Евгений Щепетнов
Нищий
– Подровняйте, чтобы он выглядел воином на пенсии, вынужденным просить подаяние, чтобы благообразно, но вызывало жалость.
– Сделаем сейчас, – хмыкнул цирюльник. – Стоить будет серебряник! Деньги есть?
Серебряник перекочевал в руку человечка и оттуда испарился в неизвестном направлении – я даже не успел заметить куда. Цирюльник взял появившиеся ниоткуда расческу и ножницы, совершенно угрожающего вида, и стал оперировать ими в опасной близости от моих ушей.
– Уважаемый, если вы мне отстрижете ухо, я себе пришью ваше! – усмехнулся я, поглядывая на громадные лезвия ножниц у своего уха.
– Не бойтесь, я знаю свое дело и еще ни одного уха не отрезал… ну почти ни одного! – Цирюльник засмеялся и, еще несколько раз щелкнув ножницами, сказал: – Ну вот, все сделано! Можете посмотреть в зеркало. Когда волосы высохнут, вы будете иметь приличный вид.
Цирюльник убежал, а мы с Катуном стали одеваться. Одежда оставалась еще влажной, можно сказать, мокрой, но на улице было тепло, и имелась надежда, что простудиться не получится.
– Катун, не в обиду, чего у тебя так воняет изо рта? – спросил я, решив уж до конца все выяснить.
Он не обиделся, помолчал и ответил:
– Когда в лагере для военнопленных был, кормили очень плохо, да еще часть зубов выбили охранники, узнав, что я маг. Мы им здорово нагадили во время кампании. С тех пор зубы гниют, мучаюсь страшно. А чтобы их вылечить, надо много денег – меньше чем за двадцать золотых никто из лекарей и разговаривать про лечение не будет, а уж чтобы вырастить новые – это уже не меньше пяти тысяч. Откуда у нищего такие деньги?
Мы молча собрались – я уже пожалел, что задал этот вопрос. Катун молчал, я тоже. Потом он обернулся ко мне и сказал:
– Да я не обижаюсь, знаю сам про это дело… только что могу изменить? Вот заработаем с тобой денег и вылечимся: я зубы, ты ногу, – улыбнулся он грустной улыбкой, видно было, что сам он в эти сказки не верит.
Мы вышли на улицу, я ковылял сзади, опираясь на палку, Катун вел меня куда-то вниз по улице, к морю, даже отсюда чувствовался его запах… Впрочем, как и запах жарящихся на решетке осьминогов. Мы купили за три медяка два осьминога, и я вгрызся в горячее, пахнущее дымом резинистое мясо – только сейчас понял, как проголодался. Потом выпили по кружке шипучего кваса, и жизнь стала казаться не такой уж и гадкой – я чистый, сытый, спать есть где… Нога болит? Так давно болит. Все лучше, чем у ларька со шпаной махаться.
– Пошли, сюда зайдем! – Катун потянул меня в какую-то лавку, где грудами был навален всяческий секонд-хенд. Он начал рыться в груде одежды и выбрал кожаную куртку, крепкие суконные штаны, по размерам подходящие мне. Куртка была с подозрительной дыркой на спине, как будто прорезана ножом и заштопана, а на штанах имелись застиранные пятна. Но все было чисто оттерто, отмыто и пахло дымом – типа прожарка, не иначе, подумал я, с трупов сняли, собаки. Но мне, по большому счету, было наплевать – что я, трупов не видал? Еще как видал… и сам их производил. Поэтому я спокойно надел тут же в лавке эту подозрительную одежду и приготовился следовать дальше за своим наставником, когда тот, пошарив в углу, выволок на свет ржавый шлем, похожий на скифский, – я видел такой по телевизору.
– Сколько за все?
– Три серебряника!
– Да у тебя пузо лопнет от таких денег! – Катун даже рассердился, замахав руками на лавочника. – Три медяка, больше твои дерьмовые шмотки не стоят! Совсем охренел, Калаз!
– Сам охренел! – Толстый лавочник аж затрясся от возмущения. – Меньше полутора серебряников не отдам! В горшке этом одного железа чуть не пуд!
– Да его ржа давно съела, горшок твой! Ты в него гадишь небось! А одежа твоя с трупов – может, она вообще заразная!
– Вот ты сволочь, Катун! Знаешь же, что у меня заразы нет, все прожарено. Хрен с тобой – серебряник! И все!!! Не нравится – клади на место и уходи!
– Ладно, вижу, в тебя демоны вселились. Бери свой серебряник на лечение и иди к магу изгонять демона жадности! – Катун удовлетворенно хмыкнул и достал из пояса отдельно завернутый серебряник. – Последнее у бедного нищего забираешь!
– Ну уж последнее, – хмыкнул лавочник, – небось в поясе полсотни золотых лежат.
– Лежали бы, стал бы я на тебя так дышать. – Катун подошел к лавочнику и дыхнул ему прямо в лицо.
Я с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться, – физиономия лавочника покраснела, он замахал руками:
– Вот в кого демон-то вселился и гадит там! Тьфу, вонючка поганая! Иди отсюда, рыба тухлая!
– Щас будешь орать, я еще дыхну, и не только – ты тут вообще упадешь насмерть! – Катун хохотнул и вышел наружу. Я поковылял за ним.
– Ну вот, серебряник сэкономили, – довольным голосом заявил старик, – барахло это уж никак не меньше двух серебряников стоит, будь уверен!
– А зачем оно мне вообще, и этот горшок дурацкий – я же не собираюсь вступать в армию императора. Даже если бы и хотел – не смог…
– Ничего не понимаешь – это одежда солдатская: куртка из-под кольчуги, штаны казенные, сейчас мы тебе воинский хвост из волос сделаем, посадим на камешек у трактира, где обитают солдаты, а впереди поставим этот горшок, чтобы подаяния кидали, – вот тебе и будет прибыль! Солдаты-то разжалобятся и накидают тебе полный шлем… ну, пусть не полный, но нормально подкинут. Палку свою рядом положи и сделай мужественное, но жалкое лицо. – Катун рассмеялся. – Ну не такое же! Такое только у больных дурными болезнями бывает! Ладно, просто сиди и грусти – типа вспоминаешь былые дни.
– М-да. Что-то мне комедиантом быть не приходилось. – Я снова загрустил и спросил Катуна: – А сколько мне сидеть с этим горшком?
– А как хватит! Теперь ты у меня в подмастерьях, давай отрабатывай науку, – усмехнулся он, потом успокоил: – Да не переживай. Скоро привыкнешь. Я тоже по первости все лицо норовил закрыть – стыдно вроде, но я-то местный, а тебя никто не знает, чего тебе стыдиться?
– И правда, чего? – грустно протянул я. – Если бы не нога, я бы лучше в солдаты пошел.
– И что хорошего? Ну выпустят тебе кишки в первом же бою – и лечить никто не будет. Настоящий лекарь-маг стоит больших денег, он только для офицеров, а тебе вольют в живот смесь меда с отваром пижмы, и лежи подыхай себе. Тут посидел, набрал деньжонок, а потом можно и в трактир зайти. Выпить-то любишь? – Он с прищуром посмотрел на меня.
– Любил. Теперь разлюбил, – с вызовом ответил я. – Все, кроме легкого вина – ничего!
– Ну-ну, посмотрим, – неопределенно сказал старик, – дай-то бог.
Катун привел меня к какому-то питейному заведению с бравыми солдатами на вывеске – они маршировали, выставив вперед копья так, будто у них у всех была патологическая, непроходящая эрекция.
Как сказал Катун, заведение именовалось «Под флагом». Я долго думал, почему именно так, потом различил в углу засиженную птицами фигуру павшего солдата, прикрытого флагом империи, – мимо него и маршировали его эрегированные соратники, с таким видом, что казалось, будто они его ухайдакали. Возможно, это был парад в его честь.
Я уселся на чурбачок напротив дверей заведения и выставил перед собой старый шлем. Катун бросил в него пару медяков и серебряник, вроде как для затравки, и мы стали ждать поклевок «жирных рыб».
Наш рабочий день закончился полным успехом – сердобольные солдаты и угрюмые наемники накидали мне меди и серебра на два золотых – Катун был просто в восторге и возбужденно говорил, что, если дела пойдут и дальше так хорошо, мы сможем себе снять хорошую квартирку где-нибудь в портовом районе, а не ютиться с крысами. Я с ним соглашался, но в душе у меня было страшное опустошение: лучше бы я грабил или воровал, но попрошайничать?! Увы, попрошайничество считалось почтенным занятием, официально признанным государством, вроде социальной программы. Насколько я понял, оно переложило бремя заботы о ветеранах, престарелых и малоимущих на плечи населения – впрочем, как и везде. Грабителей же и воров ждали каторжные работы или смерть.
Наши успешные вояжи продолжались уже месяц, мы заматерели: отъелись, прикопали в подвальчике с десяток золотых купили матрасы и подушки, – в общем, зажили как короли. Все это время мы рассказывали друг другу о наших мирах – Катун жадно впитывал услышанное и только приговаривал: «Ах, как хорошо, что я тебя нашел! Как интересно, давай, давай рассказывай!» Я же просил его учить меня магии. Он вначале отнекивался – мол, зачем мне вся эта ерунда, если я не родился магом? – но потом стал потихоньку рассказывать, передавать знания, полученные в академии. Что он мог передать за это короткое время? Ничтожную часть своих знаний, даже меньше того, что заучивают первокурсники, несмотря на то что мы с ним применяли амулет запоминания. Он, конечно, помогал, но не настолько, чтобы волшебным образом я стал магом. Но так как делать все равно было нечего, наши занятия по информационному обмену продолжались: я ему передавал знания о Земле, какие-то отрывочные знания о науке, культуре, цивилизации, а он учил меня тому, что сам знал и умел.
Каждый седьмой день мы ходили в баню, где нам делали массаж и втирали в тело лечебные и ароматические мази – теперь мы могли это себе позволить. Со временем моя нога стала просто ныть, а не болеть, будто ее рвали щипцами, и я уже не скрипел зубами во сне, как сказал мне Катун. Но, как всегда бывает – и с хорошим, и с плохим, – все когда-нибудь кончается.
Прошел месяц. Как-то мы тащились к своему подвалу, когда навстречу нам попались двое парней. Я сразу определил их род деятельности. Как говорила моя знакомая, жившая некоторое время в Заводском районе, парней из Заводского района можно узнать сразу: кожаные куртки, треники с кроссовками, волчий взгляд исподлобья и шапки-пидорки. Треников тут не было, кроссовок тоже, а все остальное присутствовало.
Катун как-то сразу напрягся и шепнул мне:
– Не встревай, я разберусь.
– Приветствую вас, ребята. – Катун принял униженную позу несчастного старика. – Я приготовил взнос в Братство, так что Хозяин может быть спокоен, все как полагается.
– А Хозяин всегда спокоен, – сплюнул тот, что был поменьше, в дурацкой шапочке, сдвинутой на затылок, и с щербиной вместо переднего зуба, – это тебе надо беспокоиться!
– А что мне беспокоиться? Я порядок знаю – вот золотой за месяц, как и говорили. Как я плачу уже пять лет. А в чем дело? – Катун с наигранным удивлением посмотрел на двух рэкетиров и пожал плечами: – Я разве задерживал хоть раз плату?
– Не задерживал. Но плата увеличилась до пяти золотых, – вмешался второй, здоровенный парень, до этого момента со скукой разглядывавший прохожих, облака и пробегавших мимо женщин. – Вы бабла гребете немерено со своим напарником, бог велел делиться. Это не наше решение, это решение Хозяина. Твой золотой мы забираем в счет уплаты, остальное чтобы было через три дня. Мы знаем, где ты живешь, придем к тебе и выпотрошим, и тебя, и твоего дохляка – солдат-ветеран хренов!
Тот, что поменьше, вырвал у Катуна его золотой, потом пошарил у него за пазухой и забрал еще несколько монет:
– Это нам за беспокойство!
Они заржали и ушли, оставив нас с Катуном стоять нищими – какими мы, в общем-то, и были.
Глава 2
Этим вечером в подвале царило уныние – не то чтобы мы с Катуном не могли заплатить, но обидно было отдавать свои кровные деньги бандитам, ни за что ни про что.
– Катун, ты ведь знаешь, что я мог их убить прямо там, не сходя с места?
Старик помолчал.
– Знаю. Этого я и боялся. Если ты их убьешь, нам тут не работать. Ты это понимаешь? Братство объявит награду за наши головы, и в любом случае в конце концов нас убьют. Я знаю случай, когда один торговец убил в споре сборщика налогов от Братства, так его разрезали на части, а дом сожгли. Хорошо, хоть дали его семье перед этим покинуть жилище.
– А кто стоит во главе Братства? Это известно? Кого называют Хозяином?
– Никто не знает. Хозяин может меняться, но его никто не видит. Это тайна.
– Ничего себе… А если кто-то со стороны займет его место?.. И все будут выполнять его указания? Я хочу понять сам механизм этой организации, как все происходит, какие шестеренки двигают эту махину.
– А тебе зачем? Ну что толку, что ты узнаешь, что какой-нибудь зеленщик – глава преступной организации?
– Ну как ты не поймешь! Если узнать структуру организации и то, как Хозяин отдает приказы подчиненным, можно занять место Хозяина! Кто узнает, что он – это я или, например, ты?
Старик испуганно сел на край топчана.
– И не думай даже! Ты считаешь, там дураки и не предусмотрели этого? Не сомневайся, все продумано до мелочей. Эта система работает уже сотни лет. И нос совать не смей – загубишь нас, и все тут. Лучше вон учи заклинания, вдруг когда и правда пригодятся. Давай повторяй за мной…
Мы отдали требуемые деньги и снова погрузились в свою так называемую работу. Впрочем, она пошла уже похуже – то ли я примелькался, то ли денег у людей стало меньше, но подавать стали меньше, и иногда я в своей знаменитой каске обнаруживал не больше трех-четырех серебряников.
Подходил день следующей оплаты, но у нас уже не было нужной суммы – Катун тяжело заболел, простудившись, и мы не выходили на работу около недели. Он хрипел, лежа на топчане, а я пытался влить в него отвар пижмы, помогающий от простуды. Больной старался проглотить отвратительную горькую жидкость, но она выходила наружу. Он часто был в забытьи, а когда приходил в себя, пытался что-то сказать, тянулся ко мне исхудавшими руками, хватал за шею и что-то втолковывал, но я ничего не понимал из его горячечного бреда.
Я выкопал все сбережения, что у нас оставались, и привел к нему лекаря. На дорогого у нас не было денег, так что пришлось позвать того, что подешевле. Лекарь забрал последние гроши, сказал, что старик не жилец, и с чувством выполненного долга покинул нашу темную нору. Мне хотелось рыдать – этот старик с вонючим ртом и худыми узловатыми руками был единственным моим другом во всем этом страшном чужом мире. Если он умрет – как мне жить? Как на Земле? Заливая горе и боль спиртным?
Наконец у нас не осталось ни одной монетки и ни крошки хлеба, и я вынужден был пойти на работу.
Привычно усевшись у трактира, я несколько часов собирал гроши, исправно капающие в мой железный «горшок». Наконец, радуясь, что сейчас куплю поесть и попить, а также травок для больного Катуна, я поковылял на рынок, где приобрел хорошего копченого мяса, молока, ингредиентов для приготовления лечебного отвара и несколько полотенец, чтобы обтирать горящего в лихорадке товарища.
Набрав полные сумки и переваливаясь как утка, я побрел к нашему подвалу. Уже на подходе к нему я почувствовал что-то неладное и, спрятав сумки за кучей строительного мусора, подошел к входу и услыхал чьи-то голоса:
– Ну и че теперь? Ты че, дурак совсем? Теперь с кого бабло снимать? Ну и на кой хрен ты его бил-то, он и так доходной был!
– Да че, я знал что ли, што он такой хлипкай! Я двинул раз, он и затих. Че теперь Якорю говорить будем?
– Че-че? Как есть, так и обскажем. Будешь жопой своей отвечать. Не фига руки распускать раньше времени!
У меня захолонуло сердце – пришла беда. В лице двух дебилов сборщиков дани. Я медленно спустился в подвал, ожидая худшего, и не ошибся – Катун лежал на постели, посиневшим лицом вверх, а из уголка его рта скатывалась тонкая струйка крови, похожая, в неверном свете свечи, на черную змейку, выскользнувшую из его больного тела.
– О! Вот и Седой! А ты говорил, он свалил куда-то! Он нам и заплатит за своего напарничка. Вишь, Седой, нам пришлось потрудиться – он никак не хотел отвечать нам на вопросы, где деньги, например. Оглобля и перестарался: стукнул доходягу разок, тот и помер. Смари, как бы и тебя стукнуть не пришлось. Гляди вон, что бывает с теми, кто не платит бабла Хозяину!
У меня застыли слова в груди, я смотрел, смотрел на лежащего несчастного старика и думал: ну почему нет счастья хорошим, порядочным людям? Почему живут вот такие ублюдки, как этот глумливый шакал, тявкающий передо мной? Зачем ему вообще жить?
Я сделал шаг вперед к двум выродкам, держа в обеих руках свой батожок с крестообразной ручкой, резко рванул рукоятку назад, фиксируя левой рукой низ палки, и в правой у меня оказался длинный, заточенный с двух сторон, узкий стилет. Без предупреждения, реверансов или объяснений я воткнул лезвие одному уроду в глаз так, что острие вышло из затылка. Второй попытался увернуться, но мой стилет пробил ему живот и со скрежетом уперся в позвоночник. Затем я рванул лезвие вверх и выпустил ему кишки. Громила упал на бок, пытаясь вправить в распоротый живот блестящие ленты кишок и заливая пол темной кровью. Я вытер об него клинок, вставил на место в палку и спросил:
– Где мне найти Якоря?
Бандит лишь мычал и вращал глазами:
– Ыыы-ы-ы… лекаря… ыы-ы-ы…
– Скажи мне, где Якорь, и я позову лекаря!
Он не понимал, что никакой лекарь его уже не спасет.
– В трактире… «Парусник»… Он всегда там вечером! Позови лекаря!
– Сейчас позову, – сказал я и воткнул ему в сердце стилет. – Вот тебе и твой лекарь – смерть.
Я похоронил Катуна под высоким развесистым деревом, выкопав могилу тесаком, найденным у бандитов. Копать было трудно – мешали переплетения корней, попадающиеся камни и куски черепицы, упавшие со старых домов. Но я не мог бросить старика в подвале на съедение крысам. Я надеялся, что, когда сам сдохну, тоже найдется кто-то, кто закроет мне глаза и уложит спать в могилу.
– Ну вот ты и свободен, Катун, и лежишь в родной земле. Не нажил ты ни богатства, ни семьи, ни детей, но знай, что кто-то будет тебя помнить всегда, пока жив. Прощай, старина, так мы и не вылечили свои зубы…
Я смахнул слезы с невидящих глаз и побрел в свой… или теперь уже чужой подвал. В нем пахло смертью. Я обшарил трупы бандитов, пачкая руки в крови, нашел у них десятка два золотых (видимо, дань с других людей), нож довольно хорошего качества, острый как бритва – свой затупившийся тесак я бросил на могиле Катуна.
Я осмотрел находку, попробовал лезвие на руке – мне не понравилась его острота, и я стал водить им по куску кирпича, пока острие не приобрело нужное качество. Затем я нашел кусок зеркальца и, схватив рукой за хвостик сзади, решительно махнул ножом и отхватил его под корень, после чего стал кромсать волосы, пока от них не остались какие-то жалкие кусты на черепе. Наверное, со стороны это выглядело ужасно, но мне надо было замаскироваться как можно эффективнее, а мои седые лохмы знали все. Покончив с прической, я перешел к бороде и уничтожил ее вместе с усами – соскребая с кровью, покрываясь царапинами. Нечаянно задел старый шрам, выругался – по щеке потекла кровь.
Я глянул в зеркало и увидел в нем довольно молодого человека с жестким скуластым лицом и синими глазами. Я уже забыл, когда я смотрел на себя в зеркало. Последний раз, наверное, когда меня стриг и брил цирюльник. И я давно, с армии, не видел себя безбородым. В целом я выглядел вполне прилично, если забыть про шрам на щеке и порезы. Вряд ли в этом тридцатилетнем парне узнают старика Седого. А это мне и требовалось.
Пошарив по комнате, достал магический амулет для улучшения памяти, спрятанный под крышкой стола, из кучи тряпья вынул магическую лампадку – поставил ее на стол, долго смотрел молча, прощаясь с еще одним периодом своей непростой жизни и со своим другом, затем произнес слова, которые часто слышал от Катуна, магическая лампадка мигнула и вдруг загорелась ровным неоновым светом. Почему-то я не удивился. Я как будто знал, что так и должно быть, но и радости не было – мне не хватало ворчания старика, разговоров с ним. А мне так хотелось поделиться радостью с ним…
Больше меня здесь ничего не держало – я погасил лампу тем же словом, положил в котомку и вылез из подвала. Деньги на первое время у меня были, а потом видно будет, что делать. Подхватив свои сумки с продуктами, я медленно побрел в сторону моря. Шел долго, не меньше двух часов, в конце концов вымотался как собака, нашел в леске у берега ложбинку, засыпанную старой хвоей, и улегся на сухую подстилку. Ветер мне не задувал, было тепло и вполне терпимо. Я накрыл голову воротником куртки и забылся недолгим тревожным сном.
Спать долго не пришлось – скоро взошло светило и стало ощутимо пригревать мою бритую макушку. Я потянулся, хотел сказать что-то Катуну… и вспомнил, что его больше нет. Нахлынула волна депрессии и ужасно захотелось выпить – впервые за все время, проведенное в этом мире. Я встряхнулся, сел и, снимая с себя дурман усталости и недосыпа, потер лицо руками, случайно содрав при этом застывшую корочку пореза от бритья. Взвыл, выругал себя за тупость и решительно стал сбрасывать одежду – разделся донага и пошел к морю. Морская вода сразу защипала в свежих ранах, но я мылся, смывая с себя пот, и грязь, и весь негатив последних дней… а может, и лет.
Я с упоением приговаривал, как меня когда-то учила бабушка: «С меня вода, с меня худоба, с меня вода, с меня худоба», чтобы с текучей водой ушла вся чернота из моей жизни. Усмехнулся про себя: если бы так просто можно было бы смыть все горести из жизни.
Я поковылял по рыхлому песку к своей одежде, когда услышал звонкий смех и увидел беззастенчиво рассматривающую меня девушку лет семнадцати-восемнадцати, сидящую на лошади, она показывала на меня хлыстом какому-то молодому вельможе и говорила:
– Смотрите, Эдурад, этот нищий довольно мужественно выглядит, не то что вы… и кое-что у него завидное. – Она залилась смехом, глядя на то, как пыжится и злится ее спутник.
Тот побагровел, как помидор, и прошипел:
– Сейчас я накажу этого бесстыдника – совсем обнаглели эти простолюдины! Благородным людям уже скоро и погулять негде будет, без того чтобы не наткнуться на какого-нибудь хама!
Хлыщ пришпорил коня и понесся на меня, подняв над головой плеть. Мне никак не улыбалось получить по голому телу кожаной витой змеей, но убежать я тоже не мог и потому встретил всадника, стоя к нему и его красотке лицом. Эдурад замахнулся, ударил – я перехватил плетку в воздухе, обмотав ее вокруг кисти руки, и рванул вниз, продолжая ее движение. Аристократ на скаку вылетел из седла, ударился о песок так, что из его легких с хаканьем вышел воздух, и попытался подняться, вытаращившись на меня. Я сверху вниз ударил его в челюсть – что-то хрустнуло, то ли вылетел зуб, то ли сама челюсть не выдержала такого обращения и сломалась, в любом случае – он затих на песке.
Снова повернувшись к девушке, у которой смех замер на губах, я рявкнул:
– А ну пошла вон!
Девушка страшно напугалась и пустила коня галопом, уносясь как от демона. Не знаю уж, что она увидела у меня в лице, но ей это явно не пришлось по душе. Я быстро поковылял к одежде, натянул на себя и скрылся в лесу, стараясь уйти от этого места как можно подальше. Успокоился я только уже в городе, затерявшись в толпе спешащих и бегущих по своим делам людей.
Увидев вывеску цирюльника, я остановился и решился зайти. Надо было превратить мою жуткую прическу во что-то более пристойное, иначе ни один домовладелец не сдаст мне комнату и ни один работодатель не возьмет на службу.
Через полчаса миру предстал молодой человек с почти лысой головой, очень белесый, с гладкой кожей лица, местами слегка поцарапанного, видимо, при спешном бритье. Теперь нужно было поискать квартирку.
Я пошел в сторону порта – там находились кварталы, где жил ремесленный люд. Если и можно было найти недорогое жилье, то только в этом месте.
Как ни странно, комнату удалось снять довольно легко – первая же встреченная женщина посоветовала мне обратиться к матушке Марасе, которую я нашел в белом домике, в ста метрах от церкви. Это была женщина лет шестидесяти или постарше, с умным морщинистым лицом, на котором сияли голубые глаза, более приличествующие молодой девушке, – из них исходит настолько яркий свет, что казалось, будто женщина постоянно радуется жизни и воспринимает ее так, как и надо – живому все хорошо.
– Приветствую вас! Вы матушка Мараса?
– Я вроде как, – улыбнулась она и внимательно осмотрела меня с ног до головы. – А ты кто, парень? Насчет комнаты, наверное, – догадалась она. – А тебя как звать?
– Да, точно. Ищу комнатку недорогую. Не поможете? Меня звать… Викор, – ответил я, на сей раз уже сознательно изменив свое имя, чтобы не возникло ассоциаций со словом «седой».
– Ну чего же не помочь, – усмехнулась она, – сдаю я комнатку. И недорого. Правда, что ты понимаешь под «недорого»? Знаешь что, давай вначале посмотрим жилье, а потом будем разговаривать. А то как-то глупо получается. Пошли, пошли… – Она мягко взяла меня за плечо и подтолкнула к калитке, открытой в оплетенном виноградом заборе. Потом с жалостью посмотрела на мою волочащуюся прямую ногу и трость, на которую я опирался, и покачала головой: – И-эх-хх… все вы, молодые, попадаете в мясорубки… Вот и мой – ушел служить на границу с Аранией и не вернулся. Говорила ему: не ходи, не ходи! А он: мир погляжу, вырвусь из этого болота, стану важным человеком, офицером, куплю тебе новый дом – разбогатеем на трофеях! Вот и разбогател… И не знаю теперь, где его косточки лежат. Я бы рада сейчас его хоть инвалидом, хоть безногим увидеть – а нету теперь моего сынка. Это его ведь комнатка. Отца у нас давно нет – в море пропал, сгинул, так и жили вдвоем, пока сын не завербовался в армию… Да ну что я на тебя все это вываливаю… тебе и так несладко, вижу. Просто, глядя на тебя, вспомнила сына и расстроилась – не обращай внимания на старуху.
– Ну не такая уж вы и старуха, – усмехнулся я, – а в молодости, похоже, красотка были.
– А как догадался? – Она усмехнулась и с интересом посмотрела на меня: – Да-а-а… парни сохли по мне. Потом мой Айван меня сосватал – классный парень был, капитаном должен был стать, старшим помощником ходил в море. Статный такой, высокий, красивый! Только полгода с ним прожили… так и сгинул на дне морском. Вот теперь одна я… Решила комнатку сдать – вроде и не скучно одной будет, и деньги тоже нужны. Ну что я могу заработать на лечебных травках – не стану же я с соседей брать помногу за лечение, они сами не богатеи, а богатые клиенты сюда не ходят.
– Так вы лекарка? И магией умеете? – заинтересовался я.
– Ну так… не больно-то магией. Могу травку прорастить хорошо, чтобы выросла в огороде, отвар травяной приготовить – ну вот и все, в общем-то. Рук-ног отрастить не могу, если ты об этом, – понимающе взглянула она на меня.
Я кивнул и прошел за ней в коридорчик, завешанный пучками трав и мешочками – похоже, с истолченной травой.
– Как пахнет хорошо! – Я повел ноздрями и втянул воздух. – Люблю запах травы!
– Я тоже, – усмехнулась Мараса, – может, потому и стала лекаркой.
– А вы где учились? Почему вас маги не взяли в академию?
– Да слабый у меня дар… может, не заметили, пропустили, а потом уже поздно было. Сейчас бы все по-другому сложилось. Пошли за мной.
Я стал подниматься по лесенке на второй этаж, помогая себе руками, перебирая ими по деревянным перилам, она виновато оглянулась:
– Комнатка на втором этаже, в мансарде, ты сможешь туда подниматься?
– Матушка, я еще не совсем доходяга, – усмехнулся я, – хоть и инвалид. Главное, что стоить это будет? У меня на первое время есть деньжонки, но надо подумать, как жить дальше. Я работу ищу.
– Ну сейчас посмотришь комнатку, и мы с тобой поговорим дальше.
Комната мне понравилась: довольно большая, со светлым окном, оплетенным по ставням виноградом. Оно выходило в палисадник, засаженный георгинами, астрами и какими-то еще цветами, издающими сладкий запах, будивший во мне воспоминания о покойной бабушке и ее домике в деревне, где я отдыхал летом.
– Ну вот такая комната! Особых изысков нет, но есть кровать, шкаф, стол, стулья. Кровать большая – вдруг ты надумаешь девушку привести. Ладно, ладно, не стесняйся – дело-то молодое. Ты мужчина в расцвете сил, несмотря на то что инвалид. Многие бы из девушек загляделись на тебя.
– Я как-то об этом не задумывался, матушка Мараса… все проблемы и проблемы, а девушкам нужен здоровый, богатый мужчина – кому нужен бедный инвалид? – Я с горечью опустил глаза, рассмотрел свои ногти, требовавшие стрижки, и спросил: – Ну так сколько вы за комнату хотите?
Она помолчала, подумала.
– Десять серебряников. – И тотчас спохватилась: – Ты не думай, это недорого! В гостинице берут серебряник за ночь, а то и пять! А если еще добавишь пять серебряников, я буду тебя обедом кормить. В огороде душ есть, сынок делал, сейчас тепло, лето, можно до поздней осени купаться, у нас вода из колодца – туда только надо натаскать воды, и под лучами она согреется. А зимой купаемся или в банях, или в корыте, а воду нагреваем на печке. Ну что, как ты?
– Хорошо. Если за пятнадцать серебряников еще и подкармливать будете, я согласен. Только я много лопаю! – усмехнулся я и положил свои котомки на пол, потом достал из пояса золотой и отдал его матушке Марасе: – Возьмите вот в счет оплаты за месяц. А на сдачу купите мне мыла, бритву, расческу – хотя и расчесывать пока нечего, – провел я ладонью по голове, – ну все равно. Зеркальце бы еще, если есть.
Женщина довольно кивнула:
– Располагайся, отдыхай. Сейчас я что-нибудь на стол соберу. Белье я меняю раз в десять дней, если хочешь, чтобы почаще, скажи.
Я лежал на широкой кровати, раскинув ноги, и смотрел в потолок – впервые за много дней мне было как-то спокойно на душе. Я знал свою цель, знал, что мне делать, и на ближайшие месяцы распланировал все шаги. Сейчас нужно найти работу – самое главное. А затем… затем то, что я задумал. Незаметно для себя я задремал и сквозь сон вдруг услышал, что кто-то меня зовет. Я вздрогнул – показалось, что это моя мама.
– Спускайся! Иди похлебай супчику, я утром варила!
Я очнулся, это была матушка Мараса.
Через пятнадцать минут мы сидели с ней за столом в кухне – я уплетал суп, а она, подперев голову рукой, смотрела, как я ем. Потом спохватилась, отвернулась от меня и вынула соринку из глаза – а может, это была и не соринка…
– А где думаешь устроиться работать? Ты что умеешь делать?
– Матушка, все, что я умею, это убивать, – с горечью сказал я. – Не научили меня ничему больше. Еще, как обнаружил на днях, немножко я умею заниматься волшбой. Уж не знаю насколько – тоже не учили, но лампу зажечь могу. Учил меня один друг, бывший боевой маг. Но опять же – те заклинания только для боя, так что лечить я не могу – только калечить. Да и калечить не смогу устроиться, с моей-то ногой.
Я отложил кусок лепешки – он в горло не лез, опустил руки на стол и, наклонившись, стал рассматривать изрезанную ножом толстую деревянную доску.
– Мне хотя бы серебряник в день – на прокорм, за квартиру…
