Е. П. Карнович
Станислав Август, король польский
При всём этом, король любил науки и искусства. Обыкновенно в то время, когда по утру завивал короля, в продолжение двух часов, парикмахер-англичанин, он был окружён учёными, поэтами и художниками, разговаривал с каждым из них о чём-нибудь очень дельно, или приказывал читать себе какое-нибудь сочинение, весьма метко оценивая все его слабые и хорошие стороны.
Обращение короля вообще было чрезвычайно любезно; с шляхтой он постоянно обходился как нельзя более приветливо. Обыкновенно во время королевского туалета, шляхтичи, приезжавшие в Варшаву из воеводств и областей, собирались в соседней комнате, для того, чтобы представиться королю после его туалета. Привыкшие свободно и бесцеремонно толковать на сеймах и сеймиках, шляхтичи не оставляли своей кровной привычки и в чертогах королевских. Унять шляхту прямо повелением его величества было неловко, а между тем её громкие разговоры и нередко запальчивые споры в покоях королевских мешали королю заниматься в соседней комнате учёной беседой в подобающей для этого тишине. Один из дежурных камергеров поднимался однако на хитрость: в то самое время, как шляхта, забывавшая, что она находится в королевском дворце, начинала слишком громко толковать между собою, канарейки под шумный говор принимались (как они делают это всегда) петь всё громче и громче. Догадливый камергер выходил в это время из королевской уборной и, махая платком на клетки, в которых сидели канарейки, сердито кричал на них: "Ах вы, беспокойные, тише! Королю мешаете!" Шляхтичи смекали, к кому относилось это, и переглянувшись друг с другом прекращали на время громкую болтовню.
Когда входил король в приёмную, все почтительно склонялись перед ним и старались выслушать каждое его слово. Король говорил увлекательно, то серьёзно, то шутливо, полным звучным голосом, внушавшим к нему доверие и расположение, так что всякий, говоривший с ним, поддавался какому-то приятному обаянию.
Любя сам непринуждённый и откровенный разговор, король очень скоро допускал его и со стороны своих подданных. Он сам повторял по несколько раз те остроумные ответы, которые приводилось ему слышать в разговорах с ними. Так, между прочим, он рассказывал, что в каком-то воеводстве жил шляхтич, несколько помешанный на том, что он король польский. Во время проезда Станислава Августа мнимый король представился настоящему.
– Приветствую мне равного, – сказал ласково король шляхтичу.
– Ваше величество, – отвечал шляхтич почтительно, – действительно, по рождению я равен с вами, и по смерти мы опять будем равны между собою; но в настоящее время вы мой государь, избранный мною вместе с другими моими братьями шляхтичами, а я – верный подданный вашего величества.
Король любил роскошь и пышность. До него польские короли жили летом в Виланове. Жилище это, в котором умер славный Собеский и которое сохранилось доныне в своём первобытном виде, было скорее домом богатого польского пана, чем жилищем короля одного из самых обширнейших государств в Европе того времени. Понятовский не удовольствовался этой скромной резиденцией и выстроил под Варшавою летний королевский дворец Лазенки, не уступавший в ту пору, по своей роскоши, ни одному из увеселительных дворцов тогдашних европейских государей. Около Лазенок явились обширные пруды с лебедями, страусами и павлинами; на деревьях, в дорогих клетках, были развешаны обезьяны, попугаи и разные редкие птицы, а между тёмной зеленью тополей и каштанов мелькали белые мраморные статуи, купленные в Италии дорогою ценою. Роскошные цветы, рассаженные в клумбах, наполняли воздух своим благоуханием. В этом прекрасном убежище король польский, как частное лицо, с любезностью и предупредительностью светского человека, встречал приезжавшую к нему в гости варшавскую публику, и с большим удовольствием показывал каждому все свои постройки, свои статуи, картины, древние монеты и разные редкости. Само собою разумеется, что прекрасный пол пользовался в этом случае со стороны короля особым почётом и особым вниманием.
Вообще, царствование Понятовского имело большое влияние на утончённость и развитие общественной жизни. Те попойки, которыми так щеголяла Польша при королях из саксонского дома, стали исчезать при дворе Понятовского. Сам король отличался чрезвычайною трезвостью, хотя и любил роскошный стол; повара его, немец Шютц и француз Тремо, пользовались за своё искусство громадною, европейскою известностью. Из всех любимцев короля только один генерал Конаржевский славился страстью к попойкам и неодолимою в них крепостью своей головы; все же другие лица, приближённые к королю, были в этом отношении люди нового покроя, – люди учёные, предпочитавшие серьёзный или остроумный разговор продолжительным вакханалиям.
В толпе щеголеватых и пудреных царедворцев короля Станислава Августа являлись: учёный историк Польши Нарушевич, неразлучный спутник короля в его поездках по государству; Богомолец, жизнеописатель древних поляков; поэты: Венгерский, Трембицкий и Красицкий; Богуславский, творец польской сцены; глубокомысленные законоведы: Вельгорский и Сташиц; славный польский грамматик, монах пиарского ордена Коптинский, Ваза, Осинский, двое Потоцких, Игнатий и Станислав, Парамович и Фадей Чацкий. Все эти лица, приближённые к королю, славились своим умом и образованием; а Чацкий был один из тех деятельнейших и благороднейших ревнителей просвещения, каких мало вообще встречалось в целой Европе.
Но многие хорошие качества Станислава Августа, как частного человека, были недостаточны для той поры, когда ему привелось править судьбами Польши. Среди тогдашних бурь необходим был Польше король-воин; но Понятовский не был рождён воином. Притом, к сожалению, он свои личные выгоды и удобства своей жизни предпочитал истинному благу возвеличившей его родины.
