Е. П. Карнович
Пан Лада и Фридрих Великий
После продолжительных совещаний и долгих колебаний, обитатели замка положили, наконец, разрешить мучившее их сомнение. Для того они избрали из своей среды старика-шляхтича, пана Онуфрия, любимца пана Лады, и поручили ему осведомиться обо всём подробно. Пять раз приближался старик к ясновельможному, пять раз раскрывал рот и пять раз, не пробормотав ни слова, отступал почтительно перед величавым взглядом пана Лады.
Все были недовольны депутатом. На него со всех сторон сыпались укоры и насмешки. Приходилось, для избежания неприятностей, действовать с большею решимостью, и старик, помолившись усердно Богу и подкрепив себя порядочной чаркой, явился снова перед сумрачным паном.
При появлении пана Онуфрия пан Лада быстро вскочил с кресел.
– Что тебе нужно от меня?.. – грозно, почти бешено закричал он.
– Простите великодушно, – проговорил запинаясь оторопелый старик, – простите великодушно, но ваша печаль, ваше одиночество беспокоит всех, кто вам предан и кто любит вас…
– А кто тебе сказал, что я печален… Напротив, мне весело, да и как ещё весело, – как никогда не бывало!.. Ну что ты смотришь на меня таким бараньим, бестолковым взглядом?..
– Я… я сомневаюсь…
– Сомневаешься! а в чём?.. Неужели же ты или кто-нибудь другой может сомневаться, что я теперь государь, что я король, ни от кого независимый?
Изумлённый пан Онуфрий разинул рот и с явным недоверием смотрел на стоявшего перед ними пана Ладу.
– Я хотел сказать… – заговорил оправившийся немного старик, – я хотел сказать, что мы очень радовались, когда увидели, что вы так искусно спасли нас от немцев.
– Ну так что же? Говори скорей!.. – крикнул нетерпеливо пан Лада.
– А теперь мы с грустью видим, что вы, надумавшись, предполагаете, по своей доброй воле, передаться пруссакам.
– Чёрт их побери! – гаркнул громовым голосом пан Лада, – кто это тебе наврал, старый пустомеля?..
– Но ведь ваша милость не приняли польских комиссаров, и столбы, которые белеются теперь за орешником и песчаным холмом, ясно показывают…
– Что ты просто на просто глуп… Да, ты глуп, пан Онуфрий, – заговорил с заметным хладнокровием пан Лада, не давая вымолвить старику ни полслова. – Я хотел было сделать тебя канцлером, но вижу, что ты в этому неспособен. Убирайся с Богом… Да и все вы оставьте меня в покое и знайте только одно, что всякие перешёптывания и догадки вам строго воспрещаются… Ждите – придёт время, и узнаете то, чего теперь никак не можете понять.
Растерявшийся старик поплёлся назад: в голове его был невообразимый переполох.
Между тем пан Лада, запершись в своей комнате, всё читал и писал. Никто не смел потревожить его, кроме гайдука Игнация, который получал непосредственно от него какие-то таинственные приказания. Гайдук почти не слезал с лошади. Едва успевал он отвезти одно письмо, как должен был скакать, сломя шею, с новым посланием своего пана. Но от этого верного слуги нельзя было добиться ни слова: он всегда молчал и имел привычку раскрывать рот только тогда, когда нужно было есть или пить.
Прошло ещё несколько недель, среди тревожных ожиданий всех проживавших у пана Лады и среди постоянных его занятий писанием и чтением. Между тем из Торна и Познани, по его приглашению, явились в замок обойщики, драпировщики и разные мастеровые; в замке закипела деятельная работа, и дней через пять жилище пана Лады явилось в полном блеске. В главной зале замка стены покрылись дорогими обоями, голубого и белого цвета, а на возвышении в несколько ступеней, устланном красным сукном, поставлено великолепное золочёное кресло с пунцовою бархатною подушкою и гербом пана Лады под королевскою короною. По обеим сторонам этого кресла, на низших уступах возвышения, было поставлено двое других кресел, хотя и весьма искусной работы, но уже не столь великолепных, как среднее. Прямо перед седалищем были две резные скамьи, а остальная часть залы осталась пустою, как это принято для тронных зал.
Потолок залы украсился позолотой и разными лепными фигурами и изображениями, служащими символами для означения верховной власти и разных царственных добродетелей. На стенах залы были развешаны гербы тех благородных фамилий, с которыми была в родстве фамилия пана Лады, а по бокам возвышения, как эмблема могущества и силы, были поставлены военные трофеи и рыцарские доспехи.
Наружность замка тоже подновилась; на фасадах его явилось много фигур и изображений, сходных с теми, которые были помещены на потолке парадной залы; над главным подъездом замка был прибит огромный гербовый щит под королевскою короной, а на самой возвышенной точке кровли, на высоком древке, величественно развевался огромный флаг с гербовыми цветами пана Лады, белым и голубым.
Все работы, как внутри, так и снаружи замка, производились с чрезвычайною поспешностью, под надзором самого пана, но никто, даже проницательный капеллан пана Лады, не мог угадать цель этих необыкновенных приготовлений.
Когда замок был совсем отделан и убран, то накануне праздника рождества Богородицы стали являться к пану Ладе гости, приглашённые им через письма, развезённые Игнацием.
Великолепные новомодные экипажи, старинные рыдваны и колымаги, тележки и повозки постоянно подъезжали к главному крыльцу замка; тут же останавливались и приезжавшие верхом в гости. Пан Лада радушно встречал гостей, и сообразно с важностью каждого из них приказывал отводить помещение или во флигеле или в крестьянской избе. Затем, когда по поверке списков все приглашённые оказались налицо, гости, по особому зову хозяина, собрались в назначенному времени в праздничных нарядах в главной зале замка, и там с нетерпением ожидали развязки непонятных для них затей.
Появление пана Лады положило конец мучительному ожиданию.
Двери залы широко распахнулись на обе половинки, и в дверях показался хозяин. На голове у пана Лады была дорогая меховая шапка с цаплиным пером, пристёгнутым большою бриллиантовой запонкой; одет он был в кунтуш из бархата пурпурового цвета с золотым поясом, на котором висела кривая сабля, осыпанная драгоценными каменьями. Но в глаза гостей не столько бросался этот великолепный наряд хозяина, сколько его повелительный вид и величественная осанка.
Пан Лада вёл под руку свою жену; её роскошный наряд и блеск дорогих каменьев и яркая белизна жемчуга ещё резче выставляли смущение скромной женщины. Видно было, что она смиренно подчинилась воле своего мужа, но что сердце её как будто предчувствовало что-то недоброе. С выражением грусти и сдержанного ужаса смотрела она на всё, что окружало её теперь, и как будто хотела спросить: что же всё это значит, в чему все эти приготовления? За паном Ладой и его женой шёл их сын, прехорошенький десятилетний мальчик, единственный наследник имени, славы и богатства своих родителей; он был одет в дорогой венгерский костюм.
При появлении пана Лады мгновенно смолкнул говор присутствующих. Он медленным шагом прошёл мимо изумлённой и онемевшей толпы, поднялся на возвышение, и поставив подле себя с одной стороны жену, а с другой сына, приподнял немного свою шапку, в знак поклона, и громко произнёс следующую речь:
"При новом разграничении Польши и Бранденбурга, оба эти государства обошли мои владения, как это ясно показывают пограничные столбы, расставленные и прусскими, и польскими комиссарами. Таким образом, земли мои остались независимыми!.. Вознося благодарственную молитву Господу за явленную его к нам милость, мы, Ян Капистран Идзий I, обещаемся употребить все усилия, чтобы доказать миру, что простой некогда шляхтич Ян Лада, по гербу, впрочем, не хуже Понятовских, сумеет править подвластными ему, хотя не многочисленными, но зато храбрыми, вверенными ему Богом народами!.. Мы не оставим границ наших владений без обороны, казны без денег и законов без исполнения и опоры.
Я учреждаю отныне отдельную державу под наследственным правлением моего дома. Кто захочет споспешествовать новому государству и остаться в его пределах, тот пусть громогласно изъявит своё желание… Будьте уверены, что со временем, когда всё устроится как следует, ни один благонамеренный гражданин и ни один истинно-храбрый воин не будут скучать в тесных, по-видимому, границах моей державы.
