Евгений Щепетнов
Чистильщик
Взамен – страдания. Боль. Отчаяние.
Я видел – он собирается меня убить. Знал. По всему знал. Лихорадочный румянец на лице, блестящие глаза, застывшая, напряженная улыбка… заточка в правой руке.
Я потом насмотрелся этих заточек – в уголовных делах, в музее криминалистики, потом – в жизни. В живых руках, и гораздо более ловких, чем руки малолетнего отморозка.
Что мне этот недоросль, когда со мной не смог сладить десантник, обученный приемам ножевого боя? Что мне двое дурачков, хихикающих за спиной, когда я валил одним ударом соперника, который их всех разметал бы в одиночку, как ветер разносит осенние листья?!
Мне хорошо запомнилось, как парень держал эту самую заточку – рука белая от напряжения, пальцы вцепились так, будто он думал, что заточка сейчас выпорхнет из рук и улетит. Типичная ошибка новичка. Нож, стилет должны порхать, их нужно держать мягко, но в то же время крепко, как птичку, которую нельзя раздавить, но и нельзя отпустить на волю! Так говорил мой инструктор. Инструктор, которого я пока еще не знал.
Впрочем, я этого и не мог забыть. Абсолютная память, эйдетическая – если говорить научным языком. Хотя ей и приписывают много такого, чего на самом деле нет, эйдетики все-таки умеют забывать, если долго не обращаются к нужной картинке. Но они все равно помнят многократно больше, чем обычный, нормальный человек.
А еще, если кто-то думает, что эйдетическая память – это абсолютное благо, он просто наивный дурак. Я бы хотел забыть многое. Очень многое. Но мне это недоступно. Как хорошо было бы погрузиться в темный ласковый кокон беспамятства, выкинуть из памяти все плохое, все страдания, всю боль, и жить только настоящим!
Но я не нормальный. И я Чистильщик. И не могу себе позволить забыть, даже если бы и хотел.
Он ударил первым. Заточка шла прямиком в солнечное сплетение, снизу вверх, в желудок. Я легко увернулся от удара, качнувшись в сторону, и мощно пробил кросс в его правую скулу. Убийца упал без сознания, а я выпустил из рук «батожок», не позволяя себе отвлечься на хлынувшую в меня волну наслаждения, мгновенно обернулся к тем, кто перекрыл мне отход, и свалил их за одну секунду двумя молниеносными ударами в челюсть и в нос.
Тело работало будто бы само по себе – годы и годы тренировок, ни грамма спиртного, ни глотка табачного дыма (если только случайно, на улице или в общем туалете!).
И кроме того, после «зеленой волны», наполнившей меня невероятным ощущением здоровья, силы, радости, я мог больше, гораздо больше, чем любой из людей, живущих на всем белом свете!
Я был всемогущ! Неубиваем! Не было преграды, которую я не смог бы преодолеть! Эйфория! Подъем сил! Полет!
Наверное, что-то подобное ощущают адреналинозависимые, дождавшиеся сладкого «прихода» кайфа в их изъеденный наркотой мозг.
А еще теперь я знал, с чем сравнить ощущение от выпитого, пусть и частично, Беса.
Оргазм! Это был оргазм, усиленный в несколько раз!
Но и тогда я еще не знал, каким может быть наслаждение от полностью выпитого, «созревшего» Беса. Кто мне встречался до того? Жалкие зародыши, зачатки настоящих Бесов, не те Бесы, которые пили боль и страдания людей долгие, очень долгие годы, напитавшиеся темной силой, хранившие ее, как атомная бомба хранит спящую в обогащенном уране мощь ядерного взрыва!
Но все впереди. Я только начинал свой путь.
Никто не ушел. Двух последних, несущихся с места битвы так, будто бежали от самого Сатаны, я бил уже в спину, сзади, что, впрочем, не сделало их жизнь так уж и намного легче. Одному я сломал позвоночник, и он никогда уже не смог стать прежним. Другому – сломал несколько ребер, ногу, руку – механически, деловито, не думая над тем, что делаю. Как хворост. Как сухую доску для растопки костра во время весеннего субботника.
Остальные получили то же самое. Я бил, пинал, стараясь не вымазаться в крови, а напоследок, аккуратно подняв заточку с земли краем шарфа, висевшего на шее негодяя, вложил ее в руку Твари. Потом вынул, постаравшись, чтобы остались четкие отпечатки ладоней и пальцев носителя Беса, и, так же держа ее через шарф, коротким точным движением воткнул в одного из подручных Твари. Пусть теперь менты разбираются – кто кого бил, зачем бил и кто в этом виноват.
Одежду, забрызганную кровью, я унесу, спрячу в другом месте, до дома отсюда далеко – так что никто не свяжет меня с этим побоищем. Только уходить надо быстрее, пока кто-нибудь меня здесь не застал. В этот раз я благоразумно не стал никого расспрашивать о нападении на мою мать. Контингент не тот, вряд ли это были они. И, кроме того, главное – когда их допросят, они точно расскажут, о чем спрашивал их «старик», и умный сыскарь сложит два и два. И тогда – держись, Чистильщик! Вообще-то то, что я сделал, тяжкое уголовное преступление. Даже если всего лишь защищал свою жизнь. Есть такое понятие, как «превышение необходимой обороны», и по этой статье люди идут на зону просто-таки на ура. Я слышал об этом не раз и не два. И знал наверняка, что это совершеннейшая правда.
Попробуй-ка застрели из охотничьего ружья грабителя, вора, забравшегося в твой дом! Сядешь как миленький! «А вдруг он не хотел нанести вам вред? Откуда вы знали, что он хотел вас убить?!» – непрошибаемый аргумент.
Я поднял батожок, снова превратившись в старика, потом вдруг почувствовал, что чего-то не хватает… очки! И когда успел положить их в карман? Видимо, перед дракой, автоматически. И сам не заметил – когда!
Оглянулся на тела, под которыми расплывались лужи крови, на Тварь – над ним уже не было зеленого свечения. Но Бес сидел на месте, в душе, я это знал, чувствовал. Не знаю как – но знал. И знал, что его можно уничтожить только вместе с носителем, с телом Твари. Но я пока не был готов убивать. Пока.
Глава 3
После той Чистки на пустыре я притих. Ходил в школу, на тренировки, в театральный кружок – спокойная, размеренная жизнь. В первые дни после акции читал газеты – нет ли упоминаний о происходящем, не пишут ли о том, как некий старик разогнал банду малолетних негодяев, или наоборот – как некий сумасшедший напал на группу гуляющих в свое удовольствие подростков и жестоко их покалечил совершенно ни за что. Но все было тихо, гладко, в газетах только о трудовых подвигах доблестных рабочих и крестьян, и ни одного слова о жестоком преступлении, совершенном в одном из окраинных районов города.
Впрочем, советские газеты не любили сообщать о тяжких преступлениях, если только на то не было воли высшего руководства – в советском обществе нет преступности. Нет наркомании, проституции, нет профессиональных преступников, которые ни одного дня не проработали на предприятиях народного хозяйства. Даже на тех, которые находились в ведении ГУИН – Главного управления исполнения наказаний. В просторечии – на зонах. Вор не должен работать – западло!
У меня все было в порядке. Ну… кроме отношений с Юлькой. Они постепенно как-то охладели. Юлька стала реже появляться на репетициях, а потом исчезла совсем. Я попытался ее найти – даже взял адрес у нашего руководителя, съездил к ней домой, но… никого не нашел. Оказалось, что она с матерью и сестрой куда-то уехала, и со слов бабок у подъезда, которые знают все про всех, – возможно, очень надолго. Или даже навсегда.
Квартира, где они жили, была заперта, окна занавешены, так что если бы даже я поднялся на второй этаж и заглянул в окно, все равно бы ничего не увидел. Нет, правда – была такая мысль, видимо детективов начитался… вдруг Юльку убили, и она лежит на полу в закрытой квартире?! И никто не знает – там она или нет!
Я посидел на скамейке рядом с двумя словоохотливыми старушками, втерся к ним в доверие, и они выдали мне все, что знали о Юльке и ее семье.
Впрочем, ничего особого интересного я не узнал: Юлькин отец некогда был большим начальником, потом его посадили – вроде как за хищения на швейной фабрике. Юлькина мать привыкла хорошо жить, а когда мужа арестовали, отняли все, что у них было – кроме квартиры, конечно, – начала пить, и… «вести антиобщественный образ жизни» – так сказала одна из бабок, сжав губы в тонкую прямую черту. Отец Юлькин так из зоны и не вернулся – говорили, что помер. От чего помер – никто не знает. Как не знают, чем жили Юлькина мать и сама Юлька с сестрой все эти годы. Одевались-обувались они бедно. Потом вроде как зажили лучше – новая одежда, новые туфли. (Все ведь примечают, старые чертовки! Надо будет это учесть!) Чем занимались, где работали – никто не знает. Ну… а потом вот исчезли, и все.
Сам не знаю, почему они мне так легко выдали всю информацию. Вообще-то я еще с раннего детства заметил, что, если захочу, могу легко нравиться людям. Ну как бы это сказать… в общем – здороваешься с незнакомым человеком, улыбаешься ему, и он вдруг начинает относиться к тебе как к давно знакомому соседу, с которым много лет поддерживает дружеские отношения. Не то чтобы незнакомец сразу стал таким уж другом, нет, просто он не «поднимает иголки», не фырчит, как злобный еж, а разговаривает со мной откровенно – насколько только это возможно.
Мама с детства заметила такое мое свойство – все вечно сюсюкали, старались погладить меня по голове, что-нибудь подарить, начиная с яблока и заканчивая красивой безделушкой, привезенной с курорта, и вначале думала, что это все из-за моей внешности – голубоглазый ангелочек, чудо-ребенок, почему бы и нет? Когда подрос, стал юношей – решила, что такова моя харизма – модное слово, начавшее входить в обиход интеллигентных людей. Мол, у меня такой высокий интеллект, что люди не могут со мной не дружить. Тянет ко мне людей, вот и все.
Пресловутая Мариванна так и сказала: «Мальчик умен, красив, а еще есть в нем что-то притягательное, что-то такое… странное, что даже я, старуха, при взгляде на него чувствую внутреннее беспокойство. Будто эхо моей бурной юности!»
Не знаю, что там насчет бурной юности Мариванны – сейчас она больше походила на старого гиппопотама, на старости лет вырвавшегося из загона зоопарка, но все-таки поверю ей на слово. Раз говорит, что в юности была ого-го какая красотка – значит, так тому и быть.
Что же касается моих ума и красоты – не знаю, не с чем сравнить. Ну да, я высоко эрудирован, в моей голове нашли свой вечный приют тысячи книг разнообразной направленности и жанров, но стоит ли называть библиотеку с книгами – умной? И вообще – что такое ум? Или, вернее, – кто такой «умный» человек? Одни считают, что ум – это способность создать новые технологии, найти решение математического уравнения, другие складывают и умножают только с калькулятором, зато у них всегда есть деньги, они умеют их добыть. Так кто из них умнее?
Горевал я по поводу исчезновения Юльки совсем недолго. Ее место заняли сразу две подружки, две похожие друг на друга, как сестры, девчонки – Машка и Танька.
Честно сказать, мне с ними было проще, чем с Юлькой. Та подавляла меня, вернее, старалась подавить, и в нашем временном союзе она была главной. По крайней мере, Юлька так считала и не гнушалась время от времени это подчеркнуть. «Ты мой, я тебя выбрала, я хочу, мое мнение важнее!» Эти же девчонки, которым, в общем-то, было далеко до точеной красоты Юльки, хоть и не обладали ее сексуальным умением, не знали хитрых премудростей просвещенных западных женщин, зато не грузили мозг, веселили, а все эти самые сексуальные умения – дело наживное! На то у них есть теперь опытный наставник, который научит чему нужно.
Почему сразу две? Да вот так! Подошли, хихикая, краснея, предложили «дружить». Глупое слово, да – какая это дружба, когда занимаешься сексом с мужчиной или женщиной, но тогда это так говорилось у молодежи: «Давай дружить!», «Он с ней ходит!» Или – «Она с ним ходит!» Смешно, точно. Ходили-бродили.
Так вот – они сразу заявили, что я нравлюсь им обеим, они хотят со мной дружить – и сразу обе. Потому что с детства подружки, с самого детского сада, и делят все пополам!
Кстати, уникальный случай в моей жизни. Нет, не групповой секс – после того как в бывший Союз хлынула волна «западных ценностей», смявших, скомкавших прежнюю мораль, как колесо грузовика пустую банку из-под колы, такое дело стало совсем обыденным, едва ли не в ранге допустимого. Фильмы, книги, обнаженка на экранах – я не скажу, чтобы советское время отличалось такими уж строгими нравами, но некоторые приличия все-таки соблюдались, а потом… потом все рухнуло. Но речь совсем не о том.
Уникальность случая заключается в том, что эти девчонки на самом деле были настоящими подругами и в самом деле ничуть не ревновали друг друга. Более того, когда я уделял внимания одной больше, чем другой, она тут же звала свою «сестренку», как они себя называли, и мне волей-неволей приходилось «заниматься» уже с ней.
Впрочем, я зря сказал, что они по красоте очень уж не дотягивали до Юльки. Он были красивы своей красотой – милые, большеглазые, длинноногие, худенькие, но в меру, стройные, как гимнастки. (Кстати, как я узнал потом – они и занимались гимнастикой. Гнулись – невообразимо!) Веселые, простые – мне было с ними легко.
Встречался я с ними не так часто, как некогда с Юлькой, но уж отрывался тогда по полной. Обычно это происходило или у них на даче, недалеко за городом, или в той же кладовке, как видно, служившей местом встреч целых поколений бывших пионеров-комсомольцев.
«Сестренкам» было на тот момент по шестнадцать лет, то есть чуть старше меня. Да, был секс в СССР, был… что бы там ни втирали народу старые коммунистические тетеньки, давно забывшие, как он выглядит, этот самый секс.
Кстати сказать – обе девчонки не были девственницами. И я не спрашивал – как это у них случилось до меня. Какое мое дело? Мне всегда казалось, что это личное интимное дело каждого человека, и расспрашивать о таком неприлично, даже если этот человек твоя близкая подруга. Захочет – сама расскажет. Не захочет… честно говоря – мне неинтересно. Я не возбуждаюсь от разговоров о чужом сексе. Хотя оставляю право за другими говорить о чем угодно, если это не нарушает чей-то покой и те же самые права.
Прошла весна, прошло лето. Снова школа и новый сезон чемпионатов. Летом всякая активная жизнь замирает – люди разъезжаются в отпуска, на дачи, солнце плавит асфальт и вытапливает из людских голов остатки разума, если они там вообще были. В жару к рекам, речкам, прудам и озерам съезжаются те, кто хочет убежать из раскаленных каменных джунглей и вдохнуть хоть немного прохладного воздуха, пахнущего тиной, водорослями и дымом мангала, на котором жарят пресловутые шашлыки, так любимые дачниками и туристами.
Летом нет театрального кружка – до сентября, спортзал полупустой, и можно пропускать тренировки – Петрович не сердится, лето ведь, юность! Упустишь – никогда не вернешь.
Ну, я и наверстывал. Где мы только не побывали с «сестренками» – ночевали в палатке, на берегу реки, накрывшись одним одеялом, занимались любовью в воде, прямо на глазах ничего не подозревающих купальщиков. Гуляли по городу, заходя в кафе-мороженое и в кинотеатры – само собой, на последний ряд, и само собой – не без гнусных помыслов. Хотя – что может быть гнусного в молодых ребятах, которым хорошо друг с другом и которые счастливы – молодость, здоровье, свобода! Живи да радуйся!
Однажды «сестренки» напросились ко мне домой, и я как ни отбивался под разными предлогами, так и не смог им отказать.
Почему отбивался? Боялся реакции мамы. Моей прозорливой мамы. Стоит ей догадаться, что я завел себе что-то вроде гарема, и…
А что «и»? А я не знал, что – «и»! В моем представлении мама была совсем уж старой закваски и точно не сторонница исламизации, с их гаремами а-ля «Белое солнце пустыни». В конце концов, мы же не арабы!
Кроме того, за всю свою жизнь я ни разу не видел, чтобы мама с кем-нибудь из мужчин «встречалась». Не приводила в дом, не ходила на свидания. Почему? Я ее никогда об этом не спрашивал. Как-то даже и в голову не приходило. Ну как вот так взять и задать этот вопрос маме: «Мам, а почему у тебя нет мужчины?!» Какое мое дело? Захочет – сама скажет. Или не скажет. И это правильно.
Я шпану не боялся, я смерти не боялся, боль телесная для меня – как для другого – заусенец с ногтя оторвать. Но тут… представлю, как моя мама осматривает девиц своим зорким взглядом следователя, все понимает, и… у меня выскакивает нервный смешок и мурашки бегут по телу.
М-да… Чистильщик хренов! Мамы боится!
В общем – в конце концов девчонки меня все-таки уломали. Сам не знаю, как поддался. Глянули своими здоровенными глазищами, помуслявили пухлыми губками – я и потек, как горячий асфальт. Мол, заскочим на минутку!
Господи, если бы я знал, чем это все закончится! И сейчас смешно – вот же у меня судьба! И откуда, для чего я такой уродился? Зачем вообще на свете живу?
В общем – прямиком с пляжа, да к нам домой. Загорелые, в песке, волосы в стороны – как пакля. В глазах солнечные зайчики, пойманные от зеркальной поверхности воды, а жрать хочется – аж в животе бурчит!
Я брал с собой деньги, но мы все уже проели – мороженое, пирожки, газировка. Вот и договорились, что забежим, чаю попьем – с мамой познакомлю! А потом и поедем к Машке домой. Родаки ее на дачу свалили – как она нам радостно сообщила, – так что дома, кроме кота и попугайчика, никого нет. Устроим свальный грех, посмотрим чушь по папкиному видику, а потом… снова устроим свальный грех! Замечательная программа, о которой может мечтать любой половозрелый гражданин СССР, – так заявила Машка, отличавшаяся прекрасным литературным произношением и любившая ввернуть в разговор что-нибудь эдакое, заумное.
Она вообще была полной противоположностью Таньке, девчонке разбитной и довольно-таки хабалистой. Что их так сдружило, почему они друг за друга готовы были весь мир разорвать – совершенно непонятно. Вернее, я не понимал. Вначале.
Даже семьи у них из разных социальных слоев – у Машки отец ведущий инженер крупного оборонного завода, а у Таньки автослесарь – правда, тоже не бедствующий. И у той, и у другой родители махнули рукой на дочь – учится, не пьянствует, двойки домой не приносит, в милицию не забирают – и слава богу! Других проблем хватает. Семейных. (И у той, и у другой отцы погуливали, то сходились с матерью, то расходились, и этот вечный скандал, вечная борьба за мужика не способствовали контролю за дочерью. К ее, дочери, вящему удовлетворению. Во всех смыслах этого слова!)
Помню, как мама вытаращила глаза, увидев нашу честну́ю компанию. Я, в выцветших джинсах и закапанной соком из беляша безрукавке, и девчонки – русоволосые, коротко постриженные, сероглазые, в коротюсеньких платьях, едва прикрывающих тугие попки, натянутых спереди тугими, совсем уже не девчачьими грудями!
– Привет. Мам, это Таня. А это Маша. Мы вместе в кружке занимаемся! Можно мы у нас чаю попьем?
После слов «в кружке занимаемся» мама чуть дернула бровями, и я понял, что она точно, мгновенно поняла, в каком мы кружке и чем занимаемся. Тут еще сами девчонки выдали – смотрели на меня так, будто я мороженое и прямо сейчас хотят меня полизать! Хоть бы вид сделали, чертовы куклы!
Но все прошло очень хорошо, даже лучше, чем хорошо. Конечно, мама не преминула надо мной подшутить – она тут же загнала девок в ванную – вымывать из волос песок, приводить себя в порядок, а когда мы оказались на кухне вдвоем, ехидно улыбаясь, сказала:
– Черт подери, а почему не трое? Или четверо? А чего – гарем так уж гарем!
А когда я начал, конфузясь, отрицать очевидное, махнула рукой и сказала:
– Заткнись. Не ври матери. Что есть, то есть. Одно скажу – хорошо, что ты от Юльки отделался. Я знаю, кто она такая. Там темная история была – с ее папашей, с матерью Юльки, с самой Юлькой. Ты знал, что она забеременела в седьмом классе, от учителя? То-то же! Учителя закрыли, ей аборт сделали. История была громкая – не для всех громкая, конечно. Но я узнала. Она сказала, что учитель ее изнасиловал. Парня и закрыли, надолго закрыли. Только слухи такие, что она сама его и соблазнила. Понял теперь?
– Мам! – Я был ошеломлен и не находил, что сказать. – Ты почему мне сразу-то не сказала?! Про Юльку? Чего молчала-то?! Ни фига себе!
– Почему молчала? – Мама пожевала губами, посмотрела в окно: – А ты бы как воспринял тогда? Что мама хочет очернить твою девушку, лишь бы от тебя отбить?
– Мам! – Я был неприятно удивлен, обижен. – Неужели ты могла подумать, что я решу, будто ты мне врешь? Что ты нарочно льешь грязь на мою девушку? Что я не поверю тебе?! Ну как ты могла так подумать?!
Мама вдруг как-то обмякла, без сил опустилась на кухонный табурет. Ее лицо посерело, глаза закрылись, и я бросился к ней в испуге:
– Мам, что с тобой?! Мам!
Она вдруг схватила меня за руку, неожиданно сильно притянула к себе, прижалась лбом к предплечью. Посидела секунды три, потом отодвинулась, глядя вдруг заблестевшими глазами, сказала:
– Прости. Больше никогда так не буду. Буду всегда тебе доверять. Господи, как мне повезло с тобой, а? Как повезло! Взрослый совсем стал… мужчина!
Она вдруг хитро улыбнулась, погрозила мне пальцем:
– А предохраняться не забывай, мужчина! Надо тебя к врачу сводить, проверить… а то ты что-то разбушевался! Я вот слышала на днях, звонила подруге – одна девушка заразила весь пионерский лагерь! Представляешь?
– Ма-ам! – Я фыркнул и захохотал, на мой хохот из дверей ванны выглянули «сестренки», а потом появились и целиком, босоногие, с влажными волосами, молодые, красивые, пышущие здоровьем.
– Давайте за стол! – Мама тяжело поднялась, но «сестренки» кинулись к ней, защебетали, усаживая ее на место, и через минуту уже хлопотали по кухне, гоняя меня то за сахаром, то за чашками, то достать чаю. А потом мы все, отдуваясь, пили чай с лимоном – я всегда любил и люблю чай с лимоном. И лучше – зеленый чай.
Болтали обо всем и ни о чем – девчонки хохотали, мама шутила, но я видел, как ее внимательные глаза вроде как невзначай обшаривали наших гостий. Что она скажет после, когда будем наедине? Во что выльется это самое посещение?
Через пару дней, когда мы с ней вдвоем сидели на кухне и я вяло ковырял вилкой творожник, «очень полезный для костей растущего организма», мама вдруг усмехнулась и выдала мне такое, от чего я закашлялся так, что из носа у меня ползли белесые кусочки творога, пополам со сметаной, чаем и соплями.
– Ты знаешь, я тут подумала – а что, в гареме есть своя прелесть! (Кхе-кхе… уыы…) Одна готовит, другая стирает! Опять же – есть о чем поговорить, мужа обсудить! Кстати, девчонки мне понравились. Шустрые такие, как я в юности! Хорошо, что ты с ними, а не с Юлей… Ладно, ладно! Не хмурься! И чего глаза таращишь? Живи, пока живется, пока молодой! Потом некогда будет. Я вот тоже, всю жизнь свою спустила в унитаз – одна только радость мне – это ты! И за что на старости лет мне такое счастье привалило?! Может, все-таки заслужила, а? Да ладно, не улыбайся… правда – счастье. Я тобой горжусь. Сильный, красивый, добрый, и… девушки тебя любят! А значит, без внуков меня не оставишь! Хочу понянчить, прежде чем умру.
– Ма-ам! Хватит эту фигню, а?! Ты до ста лет проживешь, точно! Опять затянула свое! Умру, умру… ты еще не старая совсем!
– Зато больная! – Мама глянула на меня ясными, зелеными глазами и твердо сказала: – Я знаю, что долго не проживу. Но прежде – тебя на ноги поставлю, женю и внуков посмотрю! Так что Харон подождет! А ты… знаешь что, небось вы с девчонками по каким-нибудь сараям скитаетесь да попами муравейники трамбуете (я захохотал!), ты приводи их лучше сюда. Комната твоя большая, места много, а слышу я уже плохо – глуховата стала, так что вы мне не помешаете. И мне веселее. Девчонки, если что, на кухне помогут, да и просто – поболтать! Ну чего ты лыбишьтся-то, засранец?! Что, мол, решила – не женить, так чтоб как-нибудь внука заиметь? Хоть так? Да у тебя все на твоей «аленделоновской» морде все написано! Бесстыдник!
Мы начали хохотать – я давно так не смеялся, аж слезы потекли! Ну и мама, ну и хитрованка! А что, вон как хитро все расписала! Медовая ловушка, да и только! Расскажи кому-нибудь, ведь не поверят! Мама предложила приводить девушек домой, да не одну, а сразу двух! Чтоб уж наверняка! Залетит – вот тебе и внук! А потом еще и женятся! Несовершеннолетние? Ну и что, мало ли по залету женятся! Хлопотно, скандально, зато результат! А то эдак от сына до самой своей смерти внука не дождешься!
* * *
Это лето было, вероятно, самым лучшим в моей жизни. Даже моя тяга к охоте на Тварей ослабла, и хотя я дважды этим летом выходил на поиски Бесов, но как-то вяло, без огонька. Избил еще одну шайку – парни были постарше, чем в первой, – погасил двух Тварей. Одного, как ни странно – вроде совсем. Как определил? Это не передать. Просто стоишь над бесчувственным телом и знаешь – все, я выпил его до дна!
Одного погасил на пляже – докопался до Машки, и на радость девчонкам я вырубил негодяя, как на ринге. Выпить не смог – он был очень ярким, почти светился. Таких только убивать. И парень был крепкий – крепче того десантника, что взялся за нож.
Этот был очень крепок и очнулся спустя секунд десять после того, как я послал его в нокаут – пришлось добавлять. А потом, само собой, побыстрее валить от реки – этот Тварь был с компанией, и там могли найтись парни еще крепче. Я-то убегу, отобьюсь, но ставить под удар девчонок не хотел. Так что мы оттуда ушли.
Осенью театральный кружок закрылся. Наш руководитель за лето окончательно «ушел в пике», и его отвезли в психушку с белой горячкой. Коллектив расползся кто куда. Впрочем, особой нужды мне в театральном кружке теперь и не было. Я ведь зачем в него пошел? Чтобы научиться профессионально изображать кого-либо. Научился? Научился. Ну и все… хватит. Времени на это нет. Жалко только, что не смогу доставить радость детдомовцам… жаль их. Жаль – меня в них.
С «сестрами» продолжал встречаться, и самое смешное – нередко обнаруживал девчонок у нас дома, приходя с тренировки. Вместе с мамой они пекли какие-то плюшки, хохотали, и на душе у меня теплело – все-таки большая семья это хорошо. Когда-нибудь я тоже заведу большую семью. Детей – трех, не меньше! Но не сейчас. Не сейчас! Когда-нибудь…
Зима наступила. Новый год я встречал дома, с мамой, хотя девчонки звали в гости. Впрочем, первого января они притащились прямо с утра (непонятно, как добрались, когда даже такси не вышли на линию – отсыпались после ночи!). Мы устроили пир, хохотали, потом сидели у меня в комнате… и не только сидели.
Эту зиму тоже могу назвать самой лучшей зимой в моей жизни. Может, и будут другие зимы – получше, но эта была хороша. Хотя и было кое-что, что едва не закончилось совсем плохо.
В общем, я едва не погиб. И после этого случая в дальнейшем все пошло кувырком. Совсем все.
Зимой я проводил Чистку каждые две недели. Делать это было, конечно, сложнее, чем летом, – мороз, ветер, зато и начать можно пораньше, в пять часов вечера темно, как летом в двенадцать. Не нужно ходить ночами, после тренировки – и сразу на «охоту».
Сложностью, кроме холода, было еще то обстоятельство, что по зимнему времени негодяи одевались соответственно – теплые куртки, дубленки, тулупы. Попробуй-ка пробей «двоечку» через такой слой «брони»! Тут только в челюсть, да и то проблематично – воротник поднят, скользнет кулак – и пиши пропало! Летом гораздо легче – бей по корпусу, бей, куда попадешь, куда удобней. Зимой так нельзя. Не попал сразу – вцепится, повалит, а с ним подручные – убьют к чертовой матери, и не поможет мое боевое умение, не поможет моя недюжинная сила. Просто тупо зарежут.
Пока я на ногах, пока маневрирую – меня им не взять. Если только сетью, как гладиатора, или большой толпой, вооруженной мечами. Я как раз начитался «Спартака» и не раз представлял себе, как бился бы там, на арене. Смог бы я победить, выжить? После обучения – смог бы. Уверен. Все-таки бокс – это бокс! Не балет какой-то!
Чушь, конечно, эти мои рассуждения – оружие есть оружие, и с голой рукой на вооруженного противника – это просто беда, но тогда я был уверен, что смогу победить кого угодно.
Я увидел его в парке, когда сосредоточенно тащился по расчищенной дорожке, заметаемой одной из последних поземок этой зимы. Обычный мужчина – лет сорока, не высокий, не низкий, ничем не примечательный. Ничем, кроме одного – он светился. И светился так, что если бы этот свет был виден глазами, он бы слепил, как прожектор противовоздушной обороны времен войны.
Тогда был первый раз, когда я увидел зрелого «Альфу». Это я так его назвал – «Альфа», как Альфа-самец. Готовый к размножению Бес. И он не просто шел – он искал.
Тут вопрос довольно-таки сложный – почему Альфы в один «прекрасный» момент вдруг устремляются на поиск носителя? Почему в голову Бесу стукает мысль: «А не пойти ли мне погулять?»
Я пытался узнать у Бесов – как у них возникает эта мысль – пойти и нарваться на неприятности? И после того, как нарвались – что они чувствуют? Зачем им это надо? Но до конца, само собой, так выяснить и не смог. Чтобы понять, нужно стать Бесом, а это, по понятной причине, не мой путь. Нет, не мой!
Но я все-таки выстроил некую схему. Итак, есть некий носитель сущности, питающейся энергией людских эмоций. Сущность в человеке растет, матереет, и в определенный момент она, как какой-нибудь слизняк или амеба, решает, что настала пора делиться. Настала пора оставить потомство, заразить нового носителя.
Легче всего это сделать, если с новым носителем ты в близких отношениях – муж-жена, любовник-любовница. А то и еще хуже – мать-дитя. Дитя, которое еще под сердцем матери. Оно в пятидесяти процентах случаев рождается сразу с частичкой заразы. Но только в пятидесяти, потому что мать-носитель может еще не достичь возраста размножения. (Все это мои домыслы, но на основании информации, полученной из «первых рук».)
Итак, у нас есть Альфа, который по каким-то причинам не может отпочковать Беса, пересадив его в нового носителя прямо «на дому». Или не хочет. Что ему делать? А делать вот что – он идет в какое-то тихое место, в котором его ждут неприятности, и дожидается этих самых неприятностей. Или провоцирует их. Когда на него нападут, он сделает все, чтобы Бес занял максимально большое количество тел, разделившись на столько частей, на сколько сможет. А могут они разделяться от двух частей до… не знаю сколько точно, но на десяток – запросто!
Кстати сказать, я давно подозревал, что все войны раздуваются Тварями, Бесами, желающими размножаться. Где же не жить, не размножаться Бесам, как не на войне? Кровь, страдания битвы, для Беса – все равно как крысе залезть в говяжью тушу, жрать ее, выгрызать изнутри и родить выводок крысят, которые тоже станут жирными, сытыми крысами и тоже отложат по выводку мерзких, прожорливых грызунов!
