Евгений Прядеев
Позывной «Курсант»
Глава 1. О странных снах и не менее странных пробуждениях
– Алеша… Где же ты спрятался? Ох, и негодник. Заставляет маму искать его по всем углам… Где же mein Lieblingssohn?
Я сижу в комоде. Я ужасно доволен. Хорошее место выбрал.
Старый комод похож на какое-то волшебное существо из сказок. Он – огромный. Его нижняя часть – будто здоровенная пасть великана. Открыл дверцы, пока мама считала до двадцати, забрался внутрь и все. Нет меня. Я исчез.
– М-м-м-м… Wo hat er sich versteckt?
Я тихо смеюсь, прижав ко рту ладонь. Куда же он спрятался? – вот что говорит мама. Она все время разбавляет русский язык немецкими фразами. Забавная привычка. Уверяет, будто так тренирует мой ум и память. Хотя что их тренировать? Папа, между прочим, считает, что я очень смышлёный и буду умнее его, когда вырасту. А уж немецкий язык мне вообще как родной.
Я осторожно, стараясь сделать это неслышно, прижимаюсь щекой к дверце комода и пытаюсь одним глазом рассмотреть, что происходит в комнате, через замочную скважину, но потом вспоминаю, ключ ведь на месте. Большой, металлический ключ. Ничего не увижу. Но зато есть длинная трещина. Комод очень старый, он весь покрыт такими трещинами. А вот одна, совсем глубокая. Ей можно воспользоваться.
Хочу увидеть в щелочку, как мама ходит по комнате с озадаченным лицом. Но получается рассмотреть только большой, круглый стол. На нем – ваза с конфетами. Огромный торт. Чашки, в которые разлит давно остывший чай… Эти чашки вынули из упакованных вещей в первую очередь. Мама говорит, они достались ей от бабушки. Мы пьем из них чай только по праздникам. Сегодня – праздник. Мой день рождения. Мне исполнилось целых шесть лет.
Правда, едва мы сели за стол, как за отцом приехала машина. Его забрали на службу. Ну-у, это он мне так сказал. Папа же не будет обманывать! Обнял меня, а потом произнёс непривычно странным, напряженным голосом.
– Алеша, я скоро вернусь. Твой день рождения – очень важное событие. Непременно вернусь…
Мой отец – серьёзный человек. Дипломат. Он никогда не обманывает. Особенно меня.
– Алеша… Где же ты?
Зажимаю ладошкой рот, чтобы не засмеяться. Как хорошо я спрятался!
– Алеша, ты …
Мама не успевает договорить, потому что в дверь звонят. Настойчиво, не отрывая пальца от кнопки звонка. Громкий и какой-то тревожный звук. А потом, практически сразу, без малейшей паузы, неизвестные гости несколько раз бьют по входной двери. Мне кажется, это точно не папа. Он не стал бы так делать. Папа – тихий, спокойный. Всегда. А тут, будто ногами лупят изо всех сил.
Вдруг это разбойники? Как в одной из волшебных историй, которые папа читал перед сном в Берлине.
Просто всё в Московской квартире напоминает мне сказку. Комод, в котором я спрятался; мебель, старая и потертая; печь в углу комнаты… В Берлине мы жили иначе. Там совсем не было ничего сказочного.
– Гражданка Витцке, одевайтесь, Вам надо проехать с нами.
Чужой мужской голос кажется мне страшным. В нем нет злости, однако я точно чувствую, этот человек – плохой. И еще, он прошёл в комнату в грязных сапогах. А это совсем уж из ряда вон. Странно, что мама не сказала ни слова. Она ненавидит грязь. Я вижу в щелку, как эти сапоги остановились возле стола. Снег тает и стекает с них на пол. Чуть дальше – еще одни сапоги. Но вторые пока молчат.
Неужели и правда разбойники?
Пытаюсь устроиться поудобнее, чтоб лучше рассмотреть все происходящее. Делать это надо очень тихо, дабы не выдать свое присутствие и чтоб меня не заметили.
Если незваные гости действительно разбойники, то я дождусь подходящего момента и выпрыгну на них из комода. Возле печи стоит кочерга. Мне нужно только добежать и схватит ее. Нам тогда ничего не будет угрожать. А потом вернётся папа и все станет очень хорошо.
– Позвольте, но куда? Сергей на службе. Мне надо дождаться его…
Мамин голос меняется. Он немного дрожит. Совсем чуть-чуть. Я слышу, как в нем нарастает паника. Она точно так же разговаривала в прошлом году, когда меня лихорадило из-за высокой температуры. А потом вдруг мамины легкие шаги приближаются к комоду, она поворачивается спиной, опирается о него одной рукой и… и другой рукой, незаметно для гостей, поворачивает ключ в замке.
Я догадываюсь, что мама хочет скрыть свой поступок от разбойников. Потому как она, ко всему прочему, тихо вытаскивает этот ключ и, не разжимая ладонь, сует руку в карман платья. Я ничего не понимаю. Зачем мама заперла меня? Это ведь не случайность. Не может быть случайностью. Выходит, она знает, что в комоде сижу я, но прячет от разбойников?
– Сергей ждёт Вас. Не переживайте. Как раз к нему на службу и отправимся…
Я очень хочу крикнуть маме, чтоб она не верила этому голосу. Он врет. Я Чувствую это. Точно врет. Но не могу произнести ни слова. Мне становится жутко. Ладони потеют. Я хочу вытереть их о брюки, однако в итоге просто сжимаю ткань пальцами и не двигаюсь.
– Вы… как же странно… – Мама отрывается от комода и подходит к столу. – Ничего не понимаю… Ну, хорошо… Что именно нужно взять с собой?
Я смотрю в щелочку, но отчего-то даже та часть комнаты, которую могу разглядеть, плывет и смазывается. Я моргаю несколько раз, а потом пальцами тру один глаз. Тот самый, которым наблюдаю за происходящим. Он мокрый. Это – слезы. Но я вроде бы не плакал…
– Ничего. Просто оденьтесь и поедем. Товарищ Разинков, помоги Марине Леонидовне.
– Не надо! Помогать не надо… – Мама идет в сторону шкафа.
Я больше не вижу ее. Шкаф стоит в дальнем углу. Вторые сапоги топают следом за ней. Устрашающе топают.
– Я же сказала, не надо помогать! – Мама говорит все громче. Она сильно нервничает.
– Дык малость придержу вещички… – Второй голос мне тоже не нравится. Он… хриплый, неприятный и какой-то лающий. Словно злой пес гавкает.
– Не надо ничего держать! Уберите руки! – Мама уже не просто нервничает, она выкрикивает слова, будто вот-вот заплачет.
Мне становится по-настоящему страшно. Никогда не слышал, чтоб мама так разговаривала. Вообще никогда. Ни разу.
Меня охватывает оцепенение! Наверное, я и правда в сказке. Поэтому не могу пошевелить даже пальцами!
Я слышу звук какой-то возни, потом что-то падает на пол. Но негромко. Я бы мог подумать, будто уронили ворох вещей. Стука или грохота нет. Есть только шелест ткани.
– Это… часы Сережи. Откуда они у Вас? У Вас, вот – на руке!
– Дык… ну… Не надо, гражданочка! Не надо хватать власть при исполнении за руки. И часы… Что часы? Похожие просто… – Хриплый голос неуверенно оправдывается.
– Нет похожих… – Мамины шаги теперь двигаются к выходу из комнаты. Медленно. Я понимаю это по тому, как они отдаляются от шкафа. – Нет похожих часов. Он приобрел их в Берлине… Потому и приобрёл. Единственный экземпляр.
– Разинков, держи! – Кричит вдруг первый голос.
Я пытаюсь понять, кого? Кого надо держать?! Не видно ничего через щелочку. Только все тот же, накрытый в честь дня рождения, стол. Снова раздается грохот, на этот раз гораздо сильнее. Будто упал стул или сразу два стула.
– Вот сука! – Ругается хриплый голос. Он злой, но немного удивленный. – Укусила! Укусила, тварь! Вот тебе – интеллигенты хреновы. Ах, ты…
Мне становится совсем страшно. Потому что я слышу шлепок. Громкий. Словно кого-то ударили по лицу.
И мама больше не говорит, она мычит. Такое чувство, будто ей заклеили рот.
– Да что ж ты… дрянь! – Продолжает ругаться Хриплый.
Еще один звук удара. Глухой. И одновременно с ним – короткий мамин крик.
– Ты… етишкин корень! Разинков! Ты зачем ее об угол… – Первый голос злится. На маму, на вторые сапоги. На всех. – Твою ж дивизию… Смотри, дышит? Дышит, спрашиваю?!
– Товарищ Ляпин, ну, ты видел же? Она побёгла к выходу. На улицу хотела, точно говорю. И гляди, дрянь, укусила…
– Ты на кой ляд часы его напялил, Разинков? Не терпится?
– Дык ему-то они уже не понадобятся… Зачем часы на том свете?
– Не понадобятся… – Первый голос повторяет за Хриплым с ехидной интонацией. Передразнивает. – Тебе тоже не понадобятся теперь. Отправишься за их бывшим владельцем, если узнают о причине сорвавшейся операции. Баба нам нужна была живой. Кретин… Поднимай её! Надеюсь, не сдохла контра…
Замерев, слушаю, как говорят между собой эти двое. Мне настолько страшно, что я не чувствую рук и ног. Все тело сковало, будто от сильного мороза. И еще начинают стучать зубы. Сжимаю их изо всех сил. Я хочу выскочить, а потом схватить кочергу и броситься на злых людей. Бить их так больно, чтоб они больше никогда не приходили. Но не могу. Просто не могу. Я даже вздохнуть боюсь. Боюсь, что они услышать мое дыхание. А еще, ключ… Он лежит в кармане маминого платья.
– За ноги бери! За ноги! Разинков… Не под юбкой, за щиколотки. Вооот… Я за руки ухвачу. Давай… – Первый голос дает команды Хриплому.
Их шаги становятся тяжёлыми. Они медленно удаляются, а потом и вовсе уходят из комнаты. Я все равно не двигаюсь. Даже когда слышу звук захлопнувшейся двери, сижу, сжав зубы и вцепившись пальцами в ткань брюк.
Комод кажется теперь самым настоящим чудовищем. Он вдруг начинает уменьшаться. Его стенки будто наезжают друг на друга, сдавливают меня. Открываю рот, но не могу набрать воздуха… Задыхаюсь и…
– Сука! – Глухо крикнул я в подушку, которой кто-то невидимый давил на мое лицо.
Впрочем, «крикнул» – это слишком громко сказано. Прохрипел, простонал, промычал. Вот так будет точнее.
Грязная ткань сразу же оказалось у меня во рту, ибо не хрен открывать его в самые неподходящие для этого моменты. Воздуха не хватало катастрофически. Я реально понял, сейчас очень велик шанс лишиться даже той странной жизни, которая теперь имеется. А ведь только смирился с ней. Не привык, не в восторге и до сих пор, честно говоря, пребываю в тихом офигевании. Но смирился. Просто осознал как раз за эти долбанные семь дней, все вокруг мне не снится, я не шизофреник.
И тут – ни хрена б себе, такое бодрящее пробуждение! А все этот чертов сон. Каждый раз, когда его вижу, словно в бездонную яму проваливаюсь. Ни на что не реагирую. Причем, он повторяется почти каждую ночь. Снится комод, пацан, мать пацана и какие-то люди. Но самое интересное, точно знаю, пацан – это я. Вернее не так… Черт… Как же странно даже думать о подобном. Даже предполагать…
Ясное дело, быть пацаном из сна не могу чисто физически. Не родился еще в то время. Вся обстановка в комнате слишком древняя. Но при этом, сон – четкое, явное воспоминание. Воспоминание того человека, чьё место я занял неделю назад, оказавшись в довоенном детском доме. Господи… Как же дебильно звучит…
И это, между прочим, лишний раз подтверждает, психика у меня – железобетонная. В любом другом случае, любой другой человек реально чокнулся бы или… не знаю… вздернулся. Да и спокойно спать кто-то другой вряд ли смог бы в такой ситуации.
Я тоже не сплю, если честно. Как все произошло, так и не сплю. Вздрагиваю от малейшего шороха.
Но сто́ит присниться этой ерунде про пацана, который прячется в комоде, и все. Мандец. Убивать будут, не замечу. Вот, собственно говоря, тот самый момент сейчас и происходит. Меня душат, а я все интересное пропустил. Хорошо, хоть под самый конец очухался. А то так бы и загнулся в этом про́клятом, адском месте.
Резко брыкнулся ногами. Руками шевелить не мог, их, похоже, держали прижатыми к кровати. Значит, точно не один старается. Как минимум – трое.
Эти уроды между собой не разговаривали, делали все молча. Крысеныши сраные… Я со всей силы, еще раз ударил ногой. Под пяткой оказалось что-то мягкое. Судя по ощущениям, живот.
– Млять! – Громким шепотом матернулся один из нападавших.
Отлично! Попал! Надо повторить. В голове нарастал шум. Если сейчас не отобьюсь, они реально меня угандошат. Твари малолетние…
Я ударил ногой в то же место. Опять попал. Еще раз ударил. Невидимый враг глухо взвыл и одна моя рука оказалась свободной. Видимо, этого хорошо отоварил.
– Уходим… – Говорил тот же, что и матерился.
К сожалению, узнать его не смог. Во-первых, он специально понизил голос, во-вторых, подушка приглушал все звуки. А в третьих, я был готов уже вырубиться и плохо соображал. Отсутствие воздуха никого не делает бодрее.
Зато сразу исчезла тяжесть со второй руки. Потом раздались быстрые шаги и скрип кроватей. Три. Да, точно три. Вот уроды. На одного – втроем. Крысы и есть.
Скинул с себя эту долбанную подушку, а потом жадно несколько раз хапнул ртом спёртого воздуха.
– Суки… – Произнёс громко и отчётливо. – Ссыкло.
Поднялся на локтях, покрутил головой.
В просторной комнате, рассчитанной на двадцать человек, нас находилось гораздо больше. Кровати стояли едва ли не впритык. Большинство из них были сколочены из грубых досок. Для детдомовцев и такое сойдет.
В спальне стояла абсолютная тишина. Все пацаны лежали, не двигаясь. Некоторые даже сопели и похрапывали.
Ты посмотри, какая милая картина… Будто сейчас вообще никто не пытался вонючей подушкой меня придушить.
– Я все равно узнаю, кто это был. А когда узнаю, сломаю руки. – Сказал тихо, но так, чтоб каждая тварь услышала. Те, кто не спят, конечно. К спящим вопросов не имеется.
Это уже вторая попытка. Вторая! За неделю. В первый раз меня спасло внезапное появление воспитателя. Хотя именно тогда у малолетних уродов все могло получиться.
Я был в шоке и не мог до конца принять мысль, что очнулся в прошлом. Еще и в таком прошлом, где моим «бонусом» оказался семнадцатилетний ботан, которого ненавидит бо́льшая часть воспитанников детского дома. Эти детали выяснились, конечно, несразу. Насчет ботана, прошлого и детского дома. Сначала просто было состояние офигевания.
И что получается? Детишки поставили цель убить меня? На обыкновенный способ проучить – мало похоже. Видимо, наша первая стычка, которая вылилась в коллективную драку, сыграла слишком большую роль. Впрочем, как и мое поведение в следующие дни. Но тут имеется некое оправдание, если уж на то пошло. Даже в стрессе, я не мог смириться с тем фактом, что какая-то малолетняя шпана пыталась учить меня жизни.
Как? Как вообще я оказался в этой дебильной, ненормальной, фантастической истории? Если пытаюсь думать, искать ответы на подобные вопросы, возникает четкое ощущение, что схожу с ума. Потому что по всем законам природы не могут адекватные, обычные люди внезапно просыпаться в прошлом. Это невозможно. Мы ведь не в сказке живём!
Ровно неделю назад, я, вполне здравомыслящий, взрослый человек, отправился в клуб, чтоб обмыть с товарищами удачно завершенное дело. Конечно, насчет дела – это повод. В реальности просто была пятница, а по пятницам мы отдыхаем в определённом месте. И пил-то, не сказать, чтоб много. Как обычно. Вискарь, кола, немного химии для остроты ощущений.
В какой момент началась та заварушка, не понял. Мне лично было весело. Кто из моих пацанов закусился с соседним столиком, понятия не имею. Поэтому и просрал момент, когда по башке прилетело пузырем виски. Вырубился в одну секунду. Просто в голове звонко ухнуло, а затем вместо мельтешащих цветных огней клуба и громкой музыки меня резко накрыло вязкой темнотой.
Когда очнулся, подумал, в больничку, похоже, забрали. Этот момент удивления не вызвал. Сначала. Просто бывало уже такое. Человек я горячий, по мнению бо́льшинства – охреневший. Даже от друзей частенько слышу, мол, бабло и папины связи испортили меня окончательно. Поэтому иногда происходят ситуации, в которых я не считаю нужным держать мнение при себе.
Соответсвено, бывало такое, что после какой-нибудь особо грандиозной попойки просыпался в клинике. Но это всегда определённая клиника. В которой сутки пребывания стоят как месячная зарплата среднестатистического гражданина.
А вот сейчас ситуация выглядела совсем иначе. Я реально подумал, что в драке вырубился и меня забрали в обычную больничку. В очень убогую больничку для бомжей. Правда, непонятно, с хрена ли. Документы при себе. Да и товарищи мои не дали бы такому произойти. Даже если администрация клуба вызвала ментов. Особенно, если вызвали ментов.
Те просто уже не связываются с нашей компанией, зная ее состав поименно, ибо неоднократно бывали последствия после их вмешательства. Последствия, естественного, не для нас. А для доблестных сотрудников внутренних органов. Соответственно, друзья отправили бы меня в клинику, а никак не в руки бесплатной медицины. Только если прикола ради. Типа, поглумились.
Почему я решил, что нахожусь в какой-то жопе? Да потому что открыл глаза и увидел серый потолок в разводах. Будто кто-то долго и часто на него ссал. Честное слово. Вот прямо очень похоже.
В палате было темно, ни хрена не видно. Я попытался сесть и в тот же момент понял, больничка не просто для бомжей. Она для самых поганых бомжей. Под задницей были жесткие доски, на которые бросили какое-то подобие матраса. Тонкое, со сбившейся комками ватой. Воняло это подобие так, что меня едва не вывернуло.
Второй момент, который, скажем прямо, сильно удивил, – это количество живых душ на один квадратный метр помещения. Впрочем, как и само помещение. Оно тоже вызвало недоумение своими старыми окнами, дощатым полом, лампочкой, висевшей на длинном проводе. Эту «красоту» я смог оценить даже в темноте.
Кроме того, большая комната была натурально набита кроватями. Просто, одна к одной. В полумраке я насчитал штук тридцать пять, не меньше. По идее, настолько плохой больнички даже в самой провинциальной глубинке, даже в самой жопе мира быть не может. В дополнение ко всему, в комнате стоял хреновенький запах, то ли несвежего белья, то ли потных ног, то ли грязных тел.
В следующую секунду меня буквально подкинуло на месте. Я отчётливо понял, в постели, где лежу, имеется своя, самостоятельная жизнь. Судя по всему, клопы или блохи. Ибо грызли они мое родное, любимое тело, нещадно.
– Это что за ерунда… – Сказал вслух, но сразу же заткнулся. Просто…
Голос был не мой. Нет, я, конечно, никогда не пытался оценить свой тембр со стороны и не особо этим вообще заморачивался. Если ты не вокалист, то по хрену, что там с голосом. Однако фраза, которая теоретически прозвучала от взрослого тридцатипятилетнего мужика, была сказана кем-то более молодым. Значительно «более».
– Су-ка… сука… су-ка… – Снова высказался вслух, медленно, по слогам. Пытался оценить, как звучит голос. А потом нервно хохотнул. Ибо он реально был не мой! Не мой, блин! Это как? Ну, или у меня с башкой что-то не в порядке.
– Слышь, придурок. – С одной из кроватей приподнялась голова.
Тело там, само собой, тоже имелось но оно лежало. А вот голова оторвалась от подушки и уставилась прямо на меня.
В комнате было темно. Единственный источник света – за окном, где-то совсем не близко, был уличный фонарь. Поэтому рассмотреть хорошо данного товарища я не мог, но при этом понял без малейших сомнений, со мной говорит подросток. Лет шестнадцать где-то. Башка у него была лысая, круглая, как мяч, и ушастая. Голос – раздраженный.
– Спи, козел, млять. Задрал! То мычишь по ночам, то на немецком орешь, как психованный. Теперь новый, что ли, репертуар. Спи! Алеша, епте…
– Ты совсем охренел? – Задал я пацану вполне логичный вопрос.
Логичный, потому что при всех этих странностях точно был уверен в двух вещах. Первое – с какого перепугу мне хамит малолетка? Сейчас уши ему эти оторву, да и все. Второе – я не Алеша. Зовут меня вообще по-другому.
Наивный человек… В тот момент я еще не знал всей глубины задницы, в которой оказался. Даже предположить не мог. Потому что правда оказалась настолько фантастической, что поверить в нее почти невозможно.
Глава 2. В которой я соображаю, как выбраться из ситуации, но ничего не соображается
– Реутов, ты что здесь делаешь? Сейчас – время работы в мастерской. Опять сбежал? Что с тобой, Алексей? Я не понимаю. Ты же один из лучших воспитанников. Откуда этот непонятный бунт? Тебя просто как подменили!
Я мысленно выругался, тяжело вздохнул и поднял взгляд на директора детского дома, который замер прямо напротив меня.
– Алексей… – Он с осуждением покачал головой.
Вообще, на фразу про «подменили» хотелось искренне ответить – да! Да, блин! Подменили! И теперь приходится думать, как вернуть все обратно. Чтоб этот сраный Реутов стал самим собой, а я снова оказался дома. В своем времени, в своем теле, в своей жизни. Но ведь не скажешь подобное вслух. Договорить не успею, как меня отправят в психушку. Хотя… Нет. Сначала в гораздо более опасное место. А вот оттуда – в психушку.
Поэтому пытаюсь уже неделю придумать, как исправить приключившуюся со мной задницу. Черт… Неделя прошла. А подвижек никаких. Я-то, если честно, искренне надеялся, что уже следующим утром очнусь дома. Мало ли… Сбой в работе вселенной. Затянувшееся на целый день помешательство. Белочка, на крайний случай. Ибо не хрен мешать алкоголь с веселым порошком. Ну, или, к примеру, сон. Вот такой хреновый, но очень реальный сон.
Хотя, нет… Врать не буду. Версию со сном отмел сразу же. Подобное не может присниться. Слишком натурально. В общем, семь долбанных дней я ложился на деревянный топчан, заменявший кровать, и вставал утром с мыслью – да ну на хрен! Причем, когда проваливался в вязкую пустоту после тщетных попыток найти решение проблемы, видел один и тот же сон. Чертов комод, в котором я прячусь, мать и голоса посторонних. Вернее, этот Реутов прячется, чтоб ему обосраться, честное слово.
Судя по всему, его родителей арестовали. Мать, чисто теоретически, случайно грохнули. А у пацана осталось воспоминание о том дне. Это объясняет его присутствие в детском доме, но ни хрена не объясняет мое присутствие в нем.
В общем, подумать есть над чем, но, как назло, здесь нет возможности остаться одному. Вообще никакой. Коллективизм, чтоб его! Приходится хитрить.
И ведь так хорошо спрятался. Надеялся, что об одном, единственном воспитаннике не вспомнят. Их тут, этих воспитанников, все равно до чертиков. Мало разве остальных? В общей сложности – человек двести, если не больше. Не пересчитывал поголовно, но думаю, цифра приблизительно верная.
Соскакивать с работы, между прочим, проблематично. Детдомовцы для ежедневной «трудотерапии» поделены на небольшие группы и каждая группа занимается определённым делом. Кто-то табуретки мастерит, кто-то землю копает. Более рукастым даже паяльник доверяют… Что угодно, лишь бы воспитанники не сидели без дела. Как говорится, дабы голова не думала о плохом, надо занять руки чем-нибудь хорошим! Раньше эта фраза казалась мне чьей-то глупой шуткой, но выяснилось, здесь ее считают аксиомой.
С «трудотерапии» начинается утро, и ей же заканчивается вечер. Всё чётко, по линеечке.
Однако я все равно попробовал. Вероятность, что мое отсутствие останется незамеченным, очень даже имелась. К сожалению, не повезло. Заметили, похоже.
Но вот то, что Владимир Константинович разыскал меня в этом засраном углу, говорит лишь об одном. Поиски велись целенаправленно. И я вообще данному факту не рад. Сейчас бы посидеть, покумекать, сообразить, как быть дальше. Может, есть какой-то вменяемый выход из сложившейся ситуации? Настроения беседовать не имеется никакого, пусть даже и с целым директором детского дома. Потому как ситуация, конечно, – самый натуральный трындец.
Я только-только начал соображать нормально, без панических атак и параноидального психоза в голове, как было в первые два дня. К тому же время идёт, а воз и ныне там. Я по-прежнему просыпаюсь в детском доме Реутовым Алешей. Больше тянуть нельзя. Надо срочно искать выход из этой задницы. Просто спокойно прикинуть одно к другому и все.
А вообще, конечно… В первые минуты, когда проснулся то ли среди беспризорников, то ли среди малолетних уголовников, чуть крышей не потёк. Честное слово! Особенно после того, как понял, ни хрена я не в больнице и ни хрена это не сон. Воняло слишком натурально для сна.
Правда, не сразу сообразил, где нахожусь. Оказалось – детский дом. А как сообразишь, если подобная версия даже в голову поначалу не приходила. Мне, на минуточку, тридцать пять! Я – взрослый человек, состоявшаяся личность и успешный юрист.
Ладно… не всё в своей жизни добыл честным трудом. Образование дали папины деньги. Место в приличной фирме дали папины связи. И само собой, многие считают меня, типа, мажором. Говорю «типа», так как сам считаю иначе. Но сейчас разговор даже не об этом.
В любом случае, в детский дом в реальной жизни я никак попасть не мог, хотя бы по причине возраста, положения и абсурдности ситуации. Тем более, не мог слышать чужой голос вместо своего.
А тогда, в первые минуты после пробуждения, просто не понимал, что за декорации вокруг и в каком безумном спектакле я участвую.
После закономерной претензии ушастому, высказанной мной, не охренел ли он, сразу «проснулись» еще человек пять. Вопрос, кто же в итоге охренел, встал ребром. Настолько ребром, что через десять минут в комнате появился взрослый мужик, который врубил свет и кинулся нас разнимать. Нас – это меня и всех несогласных с моим мнением, что охренел точно не я.
Матерные крики, видимо, были слишком громкими. Ребятишки своими выражениями могли бы вогнать в краску любого уголовника.
– Реутов! Реутов, прекрати! – Орал мужик, пытаясь оторвать меня от одного из пацанов. Вот так я узнал свою новую фамилию.
Вернее, орали, конечно, все. Особенно – тот, в чью щеку я вцепился зубами. Не то, чтоб мне не давала покоя слава Майка Тайсона, да и щека, это не ухо. Но как еще отбиваться, если на меня одного напали кучей. Вот что мог, то и делал. Хотя, на хрена мне далась именно щека, затрудняюсь ответить. Шок, наверное. Словно переклинило. И, между прочим, считаю, вообще небезосновательно переклинило. Любого на моем месте коротнуло бы. Идёшь такой, весь из себя молодец, бухать с друзьями. Получаешь по башке. Просыпаешься среди беспризорной голытьбы в мало знакомом месте. Это как вообще возможно?
– Реутов, что с тобой такое?! – Мужик ухитрился все же раскидать кучу-малу из матерящихся подростков и теперь смотрел на меня суровым взглядом.
Я вытер чужую кровь с губ и в наглую уставился на нежданного спасителя. Драться раньше, естественно, приходилось. В школе – от не хрена делать. Самоутверждался. Так можно сказать. Хотел доказать, что отцовские бабки не при чем и я сам из себя весь такой красавец. Пацан!
В универе – так же. Ну, и в основном по пьяни. В последние годы… Да черт его знает, почему. Вроде доказывать уже никому ничего не надо, а все равно, сто́ит выпить, какая-то злость внутри просыпается. Но та драка, которая произошла сейчас, она сильно отличалась от всего, что было в моей жизни раньше.
Во-первых, Реутова этого, судя по всему, сильно не любили. Потому что своим поведением я словно дал повод этим пацанам оторваться по полной программе. Они будто ждали возможности накинуться на него скопом.
А во-вторых, не было никаких правил или страха, что кто-то кого-то покалечит. То есть, детдомовские крысятя накинулись на меня как раз именно с таким желанием – покалечить. И я сейчас не мужское эго отстаивал. Я реально дрался со свою жизнь.
А теперь еще этот дебильный вопрос. Что со мной такое! Нормально? Навалились, уроды, толпой на одного, а спрашивают, только с меня.
Не знаю, почему в тот момент я промолчал и не послал мужика, оказавшегося воспитателем, к чертовой матери. Почему не сказал правду. Что я в душе не гребу, кто такой Реутов, но он не имеет ко мне отношения от слова «совсем». Впрочем, непонятный Алеша – тоже. Хотя, пожалуй, хорошо, что промолчал. Поехал бы в психушку той же ночью.
Я просто сидел на полу, стирал ладонью с лица кровь и смотрел на все, что меня окружает, с одной единственной мыслью – какого хрена происходит?!
На сон все это походило мало. Во сне ты никак не способен почувствовать боль. Даже если в твою физиономию прилетает кулак, а потом сверху еще получаешь удар по башке. Во сне ты, блин, – герой!
А я сейчас всё достаточно хорошо чувствовал. И боль чувствовал, и вкус крови во рту, и как меня пару раз пнули по ребрам. Еще, хоть убей, раздражала непривычная смесь запахов: дерево, пот и табак.
Однако, не это самое главное. Когда наша ругань с пацанами перешла в драку, выяснились гораздо более удивительные вещи.
Я вскочил с кровати и бросился на того, кто очевидно собирался броситься на меня. Закон любой мужской разборки – если драка неизбежна, бей первым. А не надо быть семи пядей во лбу, чтоб понять, драка точно неизбежна. Пацан явно не водички встал попить. Он, перепрыгивая с кровати на кровать, мчался прямо в мою сторону. И рожа у него в этот момент выглядела зверски. В темноте сложно, конечно, зрительно оценить степень агрессии, однако я смог. Видимо, тоже благодаря шоку.
Потому что именно в этот момент стало понятно, голос – херня. Мелочи. Тело не мое! Вот это – просто офигеть, какой номер! Я не видел себя со стороны, но точно понимал, ни черта не тридцать пять. Ни черта не взрослый мужик.
Судя по всему, в данный момент я недалеко ушел от этих пацанов, которые подбираются ко мне со всех сторон.
Ну, и само собой, предположение подтвердилось, когда мы схлестнулись. Будь я тем, кем являюсь в реальности, троих точно оприходовал бы в первые минуты. Потому как за плечами, между прочим, и спортивная секция по борьбе, и тренажерный зал, и любительские занятия боксом. Помимо разницы в возрасте. Это даже не обсуждается.
А по факту выходило, я, лично я, знаю, как бить, но тело ни черта не знает. И оно вообще не готово драться. Оно худое, не особо сильное, мало тренированное.
– Млять! – Успел я сказать перед тем, как первый добежавший ударил меня в лицо.
А потом – все. Потом было не до разговоров. Хотя при этом, в процессе драки я все равно продолжал все глубже впадать в психоз. Какого черта?! Какого, сука, черта?! Вот так хотелось заорать во весь голос. И мне кажется, именно это я орал.
– Реутов, не понимаю, почему именно ты? – Воспитатель буквально одним рывком поднял меня на ноги. – Что за приступы внезапной драчливости? Думал, после того, прошлого раза, который у тебя приключился девять лет назад, все наладилось. Сейчас что случилось? Ты можешь как-то объяснить происходящее?
Мужик замолчал и снова уставился на меня осуждающим взглядом.
– А я что? – Вопрос мой, кстати, в данном случае был гораздо более обширным, чем могло бы показаться.
Вот именно… Что я? Кто я? Где я? Сука…
– А ты снова ввязался в драку. Алексей, ты ведь хороший парень… – Мужик вздохнул, затем очень неожиданно гаркнул. – А ну, спать быстро!
Переход был настолько резким, что я не сразу понял, чего это он про хорошего парня говорил спокойно, и вдруг заорал, велев спать. Однако, по тому, как нехотя мои противники расползлись по местам, похоже, последняя фраза предназначалась им.
