Евгений Панкратов
Пробуждение каменного бога
Глава 3.
Дрема. Полусон. Граничное состояние между сном и явью, неизменно сопровождаемое ощущением тепла и уюта. И сознание, и тело расслаблены, приятная истома разливается по всему организму. Просыпаться окончательно нет никакого желания, но и заснуть уже не получится. Все проблемы и тревоги словно выветрились из головы.
Дрема всегда ассоциировалась у меня с небольшим мохнатым существом. Оно приходит к детям. Ляжет под бочок, приобнимет, – с ним и тепло и уютно. К сожалению, дрема не любит взрослых и чем старше становится человек, тем реже она его посещает. Я уже давно не испытывал подобного чувства.
Краем сознания, я уловил негромкие звуки. Остатки сна как майкой сдуло. Неприятно засосало под ложечкой. Почему-то я уже знал, что именно увижу, когда открою глаза. Может, из-за запаха.
Пахло кошачьей шерстью, а у меня дома кошек не было.
Я лежал на груде меховых одеял, расстеленных на полу небольшой комнаты с темными деревянными стенами. Кое-где со стен и потолка свисали пучки засушенных трав. Помещение было чистым. Свет проникал сквозь небольшие оконца, расположенные под самым потолком.
За мной следили, и мое пробуждение не осталось незамеченным, в комнату вошли двое, мужчина и женщина.
Представители этого народа действительно походили на кошек, но человеческие и кошачьи черты в них настолько переплелись, что трудно было отделить одно от другого. Нельзя было с уверенностью сказать, что голова у них кошачья, а тело человеческое, или наоборот.
Хотя к кошачьим чертам можно было отнести их заостренные высоко посаженые уши и хвост. К тому же все их тело было покрыто короткой грязно-белой шерстью. На лице, кистях рук, стопах и кончике хвоста шерсть имела черный окрас.
К кошачьим же чертам относился необычный разрез глаз и стреловидный зрачок. Однако передвигались они прямо, на двух ногах, вместо когтей на пальцах росли ногти, а у женщины были хорошо развиты грудь и бедра.
Человеческая раса отличается от остального животного мира. Нигде в природе не встретишь столь явно выраженное развитие женской груди, так красочно воспетой тысячей поэтов и художников. Да еще походка. Любое животное при ходьбе старается укрыть свои слабые места. Человек ходит иначе, оставляя открытым самую уязвимую часть своего организма – живот.
Возможно, эти существа эволюционировали от какого-либо подвида кошачьих, но удивляло наличие некоторых явно регрессивных признаков – того же хвоста.
Однако сколь не казались они похожими на людей, все это сходство рассеялось, как только я взглянул в их глаза.
В глазах было нечто необычное, загадочное и – нечеловеческое. Словно через них на меня смотрело само прошлое. Казалось, что они светятся таинственным светом, первозданной гармонией, мудростью, которой обладает разве что природа. Повеяло чем-то древним и чужим. Но все же я почувствовал некое иррациональное родство с этими существами. Появилось чувство чего-то глубоко забытого, утерянного в веках, причем не только мной, но и всей человеческой расой.
А еще в глазах чувствовалось присутствие разума: они изучали меня, глядя при этом в самую душу…
Вошедший мужчина был старым, но не дряхлым. И несмотря на то, что седина обильно рассыпалась по его шерсти, весь его облик был пронизан силой. Причем не показной, внешней, а глубокой, внутренней. Она чувствовалась в его движениях, повороте головы, осанке и взгляде. Было видно, что это существо привыкло повелевать.
Одежда его была пестрой и богато украшенной, и состояла из длинной юбки, мокасин и пышного головного убора. К элементам одежды, вероятно, можно было отнести и украшения: всевозможные браслеты, ожерелья, монисто и талисманы. Все это было выполнено очень искусно, резьба и узоры казались ажурными и утонченными. Множество подвесок и бахрома делали наряд еще более пышным.
Головной убор в основном состоял из перьев, закрепленных на налобном ремешке. По бокам свисали длинные шнуры с нанизанными на них разноцветными бусами. Сзади свисало два длинных хвоста, усеянных перьями. Перья к низу постепенно уменьшались. Сам налобный ремешок был прошит многослойным узором. Казалось, он не имеет ни начала, ни конца.
В руках у существа был небольшой посох, окованный золотыми и серебряными кольцами. Навершием ему служил чей-то череп и несколько пушистых хвостов.
Пышность одежды и обилие украшений могли говорить о высоком положении в местном обществе. Варварское великолепие и первобытные черты как-то странно сочетались с величественностью и статностью.
Второе существо было женского пола. У него… то есть, у нее была хорошо развита грудь. Соски груди были лишены шерсти, и задорно выглядывали темными кружками. Неплохо оказались развиты и бедра, слегка прикрытые узкой набедренной повязкой из темно-синей материи. Лицо можно было назвать даже симпатичным, если сравнивать с ее спутником. Уголки глаз чуть загнуты к верху, а сами глаза – глубокие и синие, как у сиамской кошки. Изящный носик чуть вздернут, губы несколько тонковаты и имеют непривычный черный цвет. Вся ее фигура в целом была более грациозная, чем у плечистого спутника.
Как ни странно, но украшений на ней оказалось совсем немного, что, опять же, свидетельствовало в пользу моей гипотезы о связи оных с положением в обществе.
Я отметил, что при свете дня эти существа уже не выглядели чем-то отвратительным или ужасным. В них была своя красота, грация и изящество, которые присущи скорее кошке, нежели человеку. Но, как говорится – красота в глазах смотрящего. Интересно, что сейчас было в глазах у этих существ? Сдается мне, что от этого вопроса будет зависеть моя дальнейшая жизнь. Вернее – от правильного ответа на него.
В целом эти существа были мне симпатичны. Появилось чувство благодарности: все же они меня вылечили. Причем вылечили полностью: от раны не осталось даже шрама.
Кошко-человек мужского пола несколько минут изучал меня, после чего заговорил. Голос у него был необычный, певучий, изменчивый. Он произнес всего две-три фразы, но тембр его голоса за это время несколько раз менялся от тенора до различных оттенков глубокого баса. Интонация так же менялась, от слога к слогу, от начала – к концу фразы.
Звуки чужой певучей речи произвели на меня странное ошеломляющее впечатление. Я только сейчас вспомнил одну важную деталь: русский язык не является стандартным языком всех племен и народов.
Мне казалось, что между нами промелькнула искорка понимания, что мы способны понять друг друга без слов, а тут выяснилось, что это далеко не так. Переход от одного состояния к другому был неприятен. Неожиданно я понял, что мне пред-стоит долгая и кропотливая работа по изучению здешнего языка и налаживанию контакта.
Как всегда, любые неожиданные препятствия, появляющиеся на моем пути, вызвали внутренний протест и испортили настроение. Словно я пришел домой после трудного дня в надежде отдохнуть, а там выясняется, что вначале надо навести в нем порядок. Привыкший работать головой, а не руками, я, как всегда, начал обдумывать обходные пути, дабы обойти преграду, а не ломиться напрямик. После недолгих размышлений, я понял, что обойти это препятствие не удастся. Вернулось спокойствие, мозг мысленно настраивал себя на долгую работу, старался найти приятные аспекты, дабы увеличить ее результативность.
Для пущей важности я произнес цветастую речь, в которой выразил свою благодарность всему его народу, а также надежду на дальнейшее благоприятное развитие наших отношений.
И чуть было не рассмеялся. Совершенно голый, сидя на груде меховых одеял, я на полном серьезе объяснял что-то существу, непохожему на человека, да к тому же не говорящего по-русски.
При этом смущения я не испытывал, было такое чувство, словно я разговариваю с собакой или кошкой. А для них, как известно, интонация важнее, чем смысл слов. Поэтому я старался говорить как можно мягче и дружелюбнее.
Моя речь произвела на старика странный эффект – он словно оцепенел, что напомнило мою собственную реакцию на его речь. Но он быстро собрался, и заговорил на другом языке, менее певучем, но зато более разборчивом.
Я отрицательно покачал головой, дескать, все равно не понимаю. В этой ситуации могло помочь принятие спиртного, причём в количествах кажущихся немыслимыми с утра. Это средство, как известно, является универсальным переводчиком.
Но видимо, у старца были свои взгляды на жизнь. Он что-то негромко сказал своей спутнице, а затем они вместе удалились.
Я остался в полном одиночестве и замешательстве, совершенно не представляя, что мне делать, оставаться ли на месте, или попытаться выйти. В любом случае, не мешало оглядеться.
После внимательного осмотра помещения, мне удалось найти короткую меховую юбку и обувь из мягкой кожи, больше всего напоминающую мокасины. Юбка стягивалась гибким ремнем – толи из сухожилий, толи из лиан – пропущенным сквозь нашитые петли. Мокасины имели шнуровку. Их подошва крепилась к голенищу несколькими рядами тонких кожаных ниток-ремешков. Это была очень прочная и удобная обувь и мне понравилась, чего я не мог сказать о юбке. Облачившись в этот не хитрый наряд, я вышел из комнаты.
И попал в помещение с троном, на котором очнулся в прошлый раз. Комната находилась в его дальнем конце, и вполне могла являться пристройкой к основному зданию. Крышу заделали, осколки камней и доски убрали. В очаге едва теплились угольки. Похоже, кто-то жёг огонь ночью.
В тронном зале царила приятная полутьма. Сквозь множество высоких окошек проникали лучи солнца. Их свет казался белым, призрачным. Над троном в крыше располагалось приличное отверстие, но естественное, задуманное строителями, а не разгулом стихии. Свет проникал и сквозь него, словно луч прожектора, освещая трон. По наклону лучей можно было сказать, что светило либо еще не достигло зенита, либо уже перевалило через него. Чтобы узнать это наверняка, надо было выйти на улицу. Но что-то остановило меня от этого поступка. Может быть интуиция?
Осмотр помещения занял у меня около десяти минут. Меховые подстилки и солома на полу. Узкие циновки на стенах, раскрашенные в яркие, но очень хорошо сочетаемые тона. Там же развешаны деревянные лики-полумаски, головы незнакомых мне животных, гербарии из трав и темных цветов. Все это говорило о культуре, совершенно не знакомой мне ранее. Я не узнавал цветов и стилей, в которых были выполнены лики. Было во всем этом что-то чужое, созданное существами, отличающимися от людей не только обликом, но и внутренним виденьем мира.
Не найдя в помещении более ничего интересного, я уселся на трон и стал ждать дальнейшего развития событий.
Может быть, мне и стоило заняться интенсивным обдумыванием своего положения, оценить и пытаться найти из него выход. Но что б я не придумал – все это оказалось бы пустым.
Я не владею ситуацией, значит, на данном этапе от меня ровным счетом ничего не зависит. Гадать почему это произошло, где я очутился, и как это случилось – бессмысленно. Мозг способен работать автономно, независимо от сознания. Назовите это как угодно – подсознание, интуиция, связь с высшими космическими силами, ангелы-хранители – все едино. Между прочим, над этим я тоже не задумывался. Я просто отметил факт, что такое происходит.
Порою, встречаешься с необъяснимой проблемой, у которой нет видимого решения, и начинаешь портить себе жизнь ее разрешением, объяснением необъяснимого. Я в этом случае забываю о ней. А затем, по истечению времени происходит «озарение», готовый ответ и объяснение, с указанием причин, лежащих в прошлом, и последствий, скрытых завесой будущего. Все становится на свои места. Все становится понятным. Надо только уметь ждать.
А ждать я умел. «Все происходит вовремя с тем, кто умеет ждать» Поэтому я устроился поудобнее и заснул.
Проснулся я оттого, что услышал шаги. В помещение вошла все та же девушка. На этот раз она принесла глиняный горшочек с вкусно пахнущим варевом, глиняную ложку и несколько лепешек. Как видно, морить голодом меня не собирались. Это радовало.
Девушка остановилась, увидев меня на троне, но потом все же решилась подойти. Может, подействовала моя жизнерадостная улыбка? Вообще, если бы мне представился выбор, то я лучше бы пообщался с ней, а не с ее спутником. Но чувствуется, что серьезной беседы с ним мне не избежать…
Еда оказалась вполне съедобной, хотя и непривычной на вкус. Пока я ел, девушка стояла в сторонке; потом забрала посуду и удалилась плавной походкой, слегка покачивая бедрами.
Проспал я от силы часа два, наклон лучей не сильно изменился.
Через несколько минут послышались шаги, и в комнату вошла процессия, состоящая из девяти персон. С ними пришел и известный уже мне старик.
Кошкочеловек, вошедший первым, увидел меня сидящим на троне и резко остановился, так, что идущий следом врезался в его широкую спину. Может, я занял чужое место? Ничего страшного, мне не привыкать.
«Пробка» быстро рассосалась, и процессия чинно проследовала к трону.
Одеты они были весьма нарядно. По количеству перьев, мехов и украшений, а также по величественности походки и властности манер, они вполне могли сойти за здешнюю элиту. На некоторых были надеты короткие меховые накидки. И все они были вооружены, хотя оружие было столь обильно украшено, что вероятнее всего являлось парадной частью наряда. Смешнее всего в них была странная робость, которая проступала даже сквозь величие.
Вперед выступил самый пестрый представитель делегации. Я подавил в себе желание встать, подойти к нему и протянуть руку со словами «Очень приятно, царь», так как он мог не оценить шутку. Точнее сказать – не мог оценить. Да и – свято место пусто не бывает. Это я о троне.
Между тем, парламентер начал говорить.
Говорил он долго, с чувством и интонацией, нередко делая паузы, давая мне возможность оценить услышанное. По всему его виду можно было понять ответственность данного момента. Разглагольствовал он минут пятнадцать, а затем замолчал, вероятно, ожидая моего ответа.
Да, ну и ситуация сложилась! Они явно от меня чего-то ждут, вот только чего? Отправить бы сейчас этих вояк, скажем, завоевывать Казань. От греха подальше. Огорчает одно: Казань уже взяли. Не отдавать же обратно, правильно?
Тишина стала давящей, слышно было даже, как учащенно бьется чье-то сердце. Или это мое разыгравшееся воображение? Минут через пять они стали нервничать, то и дело я ловил подергивание хвостов и кончиков ушей. Хотя лица оставались абсолютно непроницаемыми и невозмутимыми, словно были вырезаны из камня.
Все смотрели на меня в ожидании ответа. Главный вождь смотрел, смотрел старик, смотрела свита вождя. Как писал Моэм в своем «Театре»: «Взял паузу, так держи ее любой ценой, чего бы это ни стоило» Кстати, писателем Моэм стал по совместительству, а основным его занятием была разведка и контрразведка. Старичок знал цену паузам…
Так прошло еще минуты две. Атмосфера накалялась все больше и больше. Тянуть «кота за хвост» дальше было опасно.
Поэтому, тяжело вдохнув, я опять блеснул своим красноречием. Я довольно-таки долго и обстоятельно объяснял присутствующим о важности того, что космические корабли бороздят просторы оперного театра и о других, не менее значимых вещах. Естественно, что никто кроме меня ничего не понял.
Они, сдается мне, очень удивились. В задних рядах послышался негромкий шепот. Вождь изумленно переводил взгляд то на меня, то на старика. Потом он заговорил, глядя на старца. Голос его постепенно набирал силу и наливался, как мне показалось, угрозой.
Старик по-прежнему глядел на меня.
На тираду вождя он ответил всего двумя спокойно произнесенными фразами, даже не посмотрев на него при этом. Глаза у последнего заметно округлились, он со страхом взглянул на меня, потом куда-то вверх, а затем, стараясь сохранить достоинство, удалился. За ним ушла и вся его свита. Последним ушел старик. Перед этим он хитро посмотрел на меня, и улыбнулся.
Ну что же, как сказал однажды Александр Невский: «Лед тронулся, господа крестоносцы!»
Лёд тронулся.
Глава 4.
Поужинал я в кампании все той же милой девушки-кошки. Спать улегся в той же комнате, в которой проснулся накануне. Сон пришел быстро и не нес в себе ни сновидений, ни кошмаров.
Проснулся я отдохнувшим и полным сил, но долгое время не хотелось вставать. Просто лежал, и вяло думал. Смогу ли я изучить местный язык, понять этих существ? Все же – это не люди. Их психика может столь же сильно отличаться от моей, как и внешний облик…
В тронном зале раздавались негромкие звуки, а затем я услышал приятный аромат съестного. Желудок напомнил мне, что завтраком пренебрегать не стоит, даже в самых экстремальных ситуациях. Но прежде, чем выйти, я размялся и сделал несколько силовых упражнений. Что-то внутри подсказывало мне, что стоит поддерживать физическую форму.
У очага орудовала знакомая мне девушка. Она помешивала варево в горшочке. Недалеко, прямо на полу, была расстелена небольшая скатерка, на которой лежали фрукты, поджаристые лепешки и жареное мясо.
Шаги мои были легки и бесшумны, но красотка их услышала. Поднялась она плавно, одновременно разворачиваясь лицом ко мне. Быстро, как пружина и грациозно, как кошка.
Я попытался изобразить жизнерадостную улыбку и неуверенно помахал ручкой. Это одновременно походило и на «прощание славянки», и на «у нас не все дома». Но эффект возымело положительный. Девушка улыбнулась в ответ, хотя в ее широко распахнутых глазах читалась насторожённость. К слову сказать, зубы у нее оказались слегка заостренными, хищными, но все же пригодными для потребления растительной пищи.
Жестом она пригласила меня к «столу», а когда я уселся, то поставила на скатерть горшочек с похлебкой. После того как с ней было покончено, она показала на красноватый фрукт и произнесла: «меян».
Ага. Похоже, ее вчерашний спутник оказался сообразительней, чем я предполагал. Он, вероятно, пришел к тому же гениальному заключению, что и я – надо учить язык. Все гениальное – просто, интересно, а все ли простое – гениально? Сам, конечно же, за это не благодарное дело не взялся, видать по статусу не положено, а поручил его своей помощнице.
Ну что же, «меян» так «меян»! Будем учиться говорить, сказавший «азъ» да скажет «буки»…
Я повторил название этого фрукта. Девушка внимательно посмотрела на меня, затем произнесла ещё раз, медленнее, четко расставляя интонацию. Я постарался повторить за ней.
На третий раз у меня вроде получилось правильно, потому, как девушка улыбнулась, а затем указала на себя и произнесла: «Альва».
Наверное, так звучит ее имя. Или название ее народа. Или племени. Или это означает – женщина. Или…как много «или»? Что подсказывает логика? Логичнее всего, если бы это было ее имя, чтоб я знал, как к ней обращаться. По крайней мере, я бы на ее месте назвал именно имя.
С другой стороны, чужая душа – потемки. А девичья душа для меня уж сплошная тьма. А если девушка еще и на половину кошка…
Попробуем подойти с другой стороны. Что говорит мне интуиция? Что это имя. Почему? Оно ей подходит. Певучее, гибкое, изящное. Чувства и разум сошлись во мнениях, поэтому примем на веру: Альва – ее имя.
Я повторил. Затем указал на себя, и хотел уже было представиться, но Альва меня опередила: «Киштеару». Я попытался, было, ее разубедить, но она опять повторила своё «Киштеару», причём жёстче, как-то по-сталински однозначно. Что же, примем за аксиому: меня здесь зовут Киштеару. Это я и продемонстрировал девушке.
Что означало это имя, я не знал, пока не знал. Но что-то было в ее тоне такое… Вроде если я окажусь не Киштеару, то я могу и вообще не оказаться. Каламбур, конечно, но если решил следовать интуиции, то стоит идти до конца. Естественно, до победного. Хе! Хотя с концом – это я смело!..
Наш урок продолжился и после моего скромного завтрака. Мы очень основательно изучили помещение, отыскивая в нем все новые и новые предметы. Пробежались по одежде, частям тела и глаголам. Я учился задавать вопросы и правильно на них отвечать.
По мере того, как я медленно, но неуклонно овладевал знанием языка, то стал понимать, что Альва обучает меня языку, который старик применил вторым. Может он легче, или более подходит для меня? Второе означает, что кошко-люди видят человека не в первый раз. Возможно, что меня сейчас обучают именно тому языку, на котором говорят местные люди. Или существа на них похожие. Конечно же, это пока что пустые домыслы, но все же. Кое-что встает на свои места.
Например, удивление старика, когда он заговорил со мной на этом, втором языке. А оказалось, что я его не знаю. Человек, который не знает человеческий язык. Удивительно? Удивительно. Я бы удивился.
Тогда «Киштеару» вполне может означать «человек». Но что-то во мне воспротивилось этой версии. Слишком много эмоций вкладывала в это слово Альва. Почтение, любовь, страх… хотя я могу и ошибаться. Однако – и на Солнце бывают пятна. А никогда не ошибается лишь тот, кто ничего не делает.
Наши занятия закончились далеко за полдень. Альва, видимо вспомнив свои прямые обязанности, удалилась, и вернулась уже с новой порцией еды; мое обучение продолжилось.
После того, как все вокруг обрело свои имена и названия, я предложил Альве выйти наружу. Звучало это, наверное, ужасно. Что-то вроде «я есть хотеть идти за стена», но Альва меня поняла. И ответила отказом. Вроде как, рано еще. Ну, рано так рано. Москва тоже не сразу строилась.
Следующий день был как две капли воды похож на предыдущий. И на следующий. И так всю неделю. Хотя языком я овладевал с пулеметной скоростью, и уже более-менее сносно мог общаться с моей пушистой учительницей.
Всю неделю я не уставал ей напоминать, что пора бы уже прогуляться по улице, но раз за разом получал отказ. Что-то происходило за этими стенами, и чувствую, что это «что-то» мне не понравится.
Живет себе человек, и не знает, что ему уже вынесен вердикт и подписан смертный приговор. Накормить накормят, чаем напоят, с сахаром, и – на плаху. А языку учат, чтобы мог возвестить о своём последнем желании. Или услышать и понять свой приговор. Или что-нибудь в этом духе – кто знает, каковы здесь понятия о справедливости? Однако покоя не дает один извечный, и всегда животрепещущий вопрос – а судьи кто?..
Хотя, Альва может обучать меня языку тайно, по приказу того же старика, в секрете ото всех остальных. Зачем? Да кто его знает… мало ли что творится снаружи, и сколько партий имеют там право голосовать в парламенте…
В любом случае, обучение шло мне на пользу. Из разбросанных речей Альвы и моих собственных догадок и предположений стала складываться рабочая версия происходящего. И выходило по ней примерно следующее.
Тот трон, что теперь пустовал, ранее был занят каменной статуей местного божества, по имени Киштеару. Теперь статуи нет, но есть я. Вопрос, считать ли меня ожившей статуей и является сейчас самым важным в повестке дня местных вождей.
Одни, во главе со стариком, говорят – считать. А другие, собственно, большинство местных вождей, говорят – надо разобраться. Как ни странно, никто напрямую так и не решился назвать меня не Киштеару. Может быть, боятся небесной молнии, карающей за ересь?
Набожность и страх перед богами в этом случае играют на моей стороне. Да и молния, в самом деле, была.
По рассказу Альвы, в ночь, скажем так – «моего прибытия», на местное племя напало другое племя. Дабы разрушить их храм и статую божественного Киштеару. Затем с небес ударила молния, прямо в центр храма. Потом вышел я. И убил вожака нападающих. Все просто.
Что еще? Племя, в которое я попал, зовётся феллаи. Племя, напавшее на них – паны .
Минусы – я не похож на феллаи.
Плюсы – статуя исчезла, появился я. Я дрался на стороне феллаи, рисковал своей жизнью, а, по словам все того же старика – даже пожертвовал ею.
Итог – надо разбираться дальше.
Как разбираться? Очень просто. Либо я подтверждаю свое божественное происхождение, либо не подтверждаю. Во втором случае меня убивают. Что произойдет со мной в первом случае – тайна за семью печатями.
Вот только, каким образом я могу подтвердить своё божественное начало, Альва не говорила. Придется пораскинуть мозгами.
По моим настоятельным рекомендациям, Альва принялась учить меня ещё и местному наречию. Изучение двух столь не похожих языков могло стать проблемой, но было жизненно необходимо. Я должен буду знать, о чем здесь говорят, а говорить феллаи будут только на своем языке.
Факт изучения языка феллаи я попросил держать в тайне, даже от старика.
Кстати, старика звали Вулао, и он оказался отцом Альвы, а по совместительству – местным шаманом. При чем, по словам его дочери, – очень могущественным шаманом. Его полномочия были велики, но не безграничны. Сейчас он тянул время, стараясь сохранить мне жизнь. Зачем ему это нужно, я не знал. Возможно, для целей мерзких и гнусных, а может, и нет. Время покажет. История нас рассудит. Как там еще?..
В любом случае, я не собирался вступать в игру, не зная ее правил. Да и играть по чужим правилам, изначально означает поражение. Надо сделать нечто такое, чего от меня никак, и никто не ожидает.
А чего, собственно, от меня ждут?
Ну, самое вероятное, что я попытаюсь бежать. Тогда все просто – боги не убегают. Меня находят и к всеобщему удовлетворению казнят. А убежать я не смогу. Я не знаю местности, я не знаю возможностей феллаи (может у них самолет в сарае стоит?), да и самое важное – мне некуда бежать. Ежу понятно, что в моем мире, на многострадальной планете Земля, не обитает племя, похожее на гибрид человека и кошки. Гадать куда я попал – все равно, что тыкать пальцем в небо.
Второй вариант – это признать себя Киштеару. Но это значило бы, начать играть на стороне Вулао, по его правилам. А точнее – выполнять все, что он мне скажет, так как он знает о Киштеару намного больше, чем я.
Ни первое, ни второе меня не устраивало. Надо начать свою игру. Ведь на кон поставлена, самое малое, моя жизнь, «а жить так хочется ребята…»
Вводные у меня есть, надо продумать стратегию. Вариант Вулао меня вполне устраивает, поскольку в этом случае я не умру и продолжу существование. Кому это нужно? Вроде бы мне, но я не уверен. Может еще кому-нибудь? Ведь не может быть, чтобы все это было просто так. Как сказал Булгаковский Воланд: «Никому и никогда ни с того и ни с сего кирпич на голову не падает». Но на мою многострадальную голову, похоже, упал небоскрёб… или американский «Боинг» – они в последнее время часто стали падать.
С другой стороны – кто может лучше всего знать о Киштеару, как не сам Киштеару? Мне с трудом верится, что до сего момента Вулао имел возможность поговорить с этим богом, так сказать – «лично». А здесь получается, что все то, что он мне инкриминирует, я могу с лёгкостью отвергнуть, дескать, ошибаешься старичок. Кто из нас двоих Киштеару, ты или я? Пусть только сначала докажет, что я действительно Киштеару. А там глядишь, я и сам поверю. А что? Работа не пыльная, сиди себе на троне да властвуй…
Опять же – Вулао простачком не выглядит. Он прожил долгую жизнь (по словам Альвы сто пятнадцать циклов), и прожил ее не кем-то, а самым что ни на есть настоящим шаманом. Меня не удивит, если он решит подстраховаться. И даже больше – от него можно ожидать трюка внутри трюка. Вообще, борьба за власть – это самая грязная вещь на свете. Но для меня в данном случае она равнозначна борьбе за жизнь. Хотя, когда оно бывает иначе?
В целом, не самый паршивый расклад в моей жизни. А дальше – как карты лягут.
