Евгений Федоровский
Невидимая смерть
3
В Бремерхафене Юстин сошел с надоевшего «Магдебурга» и, не задерживаясь, купил билет на берлинский вечерний экспресс. Земля пошатывалась под ногами. Дома, машины, трамваи, прохожие тоже зыбко колебались, словно под слоем кирпича и бетона плескался тот же нудно-утомительный океан. Это неприятное до тошноты ощущение прошло лишь на другой день, когда он приехал в Берлин, в привокзальном буфете выпил чашку кофе с коньяком.
Берлин не поразил Юстина, больше того – разочаровал. Город оказался не столь большим и помпезным, каким представлялся в кинематографе и на почтовых открытках. Таксист с трудом пробирался сквозь давку на тесных улицах, рыкающим клаксоном раздвигал пешеходов, надолго застревал в пробках, которые возникали перед станциями метрополитена и главными проспектами.
Отель «Бранваг», где останавливались немцы из Намибии и советовали сделать то же самое Юстину, не претендовал на высший разряд, однако занимал большое здание старой постройки, через метровые стены не проникал уличный шум; мебель, двери, оконные рамы делались из дуба, а полы были выстланы толстым солдатским сукном. За полсотни лет своего существования в отеле только однажды заменили газовые горелки и керосиновые десятилинейки на электрические лампочки – все остальное осталось на месте, как при первом Вильгельме Гогенцоллерне и «железном канцлере» Отто фон Бисмарке.
Юстин снял недорогой номер с душем и ванной. Окна выходили во двор, где был разбит небольшой цветник и стояли лавочки для любителей свежего воздуха. В необъятной кровати с перинами и горой подушек могли бы разместиться четверо. На стене висела гравюра с изображением Гейзериха – короля вандалов. Осмотревшись, Юстин раскрыл чемоданы, расставил на письменном столе книги, повесил в шкаф костюмы и рубашки. После душа захотелось есть. Хотя до обеда оставалось не меньше часа, он спустился в полуподвал со сводами. В дальней стороне ресторана трое стариков пили пиво. Остальные столики были пусты. Едва Юстин занял место, как появился кельнер в белой куртке и галстуке-бабочке. Юстин попросил светлого пива и телячий бифштекс.
Прожив несколько дней в «Бранваге», он убедился, что в ресторане обедали только клиенты отеля да старые берлинцы из соседних кварталов. Они заказывали кружку пива, переваривали домашнее рагу и вели нудные разговоры о своих колитах и делах империи. Молодежь недолюбливала ресторан. Он казался скучным. Даже продрогшие в прохладные вечера проститутки не заглядывали сюда. Единственной примечательностью были часы, сделанные чуть ли не в эпоху Возрождения. Они стояли в темном углу – массивные, в опять же дубовой, как плаха палача, колоде и каждые полчаса давали знать о себе. Сначала раздавался какой-то сип, словно в прохудившемся кофейнике. Потом с ржавым хрипом начинали скрежетать шестерни. Новички невольно вытягивали шеи, крутили головами, силясь понять, откуда несутся эти звуки. Наконец их взгляд упирался в угол. Из темноты проступало сивушное рыло циферблата в морщинах-трещинах, перекошенное, точно от флюса. И тут в дряхлом нутре часов, как в шарманке, возникала музыка, от которой сводило челюсти. Часы исполняли старый прусский гимн.
Юстин долго не решался звонить Карлу Хаусхоферу – единственному в Берлине человеку, которому адресовалось рекомендательное письмо. Первые дни он знакомился с городом, музеями, театрами. В Университете предложили на выбор либо сдать экстерном экзамены по предметам, отсутствующим в программе школы Виндхука, либо прослушать последний курс и защитить диплом на дневном отделении. В пятницу он позвонил секретарю Хаусхофера и попросил аудиенции у знаменитого профессора. Очевидно, не каждый день обращались с такой просьбой люди из далекой Намибии, генерал назначил встречу на утро субботы.
С бьющимся сердцем Юстин вступил в кабинет, прижимая локтем папку с рукописью и письмом оберфюрера Дорроха. Хаусхофер вышел из-за стола навстречу. Юстин мгновенно оценил представителя высшего типа германского военного, какого со времен первых королей выковывала армейская каста. Высокий, седой, сухопарый старик с откинутой назад головой и надменным выражением резко очерченного лица, большим узким ртом с опущенными вниз кончиками, отчего создавалось впечатление, будто он проглотил хинную таблетку, молча пожал руку и неторопливо вернулся на свое место. Юстин успел еще подумать о том, что иностранные карикатуристы, изображая немецких генералов, видимо, списывали портрет с Хаусхофера. Он положил перед профессором письмо Дорроха и свою рукопись. Генерал откинулся на спинку кресла, сдвинул косматые брови и принялся за чтение. Зрение стало сдавать, но он упрямо не заводил очков или монокля, считая эту необходимую принадлежность как бы недостойной военного человека. Его письменный стол представлял собой тот упорядоченный рабочий комфорт, который полностью отвечал деловому, организованному характеру. Ни одной посторонней вещи, ни одной безделушки! Напротив стояли справочники, перед глазами лежала стопка бумаги, на расстоянии вытянутой руки – чернильный прибор, тюбик с клеем, ножницы, пластмассовый стаканчик с карандашами трех цветов: красным, зеленым и желтым. Несколько раз входили сотрудники, приносили статьи на просмотр. Юстин выявил любопытную роль этих карандашей. В отличие от светофора они действовали в обратном порядке. Если генерал хотел где-то усилить мысль, углубить содержание того или иного абзаца, то на полях он проводил желтую линию. Если соглашался полностью, ставил красную галочку. Несогласие выражал зеленым карандашом. Он не опускался до разговора, предоставляя сотруднику право обдумать текст и самому сделать правильный вывод.
Рукопись он читал долго, вдумчиво. Старый профессор понял, что перед ним предстал как раз тот образец элитной молодежи, которая в будущем станет повелительницей мира. Оторвавшись от рукописи, он стал расспрашивать Юстина о жизни, взглядах, геополитике и убедился, что юноша обладает прекрасной памятью, живым умом, владеет несомненным публицистическим даром. Понравилась генералу и предельная лаконичность при изложении мысли. «Империя – это вопрос желудка», – сказал Юстин. Поначалу Карл опешил, но, поразмыслив, понял, что молодой человек угодил в самое яблочко. Все рассуждения о «лебенсраум», арийской расе, по существу, сводились к тому, чтобы сытно накормить немецкий народ. А уж за счет кого – народов ли, стоящих в духовном развитии внизу исторической пирамиды, плодородных ли земель, где успели разместиться и размножиться низшие существа, – пусть рассуждают теоретики.
Сухая, в голубых прожилках, рука Хаусхофера потянулась к стаканчику, нашла красный карандаш и подчеркнула заголовок рукописи: «Намибию – германцам!»
– Мы начнем печатать это с ближайшего номера, – проговорил Карл и, выдержав долгую, невыносимо долгую для Юстина паузу, добавил: – Вы будете работать у меня, как только закончите курс в Университете.
По тому, как покраснело загорелое лицо, он понял, что о большем молодой человек и не мечтал.
Он поставил Юстина на самый горячий отдел – хронику. Но не такую, какую обычно поставляют газеты, радио, информационные отделы ведомств по связям с прессой. Хроника «Цейтшрифт фюр геополитик» давала развернутое толкование фактов. Имея всемогущую поддержку Гесса – второго в империи человека, Хаусхофер постарался придать журналу независимое лицо. В отличие от партийных органов («Дас рейх», «Фёль-кишер беобахтер» и других) журнал мог выражать свою точку зрения, не всегда совпадающую с официальной. В сером газетном потоке свободная мысль «Цейтшрифт фюр геополитик» пользовалась популярностью у читателей.
Очень скоро африканские очерки о бывших германских колониях, а затем бойкие репортажи из высших кругов, где делалась политика, вывели имя Юстина Валетти в ряд известных журналистов рейха. Через полгода Юстин оставил отель «Бранваг» и снял квартиру в Хермсдорфе, купил подержанный, но довольно резвый «опель».
А еще через некоторое время судьба свела его с человеком, который предопределил дальнейший путь. Среди благодарных читателей оказался Ганс Пикенброк, полковник абвера и начальник его первого отдела, занимавшегося разведкой почти во всех странах мира. В смышленом и расторопном малом Пикенброк выделил несколько главных качеств, в том числе быструю сообразительность и трезвость. Через свою агентуру он собрал досье, когда же доложил адмиралу Канарису об идее привлечь к разведке Юстина Валетти, раскрыл папку с обязательной фотографией, к его изумлению шеф не задал ни одного вопроса и произнес единственную фразу:
– Я знаю этого парня.
Оказалось, что адмирал познакомился с ним на «Магдебурге», когда переправлял марокканских стрелков и офицеров Иностранного легиона в Лисабон, вскоре поднявших мятеж против Испанской республики.
Не реже раза в месяц Пикенброк стал встречаться с Юстином в кафе или пивной, парке или просто на улице. Опытный и ловкий разведчик скрывался под маской забывчивого недотепы, любителя выпить, хорошо поесть, поволочиться за женщинами. В близком кругу его звали попросту Пики. Эта кличка как нельзя более подходила к нему. Внешне Пики напоминал обычного берлинца средней руки. Шляпа-тиролька прикрывала лысый череп, носил он полувоенный френч и бриджи по моде времени. Крупная голова с маленькими острыми глазками, носом пуговкой и губастым ртом несуразно сидела на маленьком туловище, на котором начал округляться старческий животик, хотя Пикенброк не разменял и сорока пяти лет. Как бы советуясь на правах старшего с младшим, беседуя на разные темы, Пикенброк высказывал те или иные мысли, иногда как бы предугадывал события. Вскоре их отзвук он находил в статьях Юстина Валетти.
Так случилось с аншлюсом Австрии. Начиная с Рождества 1937 года Юстин выдал серию благожелательных очерков о южной немецкой родственнице, а в марте 1938-го без единого выстрела при всеобщем ликовании Восьмая полевая армия Федора фон Бока перешла австрийскую границу и присоединила Остеррейх к германской империи. Это событие пробудило в немцах мятежный дух. В училищах вермахта, люфтваффе, морского флота стали формироваться диверсионные отряды. На военно-морских базах в Свинемунде и Куксхавене началось обучение экипажей субмарин для операций в Африке и на коммуникациях Атлантики, Тихого океана, даже Антарктиды.
С подачи Пики Юстин нелестно отозвался о военном министре, мыслившем категориями линейных сражений кайзеровского времени. Вскоре кампанию травли подхватили другие газеты. Фельдмаршалу Вернеру фон Бломбергу ничего не оставалось, как подать в отставку.
Летом 1938 года Юстин опубликовал несколько переводов известного английского писателя-антисемита Дугласа Рида из книг «Ярмарка безумия», «Великий позор», «Чтобы не пришлось пожалеть…», а осенью по Германии прокатилась новая волна еврейских погромов.
Пики хорошо разбирался в змеиных извивах политики, предвидел направления, по которым устремлялись события. 1938 год как бы выводил Германию из состояния сонного благодушия на путь открытой борьбы. Но по долгу службы он помалкивал, за него говорил Юстин, и это вполне устраивало абвер.
10 ноября в конференц-зале Министерства пропаганды выступил фюрер. Мало заботясь о смысле, Юстин старался как можно точней застенографировать речь вождя. Когда же он вернулся в редакцию, расшифровал записанное, перепечатал на машинке и перечитал еще раз, то понял глубинную суть выступления: отныне Германия открыто заявляет всему миру о своих территориальных претензиях и народ надо готовить к войне. Перед тем, как идти к Хаусхоуеру, он продумал порядок мыслей, которые следовало высказать в будущей статье. Заголовок родился тут же: «Воля фюрера в действии». Вдруг в этот момент приятно колыхнула сердце неожиданная идея: «Видно, скоро и мне придется надеть военный мундир. У Пики наверняка найдется местечко».
Хаусхофер, не торопясь, прочитал стенограмму, одобрил заголовок. Юстин было открыл рот, чтобы рассказать о своем намерении, но тут же спохватился – еще неизвестно, найдется ли у Пикенброка подходящая вакансия. «Сначала поговорю с Пики, а уж потом поставлю Карла перед свершившимся фактом», – подумал он.
Вечером, когда ушли все сотрудники, Юстин подошел к телефону. У него был единственный номер, по которому он связывался с Пики. Он не знал – рабочий ли это телефон, домашний или какого-либо секретного жилища, но в какое бы время суток ни звонил, всегда попадал именно на Пикенброка. Позже он узнал, что этот номер числился за личным коммутатором начальника 1-го отдела абвера, и где бы не находился Пики, его бистро отыскивал дежурный офицер связи. Юстин набрал четырехзначный номер. В наушнике раздался щелчок, похожий на тот, когда на другом конце провода снимают трубку.
– Господин Пикенброк?..
Через пару секунд:
– Слушаю!
– Беспокоит Валетти.
– Что стряслось, Юстин?
– Не могли бы вы уделить мне минут двадцать?
– Это срочно? Сейчас?
– Н-не совсем срочно, но для меня важно.
Видимо, в голосе Юстина прозвучала тревога, озадачившая Пикенброка. Тот решил удовлетворить просьбу:
– Где вы находитесь?
– В редакции.
– Собираетесь домой? Не возражаете, если поговорим у вас?
– Буду рад.
– Найдется что-нибудь выпить?
– Конечно!
– Тогда спуститесь вниз, подъеду через тридцать минут.
Юстин собрал в портфель бумаги, которые могли пригодиться при разговоре. Среди них была и стенограмма выступления Гитлера перед работниками нацистской прессы.
Оставалось позвонить Линде, чтобы, не дай бог, эта истеричка не нагрянула без предупреждения. Линда работала переводчицей в издательстве «Герхард Шталлинг Берлагбухандлунг». Дочь видного коммерсанта Марка Штаймахера, чьи текстильные магазины были разбросаны по всей Восточной Европе, знала много славянских языков. По-русски она изъяснялась так же свободно, как и по-немецки. Часто ее даже привлекали для чтения лекций по языку и русской истории в Университет Фридриха-Вильгельма – самое престижное учебное заведение империи. Здесь она и заметила Юстина Валетти – красивого парня из немецкой Африки. Он числился вольнослушателем и сдавал экзамены на выпускной курс. Но еще больше ее поразили его знания. На семинаре по внешней политике большевиков он стал анализировать советские дела с неотразимой логикой, не совсем понятной даже ей, специалистке по России большевистского времени.
– Советский Союз сейчас тревожат две страны, – сказал он. – Это Германия и Япония. И с той и с другой Россия стремится разрешить спорные проблемы миром. Предмет конфликтов – Китайско-Восточную железную дорогу – продала Манчжоу-го, хотя это не помешало Японии напасть на Китай, развязать боевые действия на озере Хасан. Сталин также стремится к сотрудничеству с Германией, несмотря на идеологические разногласия. Кстати, я вообще не верю в приверженность Сталина классическому марксизму. Стремление удержать свою лоскутную империю от развала для него важнее марксистско-ленинских догм. Ему импонирует смелая, бескомпромиссная борьба фюрера с противниками нацизма. Его торгпред зондирует почву о сотрудничестве с министром экономики Шахтом, посланец Давид Канделаки беседует с Герингом. Резидент Сталина в Европе Вальтер Кривицкий получает приказ свернуть разведывательную работу в Германии, а в Испании террор энкаведэшников направлен главным образом против «троцкистов». Так что Сталина можно назвать «нашим советским другом».
«Мальчик далеко пойдет», – подумала Линда, неожиданно краснея.
Еще польстило ей, что Юстин вызвался после занятий проводить ее. По дороге на квартиру в Далеме он упомянул о своей работе в «Цейтшрифт фюр геополитик». Она вспомнила, что имя Валетти не раз встречала в этом журнале.
В тот теплый летний вечер и произошло то, что должно произойти. Лишь одно огорчало Линду: она была на пять лет старше Юстина. Поначалу она не задумывалась о замужестве, но со временем все чаще стала приходить к мысли о супружеской жизни. Что для нее разница в возрасте? Она богата, независима, наследница швейного промышленника, Юстин тоже не беден. Правда, его наследство где-то в Намибии, но мужчине, тем более одаренному, кому покровительствует генерал Хаусхофер, друг Гесса, легче сделать карьеру, чем женщине, пусть у нее семь пядей во лбу. Юстин много работал, ночевал то у себя, то у Линды. В каком бы часу он ни появлялся, для него были готовы постель, хорошая еда, любимое вино. Ни служанку, ни экономку на помощь она не звала. Со старательностью добропорядочной хозяйки сама чистила и гладила костюмы, меняла рубашки и галстуки задолго до того, как он проснется и заторопится па службу.
Она долго не решалась сказать, что пора бы узаконить их отношения. Гражданские браки не одобрялись в рейхе. Однажды Юстин вернулся навеселе с какого-то дипломатического раута. Он шутил, острил, просил поставить ту или иную граммпластинку, пытался подпевать, ужасно и мило фальшивя. Линда подыгрывала ему, целуя, она сказала:
– Я хочу быть твоей женой.
– А разве ты не жена?
– Я мадемуазель Штаймахер, а не фрау Валетти.
Юстин сразу протрезвел:
– Неужели мы не сможем обойтись без брачных уз?
– Не сможем, – ответила Линда, тоже став серьезной.
– Скоро мы начнем воевать, меня могут призвать в армию, убить наконец. Тебе хочется остаться вдовой?
– Не думаю, чтобы скоро, и не верю, что убьют. Таких, как ты, не пошлют в окопы…
– Хватит! – резко оборвал ее Юстин. – Выбрось брак из головы!
– Но почему?! Разве я недостойна быть твоей женой?
Он как-то холодно, сквозь ресницы, посмотрел на нее и потянулся к бокалу с вином.
«У него есть другая!» – ужаснулась Линда.
С тех пор в их отношениях образовалась трещина. Она пыталась следить за Юстином, требовала встреч, внимания, любви. Он начал избегать ее. Они ссорились и мирились, подолгу не встречались, мучались. Поборов гордость, Линда мчалась к нему, отношения вроде бы восстанавливались, но вскоре опять обрывались. Чем равнодушнее становился Юстин, тем безотчетной, яростней любила его Линда.
Юстин пытался жить с другими женщинами. Благо, отказа не было. Всюду – на улице, в метро, театре, на многочисленных приемах – он ловил их тайные, призывные взгляды. Но он не в силах был вытравить из сердца Линду, жалел и, досадуя, раскаиваясь, возвращался к ней.
… Прошло двадцать пять минут. Пора спускаться вниз. Вот-вот должен подъехать Пикенброк, а Юстин все еще стоял перед черным «телефункеном» и не решался поднять трубку. Наконец собрался с духом, крутнул диск. Гудки, гудки… «Алло!» Линда!
– Послушай, дорогая. Сегодня у меня очень важная встреча с одним человеком. Прошу не беспокоить.
– Ты не приедешь?
– Не знаю, когда встреча закончится. Боюсь поздно, ты уже будешь спать.
– Все равно жду тебя!
Юстин поморщился от досады.
– Хорошо, постараюсь приехать.
«Черт бы побрал эту назойливую бабу», – подумал он, спускаясь на улицу.
Шел туманный дождь. В лужах отражались размытые огни фонарей. Было пустынно и зябко. Что-то тревожило, как в предчувствии беды. Послышался рокот. Из-за угла соседнего здания, уже погруженного во мрак, тускло блеснули два желтых глаза, показался старенький фургончик-«опель» выпуска двадцатых годов. На такой машине обычно ездил Пики, если сам садился за руль. Тридцатисильный мотор не вытягивал на большие скорости, что для малоискушенного водителя было немаловажным. Да и не привлекала внимания такая машина. Разве мог кто подумать, что за ее рулем сидел человек, управляющий всемогущей немецкой разведкой во всех концах света! Многие берлинцы скромного достатка предпочитали покупать эту марку – с прочным кузовом, надежными рессорами, экономичную в расходе бензина. Поровнявшись с Юстином, «опель» притормозил.
– Садитесь скорее, я успел нагреть кабину, – сказал Пикенброк, он был в неизменной тирольке, из-под ворота черного плаща выглядывал толстый шерстяной шарф.
– Вам нездоровится?
– По-моему, банальная испанка. Лучшее лекарство от нее – шнапс с анисовым сиропом. У вас есть шнапс?
– Найдется.
В Хермсдорф ехали мимо ратуши на Луизенштрассе, пересекли канал. В Рейнникендорфе они увидели кучку людей и полицейских. Около разбитой витрины на стене белой краской была небрежно намалевана надпись: «Юде капут!». Видно, ее сделали совсем недавно.
– Озорничают мальчишки, – проворчал Пикенброк.
По просьбе Юстина хозяйка всегда наготове держала камин – несколько смолянистых щепок, три полешка и сверху брикеты из бурого угля. Стоило поднести спичку – и сразу занимался огонь, Юстин, не раздеваясь, так и сделал. Пики в прихожей снял плац, стряхнул дождевые капли, шляпу накинул на оленьи рога. Юстину они служили вместо вешалки, но для коротышки Пикенброка были слишком высоки.
– В буфете вы найдете все, что нужно, – сказал Юстин, подправляя брикеты щипцами.
– А вы не собираетесь выпить?
– Разве что рюмку, не больше.
Себе Пики налил фужер, сходил на кухню за анисовым сиропом, плеснул несколько капель и, крякнув, выпил махом. Зажмурившись, втянул в себя воздух, молчал некоторое время, потом издал сладостный возглас, похожий на «х-хы!»
– Садитесь к огню. Скоро будет тепло.
Пики пригладил жидкую прядинку волос, переброшенную через лысый череп от одного уха к другому, снова наполнил фужер водкой, но уже без сиропа, развалился в кресле, поставив на каминную решетку ноги в офицерских, хорошего хрома сапогах, – приготовился слушать. Юстин вынул из портфеля бумаги:
– Сегодня в Министерстве пропаганды фюрер наконец-то определенно высказался о целях ближайшего будущего… «Обстоятельства заставляли меня в течение десятилетий говорить только о мире…»
Пикенброк протянул руку с обручальным кольцом на толстом пальце:
– Прочитаю сам. Не воспринимаю на слух.
Маленькие глазки впились в текст. Страница, еще страница… Нижняя пухлая губа выдвинулась вперед, рот стал похож на сковородник. Читал он быстро, по диагонали, но не пропускал ни единого слова и запоминал навсегда.
«…Отныне необходимо п с и х о л о г и ч е с к и подготовить немецкий народ и внушить ему мысль, что имеются вещи, которые надо решать только с помощью силы… конкретные события надо изображать так, чтобы в сознании каждого немца совершенно автоматически возникло убеждение: если нельзя договориться по-хорошему, давайте рассчитывать на силу», – дочитал Пикенброк и с недоумением уставился на Юстина.
– Это война, – пояснил Юстин, – и я хотел бы спросить вашего совета: не пора ли мне поискать работу в вермахте?
– Вас не устраивает Хаусхофер?
– У него слова, а мне хочется дела.
Пикенброк хмыкнул, сделал глоток:
– А чем бы вы хотели заняться в армии?
– Всем, что прикажете вы. – Фраза прозвучала выспренно, Юстин это сразу почувствовал, но подумал, что пьянеющий Пики отнесется к ней вполне терпимо. Главное, поймет: он хочет идти в абвер, в разведку, именно к Пикенброку.
– Принесите чего-нибудь поесть, – вдруг попросил Ганс.
В холодильной камере Юстин нашел сыр, ветчину, развернул складной столик на колесиках, расставил тарелки, положил пачку галет.
Ел Пикенброк долго и жадно, крошки сыпались с губастого рта на френч, бриджи, но он не замечал неопрятности. «И этот человек ведает нашей разведкой!» – с некоторой брезгливостью подумал Юстин. В другое время он не обращал внимания на кричащую неряшливость Ганса, но сейчас был трезв, нервно напряжен и плебейство бросалось в глаза.
Наконец Пикенброк допил водку, вытер вспотевшее лицо салфеткой, благодушно рыгнул.
– Может быть, кофе?
– Нет, еще шнапса.
«Переберет, потом возись с ним!»
Юстин отошел к буфету, налил водки, а когда вернулся к Пики, то едва не выронил фужер от удивления. Хитрые, бесноватые глазки смотрели на него трезво и рассудительно.
– Вот что я скажу, Юстин, – промолвил Пикенброк. – Наша работа покажется вам ужасно пресной. Если бы я умел делать что-то другое, то с радостью бы плюнул на нее. Самое печальное – она неблагодарная. Платят мало, спрашивают много, а ведь постоянно приходится рисковать головой. С вашими-то заработками, с вашим именем – и в петлю? Нет! Я слишком уважаю вас, чтобы тянуть в свою трясину…
В прихожей раздался резкий звонок. Пикенброк впился взглядом в Юстина. Зазвенело еще настойчивей, нетерпеливей, Юстин вышел, повернул ключ. Перед ним стояла разъяренная Линда.
– Я же просил… – начал было Юстин, но Линда оттолкнула его и рванулась в комнаты.
– Где эта шлюха? Я убью ее! – завопила она, распахивая одну дверь за другой.
Вбежала в гостиную и замерла. Пикенброк хихикнул. Его позабавила не столько взбешенная женщина, сколько растерянное, страдальческое лицо Юстина за ее спиной.
– Кто это? – весело спросил он.
– Это… это Линда, – едва слышно пробормотал Юстин.
– А я полковник Пикенброк, – Ганс проворно выскочил из кресла, по-молодому подобрал живот, подошел к Линде.
– Простите, полковник, – приходя в себя, проговорила Линда.
– Прощаю. Не хотите ли выпить?
– Хочу.
– Вино, коньяк, виски? – Пики подмигнул Юстину.
– Предпочитаю коньяк, – Линда бросила Юстину свой клетчатый плащ, по-хозяйски прошла к буфету.
– Мадемуазель… фрау… – замялся Пикенброк.
– Мадемуазель Штаймахер, – с вызовом произнесла Линда.
– Дочь того самого?.. – Ганс поскреб пальцами по френчу.
– Того самого, кто шьет форму для всего вермахта. Между прочим, и мое имя вам должно быть известно.
– Ах, память, память, – он хлопнул себя по лбу, начиная играть простачка. – Как же! Самые лестные отзывы… Но почему Юстин не представил раньше?!
Бросая укоризненные взгляды на Юстина, он принялся ухаживать за Линдой, забегал, чуть ли не приплясывая, как старый дамский угодник.
– Вы конечно же голодны, – обретая домовитую твердость в голосе, проговорила Линда. – Иду на кухню жарить бифштексы.
– Я с вами! – увязался за ней Пики.
Юстин налил коньяку, выпил. Подумал, выпил еще. Злость на Линду отлегла, но тревога, которую он испытывал перед встречей с Гансом, осталась. Энергичный отказ в работе на абвер озадачил его, положение вдруг стало шаткий, смутным. Зажгло в желудке. Он сел перед камином и уставился на дрожащий огонь. Из кухни доносился кокетливый смех. Как всегда при виде хорошеньких женщин, Пики начал ребячиться. Шевельнулось нечто похожее на ревность, но как-то вяло, слабодушно. «Черт с ней, может, отвяжется совсем», – Юстин выпил еще рюмку и опьянел.
Как во сне он жевал мясо, пил вино, слышал оживленное перешептывание Линды с Пикенброком. Потом его раздели, уложили в постель. Ганс вызвался отвезти Линду домой, та согласилась. Потух свет, скрипнула дверь, с лязгом защелкнулся английский замок…
Неделю ни Юстин не звонил Линде, ни она ему. Позвонил Пикенброк.
– У меня появилась идейка, – проговорил он, загадочно хохотнув. Не дождавшись ответного слова, спросил: – Вы помните наш последний разговор? Кажется, вы о чем-то просили? Я обдумал ваше предложение. Полезное не грех перенимать и у врагов. Англо-саксы были не дураки. Они охотно привлекали к секретной службе литераторов. Хороший урок им преподнесла Крымская война. Ввязавшись в нее, правительство королевы Виктории, оказывается, не знало истинной России. Поэтому впоследствии у русских побывали Комптон Маккензи, Джон Голсуорси, Арнольд Беннет, Герберт Уэллс, Гилберт Честертон, Сомерсет Моэм… Почему бы и нам не попробовать? А? – Пики опять хохотнул.
– Не вижу повода для веселья, – раздраженно произнес Юстин.
– Извините, – голос Пикенброка стал суше. – Однако для того, чтобы работать в нашей конторе, вам придется пройти общую подготовку. Согласны?
– Если это необходимо…
– Да, необходимо. Для вашей же пользы. Ждите повестку.
На другой день Юстин получил казенный листок: ему как офицеру запаса предписывалось явиться в Целлендорф на шестимесячную переподготовку, при себе иметь… Он пошел к Хаусхоферу. Как и следовало ожидать, генерал просто оторопел. Как раз в этот момент шла подготовка к печати сразу двух номеров журнала, маховик внешней политики набирал обороты, появлялись горячие темы. По аскетическому лицу генерала пошли красные пятна:
– Какой олух додумался отнимать у меня ценного сотрудника?! Я немедленно свяжусь с Гессом, попрошу отменить этот приказ.
Он потянулся к телефонной трубке, но Юстин остановил его:
– Стоит ли по таким пустякам беспокоить партейфюрера? К тому же вы – человек военный – отлично знаете, какие моральные издержки несут люди, вынужденные отменять собственные приказы.
– Я не могу разобрать подписи… Вы знаете?
– Догадываюсь. Подписал повестку сотрудник абвера. Скажу больше, в курсе полковник Пикенброк.
Канариса и его первого заместителя Хаусхофер, разумеется, знал. Однако он не мог допустить мысли, что они решились на действие без согласия Юстина. Генерал укоризненно покачал головой:
– А я-то надеялся на вас…
– Простите, с моей стороны здесь нет никакого предательства! – встрепенулся Юстин. – Просто я понял, что наступают ответственные времена и мое место не только за журнальным столом.
– Почему вы не сказали об этом раньше?
– Я только намекнул Пикенброку о желании сотрудничать. Поначалу полковник отнесся к этому несерьезно. Я не хотел тревожить вас Не было полной ясности. Нет и сейчас. Кто знает, подойду ли я для абвера?
– Абверу такие люди нужны, – тихо произнес Хаусхофер.
– Умоляю вас, не вычеркивайте мое имя из списка сотрудников. Мною уже подготовлены три обзорных статьи, успею написать четвертую. Задел есть. Где бы я ни был, чем бы ни занимался, я всегда буду работать на журнал.
Юстин умолк. Исчезли красные пятна и на лице Хаусхофера. Старик начал оттаивать. Помолчали. Как всегда после вспышки гнева к генералу вернулись разумные мысли. В конечном счете ничего страшного не произошло. Юстин поддался его же собственным призывам, оказался даже более последовательным, чем он сам. Пусть послужит. Армия всегда на пользу настоящим мужчинам. Жестокую науку там и преподают жестоко. Зато на всю жизнь запоминаются непреложные истины… Надо бы и сына Альбрехта отправить туда же. Сын пошел по его стопам, стал географом. Но уж больно вольничает. Фельдфебель бы скоро выбил всякие мысли о свободе, преподнес такие уроки, какие не смогут дать ни университеты, ни академии.
Хаусхофер встал, внимательно посмотрел в синие с сероватым отливом глаза Юстина. Молодой человек не отвел взгляда.
– Что ж, если вы искренни, то благославляю. А на будущее запомните: прежде, чем что-либо предпринять, советуйтесь со мной. Старик еще не выжил из ума.
Юстин вернулся к себе. Впереди был целый день. Успеет ли написать еще одну статью? Покосился на телефон. Обычно Линда звонила дважды: утром и вечером. Теперь аппарат молчал. «Переживем», – подумал он, настраиваясь на работу. Пододвинул пишущую машинку – тяжелый «Рейнметалл», сделанный прочно, на совесть, и выбил заголовок: «Народ ищет море». Юстин намеревался поднять проблему «польского коридора», выдвинуть требование присоединить к рейху «вольный город» Данциг, а также железную и шоссейную дороги, которые связывали центральную Германию с Восточной Пруссией. Он уже знал, что новой жертвой после Чехословакии станет Польша, и собирался пустить пробный шар, чтобы заранее начать пропагандистскую кампанию против поляков.