью внутри… впрочем… присутствовало что-то… впрочем… как бы домашнее…
По живой!..
Бросил куртку на пол.
Подумал подумать – постучать ли?..
А уже стоял в какой-то комнатке тёмной, как тамбур… и дальше – звала дверь открытая… звала – электрическая яркая…
Но из боковой двери вышел в белом халате кто-то. – Молодой мужчина, коротко стриженый, аккуратно бритый… совсем молодой, с глазами пытливыми… студенческими.
–– Моя мать здесь.
У него одна рука была в кармане в белом.
Он спросил…
–– Троицына.
Он, не моргая, сказал что-то про «одну минуту»…
…В оранжевом искусственном запахе.
Мама…
Мамины глаза закрыты.
Мама – была.
Была так, что она – есть.
Слово и это… зыбкое…
Мама дышала.
Устало…
Терпеливо…
Нетерпеливо!..
Под носом трубочка прозрачная – чужая – приклеена пластырем – чужим…
До подмышек – под простынёй.
Руки – на простыне.
Тёплые, тёплые руки.
Тёплые щёки… лоб тёплый…
Такие, какие они и есть.
Ладони мои – как на горячем… и – опасном… и – затаённом!..
–– Мама…
Она – хмыкнула… вопросительно…
Как когда её – уж если мне чего-то очень-очень – будишь.
–– Мама…
Я – над самым, близко, её теплом.
Она тут – сказала.
Не губами, еле слышно, полуоткрытыми – а, как всегда, самой настоящей собой.
–– Подыми мне глаза.
Я – пальцами, указательным и большим, левой руки… со стороны её лба… отвёл к её бровям… её веки…
Пёстрые глаза… в мелких оранжевых точечках… были… и были такие, какие они и есть.
–– Мама!..
–– А?..
Задумчиво… привычно…
Разумно!..
Зрачки – тёмные… оказывается – они круглые… оказывается – они чёрные…
Блестят – ожидающе… готовно…
Ожидают… чего?.. готовы… к чему?..
И – словно им, зрачкам, не хотелось отрываться от какой-то точки… где-то вверху…
Но – чуть повелись… ко мне, ко мне…
–– Адре…
Глаза и всё лицо – настроенные, приготовленные – выразили: вот – я, вот – ты… точнее, увы: вот – я… и – всё остальное…
Глаза, лицо, всё тело под простыней: я – я… я – я… она о себе…
Я достал из кармана записную книжку, из книжки – календарик с Богородицей. Сунул его на тёплую грудь под простыню.
В тамбуре за спиной шевелилось…
Я забоялся, что кто-то приблизится к нам, к нам двоим…
Губами – лоб тёплый.
…В тамбуре врачу в глаза:
–– Что?
–– Разрезали, посмотрели, зашили.
Не моргая и не сводя глаз с моих глаз.
–– Что?
–– Умрёт часа через четыре.
Смотрел, не моргая и не сводя, как понимающий понимающему и как это всё понимание понимающий.
Ещё очень он молодой!..
Во мне мелькнуло… где-то очень далеко… я брал интервью… смотрел… так же?..
Я опустил глаза… чтобы быть полнее, ощутимее, пространнее…
Записал номер телефона.
Сам же – чётко осознавал… иное, тайное, пространство: например, что фамилия её девичья – Вольская…
Внизу, в ужасном том тесном фойе, – на кого-то заорала толстая белая… на чью-то куртку…
Вспомнилось отрочество. – Самое страшное ведь время жизни!.. Само слово-то… Отречение – от чего? – От детства. От себя! – От детского всё-понимания.
Прежде всего – что я за частица. – Светлая или… какая?.. А признаться в этом – больно. А от боли такой – страшно.
А раз так, то я – всего-навсего частица серая…
Больных людей нет – есть не признавшиеся себе в причине своей боли.
И отрочество – распутье. Останешься по-детски искренним – заклюют «ребёнком», ещё пуще – гордецом. И приходится – с мутной посредственной душой – делаться каким угодно профессионалом: юристом, экономистом… военным, политиком… врачом!.. учителем!..
В мире нет никого… кроме философов.
В чём и беда мира. В смысле – социума.
И в чём суть мира.
Только рассуждают все подсознательно.
А все философы – злы. – Ведь надо из них каждому переговорить каждого.
Только добрые – счастливы и безмолвны.
Я себе с того отрочества: почему я должен видеть эту и эту грязь?!..
Ведь я пришёл в мир вот таким.
Но скажи-ка это вслух!..
Вот по радио, по теле: ежегодно тысячи детей убиты своими родителями. – И где. – За стенкой, в соседней квартире.
А я – никогда в отрочестве даже и не мечтал… что буду даже хотя бы слышать… мат или перегар…
Самому закурить?..
Стать посредственностью!
Грязь терпеть?..
А как же – счастье?!..
…Это самое трудное, что дано, вообще – что мыслимо в этой жизни, на этом свете, в этой видимой жизни, перенести.
Как жить чистому, если они в самом деле чист?
Острее этой идеи в мире, мире людей, и не может быть.
Это край.
Как жить честному – честно?
Смысл жить – жить лично, а не на потребу комаров, червей и людей – есть лишь тогда, когда я ежемгновенно – в пространстве многомерном, в Пространстве!
Всякая иная жизнь – для существа, в котором есть дух, – прозябание двухмерное.
Вот я – вот окружающий так называемый мир: я – и родня, я – и друзья, я – и учителя… я – и женщины, я – и должность, я – и деньги… и так далее, и так далее… я – и здоровье, я – и болезни… я – и, наконец, черви…
Вот сны двухмерного пространства.
Законы всяческие ухищрённые иные – изобретены сонными и – во сне, и – для сонных, и – для сна.
Забота единственная у разумного: как быть на этом свете человеку бодрствующему?
…В автобусе вспомнил ночное: «ужас пребывания».
Чувство это длилось, по сути, и теперь. Разве что я с ним смирился.
Да, не привык, а смирился.
В тот, под одеялом, миг я особенно чётко ощутил себя, меня… маленьким живым предметом… в огромных сомкнутых ладонях…
Так и сейчас.
Ужас – от неожиданности этой догадки.
А обычное состояние человеческое повседневное – попросту страх. Страх, который он, человек, страшась этого слова, называет – то волнением… то ответственностью… то набожностью…
Страх пребывания в жизни – состояние длящееся и… нормальное.
Пребывания в жизни: в этом теле, в этом мире, на этом свете.
…Из автобуса вышел – уже под чёрный дождь своего города.
Набрал номер… идя или стоя в луже…
Юный ровный голос…
–– В семнадцать тридцать.
Я – пошагал, пошагал, пошагал…
Но – сколько ни иди… Никогда теперь не встретишь.
Кого хотел бы – больше всего и всех.
Никогда…
И даже и не увидишь.
Никогда…
Чёрный дождь по щекам был горячий.
Мир – мал.
Мир – мал!..
2
Мысли – уже такие мысли, что начинает болеть голова, и по утрам открываю глаза, чтобы выпустить мысли через глаза наружу.
Зачастую я в настороженности – необычной…
Однажды. Пришёл домой, отпер квартиру, запер за собой, стал в прихожей ботинки сымать…
Стукнуло что-то в комнате!
Онемел…
Как что упало…
Сжался! загорелся!
Я быстро… я медленно… в комнату…
С каким чувством?
Ничего… ничего нет…
Или… ты собирался вымолвить… «никого»?..
Так вот – как назвать это чувство? – А оно во мне, пожалуй, ежемгновенно.
Особенно – с тех пор-то, как я начал «по новой» мою жизнь, с того дня, как меня «сократили»…
И – ощущаю какую-то редкую, редкостную волю.
Мне тесно в нашем городе.
Но мне тесно было бы и в столице.
Потому что… мне уже тесно… на всей планете!
Шепчу, шепчу так – и становится легче жить.
Правда так уж правда.
…Я же с детства, помню, чувствовал, явно чувствовал – ощущал реально, как запах, – что и я, и все мы, видимые, – ещё как-то и чем-то или кем-то… видимы.
Почему-то даже казалось странным, если б было иначе.
И не взял чужого ни спичечного коробка.
А всякая невзгода теперешняя – мне прямо нужна: для всё большего и большего просыпания!..
Чья-то, без аллегорий, невидимая рука сдвигает меня, как сосуд по столу, – от чего-то, к чему-то…
От сна – к яви.
К краю!
К пониманию.
К полёту-то… чтобы – вдребезги!..
И что же в результате.
К пониманию – каждый раз оказывается – чужой глупости, чужой пустоты, чужого несчастья…
Если и были у меня в жизни, как присмотрюсь, неприятности – то от желания… понять другого!..
Так как я в каждом казусе стеснялся крикнуть. И – одно:
–– А я вот – счастлив!
И сколько раз зарекался – раз уж журналист: надо наполнять мир моим миром.
Ещё бы лучше: жить лишь всем – своим, моим.
Вот я уволен… Я – безработный…
И что?..
А что это, кстати, такое – этот самый бомж.
Это тот, кто не сумел или не захотел ввязаться в некую игру. И если не выиграть, то хотя бы мучиться за этой игрой. А он попросту однажды – всецело доверился: жене, друзьям, знакомым, начальникам… И они – вытолкнули его из жизни-игры: из работы, из квартиры…
Но я – основательно: ему в детстве не сказали, некому было сказать, что жить надо – лично, лично!..
И я теперь – во всём и всячески так, лично.
Иначе жить – жить без того невидимого свидетеля, Свидетеля – быть во сне.
В лучшем случае – во сне морали.
И прежде всего – да-да-да! – самое очевидное насущное: замереть на месте от факта… что на другой стороне планеты все – вниз головами.
Но все – во сне, во сне. Во сне, который – Сон.
Далее – прежде, опять же, всего – что.
Вот на Земле жизнь – а вокруг жизни нет, совсем нет, вообще везде нет, во всей бесконечности…
И – почему так устроено?!…
Но именно об этом существа – единственные, из всех живых на Земле, называющие себя разумными – как раз и не заботятся, даже и не помышляют!..
Странно?.. Не странно?..
Дальше – прежде, снова, всего.
Каждый разумный видит или сам закапывает в землю себе подобных… и знает, что и его обязательно когда-нибудь так же закопают…
Но именно об этом разумные ни разу в день или хотя бы ложась спать и не поминают!..
Тем более, далее, – каждый, каждый тот разумный на этой самой планете – неповторим, совершенно, на все времена и страны, уникален, абсолютен!..
Однако этим фактом он не только ничуть не одержим – попросту не берёт его в голову!..
«По-че-му?»
Вопрос этот даже и вымолвить… поистине неуместно.
Тише!.. Тише…
Ведь все же – спят…
…Сон разве – отдых? Тогда почему кошка – особенно почитаемая человеком – спит по восемнадцать часов?.. Медведя, в его голодной спячке, ещё можно понять. А вот удав – особенно человеком отторгнутый – выползает, лишь бы что проглотить.
Но так, значит, нужно Природе!
А чтоб она, Природа, была таковой – так, значит, нужно Космосу, Вселенной!..
Чтобы жизнь… не замечала… своей краткости?..
Или – само слово «сон» есть изобретение его, человека разумного: «образное выражение»!..
Истинно – допинг проглотил тогда я.
…А может быть!
Вся сама по себе планета Земля – шевелящаяся! – с пленкой-корой разнообразной жизни по ней… есть этакий великий шарообразный живой действующий мозг, Мозг!..
Спит одно полушарие – бодрствует другое.
Ведь что говорится: «как наверху, так и внизу».
И как я, в чём реально убеждён, получаю «мои» мысли из невидимого пространства – так Шар-Мозг получает для него усилия и работу из того же, как его ни назови, Пространства!
Только шевелящимся по Мозгу существам на эту тему – команда: спать! спать!
Ну, между делом, – во сне же – изобретать оружие, продавать оружие, покупать оружие, применять оружие.
Жизнь людей есть, значит, программа невидимого мира, Неба.
Сколь ни пестра жизнь спящих – это всё сны Неба, сны Неба.
…А я?!
А твой… мой сон?..
В данную минуту он все же – вопрос, вопрос.
Так сплю или не сплю?..
Да ещё как! И прежде всего – во сне заботы: чтоб другие не заметили, что я каждую минуту – о притяжении земном!.. об алчности одного к другому!.. об одиночестве в Космосе!.. о кратковременности в жизни!.. и при этом – об уникальности каждого!..
Мама!
Самый бы желанный – в здоровом сне мне бы сон.
Если живых было множество и есть, и будет…
То зачем – я?!..
А уже и ответил.
Чтобы… так озадачиваться.
И выделять именно мою и именно такую энергию.
В Невидимое Пространство.
Реально! Реально!
…Я не живу в этом самом «сегодня».
Это и невозможно. Для бодрствующего.
Время, всё-всё время, – это только – «сейчас».
Прошедшее, настоящее, будущее – так называемые, и они – одновременно.
Для бодрствующего!
Я не живу, само собою, и где-то «здесь». Этого «здесь» для меня попросту не бывает. Рука моя распространяется – всего лишь на длину руки. А – насколько я?!..
Я помню миг, когда я обнаружил себя в «моём» теле.
Помню… и будущее.
–– Ты.
–– Я.
–– Ты.
–– Да я, я…
–– Ты на этом свете.
–– Что?
–– Ты уже на этом свете.
–– На… на каком?..
–– На этом свете.
–– Не… не понимаю…
–– Ты был на том свете.
–– На каком ещё «том»?..
–– На том, который ты называл «этим».
–– Я и сейчас… на этом свете.
–– Нет, ты сейчас уже на этом.
–– Я и говорю…
–– Нет. Ты сейчас на том свете, который ты раньше называл «тем светом».
–– Да, «тем светом»…
–– Называл.
–– Называл…
–– Спокойно называл.
–– Спокойно…
–– Так вот теперь ты на этом свете, на этом.
–– Как?!..
–– Так.
–– Я… что… уже… то?..
–– Да. То.
–– Н-ну всё!..
–– Не всё. Ты раньше был на одном свете, а теперь ты на другом свете.
–– Всё!..
–– И это не всё. Ты на этом самом другом, теперешнем, свете уже был.
–– Был?!..
–– Был. До того, как ты попал на тот, вчерашний, свет.
–– Не могу…
–– Можешь.
–– Не помню.
–– Помнишь.
–– Не знаю…
–– Знаешь.
–– Что… теперь?..
–– То же, что было и всегда.
–– Но что, что?..
–– Ты всегда всё это знал.
–– Знал…
–– Знал.
–– Знал…
–– Был в покое.
–– Был…
–– И теперь ты в покое.
–– В покое…
–– Потому что ты знал.
–– Знал.
–– Ты всегда был в покое.
–– Знал.
–– Ты всегда был в покое.
–– Знал! Знаю!
–– Всегда так говори. И на этом свете и на том. И на том и на этом.
Логически – нельзя иначе и знать.
И – не может быть иначе, не может!
…Мама.
Тоже была во сне?..
В каком?..
«Сократили»…
Да ещё и – она… подружка пропала!..
Что?!.. И – хоть где?..
…Оба одновременно… когда мы излили из себя тот «миг последних содроганий» – она так и уснула на мне: полусогнув руки и ноги, лягушкой, щекою на моём плече.
И уже ведь – какую неделю нет!..
Её, её нет.
Недавно снилось: вышел из ванной… иду, голый, в комнату… где в постели голая юная… но надо же посмотреть в окно – на пространство-то…
И проснулся.
Уже светло!
С обидой на своё глубокомыслие – и в таком сне! – поднялся.
Посмотрел в то самое окно – чтобы скорее, что ли… начать думать… за эти берёзы и липы, за этим галок и ворон… которые думать не умеют…
«Думать»…
За это небо?.. за всё, что ещё где-то далее?..
И – за Небо?..
Нет… За него думать… почему-то не смею…
Но – помышляю о Небе, помышляю.
И – только бы мне о нём!..
Да вот мешали дома, в которых и возле которых – сонные, сонные.
Умылся, помолился, попил чаю…
…Так в последний раз – что: она уснула на мне.
Любовь…
Любовь – как волнение, как волнение от загадочности, от загадочности предпочтения… этой, этой – всем… даже и не «всем», а – как бы всему, всему!..
Как только пришла, стал сразу её раздевать.
–– Какое счастье, что не нужно врать!
Она помогала…
Президент… который не ощущает… тонкость плёнки воздуха вокруг планеты и зыбкость жизни в ней… и одиночество этой особенной планеты в целом пустом Космосе… который… которому, однако, почему-то хочется… быть руководителем миллионов… каждый из которых тоже не ощущает… тонкость воздуха и жизни… в бесконечном до непонятного Космосе… президент говорил… о чём-то… горделиво…
–– Какое счастье!.. что не надо!.. лгать!..
Потом уснули.
Потом проснулись.
Радио, оказывается, всё ещё раздавалось…
Пили кофе.
Теперь… почему… не приходит?!..
…Помню, только начал работать в газете, мне – чего я заранее и опасался!.. – среди интервью или вымогания той информации, вопросы… такие!
–– А вас любят женщины?
–– Женщины… Э-э… Женщина должна быть… стройной… Должна… Впрочем, никому, конечно, – ничего!.. Женщине желательно быть… Желательно и для всех, и для неё… Быть стройной и приветливой!
–– Вы, видимо, любите женщин!
–– А-а… а мужчина… Мужчине следует быть… снисходительным и профессиональным. Хоть лётчиком, хоть вором.
А её – нет и нет!..
…Стала вспоминаться юность ранняя, отрочество… когда – впервые, впервые влюбился
Женщина… это, это… Страшно! Самое страшное.
Первое всегда.
Если я её – люблю!.. Если люблю, уже люблю. Почему тогда подразумевается… прямо-таки в самом воздухе подразумевается… что должен я – ещё!.. как-то!.. поступать!.. по поводу её!.. что-то ещё должен делать, кроме любви?.. Делать!.. С нею!.. В отношении её!.. Кроме ощущения и объявления любви?!..
Потом, второе, ещё страшнее!..
Это когда она, люблю её или не люблю, рядом, и я… её хочу, сам её хочу, то… то что мне с нею делать?!.. Как мне, рядом-то с нею… вообще себя вести?!.. Как шевелить языком, как шевелиться всему?..
Потом, к тому ж и третье, страшнее ещё…
Она – смотрит, смотрит на меня, на меня… она, зачастую даже незнакомая, смотрит на меня так, словно – глаза её такие! – будто говорит: захочу – и ты мой!.. То есть, выходит… что я уже и сейчас, уже и каждую минуту – её, обеспеченно – её, только – без последнего какого-то её как бы остатка это самого «захочу!»…
Эти детальки подростковые… самые, почему-то, для меня сейчас и драгоценные!..
Но ведь это – как и те первые шажки: по полу, по земле, по планете!..
И – какая разница, по какой планете.
Если уж все трепещут перед инопланетянами…
Мой трепет перед женщиной – ни на что бы, на этом свете, и не променял!..
…Почему – не идёт?
Вот. – Сейчас бы и пришла! – Как мир не мал…
А мы договорились так: без предварительных звонков!.. Она ко мне!.. В любое время!.. Прямо в дверь!..
Так уж условились: ежемгновенное счастье!..
И даже не знаем… телефонов друг дружки.
Притом – никого общих знакомых. И – ни с кем разговоров и упоминаний друг о друге.
Придумали идеальную сказку… Да нет! – Сказочный идеал!..
Но… не стучит…
И это обговорили: стучать ей четыре раза. Отчётливо.
А я – шёл к дери уже после удара второго!
Иные же все, олухи, звонят.
Как неприятно… смотреть на кошек!..
Женщина, которую я не хочу, мне кажутся… грязной.
…Или я перед нею в чём-то виноват?
На асфальте, крупными белыми, было позапрошлым летом: «Маша, я тебя люблю!» – Под окном, значит, под чьим-то.
Я ещё подумал: так ведь затопчут…
В другом месте – зимой: «Галя, я тебя…» – дорожками огромными по снегу.
Всё равно заметёт…
А может… это я жалел… что писал, рисовал – не я?..
…Или – или она следует… тем советам газетным – сиречь цивилизованным и «тонким»?! Девушкам хитроумно следует: не рассказывать о себе всего… та-ак… всегда улыбаться, даже в паузы молчания… ещё… повторять вслух похвалы в свой адрес других… и – пропадать иногда!.. иногда пропадать!..
…Недавно мне так.
Летаю, летаю легко… и целую девушку, знакомую давнишнюю, давно не виделись… которую никогда не целовал… Взял её в руки, понёс было через реку широкую тёмную, стал подыматься с нею выше, выше… И вдруг – уже там, на том берегу!..
Так – реально – дух летает.
В теле он или вне тела.
Сквозь всё. Сквозь всё.
Дух.
Мгновенно.
По желанию мгновения.
По мгновению желания.
В теле он или вне тела.
Дух. Сам дух.
Так и летает.
…Мама – мама не знала.
Как всегда, ничего не знала.
Ни что у меня появилась девушка… Ни того, что она у меня… от меня… пропала, пропала!..
…А я и молился – чтоб она подольше прожила.
Я приезжал – что-то говорил.
Она – молчала…
Она ещё больше, в последние годы, молчала.
Согнутая, согнутая…
Чем, чем?..
Я говорил… Я – давно, с полгода, уволенный! – говорил, что в газетах нынешних журналисты так работают. Компьютер на твоём рабочем месте сегодня попросту не включится, если ты накануне, вчера, не расписал свой будущий рабочий лень с точностью до каждых пятнадцати минут!..
Так – в самом деле, слыхал я, в одной городской газете, купленной, что ли, иностранцами.
А хорошо – почему-то хорошо, что она статей моих никогда не читала, газету мою – «мою»!.. – провозить никогда не просила.
Они – они читали другое.
Они. Мама с папой.
Читали другую газету. Им её привозила сестра.
А где теперь – сейчас – папа?..
Уже пять лет.
…Папа мне, школьнику:
–– Ты демагог! Да, демагог.
Самое страшное… вернее, самое смешное в этом – то его добавление: «Да, демагог».
В то время, лет тридцать тому.
Самое страшное было обвинение!
Ибо тот, кто таков, – противоположность – чему? – бессловесному подчинению любому.
А теперь – теперь все демагоги. Уж настоящие.
Молча теперь работает только тот дворник под окном.
Кстати… Почему бы и не мне?!..
А странно… Странно, что чуть я вспомнил папу… Сразу – конфронтация на память!.. Неужели, кроме её, ничего существенного… в нашей семье… не было?..
Зачем жили?!.. Зачем они меня кормили?.. Зачем я от них кормился?..
Как бы радостно можно было жить!..
Без той конфронтации… Без этих теперь вопросов…
…И сестра.
Ещё только она.
Но мы с нею – тоже. Разные.
Вот всё подбивает она меня приватизировать квартиру.
А я – а я-то недавно ей и проговорился!.. У меня, дескать, теперь задолжность за «коммуналку»…
Она о моей проблеме с работой не знает; подумала, наверно: лень, что ли, платить.
И она – что же. Давай, говорит, я тебе дам на это дело денег, у меня, мол, немного есть, отложено на зубы, на протезы. Н-да… А ты, говорит, напишешь завещание. Говорит: на меня, на сына моего.
Я ей – ой, по своей привычке – как бы помягче: зачем тебе мои заботы?
А сам себе: а может, я женюсь!.. может, у меня будет семья!.. настоящая!.. не то, что… кое у кого…
Или, может…. Что-то как-то со мною случится… значительное!..
А ты, предлагая своё такое, оставляешь меня без будущего!..
Сестра…
Какой же она человек?..
Вота… когда озадачился. Ей чуть не пятьдесят, и самому за сороковник.
…Мама.
О чём говорили они между собой?..
Мама с папой… Мама с сестрой…
Какие странные вопросы!
И – сейчас. В дороге.
Мама…
Наклонённая…
Кем?..
За что?!..
Гвозди на рентгеновском снимке…
Вот! Вот!
Мир мал.
Гвозди в космическом пространстве распространяются во все стороны с безостановочной безвоздушной скоростью – но гвозди те же самые в тесноте воздуха на подземной станции метро… да ещё и в переполненном вагоне в пиковый час… распространяются всего лишь со сверхзвуковой, может быть, скоростью… и притом всего несколько сантиметров… так как увязают в ощутимых человеческих телах…
Точнее сказать, в космическом пространстве вообще, кажется, нету гвоздей… так как непонятно, зачем им там распространятся… Точнее, опять же, сказать, в космическом пространстве почти что нету человеческих тел… и, значит, их мыслей о возможном распространении там гвоздей… так как человеческие мысли заняты в основном тем… чтобы распространять гвозди на планете Земля, притом в подземном помещении, притом… и так далее…
Ещё точнее сказать – для распространения гвоздей, чтоб они – во все сразу стороны, человеком освоено пока лишь подземное пространство, в отличие – что, вероятно, впереди – пространства околоземного…
Мир мал – и притом так уже особенно мал, что, между прочим – и как раз не между прочим, смертниками гвозденосцами становятся всё чаще особы женского пола…
Мир мал – и так уже характерно мал, что – соответственно и тем более не между прочим! – работниками правоохранительных (от смертниц и их гвоздей) органов работают всё более особы того же пола, женского…
Мир мал – угрюмо, угрюмо. Не только среди уголовников, но и в криминологии об «криминальных авторитетах» нет термина «криминальная дружба», только – «криминальные разборки».
…Золото у параолимпийцев.
Вот! Вот!..
Золотых медалей и прочих получают на порядок большее количество спортсменов, если у них отсутствуют зрение, слух, рука, а то и вовсе обе ноги – в отличие от обыкновенных спортсменов, которым эти самые различные органы и конечности только, по причине малости мира, мешают.
Вернее бы сказать, особи человеческие с «ограниченными возможностями» эти самые ограниченности и стараются преодолеть, в чём и преуспевают, – тогда как особям, чьи возможности не ограничены, есть смысл, привитый современным имиджем, успеть бы воспользоваться своими органами для побед в сексе и бизнесе.
Мир мал, мал…
…Ночной клуб сгорел. – Хоть он и стекло-железо-бетонный.
Вот!.. Вот!..
Мир – мал.
И поэтому именно в это сравнительно небольшое по габаритам пространство надо было наносить и навозить как можно больше самых горючих материалов – чтобы все они, вместе с полным клубом, в несколько минут сгорели…
Сонные вскрики сонных: почему загорелось?.. почему не было запасных выходов?.. – А потому и загорелось, что не было ни запасных, ни… вообще никаких – выходов-то…
Иначе – что бы делать в кубическом зале, что на пятьдесят персон, сразу трёмстам?.. что бы делать им – столь взрослым?.. что бы им делать – в столь поздний час?.. что бы делать им – в столь громком музыкоподобном звуке?.. да и это всё – одновременно?!..
Мир мал – и только в этот поздний час в этом замкнутом строении нашлось место этим людям для их краткой и единственной жизни!..
Первое свойство мира, мира людей, – и потому не сформулировано оно было никем прежде! – что он, мир, – мал.
Однако… не воздеты руки людей, не согнуты колени людей…
Как есть сюжет, хоть какой, у всякого ночного сна – так же сюжетен и ежедневный, на ногах и с открытыми глазами, их сон.
Ощущение, однако, подспудное, подсознательное малости мира и делает мир людей таким, каков он у них есть.
И – людей такими, каковы они есть.
Существ малости – рабами малости.
Рабы – всего-навсего рабы… для одного из этих рабов.
Вожди, соответственно – вожди рабов, сами из этих самых рабов.
А мир – мал.
Страна хоть и большая, но должность президента всего-навсего одна-единственная.
И потому – уж кому повезёт…
Этому вот – повезло. И он не хочет, конечно, уходить. Так как если он уйдёт, то окажется… что ничего не случилось. Ни со страной, ни с ним… ни вообще. И значит, подтвердилась случайность того везения. И значит, он – простой-простой. Есть. И – был!.. А как пережить?.. И поэтому – не уходить. Пока не будет повода. Повода не-свободы. Хотя бы – переворот или немощь.
Хорошо было лет двадцать назад: страна была ещё пространнее, даже чересчур, как кто-то находчиво сообразил, – так тогда хоть сразу повезло пятнадцати везучим!..
Традиция же преемников, если о ней, власти – и есть проблема преемников: «Кто меня хоронить-то будет?..»
Сон политики…
Сон – и истории.
Сейчас все СМИ анатомируют прошлое и характеризуют повадки лидеров сколько-нибудь отдалённого прошлого – прежде того, чтобы сначала понять, что они, это прошлое и карьеры лидеров, – суть сегодняшнее! сегодняшнее! – иначе зачем об этом с истерией и говорить.
Итак, надо анатомировать человека как такового.
И прежде всего (что только и стоит усилия бдящего разума) – сам собственно разум, Разум.
…Мир мал.
Замкнуто мал.
И значит – завершённо.
Полтораста лет тому назад, только и всего, библиотекарь скромный уединённый, печалясь об умершем отце… осенён был вдруг – свыше-то! – догадкой… о каком-то новом бытие человеческом… и сформулировал, насколько мог, ощущение это своё некой теорией: «воскрешение умерших».
Что же, идея эта разбередила одного его современника, столь же, стало быть, эмпирического – понявшего и принявшего сию теорию буквально, буквально! – А где же все воскрешённые будут, собственно, жить?!.. – Разве… на других планетах!.. И с тех пор – вперёд! И ум, и механика. На другие планеты-то – как попасть. – Путём движения… Тут философ уже явно впал в пошлое двухмерное мышление…
Это был крах на пути к истине!..
Движения, по нему, лишь физического. Но… как собственно двигаться?.. Активно-то активно… Но – за что попросту, без тверди и даже без воздуха, цепляться?.. Тогда – ре-активно!..
С той-то минуты человечество и двинулось, в ограниченности своей духовной, – в ту сторону.
Только и всего.
Двинулось, впрочем, безвозвратно.
Теперь показалось бы – да и кажется… безумием, диким безумием… предполагать, хотя бы предполагать… что если бы тот изобретатель не придумал свой всего-навсего эксперимент… да просто не встретился бы где-нибудь в коридоре той библиотеки с печальным сотрудником… то человечество сейчас шло бы… в какую-то другую сторону!..
И, кстати, – так же безоглядно и безвозвратно!
Мир – мал…
Но что говорить. – Идея на полпути.
Умершие… и не умирали.
Умирали их тела.
Души живые – вечно живые.
Пребывать в состоянии абсолютной уверенности в этом – и есть пребывать в Раю. И всё равно – на так называемом этом свете или на так называемом том.
А вот Ад – двухмерное состояние души.
Отсутствие ощущения многомерности пространства.
И, соответственно, есть уже и сейчас.
И продлится потом.
Со школы бы – периодическую систему начинать бы объяснять с того, что она влетала в учёного в физиологическом сне, то есть когда он выпал из сна будничного: ценность этого факте равноценен ценности самой таблицы!.. Как ясно ему, учёному, было не в лаборатории, а – там. Там!.. Ему предстали в гармонии не только известные науке элементы – но даже ещё… неоткрытые!..
…Всё в мире измерено.
Самому старому дереву на планете – три тысячи лет!..
Однако – отнюдь не четыре и не пять.
Ей, Природе, нужно, стало быть, данное растение – вот именно в такой ограниченности времени.
Измерен… и век мой?..
Ощущение-то?..
Не в этом, не в этом!.. не в двухмерном!.. не только этого света!..
Лосось нерестится – и плывёт по реке туда, где сам он когда-то явился из икринки. И где, отметав и семенив, и подыхает. Но – на брюхе туда ползёт!.. Так вот. – Как он находит эту точку на планете?!..
Так и я.
За гранью видимого моя Прародина.
А что я шёл по жизни видимой, чтобы понять это, – так само собой.
…Мимо школы недавно шёл – на втором этаже в окнах свет, учительница стоит. Пред нею, значит, сидят…
