Евгений Панов
Красный Дракон Империи
Глава 2
Ну вот и настал тот самый день. Сегодня я либо исчезну навсегда, либо очнусь уже в другом теле, в другом времени, в другом мире. Скорее бы, хотя, конечно, и потряхивает от переживаний. Последние несколько недель дались особенно тяжко. Почти всё время провёл с надетым на голову шлемом футуристического вида, посредством которого в мою многострадальную голову загружали информацию. Голова болела так, что хотелось её оторвать и отбросить куда подальше. И обезболивающие препараты принимать нельзя, так как мог произойти сбой при загрузке. Зато теперь, если всё пройдёт благополучно, мне надо лишь сосредоточиться и мысленно послать запрос в свой мозг, и любая из имеющейся информация будет доступна.
Хорошая технология, но фактически никому не доступная. Вся проблема в том, что после такой загрузки мозг долго не живёт. От силы несколько месяцев, да и то в случае нахождения под наблюдением специалистов. Со мной всё проще: мне здесь не жить, а там все знания будут уже полностью моими.
За пару часов до заброски ко мне пришли Борис с Леонидом. Мы обнялись. В глазах у них стояли слёзы.
– Ну что, прощайте, братья. – У меня у самого комок стоял в горле и в глазах щипало. – Спасибо вам за всё, что вы для меня сделали. Простите, если что было не так. Присмотрите там за могилками.
– Прощай, брат! – Болек всхлипнул, как когда-то давно в детстве. – Тебе спасибо за всё, что ты для нас сделал. Прости, если когда обидели чем-то тебя. Мы всё сделаем. И за твоими присмотрим, и тебя никогда не забудем.
Лёлик молча обнял меня и, прильнув к уху, тихо прошептал:
– Как очнёшься, вспомни про письмо.
– Пора. – Профессор, заглянувший в дверь, был немногословен.
И вот я лежу в камере переноса на довольно удобном ложе, весь опутанный проводами, обклеенный датчиками, с воткнутыми в вены катетерами, а на голову мне опускается шлем с глухим забралом. Сознание медленно уплывает, пропадает ощущение тела, наступает какое-то умиротворение, которое через мгновение взрывается адской болью. Даже не так. Не болью, а БОЛЬЮ. При этом не понятно, что именно болит. Боль не локализована где-то, она повсюду. Кажется, что ты плывёшь в этой самой боли. Хочется кричать. И даже не кричать, а вопить от боли, но и этого сделать не получается, потому что кричать-то, по сути, нечем. Болит не тело, болит само сознание. И ты не можешь ни думать, ни осознавать себя. Существует лишь БОЛЬ. И ты пронизан ею, и ты живёшь в ней.
Всё закончилось так же внезапно, как и началось. Боль, всепоглощающая боль вдруг схлынула, затаилась где-то в глубине сознания, а на смену ей пришёл СВЕТ. Он был повсюду, обтекал сознание, лаская в своих нежных потоках. Внезапно свет начал как будто уплотняться. Я не видел это, я это чувствовал. Свет превратился в крохотную точку, и эта самая точка ослепительного света вошла в моё сознание, растворяясь в нём. И наступил покой.
– Дядька Андрей! Дядька Андрей! – пронзительно громко закричал тоненький девчачий голос на мою попытку открыть глаза. – Витюша очнулся.
Моя попытка увидеть крикунью не увенчалась успехом. Вернее, не так, увидеть-то я увидел, вот только глаза при этом так и не смог открыть. Лишь сквозь окружающую тьму проступил чуть светящийся силуэт человеческой фигуры.
– Ох, ты ж, Господи, Пресвятая Богородица! Слава Богу, в себя приходить начал! – Вместе с мужским голосом в поле, так сказать, зрения появился второй силуэт, повыше первого. – Беги, дочка, за Шэн-ли и за бабкой Дарьей.
Так, надо прийти в себя. Похоже, что перенос прошёл нормально, и я нахожусь в теле брата своей бабушки, который должен был умереть. Попробую добраться до памяти реципиента (тьфу ты, блин, сказывается долгое общение с умниками из лаборатории).
Так, что мы имеем? А имеем мы пятнадцатилетнего раздолбая, зачем-то полезшего на кедрач. Хотя понятно, зачем. Решил для сестрёнки достать из дупла маленького соболька. Ну и, как и следовало ожидать, сорвался с высоты и хорошо приложился головой о корневище. Видимо, это и привело к коме и последующей смерти. Но это в той, другой реальности. Теперь здесь я, а значит, как говорится, будем жить.
Так, теперь надо сосредоточиться на своём новом теле и понять наконец-то, почему я не могу открыть глаза, но тем не менее вижу светящиеся силуэты. Прямо как будто аура. Так, стоп! АУРА! Блин, это что, получается, что либо носитель обладал экстрасенсорными способностями, либо они появились уже у меня после переноса? Так-так-так, думаем.
При переносе я ощущал боль (бррр, лучше не вспоминать), а потом появился свет, который вошёл в моё сознание и растворился в нём. Судя по памяти носителя, прежде у него не было никаких таких способностей. Это что же получается, что процесс переноса ещё и делает экстрасенсом? Да уж, как пишут на сайтах альтернативной истории, это рояль, и рояль не маленький. А учитывая то, что мне буквально вбили в память, то это уже просто рояльный оркестр.
Осталось только дождаться полного слияния сознания и выяснить, что из тех знаний сохранилось после переноса. Ну и исполнить, так сказать, священный долг всех попаданцев. Как шутили на форумах альтистории, каждый уважающий себя попаданец обязан перепеть Высоцкого, приделать к танку (ха-ха) промежуточную башенку и изобрести командирский патрон (ха-ха-ха). Ну да всему своё время, а пока надо приходить, так сказать, в нового себя.
Пока я предавался размышлениям, появился новый светящийся силуэт. Вроде и похож на те, что были прежде, но всё же чем-то отличается. Силуэт, ни слова не говоря, подошёл ближе, и от него в мою сторону протянулись два отростка. Ага, это он руки ко мне протягивает.
И тут я почувствовал прикосновение чьих-то пальцев к своему лицу. Это было первое тактильное ощущение в новом теле. До этого я вообще ничего не ощущал. Между тем пальцы неизвестного человека легли на мои веки и плавно подняли их. Глаза ослепило от света, и я смог разглядеть сквозь проступившие слёзы размытые очертания склонившегося надо мной человека.
– Халасо, осень халасо, – с явным китайским говором произнёс пришедший.
Он убрал руки, и глаза опять закрылись, но теперь уже я сам, хоть и с трудом, смог их открыть. Свет слепил, и приходилось промаргиваться, чтобы хоть что-то увидеть.
– Ну-тка, погодь, Витюш, глаза-то я твои протру, – произнес, судя по голосу, тот самый дядька Андрей и склонился ко мне с какой-то тряпицей в руках.
В это самое время из-за двери послышались чьи-то торопливые шаги и запыхавшийся женский голос.
– Уф, Настёна, скаженная. Да нешто я могу поспеть за тобой? Погодь, дух переведу, а то аж сердце зашлось.
– Не торопись, Дарья Степановна, всё у нас в порядке. Тут Шэн-ли пришёл в аккурат перед тобой, говорит, что всё хорошо. – Дядька Андрей выглянул за дверь встретить пришедших. Из-под его руки проскользнула фигурка в сарафане и со слезами метнулась ко мне.
– Витюшенька, братик, ожил наконец-то. А я так боялась, так боялась. Я звала, звала тебя, а ты лежишь, и не говоришь, и почти не дышишь… – девчонка уткнулась лицом мне в грудь и заревела в полный голос.
– Ну, будя тебе мокроту разводить, будя, – сказала подошедшая статная женщина. – Раз очнулся, значит, выкарабкается. Дай-ка я тебя, соколик, посмотрю.
С этими словами она села туда же, где до неё сидел китаец, и начала ощупывать мою голову, а затем и шею. Потом попросила повернуть меня на бок, прошлась руками вдоль позвоночника. Что интересно, аура у неё переливалась всеми цветами радуги. У остальных тоже были различные оттенки ауры, но у неё это было видно особенно.
Меня вновь положили на подушку, и я увидел внимательный взгляд пронзительно зелёных глаз, направленный на меня. Сколько мы так смотрели друг другу в глаза, не знаю, но раздавшееся покашливание дядьки Андрея заставило разорвать зрительный контакт.
– Хм, интересно, – задумчиво произнесла бабка Дарья (Хотя какая там бабка? На бабку она возрастом точно не тянула. От силы лет 55 на вид, не больше.). – Чудны дела твои, Господи.
Снова раздалось покашливание, и дядька Андрей спросил у целительницы (а больше никем пришедшая не могла быть):
– Ну, что скажешь, Дарья Степановна? Как он?
– Всё с ним будет хорошо, – по-доброму улыбнувшись, ответила она. – Теперь, – особо выделила она это слово, – с ним точно всё будет хорошо. Сейчас дам ему отвар, чтобы спокойно поспал и сил набирался, а вы жидкую наваристую мясную похлёбку ему сготовьте, чтобы, как проснётся, мог ее попить. Да много сразу не давайте. По первости полкружки, и будя. Ежели удержит в себе, то чутка погодя ещё столько же дайте. А там и по полной поите. Подай-ка мне, Настёна, суму мою.
Достав из сумы стеклянную бутылку с деревянной пробкой, целительница отлила из неё в кружку какую-то чёрную, как дёготь, жидкость. Затем взяла чистую тряпицу, смочила в той самой жидкости и поднесла к моим губам.
Едва влага коснулась губ, как я почувствовал страшную жажду. Казалось, что я весь изнутри полностью высох и сейчас просто осыплюсь пеплом. Протерев влажной тряпицей мои иссохшие губы, тётка (так буду ее называть, на бабку она не очень-то и похожа) Дарья выжала несколько капель в приоткрытый рот. Боже, какое это было наслаждение! А когда в пересохшее горло устремился тоненький ручеёк жутко горькой жидкости, то я понял, что ничего слаще до сих пор ни в той, ни в этой жизни не пил. Хотелось пить и пить этот нектар, но, увы, много мне не дали.
Накатила какая-то тяжесть, глаза закрылись, и я провалился в сон. Именно в здоровый спокойный сон, а не в мрачное забытьё.
А в это время во дворе состоялся очень интересный разговор.
– Спасибо тебе, Дарья! – Дядька Андрей склонил голову в знак благодарности. – Я как на промысел пойду, так тебя отблагодарю дичинкой.
– Погодь, Андрей, пустое то, – задумчиво глядя на дверь избы, сказала целительница. – Я что тебе сказать хочу. Дар, похоже, пробудился у крестника твоего. Пока слабенький, но может и развиться. Так что ты его ни к чему не принуждай, пусть сам свой путь сыщет. И пусть к нему походит китаец Шэн со своими иглами. Хуже не будет. А и пойду я. Будь здравым, Андрей. Завтра поутру зайду проведать.
– Ох, ты ж, Господи, – дядька Андрей перекрестился. – Откуда ж взялся-то тот Дар?
– То я не знаю, – ответила Дарья. – Часто Дар просыпается, когда человек побывал за гранью и вернулся, как крестник твой. Иной раз он по наследству передаётся. А был ли кто у него в роду с Даром или нет, того мы не знаем. Сам знаешь, какого он с сестрой своей Анастасьей рода.
– Я-то знаю, а вот откуда это знаешь ты? – прищурившись, словно целясь, спросил дядька Андрей, в прошлом старший урядник Донского казачьего войска Селивёрстов, денщик при подполковнике Головине Михаиле Николаевиче.
– Охолонись, Андрей Григорьевич. То только ты да я знаем. Мать их, Царствие ей Небесное, незадолго до смерти рассказала, просила присмотреть за детьми и помочь им, коль нужда такая будет.
С этими словами целительница повернулась и неспешно пошла к себе домой, оставив во дворе задумчивого дядьку Андрея.
Проснулся я от того, что почувствовал на себе чей-то взгляд. Довольно странное ощущение. Как будто кто-то чуть заметно касается тебя. И это прикосновение было каким-то добрым, что ли. Не открывая глаз, я опять увидел светящийся силуэт и попытался сосредоточиться на нём. Судя по всему, это была моя молодая бабушка Настя. Хотя, наверное, надо прекращать называть её бабушкой. Здесь и сейчас она совсем ещё девчонка, а я, если не вдаваться в подробности, её родной брат. Но сколько же от неё исходило любви, нежности и радости, правда, в этот момент смешанных с тревогой.
Хм, это что, я уже эмоции различаю? Так, надо прекращать расстраивать сестрёнку и открывать глаза. Больше мне пока никакие части тела не подчинялись.
Блин, это что, я всё делал под себя? Опять, как сразу после аварии? И ей приходилось убирать за мной и мыть меня? Бедненькая моя, досталось же тебе. Ну да, надеюсь, это ненадолго. Профессор и Болек с Лёликом говорили, что адаптация продлится не более месяца, а потом сознание полностью возьмёт тело под контроль.
– Ой, Витюшечка, проснулся! – Едва я открыл глаза как меня буквально затопила волна счастья. – А я тебе бульон сварила, как бабка Дарья велела. Сейчас принесу, и ты покушаешь.
Настя метнулась за занавеску, которой была отгорожена моя лежанка, и буквально тут же вернулась, неся в руках кружку.
Приподняв мне голову, она поднесла к моим губам край посудины, и тут мне в нос ударил аромат наваристого бульона. Оказывается, до этого я вообще не чувствовал никаких запахов. Честно говоря, и дальше бы мне их не чувствовать. Вместе с ароматом вкуснейшего варева в нос шибанул поток других запахов, и не все они были приятными. От неожиданности у меня даже дыхание перехватило. Настя, увидев это, не на шутку испугалась. Её аура в районе груди полыхнула тревожно-красным. Захотелось как-то её успокоить, обнять, погладить по голове.
И тут произошло совсем уж непонятное. Я увидел своим вторым (буду его так называть) зрением, как от меня в сторону Насти потянулась словно бы ветка дерева. Своими веточками-отростками она огладила девочку по голове и, прикоснувшись к исходящему из груди красному мерцанию, влила в него светло-золотистого света. Мерцание успокоилось и, как прогорающий огонь, постепенно сошло на нет. Тревога в глазах Насти тоже пропала.
– Ой, прости, братик, тебе, наверное, горячо… – И она начала, смешно наморщив нос, дуть в кружку. Затем попробовала губами варево и опять поднесла мне ко рту.
Теперь я уже был готов и отреагировал спокойно, а через мгновение мне в рот потекла тоненькая струйка бульона. Блин, а глотать-то я не могу. Не получается. Вчера тётка Дарья свой отвар вливала в меня, что называется, самотёком. Вкуснейший бульон тем временем потёк мне на подбородок и на шею. Ну, ё-моё! Жалко-то как. И тут я неосознанно сделал небольшой глоток. Ура!!! Заработало!!! А сколько радости было в глазах Насти, когда я выпил весь бульон до конца.
Я лежал, прикрыв глаза, и с меня потоками тёк пот. Как в бане в парной. И это с полкружки бульона. Голова наполнилась тяжестью, и клонило в сон. Но тут я почувствовал присутствие ещё одного человека. Похоже, тётка Дарья пришла. Больно уж аура у неё характерная.
– Здравствуй, Настёна, – послышался знакомый голос целительницы. – Ну, как вы тут? Как наш болящий? И чегой-то дядьки твоего не видать.
– Ой, здрасти, бабка Дарья, – радостно вскинулась Настя. Похоже ойкать у неё войдёт в привычку. – Всё хорошо у нас. Я шулю[2] сварила и Витюшу бульоном напоила. Как вы велели, полкружки дала. А он всё сам выпил, и его не стошнило. Только потом весь исходит. Уж я его вытирала-вытирала, а он всё идёт и идёт. А дядька Андрей в Чагоян уехал с самого ранья. Шкуры и мёд повёз сдавать, новости узнать. Обещал к вечеру вернуться.
– Ну, давай посмотрим твоего Витюшу…
С этими словами тётка Дарья откинула занавеску и подошла к изголовью. Прикрыв глаза, она протянула к моей голове раскрытые ладони и остановила их сантиметрах в десяти от меня. Своим вторым зрением я увидел, как в мою сторону от её рук потянулись тоненькие светящиеся веточки (хотя точнее было бы назвать их щупальцами, но это звучит немного неприятно).
Это что, она собралась залезть ко мне в голову? Ага, счаззз. Сосредоточившись, я протянул навстречу свои ветви, а они были заметно ярче и толще, и мысленно слегка шлёпнул ими по чужим. Ха, шок – это по-нашему. Глаза целительницы распахнулись. Никогда не видели глаза размером с блюдца? А я вот увидел. Тётка Дарья с обалдевшим видом плюхнулась на стоявшую рядом с моей лежанкой табуретку. Ошарашенно покачав головой, она певуче произнесла:
– Силё-о-о-он. Нечего сказать. Такой силы я ещё не видала. Ну всё-всё, прости старую. – Она приложила свою ладонь к груди и чуть склонила голову. – Более такого не сделаю.
Настёна, ничего не понимая, с удивлением переводила взгляд с меня на целительницу и обратно.
– Ну, ты чего нас разглядываешь, будто никогда не видала? – с улыбкой поинтересовалась тётка Дарья. – Не прост у тебя братец, ох, не прост. Неси, давай, воду тёплую, оботрём его, да ещё шулей напоим.
Чистый и относительно сытый, я умиротворённо полудремал на своей лежанке.
– Нин хао! – раздалось от двери, и в горницу, почтительно склонившись, зашёл давешний китаец. – Здравствуйте! Как ваше здоровье?
Что интересно, обращался он ко мне, а не к находившимся здесь же Насте и тётке Дарье.
– Ой, здравствуйте, уважаемый Шэн-ли. – Настёна привычно уже ойкнула. – Проходите, пожалуйста. Я сейчас чаю поставлю.
– Здравствуй, Шэн, – степенно поздоровалась целительница. – Всё, слава Богу, хорошо. Теперь болезный наш точно оклемается и на ноги встанет.
– Сапасиба, но тяй попоззе. – Китаец слегка поклонился. – Мне нада внацале поставить иглы.
Так, стоп. Вот что меня сразу цепляло и показалось странным. Я НЕ ВИЖУ КИТАЙЦА В СИЛЕ. Блин, я даже формулировки стал применять, как в «Звёздных войнах». Хотя зачем что-то придумывать, если всё уже придумали до нас? Так что пусть будет Силой. Ага, да пребудет со мной Сила. Ха-ха. Китаец, словно поняв мою растерянность, улыбнулся, глядя мне в глаза.
Следующий час я лежал на животе и изображал из себя дикобраза. Вся спина и шея были обколоты иглами. Шэн-ли с тёткой Дарьей и Настёной сидели за столом у самовара, пили чай и неспешно беседовали. Обсуждали местные новости, а я получал и анализировал информацию. Своего рода местная Википедия. Например, я узнал, что в находящемся неподалёку, буквально в нескольких километрах, Чагояне год назад организовали колхоз и что дела у колхозников идут неважно. Что из посёлка Шимановского, что в сорока километрах от Чагояна по трассе Транссибирской магистрали, приезжал уполномоченный ОГПУ, расспрашивал колхозников о бывших казаках, о тех, кто не захотел вступать в колхоз. Интересовался также, не видел ли кто чужих людей и не предлагал ли кто золотой песок на обмен или продажу. Что волки в этом году расплодились и совсем распоясались, задрали двух овец у какого-то Пантелея. Что какая-то Ксения Валентиновна, учительница в Шимановской школе, получила перевод в Благовещенск, и теперь не понятно, как будет учиться Настя, которая, как я понял, во время учебного года жила у неё.
Так и прошёл час. Ну, с Настей ничего страшного нет, сам учить буду. Мне школа без надобности, меня, как говорится, учить – только портить. С ОГПУ – это серьёзно. Эти если вцепятся, то хрен от них вырвешься. Тут надо будет всё как следует обдумать. С золотом тоже интересно. Насколько я помню, здесь полно приисков, а золотишко можно мыть чуть ли не в любом ручье. А золото – это ресурс, который мне точно не будет лишним.
Наконец, иглы из меня вытащили, всего ещё раз протёрли и напоили мясным бульоном. На этот раз дали полную кружку. Едва осилил. Китаец поблагодарил за чай, внимательно глядя в глаза, под удивлённым взглядом Насти и тётки Дарьи, учтиво мне поклонился, попрощался и ушёл. А на меня уже привычно накатила сонливость, и я уснул.
На третий день после того, как я очнулся в этом мире-времени, я наконец-то смог заговорить. Получилось это неожиданно даже для меня. Когда китаец Шэн-ли в очередной раз поставил мне свои иглы и когда вытаскивал их, вот тут я на автомате и поблагодарил его… Просто сказал спасибо… по-китайски. На кухне на пол что-то грохнулось. Судя по звуку, железная кружка.
Откуда знаю китайский (а также японский, немецкий, английский, французский, испанский и итальянский)? Ну, китайский пришлось выучить, когда ещё там, в той жизни-мире, довелось несколько лет поработать в командировке в Китае. Немецкий – спасибо школе, да и потом пришлось попрактиковаться. Английский тоже пришлось выучить из-за работы. Японский, французский, испанский и итальянский выучил уже в то время, когда был прикован к инвалидной коляске. Просто чтобы мозги свои занять и не сойти с ума. Неплохо, надо сказать, выучил. Даже общался в интернете по скайпу с такими же инвалидами из других стран.
Я за те десять лет, что провёл в статусе инвалида, много чему научился. Например, играть на гитаре и на скрипке, причём вполне профессионально. У меня даже на ютубе было выложено несколько роликов, где я музицировал, и лайков они собрали прилично. В детстве мать за руку отвела меня в музыкальную школу, которую я закончил с отличием по классу фортепьяно. А как тут не станешь отличником в музыкалке, если в другом случае тебе запретят заниматься самбо с дядей Сашей? Так что кое-что под черепной коробкой у меня было и своего. И хочется надеяться, что это кое-что сохранилось после перехода. Надо будет проревизировать свою память, хотя Болек с Лёликом и говорили, что всё, что я знаю и умею, со мной и останется. Во всяком случае, должно. Теоретически.
Ну вот. Вспомнил этих двух таких дорогих мне ботаников, и слеза непроизвольно покатилась по щеке. Я их больше никогда не увижу. Наверное, только сейчас я окончательно осознал это. Надеюсь, там у них будет всё хорошо.
Настя, услышав мой голос, отбросила какую-то книжку, которую читала, сидя у окна, и метнулась ко мне.
– Ой, Витюша, братик, ты заговорил… – И платочком стала вытирать мне слёзы. – Ты не плачь. Теперь всё хорошо будет, правда?
– Правда, сестрёнка, – чуть слышно произнёс я.
С кухни пришёл дядька Андрей. Это он, услышав моё «спасибо» по-китайски, от неожиданности и удивления выронил из рук кружку.
– Ну, слава Богу. Теперь точно на поправку пойдёт! – И дядька широко перекрестился, повернувшись к пустому «красному» углу.
Настёна неодобрительно посмотрела на это действо и с укоризной сказала:
– Бога нет, дядька Андрей. И всё это мракобесие, с которым пионеры должны бороться.
Дядька Андрей на это лишь с ироничной улыбкой махнул рукой. М-да, а я как-то и забыл, в какое время попал. Здесь и пионеры, и комсомол, и ОГПУ с КПСС. Хотя последняя, по-моему, сейчас называется ВКП(б). Вот интересно, а я пионер или комсомолец? Пока память об этом молчит.
Прошла ещё неделя. У меня начали слушаться руки, и теперь я мог самостоятельно держать ложку и кружку. Теперь хотя бы было не скучно лежать. Я разговаривал с Настей, дядькой Андреем, когда он не был занят по хозяйству, с целительницей тёткой Дарьей, с китайцем Шэн-ли (блин, но почему я его не вижу в Силе?).
С последним часто говорили на китайском, что его, похоже, не удивляло. Он так и здоровался со мной первым и с непременным почтительным поклоном, как и прощался также с поклоном. И всё это под внимательным взглядом дядьки Андрея.
И вот в один из дней, когда Настя возилась в огороде и мы остались с ним одни в доме, состоялся очень интересный разговор.
– А скажи-ка мне, крестник, когда это ты по-китайски балакать выучился? И почему это китаец Шэн-ли с тобой поперёд меня здоровкается, да кланяется тебе?
Как говорится, упс! Самое страшное слово в ракетных войсках стратегического назначения. Это то, что называется спалился. Ну вот и как ему объяснить? Сказать правду, так не поверит, а врать как-то не хочется. Эх, попробую и не соврать, и правды не сказать.
– А ты, дядька Андрей, точно хочешь это знать? – Я посмотрел ему в глаза. – Не всякое знание может пойти на пользу.
– Ну а ты начни, а там поглядим, что в пользу, а что нет.
– Так ведь всё я тебе рассказать не могу, а лгать не хочу. Устроит тебя такое?
– Да меня сейчас всё устроит. Я уж не знаю, что и думать. То ты был как, прости господи, алахарь[3] какой и лез куды ни попадя, будто в тебя анчутка[4] вселился, то вдруг балакаешь по-китайски лучше, чем Шэн-ли, хоть раньше ни слова не знал. И взгляд у тебя другой стал. Взрослый. Отцов взгляд.
– Ну что же, так тому и быть. Только, дядька Андрей, давай баш на баш. Я тебе расскажу, что со мной приключилось, а ты мне расскажешь о моих родителях. Всё расскажешь! – Последнее я выделил голосом.
Дядька Андрей усмехнулся:
– Как ты там сказал? А ты точно хочешь знать всё? Не всякое знание на пользу…
Вот так меня, моими же словами.
– Точно хочу. Точнее некуда.
– Что ж, договорились. Кто начнёт первым?
– Да я и начну. Чать помоложе буду… – Я вздохнул, набрал в лёгкие воздуха и начал. – В общем, дядька Андрей, умер я. – Старый казак удивлённо вскинулся. – В тот самый миг, когда с кедра сверзился, вот тогда и умер. Здесь умер. И родился в другом времени. В одна тысяча девятьсот семьдесят пятом году. И прожил там жизнь. Сорок пять лет прожил. Всяко было. И хорошее, и плохое. Женат был, сын у меня там был, да погибли они, а я стал калекой. А до того работал в своей фирме, денег много зарабатывал. Тогда и изучил и китайский, и немецкий, и ещё несколько языков, и многое другое. А потом случилось так, что в том времени у меня был выбор: или совсем умереть там, или попытаться вернуться сюда. Я выбрал второе. И вот я здесь. Ну а почему Шэн-ли мне кланяется и здоровается со мной первым, то об этом у него надо спрашивать. Мне и самому это интересно.
– Эвон оно как, – задумчиво произнёс дядька Андрей. – И ведь не врешь, то сразу видно. И говоришь как взрослый, поживший человек. Дарья сказывала, что дар какой-то у тебя появился.
– Когда возвращался, то свет какой-то в меня вошёл. А как здесь очнулся, начал видеть ауру у других людей.
– Ауру?
– Это что-то вроде энергетической оболочки человека. М-да. Как бы это объяснить? Душу, что ли. Может, и ещё что есть, но это надо развивать. С той же тёткой Дарьей пообщаться на эту тему, может, она что подскажет. Да и с китайцем Шэн-ли тоже не мешает поговорить об этом.
– Да, – протянул старый казак, – чудны дела Твои, Господи. Дарья говорила мне, что ты за гранью побывал и оттуда смог вернуться, а оно вон ещё что. Тяжко было? – неожиданно спросил он.
– Тяжко – это не то слово, – хмыкнул я. – Теперь твой черёд рассказывать, дядька Андрей.
– Ну, мой, так мой. Родители твои не из служащих, как тебе говорили. Они потомственные дворяне. Княжеский род Головиных. Хоть и не прямая ветвь, но тем не менее батюшку твоего титуловали как князя. Отец твой был подполковник русской армии Головин Михаил Николаевич. Воевал с германцем в империалистическую, как сейчас говорят, войну. Воевал лихо, за что и имел много наград. А я при нём вроде как денщиком был. Поранили меня, службу уже нести, как прежде, не мог, а возвращаться некуда было, вот он меня и взял к себе в память за то, что его самого однажды, контуженого, с поля боя вынес. Егория за то дело мне дали. С полным бантом после того ходить стал. Матушка ваша тоже дворянского сословья. Потомственная графиня Шереметева.
Когда царь Николай отрёкся, мы только что на фронт вернулись после излечения и отпуска. Да там началось, прости, Господи, чёрт-те что. Солдаты офицеров слушаться перестали, могли и в спину стрельнуть, а то и на штыки поднять. Батюшку-то вашего уважали, он завсегда для солдат старался службу облегчить. Да всё равно пришлось нам с фронта по осени уезжать. Хотел было Михаил Николаевич забрать супругу из Петрограда да податься за границу, вот только не вышло. Матушка ваша на сносях была и ехать не могла.
Решили они ждать рождения дитя. Вот в день октябрьского переворота ты и народился. Потом с полгода прожили в Петрограде, да там начали разыскивать бывших офицеров и к стенке ставили прям во дворе. Отец твой как-то смог выправить документы, что он инженер-геолог, и с ними уже отправились к родственникам вашей матушки, Светланы Борисовны, в Иркутск.
Как добирались, так то жуть просто, но, слава Богу, доехали. А тут чехословаки взбунтовались, и пришлось нам ехать дальше, на восток. В Чите чуть не попались в лапы чехам. А те грабили всех подряд, да и снасильничать могли. Добрались до Благовещенска. Михаил Николаевич собирался податься в Харбин, а оттуда перебраться в Америку, да не случилось. Тут после восстания атамана Гамова тоже чёрт-те что творилось. Резали и стреляли людей почём зря.
На том берегу Амура ещё хуже всё было. Решили переждать лихие времена, да в девятнадцатом году пришли японцы. Стало ещё хуже. Матушка ваша в больнице работала, а батюшка, да и я с ним, в депо. Японцы в больнице кого штыками перекололи, кого вывели и у ближайшей стены расстреляли. В депо ввели казарменное положение и за любой проступок шомполами забивали. Убёгли мы из Благовещенска в Шимановск, а оттуда в Чагоян подались, подальше от железки. Здесь уже и поселились на хуторе, спасибо местным. Как узнали, что матушка ваша лечить может, так и указали на этот хутор, что без хозяев остался. Так и стали тут жить, а в двадцатом, в аккурат на Ильин день, Настёна народилась…
Тут я улыбнулся. Ильин день, второе августа, День ВДВ. Так и представил Настю в тельняшке, камуфлированных штанах и голубом берете.
А дядька Андрей тем временем продолжал:
– Жизнь потихоньку наладилась. Мы с вашим отцом ходили в тайгу, били белку, соболя, птицу, на Зею рыбалить. Сдавали шкуры, дичину, мёд. Михаил Николаевич всё ждал, когда дочка подрастёт да окрепнет, чтобы податься в Харбин. Жили мы не тужили, да однажды на контрабандистов нарвались. Те, видать, с приисков золотишко в Китай тащили. Пострелять пришлось. Вот там вашего батюшку и убили. На моих руках он помер и последним словом завещал сберечь вас. А пять лет назад Светлана Борисовна преставилась.
Помчалась зимой в пургу к больному, да помёрзла сильно, захворала и слегла, да так и не встала. Вот такой мой рассказ тебе получился. Теперь и ты знаешь всё. Да ещё обо всём знает Дарья. Но о ней не думай, от неё никто ничего не узнает. А более никому ничего не известно.
Да, уж. С такой эпопеей можно целый роман писать. И слова профессора о моих дворянских корнях подтвердились. Вот только что мне это даёт, кроме проблем? Ровным счётом ничего. А вот проблемы, и не малые, могут возникнуть, если властям станет известно о моём происхождении. Так что теперь есть повод задуматься, где я вижу своё дальнейшее будущее. Своё и Насти. Здесь, в СССР, или за границей. Надо думать. В принципе устроить свою и её жизнь я могу легко в любой стране, но в той же Америке это сделать мне будет легче. В любом случае прорабатывать дальнейшие планы я смогу начать только после полной распаковки всей загруженной в память информации. Осталось подождать совсем немного, тем более что физические параметры тела быстро приходят в норму.
Спустя пару дней состоялся ещё один разговор, на этот раз с китайцем Шэн-ли.
Как обычно, он поставил мне свои иглы, и когда убирал их, я задал свой вопрос:
– Скажите, уважаемый Шэн-ли, почему вы с таким почтением относитесь ко мне? – Всё это, естественно по-китайски.
– О, господин, как я, недостойный изгнанный монах, не сумевший защитить своего Учителя, могу не проявить почтение к прошедшему через границу миров и отмеченному Великим Драконом Тяньлун[5]? – почтительно склонившись, ответил китаец. – Вам ещё не хватает умений, чтобы контролировать своё внутреннее и внешнее Ци[6], и вы очень сильно растрачиваете его. Если мне будет позволено, то я покажу вам техники контроля за своим Ци.
