Евгений Сухов
Влюбленный злодей
© Сухов Е., 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
* * *
1. Дело упыря
– Не обессудьте, но это дело всенепременнейше ваше, господин Воловцов, и даже не спорьте! А потом, вам не привыкать вызволять напрасно обвиняемых, так сказать, из-под надвигающихся жерновов правосудия. Верно, Иван Федорович? – бодро поинтересовался Владимир Александрович.
При последних словах следовало верноподданнически вытянуться, лицу надлежало приобрести должную суровость. Что было немедленно осуществлено.
– Точно так, ваше превосходительство!
– А значит, в связи с этим делом вам надлежит немедленно отправляться в Нижний Новгород!
Эко высказался его превосходительство! С вывертом… Ничего не скажешь – мастер русской словесности! Даже не преминул улыбнуться ободряюще. Вот когда ему нужно, то «наш генерал» (именно так с некоторой ехидцей называли за глаза окружного прокурора Судебной палаты действительного статского советника Владимира Александровича Завадского) мог быть добрым дядюшкой, который ежели и бывает суров, так на то всегда имеются веские основания. И первое из них – он должен видеть у своих подчиненных рвение в служении на благо Отечества.
Да и у кого из подчиненных хватит дерзости спорить с самим окружным прокурором? Так что просьба Завадского быть к его словам лояльным не что иное, как некоторая игра в демократию, которая, надо полагать, весьма забавляла его превосходительство. А вот то, что делом бывшего репетитора тактики Нижегородского кадетского корпуса отставного поручика Скарабеева придется заниматься именно мне, это уже безо всяких шуток.
Я тотчас почувствовал на своих плечах бремя порученного мне дела. Отнесся философски – никуда не денешься, нужно работать. Несколько дней назад мною было завершено дело маниака, которому в ходе расследования было дано прозвище Упырь. Все собранные материалы в силу служебной необходимости были переданы военному следователю Московского Военно-окружного суда.
Отдохнул несколько дней и вновь грудью на редуты!
Значит, в ближайшие часы предстояло покинуть Москву и ехать в дальнюю дорогу. На сей раз в Нижний Новгород…
* * *
Дело Упыря мне было поручено вести тотчас же по возвращении в Москву из Рязани, где я вел следствие по весьма запутанному делу о двойном убийстве генеральши Безобразовой и ее служанки. А Упырем с легкой руки пристава Пятницкой полицейской части окрестили некоего человека (если уместно так сказать), принявшегося осквернять могилы нескольких кладбищ. Хотя слово «осквернять», пожалуй, будет слишком мягким для такого изувера.
Все началось еще во время моего пребывания в Рязани. В середине ноября, а точнее, четырнадцатого числа, обер-кондуктор Московско-Казанской железной дороги Поликарп Семенович Измайлов схоронил на общегородском Лазаревском кладбище в Марьиной Роще свою дочь Манефу тринадцати годов от роду. Не стану вдаваться в подробности болезни несчастного дитяти и рассказывать о причинах, повлекших столь раннюю смерть, скажу только, что дочка обер-кондуктора была похоронена недалече от матери знаменитого российского романиста Федора Михайловича Достоевского.
На следующее утро сторож кладбища, совершая свой обычный обход, обнаружил, что одна из свежих могил раскопана, гроб расколочен, а тело из него на три четверти лежало снаружи. Сторож немедленно поспешил к смотрителю кладбища и доложил ему о вандализме.
Смотритель первым делом вызвал к себе могильщиков, но те клятвенно заверили своего начальника, что захоронение они провели по всем канонам: дали отцу и пришедшим на похороны родственникам проститься с покойной, затем заколотили гроб, опустили его в могилу на три аршина и засыпали землей. После чего, как водится, соорудили аккуратный могильный холмик, поставили православный крест и, получив от родственников покойной на водку, удалились. При необходимости их слова могут подтвердить все присутствующие, что были на похоронах.
Смотрителю ничего не оставалось, как отправиться к разрытой могиле в сопровождении сторожа и могильщиков, чтобы лично убедиться в правдивости слов кладбищенского сторожа.
Зрелище было омерзительным и очень ужасным, на могиле побывал настоящий ко-щун. Крест был сбит в сторону, могила разрыта, гроб разломан (явно орудовали топором), обнаженная девочка почти лежала на земле – богатое платье, в котором ее проводили в последний путь, было украдено.
Но это еще не все…
Тело покойной Манефы Измайловой было словно искусано (на детском тельце как будто бы оставались следы от зубов), а живот был вспорот сверху и до самого низу, в результате чего часть внутренностей вывалилась наружу.
Кладбищенский смотритель, потрясенный увиденным, потопал в ближайший полицейский участок и сообщил о происшествии околоточному надзирателю. Тот с двумя нижними чинами прибыл на кладбище, произвел досмотр места преступления и по обнаруженным хорошо видимым следам, ведущим от могилы (погода в день похорон была слякотная, а под утро случились заморозки), дошел до забора, которым было огорожено кладбище. В том месте, где через него перелез преступник, забор был дощатым, и на перекладине, соединяющей вертикально стоящие доски, были заметны следы, оставленные грязной обувью.
Поскольку следы были явственно заметны, околоточный надзиратель сделал вывод, что человек, совершивший злодеяние, приходил либо поздно вечером, либо ночью, иначе бы он предпринял какие-то действия для их сокрытия. И еще наблюдательный и весьма толковый полицейский приметил, что обувь у преступника была с металлической подковкою на низком каблуке.
Начавшееся расследование, несмотря на все предпринятые усилия, не дало никаких результатов.
Девятнадцатого ноября подобный случай произошел уже на Пятницком кладбище, к которому аккурат ведет Кладбищенский переулок. Злодей разрыл аж две могилы: девочки двенадцати лет по имени Александра Каблукова и Зинаиды Крашенинниковой, купецкой жены сорока двух лет от роду.
Могила девочки была свежей и находилась в десяти саженях от высоченной стелы из итальянского черного мрамора, под которой, как гласила надпись у ее основания, была «погребена голова инженера путей сообщения Бориса Алексеевича Верховскаго, казненного китайцами-боксерами в Маньчжурии в городе Лао-Янь в июле 1900 года».
Как и в случае на Лазаревском кладбище с Манефой Измайловой, на Александре Каблуковой отсутствовало платье, а живот, как гласило врачебное заключение, «был вскрыт продольным разрезом, открывающим часть внутренностей». Кроме того, ноги выше колена, живот и бок девочки были изжеваны, что подтвердило врачебное заключение.
Тело Зинаиды Крашенинниковой, захороненное более недели назад и уже начавшее активно разлагаться, было вытащено через разбитую крышку гроба и проволочено на расстояние около двух с половиной саженей. Платье на покойнице было задрано, чулки приспущены. Рот Зинаиды Крашенинниковой был разрезан до ушей. Через область желудка и живота проходил продольный разрез, часть внутренностей женщины вывалилась, а часть, включая вырванную печень покойной, была разбросана.
Возле обоих трупов были обнаружены одинаковые следы обуви, с большой долей вероятности принадлежащие вурдалаку, сотворившему все эти бесчинства. Следы указывали на наличие низкого каблука и металлической подковки на пятке.
На место преступления приставом, успевшим провести предварительное расследование, был вызван специальный агент с собакой-ищейкой по кличке Герда (и агент, и собака были позаимствованы в Московском сыскном отделении у его начальника коллежского советника Лебедева), обнаружившей место, где преступник перелез через кладбищенский забор. За забором следы таинственным образом терялись.
Дальнейшее расследование зашло в тупик.
Двадцать третьего ноября было совершено очередное преступление. Опять на Лазаревском кладбище. Недалеко от могилы жены литературного критика Белинского была вскрыта могила актрисы Московского Художественного театра Виолетты Орловской, захороненной двадцать второго числа. Почерк преступления был прежний: крышка гроба разбита и расщеплена, тело вынуто, платье на трупе отсутствовало, чулки приспущены до колен, на распоротом животе, боку и ляжках покойной виднелись следы укусов и жевания, внутренности частично разбросаны. Следы, оставленные преступником, вновь, как и в случае с Манефой Измайловой, уводили к дощатой части забора на северной стороне кладбища.
Сомнений не оставалось: оскверненные могилы на Лазаревском и Пятницком кладбищах – дело рук одного и того же преступника с ярко выраженными маниакальными наклонностями. Все эпизоды с разрытыми могилами было решено объединить в одно делопроизводство, а следствие по нему было поручено вести мне, как только я вернулся из Рязани. Там мною было раскрыто двойное убийство с ограблением, в котором обвинялся полковник Тальский. Мне удалось доказать его невиновность.
Непосредственный мой начальник, председатель департамента уголовных дел Судебной палаты Геннадий Никифорович Радченко, официально поручая мне дело Упыря, произнес:
– С предыдущим делом ты справился блестяще! Практически спас этого Тальского от каторги. Теперь настала очередь спасти все наше общество от выродка-маниака. Полномочия у тебя, как у судебного следователя по особо важным делам, – самые широкие. Так что – действуй…
Действовать я начал тотчас по принятии дела Упыря в свое производство. Посетил оба кладбища, на которых были разрыты и осквернены могилы усопших, опросил тамошних сторожей и могильщиков. Именно они сообщили мне одну немаловажную деталь: в похоронных процессиях среди родственников и знакомых покойных могильщики приметили некоего унтер-офицера, держащегося особняком от остальных. А в случае с Александрой Каблуковой унтер и вовсе наблюдал за похоронами со стороны.
Подтверждением того, что Упырь – лицо военное, послужил новый случай осквернения могилы. Случилось это уже на Семеновском кладбище, выросшем из погоста села Семеновское, что в районе Соколиной Горы.
Около полуночи двадцать седьмого ноября сторожа кладбища разбудил лай собак. Гавкали они в эту ночь громче и злее обычного. Сторож вышел из будки, прислушался, но никакого постороннего шума не услышал и резонно решил совершить обход кладбища, как только развиднеется.
Поутру сторож отправился по территории кладбища. Наискосок от памятника генерал-лейтенанту Константину Васильевичу Сикстелю, начальнику артиллерии Московского военного округа, и близ захоронения начальницы Сиротского приюта Московского воспитательного дома Гликерии Алексеевны Цеймерн кладбищенский сторож обнаружил разрытое захоронение. Это была могила женщины по имени Аполлинария Суслицкая, учительницы французского языка, умершей сорока шести лет от роду и схороненной накануне.
О случившемся сторож сообщил смотрителю кладбища и в ближайший полицейский участок. Я узнал о новом преступлении Упыря чуть позже, однако прибыл на место вовремя: труп Аполлинарии Суслицкой лежал нетронутый, точнее, такой, каким его обнаружил кладбищенский сторож: вынутый из разбитого гроба, с задранным платьем, приспущенными до колен чулками и взрезанным животом. На бедрах и боках покойницы явственно просматривались укусы с повреждением кожи. Позже медик-эксперт определил их как человеческие.
Мужские следы, оставленные возле могилы, имели низкий каблук и металлическую набойку в виде подковки, что лишний раз подтверждало факт свершения данного преступления именно Упырем.
После допроса сторожа я стал опрашивать могильщиков. И когда задал вопрос, не видел ли кто из них поблизости вчера, когда хоронили учительницу Суслицкую, некоего унтер-офицера, один из могильщиков не очень твердо ответил:
– Был такой… Кажись, да, унтер. Младший.
– Точно младший? – задал я уточняющий вопрос.
– Точно, – поддакнул второй могильщик. – Я его хорошо разглядел. У него на алых погонах две лычки было. Стало быть – младший унтер-офицер. Он стоял возле памятника генералу Сикстелю и смотрел на похороны…
– Ну, если вы его хорошо разглядели, то опишите его, – предложил я второму могильщику.
– А что описывать-то? – спросил могильщик.
– Меня интересует, какого он роста, его возраст, какое у него лицо – овальное, круглое, вытянутое… Может быть, приметы какие есть особенные, скажем, хромал или что-то в этом роде, – пояснил я.
– Росту он среднего… Молодой, не старше двадцати пяти лет… – в задумчивости произнес могильщик. – Что еще… – Он немного помолчал, глядя в сторону. – Глаза у него голубые, – вспомнил могильщик. – И это… усики. Тонкие такие, ухоженные…
Больше могильщик ничего не вспомнил, но и этого было достаточно, чтобы составить словесное описание Упыря.
После происшествия на Семеновском кладбище, кроме внешности Упыря, мною было определено еще несколько его особенностей, которые могли помочь в расследовании.
Первая. Упырь раскапывал только женские могилы. Мужские захоронения, даже самые свежие, его не интересовали. Значит, помимо всего прочего, в его действиях присутствовал половой признак, что указывало на определенное душевное отклонение.
Второй особенностью было то, что Упырь совершает набеги на могилы по нечетным дням – через три на четвертый. Об этом свидетельствовали его посещения кладбищ: Лазаревского – пятнадцатого ноября; Пятницкого – девятнадцатого; снова Лазаревского кладбища – двадцать третьего и Семеновского – двадцать седьмого ноября.
Во всех случаях – это было третьей особенностью преступного почерка Упыря – он предварительно приходил на кладбища, выявлял свежие захоронения, часто присутствуя на самих похоронах. После чего, уже ночью в районе одиннадцати-двенадцати часов, перелезал через забор, шел к уже известной ему могиле, раскапывал ее, совершал свои гнусности и уходил обратно тем же путем, каким пришел.
Еще одной отличительной особенностью, уже четвертой, было то, что Упырь орудовал лишь в той части города, в которую входили все три названных кладбища. Это могло означать одно: его воинское подразделение, где он служит младшим унтер-офицером, дислоцируется в этой же части города либо недалеко от нее. И это вполне могли быть казармы на Немецкой улице, где квартировал Троице-Сергиевский резервный батальон, нижние чины которого как раз носили алые погоны.
Пришлось нанести визит военному прокурору, поскольку военнослужащие с их противозаконными проступками находились в ведении Военно-окружного суда. Военный прокурор, первейшей обязанностью которого являлось наблюдение за ходом предварительного следствия, выделил, как он выразился, «в помощь вам, господин коллежский советник», своего военного следователя Ираклия Шотаевича Горгадзе.
– Человек он опытный, думаю, будет полезен в расследовании, – добавил военный прокурор и принужденно улыбнулся: – Сами понимаете, военная прокуратура не может остаться в стороне.
Военный следователь Ираклий Горгадзе был равных со мною лет и производил впечатление человека бойкого, смышленого, исполнительного и весьма честолюбивого. На самом деле, как мне показалось, Горгадзе был приставлен ко мне не столько в помощь, сколько ради того, чтобы военный прокурор был в курсе проводимого следствия со всеми его версиями и уликами. И чтобы в нужный момент, когда не останется никаких сомнений, что Упырь и правда является военнослужащим, принять дело в свое производство, отодвинув меня в сторону. И с триумфом завершить громкое расследование, приписав все заслуги по поимке кладбищенского маниака ведомству Военно-окружного суда и лично себе.
Неуемное стремление как можно быстрее арестовать Упыря и надеть на него кандалы привело военного следователя Горгадзе к задержанию младшего унтер-офицера Колобородько, подпадающего под словесное описание злодея. Задержанию ошибочному, на которое я не давал свое «добро», поскольку даже не подозревал о существовании подозреваемого.
Правда, кое-какие основания для ареста младшего унтер-офицера Колобородько у военного следователя все же имелись. Как стало известно, этот унтер-офицер, будучи в карауле, удалился тайком между одиннадцатым и двенадцатым часом ночи и возвратился с красным лицом и горящими глазами, а его одежда источала запах, весьма похожий на трупный.
Все эти обстоятельства были написаны в анонимном донесении на имя командира подразделения, в котором служил унтер-офицер Колобородько. Арестовав его, стали детально разбираться. И вскоре выяснилось, что в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое ноября и в ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое ноября, когда были разрыты и осквернены могилы на Лазаревском кладбище, младший унтер-офицер Колобородько находился в карауле и отлучался на время по каким-то своим личным надобностям.
Военный следователь Горгадзе уже потирал руки в предвкушении своего триумфа: как же, – утер нос самому судебному следователю по особо важным делам! Однако унтер Колобородько заявил, что к святотатству отношения не имеет и на обе отлучки у него имеется твердое alibi: в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое и в ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое ноября Колобородько находился у своей любовницы Марфы, проживающей в доме по Кирпичному переулку. Его слова подтвердили на допросе означенная любовница и квартирная хозяйка Губицкая, которая была в курсе ночных визитов унтера Колобородько к ее квартиросъемщице, поскольку мучилась бессонницей и засыпала только под утро. А то, что от младшего унтер-офицера исходил трупный запах, так это потому, что Колобородько вместе с Марфушкой до и после любовных утех пили бражку, которая и придавала дыханию сладковато-приторный запах. С некоторой натяжкой его можно было принять за трупный…
Затею поймать преступника методом «на авось» (а иначе предпринятые военным следователем действия и не назовешь) Горгадзе пришлось оставить. Последующие два дня военный следователь меня старательно избегал. Выловить его удалось лишь у Военно-окружного суда, откуда он выходил с папкой в руках. Заметив меня издалека, Горгадзе прятаться не стал, учтиво поздоровался. Я предложил ему поговорить о наших делах, на что он немедленно согласился. Немного поблуждав по округе, мы нашли тихое местечко в тенистом сквере, и там я его убедил устроить засады на вурдалака на всех трех кладбищах, благо места, где он перелезал через забор, нам были известны.
План мой заключался в следующем. Коли Упырь совершает свои налеты на близлежащие к месту расположения его воинской части кладбища по нечетным дням через три на четвертый, выходит, следующее осквернение могилы должно произойти первого декабря. Стало быть, надлежит устроить засады на Лазаревском, Пятницком и Семеновском кладбищах, схоронившись недалеко от тех мест, где Упырь перелезает через забор. Затем проследить за ним, что будет нетрудно сделать, пользуясь покровом ночи; дождаться, пока он начнет раскапывать очередную могилу, и взять его на месте преступления с поличным.
Военный следователь Ираклий Горгадзе против моего плана не возражал и, узнав, что я лично собираюсь сесть в засаду на Пятницком кладбище, смиренно напросился:
– Разрешите мне с вами, господин коллежский советник?
– Да ради бога, – благосклонно ответил я, прекрасно понимая, что неуемное стремление лично арестовать Упыря и надеть на него оковы у военного следователя никуда не подевалось. Конфуз с младшим унтер-офицером Колобородько пошел ему на пользу…
Вечером первого декабря вместе с военным следователем Горгадзе и двумя нижними полицейскими чинами мы спрятались за деревьями в нескольких саженях от того места кладбищенской стены, к которому привела по следам Упыря служебная ищейка Герда из Московского сыскного отделения.
Было тихо, в прямом смысле слова, как на кладбище. Редкие снежинки, нехотя падающие с неба, только усиливали вязкое ощущение тишины.
Не ведаю, как иные, а я люблю сиживать в секрете. Это как охота, про которую говорят, что она пуще неволи. Как рыбак, сидящий за удочкой и неотрывно следящий за движениями поплавка. Или стрелок, притаившийся на своем номере за густыми кустами, да так, что почти и не дышит. Вроде бы ничего не происходит, а ты сосредоточен, внимателен и при огромном интересе. Ты весь – и тело, и дух – как сжатая пружина, готовая мгновенно, как только будет дана команда, распрямиться. Все в тебе подчинено ожиданию. Вернее, тому, что за этим ожиданием последует. Это вовсе не то ожидание, о котором говорят, что нет ничего хуже, как ждать и догонять. Это ожидание – часть проводимых тобою следственных действий. Очень важная, часто результативная и нередко венчающая собой все расследование…
В четверть двенадцатого в голову закралась гадкая мысль, что на Пятницкое кладбище Упырь сегодня не придет, и, возможно, он уже перелезает через ограду Лазаревского или Семеновского кладбища. И как оно часто случается, когда ожидание уже кажется напрасным, послышался шорох.
Я и мои спутники замерли, прислушиваясь, и скоро увидели, как через кладбищенскую стену ловко перелезает человек. Вот он мягко спрыгивает на землю, замирает, прислушиваясь и оглядываясь по сторонам, затем начинает медленно двигаться в глубь кладбища. Идет он уверенно, это наводит на мысль, что человек этот здесь уже бывал.
Мы с большими предосторожностями на расстоянии следуем за ним. Когда он выходит на аллею, можно разглядеть его одежду. На нем военное обмундирование пехотного образца с алыми погонами и двумя лычками на них, как и говорил один из могильщиков Семеновского кладбища.
Еще полтора десятка саженей, и Упырь останавливается. Оглядывается по сторонам. У нас не остается никаких сомнений в том, что пришедший – именно тот, кто нам нужен.
Он переводит взгляд на свежую могилу с венками. Оттаскивает в сторону цветы; бережно берет венок и отставляет его за ограду соседней могилы. После чего садится на корточки и заостренной дощечкой, которая, очевидно, была припасена им загодя, начинает сноровисто разрывать землю.
Дело спорилось, земля поддавалась хорошо, – она не успела еще слежаться и замерзнуть.
Человек в военном обмундировании уже достаточно углубился в землю, не оставалось ни малейших сомнений в том, что он хочет добраться до гроба. Что ж, пора на выход!
Мы выходим из своего укрытия, освещая керосиновой лампой «Летучая мышь» место преступления и лицо самого маниака. Мизансцена удалась: вурдалак удивлен и сильно взволнован. Минутой позже он все-таки сумел совладать с собой: выражение его лица становится смиренным, каковым, верно, и предстает в обыденной жизни, а глаза просто излучают благодушие. Трудно поверить, что человек с такой благообразной внешностью и кротким взглядом через каких-то полчаса, разломав крышку гроба и вытащив из него покойника, примется жевать труп, вспарывать ему живот. Станет запускать в оскверненное чрево мертвеца корявые пальцы и вырывать оттуда гниющие внутренности.
А может, кроткое лицо маниака и добродушные глаза – всего лишь следствие блеклого света керосиновой лапы?
– Давай, дружок, поднимайся! Перепачкался небось в грязи-то, да и темновато там будет, – сахарно-любезно произносит военный следователь Ираклий Горгадзе и протягивает Упырю крепкую ладонь в черной перчатке.
Вурдалак благодарно закивал, льстиво заулыбался и ухватился за протянутую руку. В какой-то момент выражение его лица резко поменялось, приняв прежний озлобленный облик. Внезапно с силой он дергает на себя следователя и отскакивает в сторону. Не ожидавший такого подвоха Горгадзе невольно делает шаг вперед и срывается в выкопанную Упырем яму, успевая все же задеть плечом маниака. Они вместе сваливаются в яму, крепко сцепившись, но уже через несколько мгновений Горгадзе удается оседлать унтера и заломить ему руку за спину болевым приемом из японской борьбы дзю-дзюцу. После этого он надел на запястья Упыря железные оковы. Дюжему полицейскому, поспешившему на помощь Горгадзе, оставалось только созерцать победу следователя: Упырь был обездвижен и лишен всяческой возможности совершить побег. А военный следователь оказался ловким. Что ж, его желание лично арестовать Упыря и надеть на него наручники свершилось.
А маниак… Им оказался младший унтер-офицер второй роты Троице-Сергиевского резервного батальона пятьдесят шестой пехотной резервной бригады Филипп Цибульский. А поскольку за его плечами был неполный курс богословского факультета Варшавского университета, унтер Цибульский исправлял должность секретаря батальонного казначея и числился в нестроевых, что давало ему возможность частенько отлучаться из расположения роты по личному усмотрению.
Допрос Упыря был проведен нами незамедлительно, прямо у свежей могилы. Важно не дать преступнику опомниться и выработать линию защиты.
Филипп Цибульский отвечает охотно: да, это он осквернил могилы на Лазаревском, Пятницком и Семеновском кладбищах. Зачем он это делал – точно ответить не может… Что-то его толкало к этому. Это неосознанное, но острое чувство было сильнее его, и не было сил, чтобы ему воспротивиться.
– Меня что-то побуждало это делать, с чем я не мог справиться, – признался Филипп Цибульский и добродушно посмотрел на меня, как если бы искал во мне какую-то опору.
Его заискивающий взгляд заставил меня невольно поморщиться, мне он напоминал раздавленного на тротуаре червя. Наступать на склизкое пятно было противно. Помогать вурдалаку или облегчать его участь, равно как и выказывать сочувствие, было не для меня.
– Чем вы разрезали желудки и животы покойникам? – спрашиваю я маниака после некоторой паузы.
– Перочинным ножом. Я его всегда ношу с собой, – с готовностью отвечал вурдалак.
– Тем самым ножом, что у вас изъяли? – задал уточняющий вопрос военный следователь Горгадзе.
– Да, – следует короткий ответ.
– Почему вы вскрывали только женские могилы? – Этот вопрос интересует не только меня, но и военного следователя Горгадзе, поэтому он перестает записывать, поднимает в ожидании голову и в упор смотрит на Филиппа Цибульского.
– Ну… я не знаю… – отводит глаза младший унтер-офицер. – Как-то само получалось.
Сказанному верится не особо, поэтому я задаю новый вопрос:
– Ответьте мне откровенно… Вы испытывали удовольствие от того, что делали?
– Да, – выдавливает из себя Филипп Цибульский, и на какое-то мгновение его лицо освещает радость. – Это был восторг… Экстаз, если хотите… После всего того, что я уже сделал… Наступала потребность в отдыхе, и я мог проспать несколько часов подряд там, где меня заставал сон. При этом я слышал все, что происходило вокруг меня. Несколько дней я жил очень умиротворенно и меня ничего не побуждало вернуться к прежним занятиям… А потом все начиналось сначала… У меня начинала болеть голова, тело мучилось, и я снова шел на кладбище. Вот вам вся откровенность, – добавляет он и смотрит жалостливо и кротко.
– Зачем вы жевали трупы и грызли их? – задает вопрос военный следователь Горгадзе. – Неужели вам было не противно?
– Я не знаю… Все происходило, как в лихорадке, в страшных неистовствах… – последовал сдержанный ответ. – А потом, как же мне может быть противно… Ведь я же их любил, я их жалел.
– А зачем же в таком случае вы разрезали им рты, вырывали внутренности и разбрасывали их? – не унимается Горгадзе. Хотя уже все ясно: маниак, он и есть маниак.
– Ну… Мне думалось, что только так я могу им показать свои чувства.
Более спрашивать ни о чем не хотелось. Для нас все было ясно. Не исключено, что последует врачебное освидетельствование Упыря. Будет очень жаль, если за ним признают какую-нибудь «унылую мономанию». В этом случае вместо каторги он попадет на больничную койку.
Остается надеяться, что дело его будет рассматривать Военно-окружной суд, а он известен своей суровостью. В нем нет присяжных заседателей, как в гражданских судах, которых может разжалобить кроткий вид маниака.
Собственно, на этом все. Мое расследование по делу Упыря закончено. Преступник сознался, деяния его документально зафиксированы, подробнейшим образом изложены на бумаге и аккуратно подшиты к делу. Дальше Упырем будет заниматься ведомство Военно-окружного суда и лично военный следователь Ираклий Горгадзе.
Едва я передал ему все дела, как нате вам: вызов к окружному прокурору Судебной палаты Завадскому и принятие дела отставного поручика Скарабеева.
* * *
Дело Скарабеева мне поручал не мой непосредственный начальник, председатель департамента уголовных дел Судебной палаты статский советник Радченко, как бывало ранее, а его превосходительство Владимир Александрович Завадский. Это обстоятельство наводило на мысль, что следствие мне придется вести по делу неординарному и весьма непростому. То же самое подсказывала мне и моя обостренная интуиция. А до Рождества оставалось совсем мало времени.
Неужели встречать его придется в Нижнем Новгороде?
Хотя, с другой стороны…
