Евгений Примаков
Встречи на перекрестках
Нужно сказать, что несколько профессионалов, продолжавших работать в 5-м отделе ГУГБ НКВД (внешняя разведка), судя по материалам дела «Захара», не были в восторге от деятельности резидента в Берлине. Но Кобулов «мастерски» нейтрализовал такие настроения письмом в Центр, в котором намекал на свои тесные связи с Берией.
Полагаю, что определенное недоверие к «Лицеисту» нашло отражение и в указании начальника 5-го отдела П.М. Фитина Кобулову выяснить у Берлингса, какие части германской армии переброшены на границу с СССР. По словам Мюллера, когда Кобулов поставил соответствующую задачу перед Берлингсом, состоялся совет с абвером и выше. Решили, что в условиях готовящейся войны правдивую информацию давать нельзя, а дезинформация может быть установлена и Берлингс «сгорит». Поэтому было поручено ему сказать, что у него нет источников в военной сфере.
Как явствует из очередного донесения Кобулова в Центр, он счел такой ответ «показателем искренности «Лицеиста». А в Центре в ответ промолчали…
Конечно, описанный эпизод с Кобуловым не мог характеризовать деятельность разведки в целом, даже в тот нелегкий предвоенный период, не говоря уже о военном и послевоенном времени, когда внешняя разведка встала на ноги и играла роль, которую трудно преувеличить.
Поэтому мои коллеги в то время, когда я пришел в СВР, сочетали в себе неприятие отрицательного прошлого с полным нежеланием отказываться от традиций. Большинство было далеко от огульного осуждения всего того, что было до них. Они одновременно не принимали низкопоклонства перед абстрактной западной цивилизацией и не разделяли стремления не замечать продолжающуюся практику враждебных действий иностранных спецслужб. Я не только понимал такое большинство, но чувствовал себя его частью.
И такая принадлежность ни в коей мере не мешала внедрять в деятельность разведки новые ориентиры, методы, способы работы. Наоборот, помогала этому.
И все-таки перемены
Прежде всего следовало исходить из того, что с окончанием холодной войны не ушло противоборство на межгосударственном уровне. Однако нам нужно было учесть, обязательно учесть, что суть, формы и направления такого противоборства изменились. Вместо разрушенной одной главной «баррикады», основывающейся на идеологическом фундаменте, появилось множество «баррикад», базирующихся на несовпадающих государственных интересах. Расклад таких «баррикад» динамичен, их контуры меняются.
В преломлении к разведке это сфокусировалось на новом понимании понятия «противник». Мы все в руководстве СВР хорошо представляли себе, что с окончанием холодной войны понятие «противник» не исчезает. Нет, как прежде, раз и навсегда обозначенного главного «противника» – ГП, как мы его в прошлом величали, но противники у нас могут быть в каждой ситуации, если акции других государств планируются или осуществляются вразрез с национальными интересами России. Разведка в таких условиях должна противодействовать противнику, однако не раз навсегда данному, а выявленному в результате его конкретной практики, которая наносит ущерб интересам России, в первую очередь таким жизненным, как территориальная целостность, обороноспособность, интеграционное сближение стран СНГ, стабильность ситуации по периметру границ, обеспечение условий, при которых Россия входит в мировую экономику как полноправный участник.
Одновременно мы приняли ту реальность, которая свидетельствовала: при отходе от конфронтационного противостояния значительно расширяются поля совпадения интересов между государствами, растет заинтересованность в международном сотрудничестве, направленном против общих для всех угроз – терроризма, организованной преступности, наркобизнеса, распространения оружия массового поражения. Мы не могли игнорировать и не игнорировали факт стремления ряда государств к урегулированию опасных межнациональных, межэтнических конфликтов. Мы хорошо понимали, что в политике России и многих других стран все отчетливее обозначается тенденция – защищать свои интересы без перевода межгосударственных отношений на конфронтационные рельсы.
Необходимость адаптироваться к новым реалиям вела к отходу от глобализма, тотальности в работе внешней разведки.
Во время холодной войны основным направлением ее деятельности было получение упреждающей информации о планируемых против СССР мероприятиях нашего в то время главного противника – Соединенных Штатов, а также добыча данных по вооружениям и их образцов, что усиливало нашу боеспособность. Именно это предопределяло глобализм в работе внешней разведки, ее, если хотите, «всеядность». Теперь приоритеты разведки явно смещались, диверсифицировались.
В ноябре 1991 года я дал указание отменить программу обнаружения признаков возможного ракетно-ядерного нападения на нашу страну (ВРЯН). В течение десяти лет большие финансовые и людские ресурсы затрачивались на подготовку формальных, но обязательных раз в две недели докладов в Центр об отсутствии показателей подготовки внезапной ядерной атаки, включая и такие «индикаторы», как число освещаемых в ночное время окон в Пентагоне и министерствах обороны других стран.
Эта программа была типичным анахронизмом. Но значит ли это, что мы отказываемся от отслеживания намерений других государств в военной области? В руководстве СВР не было колебаний по этому вопросу. В новых условиях в центр внимания была поставлена задача получения данных о развитии вооружений, особенно с учетом возможного выхода на новые системы, способные дестабилизировать обстановку. СВР должна была учитывать и тот факт, что Россия в военном отношении стала слабее, чем был Советский Союз. Когда мы справедливо отказались от непосильного для страны и народа военно-промышленного перекоса народного хозяйства, но делали и продолжаем делать это в условиях экономического кризиса и ряда серьезных недоработок, ошибок в конверсии и в военном строительстве, следовало исходить из того, что роль разведки в обеспечении безопасности России даже возрастает.
Вместе с тем оставалась приоритетной политическая разведка – получение информации о намерениях других государств, особенно в отношении России. Российское руководство, например, обоснованно интересовалось, действуют ли зарубежные круги и кто конкретно в направлении дезинтеграции России. СВР после тщательной проработки проблемы сообщила, что на время доклада не обладает данными о такой направленности государственной политики США и других ведущих западных стран. Слишком опасным считается подводить к черте, переход за которую может привести к непредсказуемым последствиям, тем более в стране, «напичканной» ядерными боеголовками. Но в целом СВР не отрицала существования внешней угрозы территориальной целостности России. Эта угроза (в максимально возможной степени приводились конкретные данные) исходит главным образом из тех зарубежных кругов, политических организаций националистического или религиозно-экстремистского толка, которые непосредственно поддерживают сепаратистские настроения и движения в России.
Что касается положения в СНГ, то в этом случае мы пришли к однозначному выводу: руководители ряда западных стран действуют с целью не допустить особой роли России в стабилизации обстановки в бывших республиках СССР, сорвать развитие тенденций на их сближение с Российской Федерацией. Политики США склонны считать зоной своих особых интересов Латинскую Америку, даже Европу, однако ни в коей мере не были готовы, да и сейчас не готовы признать, что особые интересы России распространяются на ее так называемое ближнее зарубежье, но заключаются не в том, чтобы навязать кому бы то ни было свой диктат, а способствовать тому, чтобы по периметру российских границ не создавалось угрозы ее интересам и безопасности.
В то время мы обладали абсолютно достоверными сведениями о том, что спецслужбы США начали укреплять свои позиции в целом ряде стран СНГ и в виде создаваемых резидентур, основная задача которых – работа по России. Был зафиксирован целый ряд случаев вывода на связь агентуры из России в страны СНГ, а также в государства Балтии.
Или другой пример. В связи с расширением НАТО на фоне осуществляемой альянсом военной миссии в Боснии перед СВР была поставлена задача выяснить, в какой степени Соединенными Штатами окончательно взят курс на навязывание России модели обеспечения безопасности в Европе через механизм НАТО. В соответствующие резидентуры были направлены задания.
Естественно, нас интересовали главным образом закрытые материалы, позволяющие российскому руководству сориентироваться по следующим проблемам.
Является ли практика в отношении Боснии и Герцеговины (самостоятельность натовских операций, ООН отводится роль лишь для изначального принятия решения об их осуществлении; возможное участие ненатовских стран, в том числе России, но лишь в контексте натовской операции, потребность в живой силе покрывается в основном США и при обязательном командовании всей операцией американским генералом) чисто «локальной» моделью либо прорабатывается универсальный сценарий, позволяющий Вашингтону сохранять и укреплять свои позиции после окончания холодной войны?
Каков аспект такой модели или сценария, обращенный к союзникам США, готов ли Вашингтон и в какой степени учитывать их мнения, не полностью совпадающие с линией США?
Каковы пределы маневрирования европейских союзников США?
Какова расстановка сил по этому вопросу в самих США (ведомства, лица) и их степень влияния на выработку общего курса?
Как связан этот курс с расширением НАТО? И так далее.
Отход от глобализма потребовал более точной и, я бы сказал, более тонкой постановки несомненно усложняющихся задач перед загранточками СВР. Взять хотя бы Афганистан. Раньше работа ПГУ на этом направлении была подчинена поддержке тех сил, которые считались наиболее просоветскими и одновременно наиболее дееспособными, дабы не допустить в случае их поражения заполнения «вакуума» противниками СССР в глобальной конфронтации. Ретроспективно значительно виднее стали наши недостатки – отсутствие необходимого расчета, несоответствие целого ряда наших действий реальностям Афганистана. Объектом нашей заинтересованности стали перспективы ультраэкстремистских сил на приход к власти и ее удержание в этой стране. Это соотносится с дестабилизацией обстановки в бывших советских республиках Средней Азии – в первую очередь в Таджикистане и Узбекистане. Афганистан превратился в базу подготовки боевиков, террористов, действующих далеко за его пределами, в том числе и в Боснии, и во время военных действий в Чечне, и в Африке. Вполне обоснованно, что именно эти угрозы, обусловленные положением дел в Афганистане, стали в центр внимания СВР.
Требование глобального подхода заставляло нашу внешнюю разведку просматривать обстановку в Турции через призму ее членства в НАТО. В нынешних же условиях приоритетными для СВР стали выявление и противодействие пособничеству определенных кругов в Турции сепаратистским силам на Северном Кавказе, наступательной политике Анкары с антироссийским уклоном в Закавказье, Центральной Азии, на Кипре.
Получение подобной информации было, с нашей точки зрения, нормальной разведдеятельностью по «мировым стандартам». Ведь никто в Соединенных Штатах не был, например, шокирован, когда там объявили 23 августа 1998 года, что президента Б. Клинтона информировало ЦРУ на основе полученных сведений и анализа о грядущей замене правительства в России и даже о том, что на пост председателя правительства после С. Кириенко будет выдвинут В. Черномырдин?
Вместе с тем такая разведдеятельность «по мировым стандартам» для СВР исключала практиковавшуюся ранее игру «с нулевым результатом», которая была фундаментом нашего отношения к США и ряду других западных стран – дескать, что выгодно им, то чуть ли не автоматически невыгодно России и наоборот. Наши противники тогда «играли» по тем же правилам.
Смещение акцентов в задачах разведки требовало усиления аналитической работы СВР. Это сказалось и на качестве материалов, докладываемых руководству государства. Президент неоднократно подчеркивал это, в том числе выступая на коллегии МИДа. Нет необходимости говорить, что подобные оценки вдохновляюще действовали на сотрудников СВР.
Но, несмотря на все это, для меня оставалась актуальной задача переломить достаточно укоренившееся положение, когда «матерые оперативники» как бы свысока смотрят на тех, кто занимается аналитической работой. Выступая на одном из совещаний в СВР и выражая общие взгляды моих коллег в руководстве, я сказал: «Извечный вопрос, кто важнее, разведчик-аналитик или разведчик-оперативник, должен быть раз и навсегда отброшен. Сегодня, как никогда, ясно, что без аналитического подхода невозможно успешно провести мало-мальски ценную разведывательную операцию. Без аналитического осмысления полученной первичной информации нельзя продолжать целенаправленную работу с источником. Без аналитического подхода невозможны многоходовые комбинации. Однако в то же время без использования специфических приемов и методов разведывательного проникновения в объекты нашей заинтересованности не может быть получена объективная ценная информация, составляющая фундамент любого настоящего анализа и прогноза».
Акцент на аналитическую сторону деятельности разведки отразился и на ее структуре: было создано новое управление, работе которого придавался особый смысл. Оно занималось обострившейся проблемой распространения ядерного оружия, других видов оружия массового уничтожения и средств их доставки, что чревато опасностями, сопоставимыми с угрозами, существовавшими при холодной войне. Новое управление под руководством Г.М. Евстафьева – общепризнанного специалиста, одного из лучших экспертов в этой области – начало углубленно заниматься вопросами распространения ОМУ.
Это управление, однако, было создано не как чисто аналитическое, а как оперативно-аналитическое. Может быть, такой профиль становился оптимальным не только в научно-технической, но и в политической разведке.
Управление развернуло широкую работу, направленную на оперативное получение данных, способных обозначить объективную картину в области распространения ядерного оружия. Были выработаны критерии, по которым определялась продвинутость к обладанию ядерным оружием государств, не входящих в ядерную пятерку.
В это время мы решили периодически публиковать и открытые доклады СВР с тем, чтобы знакомить не только руководство, но и широкую общественность – и российскую, и зарубежную – с выводами аналитиков разведки по самым животрепещущим проблемам. И не случайно, что из такого рода докладов два, в том числе первый, были посвящены угрозе распространения ядерного оружия.
В докладе СВР, опубликованном в 1992 году, говорилось о наличии трех «неофициальных ядерных государств» – Израиля, Индии и Пакистана. Потенциальные ядерные государства были обозначены как «пороговые» и «предпороговые». В докладе открывалась методика такой группировки, показатели, позволяющие относить те или иные государства к этим трем группам.
В приложении ко второму открытому докладу, опубликованному в начале 1995 года, давался список «пороговых» и «предпороговых» государств. Здесь впервые был зафиксирован новый подход, которым руководствовалась СВР: полная объективность вне зависимости от отношений, сложившихся у России с данным государством. Нам передали, например, что индийское руководство недовольно тем, что мы включили эту страну в группу «неофициальных ядерных государств». Ничего не поделаешь, СВР не могла исходить и не исходила из «двойных стандартов».
Нужно сказать, что работа СВР по проблемам распространения ядерного оружия вызвала большой интерес наших западных коллег и, как представляется, сыграла немаловажную роль в налаживании взаимодействия с нашей внешней разведкой спецслужб целого ряда государств.
Однако созданному управлению совместно с другими подразделениями СВР пришлось одновременно не только раскрывать, но и противодействовать попыткам некоторых иностранных спецслужб проводить активные мероприятия по поводу «утечки ядерного сырья из России». Такие акции спецслужб, как правило, осуществлялись в интересах получения дополнительного финансирования или внутриполитической борьбы в своих странах. Но при этом одна из их целей, безусловно, заключалась в компрометации российских властей, якобы оказавшихся не в состоянии обеспечить надежную охрану ядерного сырья. Одной из классических операций такого рода была разоблаченная провокационная акция германской разведки БНД, которая, действуя через своего агента, сама попыталась организовать приобретение в России плутония с тем, чтобы «перехватить» его в Мюнхене.
Так или иначе, но обвинения в утечке из России ядерного сырья вскоре заглохли. Тема эта сошла со страниц западных газет, и немудрено – я не знаю ни одного случая, когда сенсационные обнаружения «ядерных контейнеров» российского или якобы российского происхождения содержали в себе оружейный плутоний или обогащенный уран в таких количествах, которые можно было бы использовать для производства ядерного оружия.
Как трудно, но как важно. Контакты с ЦРУ, СИС, «дело Эймса»
Может быть, самым «прорывным» в нововведениях внешней разведки России после окончания холодной войны было развитие контактов и взаимодействие со спецслужбами различных стран, в том числе входящих в НАТО. Во время холодной войны ПГУ Комитета госбезопасности СССР сотрудничало в целом с партнерами из социалистических государств и ряда развивающихся стран, которые причислялись нами к антиимпериалистическому лагерю.
Сотрудничество было достаточно плотным, интенсивным, но не всегда означавшим полное открытие друг другу всех своих файлов, архивов и особенно агентуры. Так, например, разведка ГДР – Штази проводила некоторые операции за спиной КГБ и в ряде случаев давала ПГУ дозированную информацию. Поэтому думать, что у нас в СВР находится чуть ли не полный архив Штази, просто-напросто наивно. Не могу сказать, что мы в свою очередь были абсолютно открытыми перед партнерами. Такова уж специфика разведки.
Но сотрудничество, повторяю, было весьма интенсивным и приносило обоюдную пользу. Теперь, однако, речь шла о качественно иной форме контактов – с теми, кто прежде рассматривался как противник.
Такие единичные случаи имели место и раньше. Например, во время визита М.С. Горбачева в США в 1989 году в числе сопровождавших был председатель КГБ В.А. Крючков, которого пригласили и хорошо приняли в штаб-квартире ЦРУ. Это была дань новому времени, происходившей разрядке международной напряженности. Но такой экстраординарный и демонстративный жест имел одноразовый характер и не афишировался с обеих сторон. О посещении Лэнгли Крючковым не знали даже многие члены нашей делегации, в число которых входил и я.
Нужно сказать, что вначале значительная часть сотрудников СВР считала, что выходить за рамки такого «уже продвинутого» общения ни в коей мере не следует. Когда приходилось выступать и говорить о том, что, при наличии широкого поля совпадающих интересов с целым рядом государств, естественным становится взаимодействие на постоянной основе с их спецслужбами, то многие в ответ предпочитали «не вдаваться в тему». А некоторые прямо и открыто выступали против этого, считая, что подобное сотрудничество означает если не конец разведдеятельности, то, во всяком случае, возникает реальная ей альтернатива. Думаю, даже знаю, что противников или по меньшей мере скептиков в оценках перспектив такого сотрудничества было много и в спецслужбах других государств.
Мы в руководстве СВР придерживались другого мнения. Было создано специальное управление ВС (внешняя связь), сориентированное на взаимодействие с иностранными партнерами.
Главным принципом такого взаимодействия стало равенство в отношениях – обоюдное направление «открытых» представителей, выверенный «баланс» условий, масштабов, уровней их связей с другой стороной, участвующей в сотрудничестве, степени секретности информации, подлежащей обмену, договоренности о встречах экспертов (при этом каждая сторона могла выдвигать интересующие ее темы), визитах руководителей спецслужб.
Конечно, многое зависело от того, как пойдут дела в этом направлении у СВР с ЦРУ, а также с германской, французской, английской, испанской, итальянской и другими разведками.
Многие выжидали, пристально наблюдая за российско-американскими контактами в этой области. Мы тоже понимали, что от них зависит успех всего нового дела, во всяком случае на начальной стадии развития.
В соответствии с договоренностью директор центральной разведки США Роберт Гейтс посетил Москву и Санкт-Петербург 15–18 октября 1992 года. Его сопровождала весьма представительная делегация, в которую входили начальник центрального евро-азиатского оперативного управления ЦРУ Джон Макгаффин, начальник центрального евро-азиатского аналитического управления ЦРУ Джон Маклафлин и другие. Я попросил Ельцина принять Гейтса, который привез с собой послание президента США Буша. Состоявшаяся беседа была очень важной, так как президент России подчеркнул необходимость взаимодействия спецслужб в решении целого ряда важных для двух стран вопросов. Близкие к этому идеи содержались и в послании Дж. Буша. Все это воспринималось как одобрение политическим руководством двух стран контактов между их разведками.
Гейтс встретился с министром внутренних дел и министром безопасности, начальником Генерального штаба Вооруженных сил России. Особо хочу подчеркнуть то, что на последней встрече присутствовал начальник Главного разведывательного управления (ГРУ). Как обычно говорится в этих случаях, беседы были взаимополезны, прошли в конструктивной обстановке. Гейтс пригласил меня посетить Вашингтон с ответным визитом.
Через полгода я был готов отправиться в США. Шел интенсивный обмен мнениями по программе визита, и прямо накануне отъезда мне сообщили, что президент США Б. Клинтон «из-за большой занятости» не сможет меня принять. Я решил не драматизировать ситуацию и сказал об этом представителю ЦРУ в Москве Д. Рольфу, которого пригласил на ланч. Но при этом не удержался и добавил: «Намерен в ноябре пригласить в Москву нового директора ЦРУ Дж. Вулси, и есть все основания надеяться, что президент России при всей своей перегруженности проблемами внутриполитического и экономического характера найдет время для встречи с ним».
В этот же период происходили рабочие контакты СВР с ЦРУ, в том числе на уровне В.И. Трубникова и первого заместителя директора ЦРУ У. Студемана, а также экспертов. В целом в нашем сотрудничестве с американцами в 1993 году был достигнут заметный прогресс: ускорилось прохождение документов и ответов на запросы. Укрепились личные отношения между представителями служб.
Одновременно стали более осязаемы некоторые недостатки нашего взаимодействия. Проявилось, например, стремление американцев больше получить от СВР и при этом меньше дать ей. Материалы, полученные от партнеров, часто представляли собой скорее вопросники, чем полноценные информационные сообщения. Мы на это обращали внимание американцев, и нужно сказать, что вскоре ситуация начала меняться. Тем более что представители ЦРУ довольно высоко оценивали материалы СВР, отмечая оперативность их подготовки. Нам сообщили, что отдельные информационные сообщения СВР докладывались президенту Б. Клинтону и принимались в учет при принятии им тех или иных решений.
Справедливости ради скажу, что и мы получали критику со стороны партнеров: слишком аналитический характер нашей информации, по их оценке, не содержал достаточно разветвленной фактуры.
Конечно, на пути обмена информацией стояли очень серьезные, а подчас и труднопреодолимые препятствия. Каждая из разведок опасалась включить в обмен такие данные, которые могли бы нанести ущерб источнику информации. Но в целом можно констатировать, что обоюдное стремление к взаимодействию постепенно возобладало над накопленной за многие годы предвзятостью.
Этому помогли периодические встречи экспертов по различным злободневным вопросам. Узким специалистам, профессионально занимающимся той или иной проблемой, всегда легче понять друг друга. Ретроспективно с большим удовлетворением я вспоминаю доклад руководителя группы экспертов с нашей стороны М.А. Дмитриева, который после очередной, в июле 1993 года, встречи со специалистами ЦРУ по югокризису докладывал о «высокой степени одинакового понимания проблемы нашими службами, в том числе в подходах к решению этих проблем». После подробнейшего рассмотрения в деталях и на основе богатого фактического материала положения дел в «эпицентре» конфликта – тогда это была Босния – эксперты СВР и ЦРУ пришли к выводу, что военного решения быть не может.
Югославская тематика была возведена в ранг приоритетной при встрече на «высшем разведывательном уровне» между мной и новым директором ЦРУ Дж. Вулси, которая состоялась в США 12–18 июня 1993 года.
Со мной в Вашингтон вылетела группа ведущих сотрудников СВР, среди которых находился назначенный нами «открытый» резидент в Вашингтоне А.И. Лысенко. Обсуждали много тем: помимо упомянутого югокризиса, положение на Балканах, на Ближнем и Среднем Востоке, исламский экстремизм, проблемы борьбы с наркобизнесом, нераспространения оружия массового уничтожения. Обсуждения проходили в Лэнгли – штаб-квартире ЦРУ. Сам этот факт уже говорил о многом.
Устанавливались неплохие и личные отношения. Хорошо помню атмосферу на загородной даче нашего посла в Вашингтоне В.П. Лукина, где мы принимали американских коллег. Посольские кулинары, казалось, превзошли самих себя. Мы сидели на открытом воздухе, на лавках за сколоченными столами. Тут же готовился шашлык. Непрерывно произносили тосты, шутили, рассказывали анекдоты. Присутствие нескольких, не принадлежавших к нашей службе российских дипломатов еще больше разрядило обстановку, сделало ее абсолютно непринужденной. Со стороны мало кто мог подумать, что встречаются, мягко говоря, соперники.
Сказалось и то, что посол В.П. Лукин – мой старый приятель, будучи человеком раскрепощенным, на этот раз вообще не ограничивал себя в остроумии.
Ответный визит директора ЦРУ и его коллег по разведке состоялся 7—10 августа 1993 года. Гости прилетели сначала в Санкт-Петербург, а потом в Москву. Визит был весьма полезным, насыщенным важным обменом мнениями. К сожалению, пребывание делегации ЦРУ в России пришлось сократить, так как в связи с убийством Ф. Вудрафа, резидента ЦРУ в Тбилиси, Вулси вылетел 10 августа в Грузию[20].
Директор ЦРУ привез послание Б.Н. Ельцину от Дж. Буша, которое, с моей точки зрения, было важным по двум обстоятельствам. Во-первых, показывало, как высоко американский президент ценил набиравшие темп контакты между спецслужбами двух стран. Во-вторых, по утверждению американских авторов, высшее руководство США больше года до ареста Эймса знало о том, что ФБР разоблачило «российского агента» и ведет его разработку. Следовательно, Дж. Буш был осведомлен о деле, которое впоследствии нанесло серьезный урон сотрудничеству СВР и ЦРУ, но, судя по факту направления послания, Буш не преувеличивал негативных результатов этого для взаимодействия наших спецслужб. А может быть, и не знал об Эймсе, а многомесячная слежка за ним – мистификация, призванная показать «непревзойденное профессиональное мастерство» ФБР?
Так или иначе, в послании Дж. Буша говорилось:
«Дорогой Борис!
Хотел бы воспользоваться визитом моего директора ЦРУ, Джеймса Вулси, чтобы подчеркнуть значительность развивающихся взаимоотношений разведывательных служб наших стран… Я очень рад, что наши разведывательные службы ведут продуктивные двусторонние беседы, и надеюсь, что эти плодотворные обмены будут продолжаться в будущем».
Вот выдержки из стенограммы переговоров делегаций СВР и ЦРУ. Я специально остановился на тематике югокризиса (хотя обсуждались и многие другие проблемы) для того, чтобы показать, насколько большое значение придавалось обмену мнениями именно по этой проблеме, как в результате «притирались» позиции. Думаю, что если бы продолжался обмен информацией и прогнозами развития событий, то, возможно, удалось бы в большей степени влиять на реальное положение дел на Балканах и не принимать таких исторически ошибочных решений, как натовские бомбардировки Югославии в 1999 году. Контакты разведок, безусловно, сыграли бы весьма положительную роль.
После подробного анализа обстановки в Боснии и Герцеговине состоялся такой обмен мнениями:
«Вулси. Обсуждение очень полезно. Мне хотелось бы продолжать его через каждые несколько месяцев. Можно было бы послать ваших специалистов по Югославии в Вашингтон. Больших расхождений не было. Невозможно найти такой подход, который все разрешит. И пусть уже Госдепартамент представит информацию о военном вмешательстве в Боснию и Герцеговину.
Примаков. По нашим данным, Милошевич сохраняет позиции, позволяющие контролировать ситуацию. Не исчерпал он и потенциал гибкости. Нельзя вести дело к тому, чтобы силовые приемы навредили. Я бы еще добавил, что взрыв ситуации вызовет мусульманское вмешательство извне. Внутреннее положение в наших странах может оказать сильное влияние в выборе решения. У нас идет сильное давление в поддержку сербов. С вашей стороны существует стремление показать твердость и решительность администрации.
Вулси. По моему анализу, нельзя сказать, что мы приближаемся к «концу игры». Я предполагаю, что если даже соглашение в Боснии и Герцеговине и будет достигнуто, то вряд ли оно будет соблюдаться. Мне кажется, что и сербы, и хорваты, скорее всего, пойдут на объединение со своими государствами. И хотя мусульмане и желают сохранить федеративную систему, вряд ли это удастся. Они будут выступать против сербов и хорватов, таким образом динамика конфликта все-таки сохранится. Вопрос о военном вмешательстве все время будет подниматься, и возможно, что противодействовать этому станет все более и более сложно.
Примаков. Опасения заслуживают внимания. И нам необходимо, очевидно, продолжить обмен мнениями. Вы предлагаете послать несколько наших экспертов в Вашингтон. Я принимаю это приглашение. В практическом плане договоримся, когда это будет сделано».
Переговоры шли по многим другим вопросам.
Одной из тем стала перспектива обмена данными, в частности о финансовых сферах, позволявших различным фирмам и частным лицам незаконно приобретать и «отмывать» крупные финансовые суммы.
Вулси высоко оценил наше сообщение об американских обвинениях, связанных с производством оружия массового уничтожения в Иране. Доклад, который сделал Г.М. Евстафьев, был абсолютно объективным, и, как мне представляется, при продолжении обмена реальной информацией по этому вопросу отпали бы многие спекулятивные оценки и, во всяком случае, некоторым силам в США и вне их пределов было бы труднее использовать так называемый иранский фактор для осложнения российско-американских отношений.
