Евгений Шалашов
Чекист. Тайная дипломатия
Глава третья. Немного о картинах
Чтобы привести в порядок нервы, мы с Натальей решили прогуляться.
– Ты стала бы стрелять? – поинтересовался я.
Наталья Андреевна с удивлением посмотрела на меня.
– Володя, я похожа на дурочку?
– Но ты была очень убедительна, даже я поверил. Начал продумывать пути отхода.
– Выстрелить несложно, а что потом? Да, а что нам в этом случае делать?
Наталья Андреевна с любопытством обернулась ко мне, и я, слегка замедлив шаг, начал перечислять менторским тоном:
– Для начала нам следовало бы оказаться как можно дальше от кафе. Полиция прибывает на место происшествия минут за тридцать, а то и за час. Времени скрыться у нас вагон и маленькая тележка. Такси или извозчика брать не стоит, лишний свидетель, лучше пешком дойти до станции метро. Идти спокойно, не суетясь. По дороге избавиться от оружия, желательно по частям. В идеале – каждую деталь утопить в Сене. Оружие – главное доказательство.
– А разве не свидетели? – перебила меня Наташа. – Кто-то в ресторане мог нас запомнить. Тем более, мы говорили по-русски. Как говорят – круг сужается.
– Вполне возможно, – пожал я плечами. – Молодые мужчина и женщина, говорившие по-русски, а что еще? Таких парочек в Париже – тьма. Первые три дня полиция станет рыть носом землю, потом все утихнет. Как правило, в девяноста случаях из ста преступления раскрывается по горячим следам – то есть, сразу. Убийца женщина, стало быть, главная версия сыщиков – преступление на почве ревности. Станут вскрывать все связи покойного, искать обманутых женщин в его окружении. На всякий случай перетрясут местных сутенеров, проституток. Лаврентьев не депутат, не генерал и даже не адвокат, покамест даже не гражданин Франции, чтобы тратить на него время, а в Париже каждый день кого-нибудь убивают. Дня через три-четыре искать перестанут. А с течением времени раскрыть подобное убийство можно только случайно – если мы сами начнем хвастать направо и налево. Правда, есть одно слабое звено… – Я взял паузу, а Наталья от нетерпения принялась дергать меня за рукав. – Владимир, не томи!
– Слабое звено – наша хозяйка.
– При чем здесь мадам Лепети?
– Я уже обратил внимание, что наша хозяйка любит читать бульварные газеты. Дело похвальное, но она начинает чтение с последней страницы, где объявления. А у французской полиции есть обыкновение помещать среди объявлений свои ориентировки.
– Ориентировки?
Ну вот, опять прокол. Термин войдет в употребление гораздо позже, после Великой Отечественной войны. Придется разъяснять.
– Ориентировка – тоже своего рода объявление, только о розыске подозреваемых. Там их приметы, могут еще и рисунок поместить, фотографию, если есть. Теперь представь себе: читает наша хозяйка газету, а там бац – объявление. Мол, полиция разыскивает мужчину и женщину, лет тридцати, роста среднего, особых примет нет, одетых так-то, с высокой долей вероятности – русских, подозреваемых в убийстве героя Великой войны, кавалера Военного креста. У нашей хозяюшки в мозгу – щелк, а где же были мои постояльцы в момент убийства? Она идет к телефону, набирает номер полиции. Здесь, конечно, шанс небольшой, но он есть.
– Если есть шанс, значит я правильно сделала, что не стала стрелять, – пришла к выводу Наталья Андреевна, потом добавила. – К тому же, я не исполнитель и не палач. В мою задачу входило лишь узнать судьбу денег, а судьбу Лаврентьева должен решать исполком Коминтерна.
Судьбу должен решать Коминтерн? Хм… Пока Наташа доедет до Москвы, выступит на заседании исполкома (а его еще надо собрать), начнут решать… За это время отставной сержант успеет все распродать и умотать куда-нибудь в Рио-де-Жанейро, где сразу же приобретет себе белые штаны. Темнит что-то, дорогая графинюшка. Есть у меня подозрение, что ты сама должна была решить судьбу бывшего казначея. Или уже получила своего рода индульгенцию в случае надобности. А уж связаться с «исполнителями» – это чисто техническая задача.
Дошли до Сите, прошли через мост, а ноги сами понесли нас к собору Парижской богоматери. Молча постояли, полюбовались на готическую красоту. Из полуоткрытых дверей под аккомпанемент органной музыки доносилось пение – изумительно чистое, филигранное.
– Постоянно открываю в тебе какие-то новые стороны, – хмыкнула Наташа.
– Ты о чем? – пожал я плечами, сделав вид, что не понял. – Я тут парочку топтунов узрел. Вон, стоят и делают вид, что химеру рассматривают, а ее отсюда все равно не видно.
От самого ресторана за нами целеустремленно топали двое мужчин самой подозрительной внешности, а я пытался определить – сидели ли они вместе с нами в зале или увязались потом? И кто это может быть? На одном парне широкополое пальто, второй одет в рабочую блузу. На обоих кепки, вошедшие в моду среди молодых мужчин. Выбор широкий: французская сюрте, спецслужба кого-то из участников переговоров, а то и люди Лаврентьева. Более простой вариант – гавроши-переростки, вышедшие на работу. Апашей уже ликвидировали, но свято место не бывает пусто. Одолжить у Натальи браунинг или обойтись «орудием пролетариата»? Вон, мостовую давно не ремонтировали, булыжник так и просится в руки. Оказалось, опасался я зря.
– Не обращай внимания, – отмахнулась Наталья. – Это свои.
– Типа – твоя охрана?
– Володя, ну что поделать? Я не последнее лицо в Коминтерне, и на некоторых мероприятиях меня должна сопровождать охрана. Не мной придумано.
Ладно, будем считать, что я верю, что парни только охрана, а не потенциальные палачи. Дать им сигнал – пара пустяков, а проштрафившийся казначей сегодня не дошел бы до дома. Вполне возможно, что я сегодня спас жизнь Ваньке Лаврентьеву, мечтавшему стать Жаном Лораном. Да, а ведь он поверил, что Наталья способна выстрелить. Получается, я еще много чего не знаю о любимой женщине. А, пожалуй, что и не стоит знать. Ну его нафиг, лишние знания.
Вечером, когда мы уже получили нагоняй от мадам Лепети за неявку к ужину, помылись и лежали в постели, словно супружеская пара, прожившая вместе энное количество лет, Наташа спросила:
– Володя, спасибо тебе, что нашел изящный выход из ситуации, но что мне теперь докладывать исполкому? Допустим, Лаврентьев напуган, и завтра побежит скупать картины, притащит их нам. Да, нужно будет попросить товарищей, чтобы они ему адрес оставили, куда картины везти.
– Лучше бы дать какой-то нейтральный адрес, не наш пансионат и не «Бургундию».
– С этим-то я решу, не проблема. Ты мне скажи лучше… Вот, я приезжаю в Москву, докладываю. Мол, вместо ста тысяч франков взяла тридцать картин стоимостью… ну, сколько они станут стоить? Ладно бы только твои любимые импрессионисты, Мане и прочие, смогли бы отбить деньги, а так? Пикассо еще что-то и стоит, а остальные? В лучшем случае, получим тысяч десять. Смысла не вижу продавать, больше возни. И куда мне с ними? Тащить в Россию? Что там с ними делать, если музеи закрыты?
– А ты их мне отдай. Не мне лично, разумеется, а ВЧК, – предложил я. – Коминтерну доложишь, что отдала деньги на нужды чрезвычайной комиссии, с Дзержинским я договорюсь, он подтвердит. Годится такой размен?
Наталья Андреевна задумалась. Поправив одеяло на плечике, кивнула:
– Если Дзержинский подтвердит – то все в порядке. Спишем деньги на нужды пролетарской революции в России. Но я понять не могу – вам-то они зачем? Развешаете по кабинетам?
Я представил, что в столовой на Лубянке висят натюрморты Брака, выполненные в стиле кубизма, и тихо заржал. Народ, разглядывая такие непонятности, вообще есть перестанет. А в допросной у Артузова можно разместить что-нибудь из Матисса – кошечек там, рыбок в аквариуме.
– Ты чего? – удивилась Наталья.
– Представляешь – заходишь в кабинет Дзержинского, а у него за спиной – «Девочка на шаре» или «Авиньонские девицы».
Наталья прыснула. Правда, скоро взяла себя в руки.
– Нет, Володя, я все равно не понимаю. Ты потащишь тридцать картин через все границы? Понадобятся документы на вывоз. Сдавать в багаж – дорого, а как ты их разместишь в купе? Я же знакома с коллекционерами – транспортировка, порой, половину цены составляет.
– Наташ, так я их вообще никуда не потащу. Зачем? Проще забронировать сейф в каком-нибудь банке, поместить туда картины, подождать годиков пять, лучше десять, а потом уже продавать.
– Думаешь, они вырастут в цене? – догадалась Наталья, но потом опять-таки засомневалась: – Все равно, никак не могу понять. Это же для ВЧК лишние хлопоты. Зачем? Если деньги нужны, проще дать заявку в Совнарком, выделят. Вы же работаете внутри страны. А так, мотаться туда-сюда, договариваться с НКИД. Хлопотно.
– А зачем мотаться туда-сюда, договариваться? И работаем мы не только внутри страны, но и за рубежом. Считай, что я делаю долгосрочный вклад для ВЧК. Картины – это та же валюта.
Имея под рукой несколько картин известных художников, можно сделать много чего интересного. Например, мне позарез нужно заплатить хорошему человеку, предоставившему любопытные сведения с секретного заседания кабинета министров. Отдать ему деньги в конверте проблематично, открыть счет в банке – тоже. Франция – едва ли не рекордсмен по уровню коррупции, и у высокопоставленных чиновников (а кто же еще мне секреты продаст?) порой интересуются – откуда денежки? Мол, мсье, укажите источник. А так – все легально. Человек получает в подарок картину (имеем право!), станет ее официальным владельцем (вот и бумага соответствующая), отдает полотно на ближайший аукцион. А кто виноват, что сидящие там X и Y неожиданно завысят цену раз в десять, а то и в сто? Тоже их право. А источник их средств, лежащих в кармане, никто не спросит, равно как и имя с фамилией. Владелец картины получит деньги, отдаст десять процентов аукционисту и будет счастлив. Деньги он получил легально, заложенные в стоимость налоги мы тоже учтем, а картина вернется в распоряжение ИНО ВЧК.
И спасибо беглецу Резуну-Суворову за идею. Он, конечно, сволочь изрядная, и высшую меру наказания заслужил, но мысли интересные подкинул[2].
Обо всех тонкостях я Наташе рассказывать не стану, их еще следует обдумать и доработать, но она девушка умная.
Но Наталья Андреевна не только умна, но еще и сотрудница Коминтерна и не просто начальник отдела, о чем я знал, но кто-то повыше. Судя по телохранителям – из числа руководства с допуском к очень большим секретам. Разве что пока отсутствовала, могла выпустить из виду кое-какие новости. Но это не помешало ей осознать главное.
– Володя, как я поняла, ВЧК обзавелась-таки собственной заграничной разведкой? И ты, судя по всему, теперь не в особом отделе, а в заграничном, или как его назвали?
– Иностранный отдел ВЧК при НКВД. Сокращенно – ИНО.
– Как я понимаю, не рядовой сотрудник? Не удивлюсь, если узнаю, что ты теперь начальник ИНО. Да? Поздравляю. – Наталья, в качестве поздравления, чмокнула меня в нос, а потом сообщила: – Возможно, тебе будет интересно узнать – Коминтерн выступал категорически против создания внешней разведки ВЧК, но Дзержинский настаивал. Стало быть, Ленин с ним согласился? Да чего и спрашивать. Раз разведка создана, значит Владимир Ильич не против.
– А почему Коминтерн был категорически против?
– Володя, не забывай, что многие наши товарищи, особенно из старых большевиков, категорически противились созданию ВЧК. Чрезвычайная комиссия очень напоминает политическую полицию, а у нас к ней, сам понимаешь, особой любви нет. Считали, что ВЧК – необходимая, но временная мера. Есть опасность, что комиссия просто подомнет под себя и партию большевиков, и само пролетарское государство. Надеялись, что если ее возглавит старый политкаторжанин Феликс Эдмундович, то она не превратится в монстра. Пока Дзержинскому удается удерживать своих сотрудников, но где гарантия, что монстр не вырвется на свободу?
Я немного обиделся на монстра, но промолчал. Кое в чем Наталья права, но ВЧК никогда не подмять под себя государство, а уж тем более – партию.
– А что не так с заграничной разведкой?
– Загранразведка ВЧК по сути своей политическая разведка. Стало быть, наша политическая полиция станет держать под контролем членов партии большевиков не только внутри страны, но и за рубежом. Кроме того, существует Коминтерн, который тоже решает задачи разведки. Наши люди занимаются освещением политической линии каждого государства и его правительства по вопросам международной политики. Зачем создавать лишнюю структуру?
– Наташа, у нас и Коминтерна немного разные задачи. У вас, скажем так, наступательные, а у нас, скорее, оборонительные. У вас, прежде всего, доминируют вопросы связанные с мировой революцией. Кто ей станет помогать, а кто мешать. Общая ситуация, группы, их готовность к вооруженной борьбе. У нас покамест первой задачей является выявление контрреволюционных организаций на территории иностранных государств – всякие там белогвардейцы, эмигранты. Опять-таки, если Коминтерн освещает общие вопросы международной политики, то мы должны выявлять их намерения в отношении России, получать сведения об их экономическом положении. У вас задачи глобальные, у нас гораздо уже – защита Советской России. Не будет России, не будет и мировой революции. Значит, по сути своей, мы работаем на мировую революцию, на Коминтерн. Так?
– Вот ведь хитрый какой, подвел базу, – усмехнулась Наташа, поворачиваясь ко мне лицом и обнимая.
– А ты говоришь – монстры мы… я разве похож на монстра? – хмыкнул я.
– Володя, на монстра ты не похож. О тебе много что нехорошего говорят, но для Ленина и Дзержинского, да и для других, а их немало, ты образец настоящего чекиста. Честный, добросовестный, смелый. А еще, что немаловажно, дисциплинированный. Володя, я тебя очень люблю, но до сих пор не могу понять: как ты в такой короткий срок из хамоватого и полуграмотного парня превратился едва ли не в гения? А что будет дальше? С твоим умом, способностями, ты способен стать таким монстром, что подомнешь под себя и Ленина, и Дзержинского.
– Дура ты, Наталья Андреевна, – хмыкнул я.
Наташа слегка опешила. Кажется, раньше я её никогда дурой не называл. А вообще, мог ли кто-то назвать графиню дурой? Она даже убрала свою руку и слегка отодвинулась. Прячась под одеяло, обиженно спросила:
– Объяснитесь, Владимир Иванович, почему же я дура?
– А потому, что я тебе уже не раз объяснял – все мои метаморфозы из-за тебя. Да, был дурак малограмотный и хам редкостный, но влюбился. А что дальше делать, если любимая женщина и умная, и красивая, да еще и член РКП (б) с… не помню точно, но с какого-то года? Вот, стало быть, Наталья Андреевна, выбор-то небольшой. Не то дураком оставаться, не то в царевичи переквалифицироваться. Так что если захочешь, чтобы я монстром стал, то я им и стану.
– Царевич череповецкий, – раздалось из-под одеяла довольное фырканье. – А в партии большевиков я с одна тысяча девятьсот третьего года, пора бы запомнить. Вы, товарищ, еще под стол пешком ходили, писались под себя, а я уже листовки расклеивала и к первой ссылке готовилась.
– Вот видишь, что получается, если непутевые дочки всяких князьёв и графьёв в революцию идут – листовки не тем местом приклеивают, народ не туда заводят и бомбы не в те окна бросают.
– Да я никогда бомбы не бросала! Не наш это метод, не большевистский, – возмутилась «старая большевичка», выбираясь из-под одеяла. – Что это за молодое пополнение партии большевиков, если оно своих предшественников с эсерами путает? Нет, тебя нужно из партии исключать. Мы террористами не были, но я из-за тебя стану. А еще лучше я тебя сейчас подушкой придушу, будешь знать… Ах ты, юный мерзавец, куда с меня одеяло-то потащил…
Глава четвертая. Бело-голубые
Наталья сразу же после завтрака отправилась к родителям за чемоданами. Еще и поныла, что второй день без сменной одежды. Опять вспомнился ее бесформенный пиджак и старая блуза, в которых она ходила в Череповце будучи редактором губернской газеты. Эх, женщины… Она предлагала и мне составить компанию, но я отказался. Пока не готов к знакомству со старорежимной аристократией. Мало ли, не тот нож возьму или начну вилкой в зубах ковыряться. Да и дела у меня. Договорились, что встретимся вечером, потом вместе прогуляемся вдоль Сены.
Сегодня воскресенье, никаких мероприятий нет, но мне все равно нужно на службу. Не на дипломатическую, на иную. Подробно рассказывать не хочется, моя б воля, вообще бы об этом не говорил, но придется. Советский человек, разумеется, самый лучший и надежный человек в мире. Беда только, что советскими мы стали совсем недавно, и лезут, понимаете ли, всякие ростки капитализма. Поэтому задача чекиста – не позволить враждебной флоре проникнуть в неокрепшие души, а если что и проникнет, то рвать тлетворную заразу напрочь или отрубать, а иначе зараза может расползтись дальше. Значит, моя задача контролировать наших дипломатов не только в рабочее время, но и во все остальное время суток.
А если серьезно, то все и проще, и сложнее. То, что членов нашей делегации в Париже начнут «обрабатывать» поодиночке, понятно не только дипломату, но и ежу. Интересно же, о чем разговаривают советские дипломаты в кулуарах, какие у них намерения, какие инструкции получает Чичерин из Москвы. Любая информация может пригодится как полякам, так и французам. А если поблизости вынырнут представители других держав, имеющих виды на Россию, то количество желающих «пообщаться без протокола» увеличится многократно. И англичане могут появиться, и немцы. Кстати, еще и венгры могут объявиться, этим-то тоже любопытно. Еще не стоит сбрасывать со счетов журналистов. Не факт, что все журналисты трудятся на разведку, но они и без этого могут так навредить, что мало не покажется.
Еще в Москве у меня состоялась беседа с Дзержинским, потом с Чичериным. Договорились так: ежели кого-то из наших товарищей приглашают на конфиденциальный разговор, предлагают оплатить обед, знакомят с красивой женщиной – вежливо, но очень твердо отказаться. И в обязательном порядке обо всех инцидентах докладывать Чичерину или мне. Опять-таки контакты с журналистами, неважно, представляют ли они капиталистическое издание или трудится на демократические СМИ, только через руководителя делегации. В крайнем случае, через Керженцева.
У меня первоначально мелькала дурная мысль разрешить советским дипломатам обедать за чужой счет, сэкономив франки для государства, ничего при этом не обещать и не гарантировать, а самим попытаться что-то выведать, но мысль как пришла, так и ушла. Не сумеет человек, не имеющий подготовки, выведать планы собеседника, особенно если перед ним профессиональный разведчик (а нам таких и подсунут), а вот то, что сам проговорится – это точно. К тому же могут сказаться особенности русского менталитета – если тебя кормят и поят за чужой счет, начинаешь чувствовать себя обязанным, а после второй бутылки хорошего вина сосед за столик покажется тебе другом и братом.
Покамест из четырнадцати членов миссии приглашение на обед получали трое, двоих звали на дружеский ужин. И во всех случаях это были французы. Впрочем, это еще ни о чем не говорит. Майор Мацкевич, как-никак, ученик галлов, а учителя всегда помогают ученикам. А раз агентуры у меня нет и появится не скоро, приходится самому.
Я уже говорил, что члены дипломатической миссии определялись на жительство согласно некоему табелю о рангах[3]. Чичерин и Керженцев обитали в «Бургундии», заняв не только лучшие номера, но и малый банкетный зал, превращенный в зал для переговоров, а остальных товарищей расселили в другие отели. В «Конкордию» определили троих, троих в «Ризетту», четверых в «Анри». Стало быть, хотя обитают в разных отелях, но более-менее кучно, а вот нам двоим повезло чуть меньше. Меня, как помните, определили в пансионат, а Андрея Скородумова в гостиницу «Виолетта». Так себе гостиница, но есть и швейцар при входе, и расположилась всего в двух кварталах от нашей штаб-квартиры.
С теми, кто жил «кучно», проблем нет – они сами себя контролировали, а заодно и друг друга, делились со мной некоторыми соображениями. Правда, пока интересного мало. Подумаешь, Сергей Кривич (он занимается спорными экономическими вопросами) явился ночевать в «Ризетту» не один, а с Марселой. Ничего страшного – правильная ориентация у человека, а потерпеть, или воспользоваться «Дунькой Кулаковой» не захотел, но знать я об этом должен. Почему? А потому, что должен, вот и все. А заодно разузнать, что Марсела девушка хорошая, вино с клофелином не мешает, а за услуги берет десять франков. Десять франков – вполне нормально, если бы брала двадцать, то пришлось бы задуматься – откуда Кривич взял деньги?
Так что в прочие отели можно и не ходить, а вот навестить «Виолетту» следует, тем более что там на посту швейцара трудится мой новый друг Дорофей Данилович. Имечко для французского слуха тяжеловато, потому его переделали в Дадди. Я же именовал только по имени-отчеству, уважительно, Сам же представился Всеволодом Владимировым, работающим во Франции журналистом русского происхождения. Можно назваться и Максимом Исаевым, но решил сберечь псевдоним для следующего раза.
В недавнем прошлом Дорофей Данилович работал цирковым артистом, да не простым, а силовым акробатом, борцом. Однажды даже едва не уложил на лопатки самого Ивана Поддубного и непременно бы уложил, если бы Поддубный не уложил его сам. Увы, век силовика недолог. Как-то раз в угоду капризной публике Теченин попытался побить мировой рекорд по подъему штанги, но малость не рассчитал, а в результате – перелом позвоночника, несколько месяцев на больничной койке. Сволочь антрепренер хоть и оплатил лечение, но кинул инвалида в чужой стране без копейки денег, а там война, революция. О продолжении карьеры можно и не мечтать, а какой-то сносной профессии нет. Да что там – вообще никакой нет. Пойти в ресторан вышибалой не позволяло здоровье, стать сутенером – плохое знание языка, да и конкуренция слишком высока, прирежут, не посмотрев на прошлые спортивные достижения. Пришлось мыть посуду за два франка в день и объедки – это уже край, но повезло – коренные французы уходили на фронт, освободилось место швейцара. Малость освоился, снял квартиру, женился. Но хозяин гостиницы – такая сволочь, хуже антрепренера, за жалкие четыреста франков в месяц заставляет работать ежедневно, от заката и до восхода, отчего Дорофей почти не видится с женой работающей по ночам.
С Дорофеем Даниловичем мы познакомились просто. Я задал вопрос по-английски, он ответил по-русски. Похоже, даже меня куда-то послал или мне послышалось, но неважно. Земляки на чужбине, как родня.
Увы, в остальных отелях, где разместили наших дипломатов, швейцары не говорили по-русски, а их английский оставлял желать лучшего.
Поверил ли мне швейцар или решил, что я член какой-нибудь антисоветской организации, не знаю, он меня не расспрашивал, зато мы быстро договорились, что если Данилыч станет информировать меня о поведении нашего соотечественника, то я ему заплачу небольшую денежку. Скажем, если ничего интересного не случилось, то пять франков. А вот ежели новость заслуживает внимания – побольше.
Пять франков вроде и небольшая сумма, но с другой стороны – полноценный обед, а делать-то ничего и не надо.
За неделю я уже в третий раз захожу проведать Данилыча, покалякать с ним о житье-бытье, поплакать о занесенной снегом России, посетовать на скверный вкус граппы и порассуждать об упадке нынешних нравов. В первые два визита я лишь избавился от двух банкнот, но ничего дельного не узнал.
– Вроде, за субботу ничего не случилось, – грустно сказал Дорофей Данилович, посматривая на зажатую в моей ладони бумажку.
– Совсем ничего?
Бывший циркач задумался, пожал плечами.
– Вечером твой дипломат на бровях вернулся, так ведь это неинтересно?
– Сам вернулся, или товарищи привели? – вяло спросил я. Действительно, эка невидаль, советский дипломат на бровях. В НКИД тоже понабрали всяких-разных, лишь бы образование имел и был предан делу революции. Товарищу Чичерину свой аппарат еще не один год чистить, а пока приходится работать с теми, кто есть.
– Не, не привели, его машина привезла, – сказал Данилыч, потом добавил. – И не такси.
Машина и не такси? А вот это уже любопытно.
– А что за машина?
– Так хрен ее знает, я в марках не разбираюсь, а номер мне отсюда не видно. Черная такая, большая. Флажочек какой-то на капоте.
Услышав о флажочке, я сделал стойку, словно борзая.
– Флажочек чей? Какой страны?
– А хрен его знает. Их за последние годы столько развелось, государств-то всяких, откуда их флаги упомнишь? Вроде, похож на шведский или греческий. Я такого раньше не видел, хотя в былые времена к нам разные люди ходили, и из посольств, и мы в разных странах выступали, и флагов понасмотрелись.
Чтобы Данилыч не увлекся, пустившись в бесконечные рассказы о своих турне и победах, я демонстративно закашлялся, и мой информатор спохватился.
– Точно, на греческий, только наоборот.
Греческий, только наоборот? Это как? Тьфу ты, так это же флаг Финляндии. У греков белый крест на синем фоне, а у финнов синий на белом.
– А, вот еще что. На неделе портье отлучился, живот прихватило, попросил меня постоять, телефон послушать, мало ли что. И тут звонок, а на том конце провода – дескать, господина Андреаша Скородумова, будьте добры. Говорили по-французски, а акцент не то немецкий, не то шведский.
– А почему про телефон ничего не сказал?
Швейцар виновато пожал плечами.
– Не подумал что-то, а потом подзабыл. Я только трубку взял, послушал, а там портье из уборной пришел, он за Скородумовым и ходил. У нас раньше мальчишка служил и за коридорного, и за рассыльного, а теперь хозяин на всем экономит. Я, вон, чемоданы в номера таскаю, а что делать? И чаевые жопят, порой кинут как собаке двадцать сантимов, так и этому рад.
Я молча отсчитал Данилычу три бумажки по десять франков. Можно бы и все пять, но жирно будет. Спросил еще:
– Да, Дорофей Данилович, а еще кто-нибудь кроме меня постояльцем не интересовался?
– Ажаны, что ли? Не-а, если бы интересовались, меня бы в первую голову и спросили. И шпиков переодетых я тоже не видел, узнал бы. – Я добавил к тридцати франкам еще пять. Заработал швейцар. – Токмо, уговор такой. Коли ты кончать дипломата станешь, чтобы не в нашем отеле. Понял? У нас отель приличный, неприятностей нам не надо. Скородумов-то твой, чекист небось, а ты его тут и пасешь, поквитаться за что-нибудь хочешь? Смотри, Севка, – пригрозил швейцар увесистым кулаком. – Я хоть и плохой совсем, но, если ажаны трясти начнут – не погляжу, что земляк, а руки и ноги тебе поломаю. Уж на это у меня силы хватит.
Похлопав швейцара по плечу, я ушел. Не знаю, чего это отставной циркач на плохое подумал, но разуверять я его не стал, равно как и просить Данилыча помалкивать обо мне. Сам не дурак.
Итак, можно ли вообще доверять рассказу швейцара? В идеале, стоило бы проверить, установить наблюдение за Скородумовым и убедиться в достоверности, но сие нереально. Значит, придется положиться лишь на слова Данилыча. Впрочем, врать бывшему циркачу нет смысла, захотел бы срубить бабла, придумал бы что-нибудь позаковыристей, а не машину с флажком. Добавляло уверенности в его искренности и телефонный звонок, и голос с акцентом. Слегка смущало, что финны не взяли такси, которых в Париже несколько тысяч, а повезли Скородумова на посольском авто. Провокация? Или неосторожность? Вполне возможно, что ни сам Скородумов, ни его конфиденты не рассчитывали на столь пристальное к ним внимание. Про ВЧК они знают, но оно далеко. Французские органы правопорядка могли вообще во внимание не принимать, хотя к нашей делегации наверняка приставлены люди из Сюрте либо из национальной жандармерии. Правда, сам я слежки не обнаружил, но это вовсе не означает, что ее нет. Ко мне, положим, могли и не приставлять, кому нужен советник по культуре? А к Скородумову? Ажанов или шпиков в штатском Данилыч не видел. Стало быть, не проявили интереса. Андрей, в основном, выполнял небольшие поручения Чичерина – и депешу в какое-нибудь министерство отнести, и в магазин сбегать, и свежую газету купить. Помнится, Георгий Васильевич отправлял его в Национальную библиотеку посмотреть какие-то сборники документов. И французским владеет великолепно. Парень смазливый, и было у меня подозрение, что Георгий Васильевич ему немножко симпатизирует. Ну, вы меня поняли.
Хм, а ведь вполне могли финны Скородумова заприметить, а если с парнем поговорить по душам, он много что интересного может рассказать.
Значит, что мы в данный момент имеем? А имеем мы несанкционированную встречу советского дипломата с финскими дипломатами. Стоп. А почему несанкционированную? Может так быть, что народный комиссар и глава делегации поручил товарищу Скородумову встретиться с финнами в неформальной, так сказать, обстановке, не поставив меня в известность? А запросто. У Георгия Васильевича может быть свое видение решения дипломатических проблем, в котором ВЧК не отведено места. Значит, для начала поговорю с наркомом.
С этой мыслью я и отправился в отель «Бургундия», где на втором этаже в номере люкс (что означало наличие не только спальни, а еще гостиной и кабинета) обитал Георгий Васильевич.
Разумеется, народный комиссар иностранных дел в этот день не отдыхал, а работал.
– Олег Васильевич, прошу покорно меня извинить, – извинился деликатный нарком при моем появлении. – Если у вас что-то не очень срочное, давайте завтра. Вот, видите, – кивнул Чичерин на стол, заваленный письмами и бумагами, – прибыл дипкурьер с почтой.
В сущности, мое дело могло и подождать, но раз уж я пришел, то спрошу.
– Георгий Васильевич, мне нужно всего две минуты. Пожалуйста, ответьте, вы поручали кому-нибудь встретиться с финскими дипломатами?
Чичерин оторвался от бумаг, посмотрел на меня и, как мне показалось, ответил с некоторым раздражением:
– Олег Васильевич, нарком иностранных дел действует строго в рамках тех полномочий, которые ему дает глава правительства. Так вот, от Владимира Ильича никаких инструкций касательно наших финских соседей не поступало, соответственно, я не имею права вести никаких переговоров с финскими дипломатами, а уж тем более, поручать своим сотрудникам конфиденциальные встречи. Если вам интересно – товарищ Керженцев по моему поручению обсуждает с французскими дипломатами вопрос о юридическом признании Советской России, но это только предварительное обсуждение, не более, и они санкционированы Совнаркомом.
О переговорах с французами я знал. Ничего нового.
– Благодарю вас, Георгий Васильевич, – поднялся я с места. – Это все, что мне хотелось узнать.
