Евгений Панкратов
Пробуждение каменного бога
И вот виделось в Нави: там огненное облако изошло из причудливого Змея. И он охватил землю, и текла кровь из нее, и он лизал ее.
И тут пришел Сильный муж, и рассек Змея надвое – и стало два Змея, и рассек еще раз – и стало четыре. И этот муж возопил богам о помощи.
И те пришли на конях с неба и того Змея убили, потому что сила его не людская, не божеская, а – черная.
Книга Велеса, Троян IV, 1:3
Глава 1.
В ночном небе послышался рокот отдалённого грома. Словно предвестник надвигающейся беды, он раскатился по округе, опустился к земле и пропал, всосался в неоновый свет широких улиц и тьму запущенных проулков, затих, оставив после себя напряженную тишину и чувство неосознанной тревоги. А в безоблачном небе по-прежнему сияли звезды – маленькие блестящие искорки надежды. Далекие, манящие, и как всегда – недостижимые.
Высоко над улицами спящего города медленно сгущались тучи. Черные тучи, чей цвет был чернее самой ночи, чернее самого космоса. Словно огромный камень они наваливались на город, опускались все ниже и ниже, расползались как чернильное пятно в стакане воды.
Город тонул, гас в непроглядной тьме, что низошла с небес. Свет фонарей и неоновых витрин мерк, редкие ночные шумы затухали, как будто туча впитывала в себя и свет и звуки и даже мысли. Поглощала сны, подпитывая ими зарождающийся в своем чреве ночной кошмар.
А звезды с холодным безразличием взирали из глубоких высот, как исчезает город, как погружается он в пучину мрака.
И вот раздался первый удар грома, потрясший и небо, и землю. Был он настолько низок, что почти не улавливался слухом, и настолько мощен, что в половине домов со звоном вылетели стекла. Тысяча окон вспыхнули тревожными искорками электрического света, в тысячах домов проснулись люди. Они испугано озирались, с опаской глядя в черную бездну небес. Бесчисленные вопросы срывались с бесчисленных уст. Они заполняли собой весь город, смешивались, сливались, пока не превратились в один единственный вопрос, охвативший всех людей сразу. И только самые маленькие дети плакали, потому что чувствовали то, в чем взрослые не решались себе признаться.
Небеса разразились вспышками молний. Густая вязь огненных стрел подожгла небеса. Над самым центром города в исполинской туче развернулось причудливое жерло зловещей воронки, в глубине которой разгоралось клокочущее буйство лилового пламени.
Люди вознесли свои молитвы всем известным богам, но те давно уже оставили землю, еще во времена, когда на ней жили герои…
***
…Я проснулся. Словно вынырнул из воды к поверхности. Судорожными глотками я втягивал в легкие воздух, наполнял их живительной прохладой. Тело горело, но при этом было покрыто холодной испариной.
Несколько минут я лежал почти без сознания, силясь вспомнить свое имя и место, где я нахожусь. А когда вспомнил, то захотелось вновь погрузиться в беспамятство.
Откинув одеяло, я протянул руку к столу и нашарил пачку сигарет. Осталась последняя. Медленно затянувшись, я попытался расслабиться, успокоить сознание, взбудораженное ночным кошмаром. Хотя, даже кошмаром такое состояние сложно было назвать. Оно больше походило на бездонную пучину, на огромный всепоглощающий водоворот, а я – на щепку в нем. Безумные волны то с головой накрывали меня, то отступали. Но ни на миг не пропадало ощущение собственной беспомощности.
Каждый такой кошмар сопровождался сильным эмоциональным накалом. Он то и дело менял свою полярность, переходя из крайности в крайность. Черное сменяло белое, свет сменял тьму, печаль сменяла радость, а смерть сменяла жизнь. Затем наоборот. Меня разрывало на части, то вознося на пик блаженства, то сбрасывая в пучину боли. Противоречивые эмоции докрасна раскаляли сознание. Каждый раз я просыпался охваченный резкими до боли, противоречивыми чувствами. Казалось, что каждый нерв моего организма оголен и отчаянно кричит не то от боли, не то от наслаждения.
Но ночные страсти и эмоции затихали, а на их место приходила апатия, безразличие и грусть.
Мне было скучно, мир казался чужим и неизменным, а я – лишним в нем. Никак не удавалось найти себе место. События сменяли друг друга, что-то происходило, что-то только намечалось, но все это казалось предопределенным. Порою – глупым, порою – смешным, но всегда – чужим. Чужой среди своих, и чужой среди чужих.
Любопытное обстоятельство: лет до двадцати я не узнавал себя в зеркале. Дома, если приглядеться, – то вроде как привыкал. А на улице – в витринах, окнах, зеркалах – на меня смотрел незнакомый человек. Потом приходило понимание, что это я, и за этим наступал трепетный, не вполне осознанный страх.
Но это прошло, я привык к своей внешности. Хотя опять же: я помнил свое детство, но не помнил, как в детстве выглядел. Глядя на фотографии из школьных альбомов, я безошибочно узнавал других, но с трудом осознавал, что среди них есть и я.
Отслеживая всю цепочку своего развития, я с ужасающей ясностью понимал, что никогда не был самим собой. Я всегда был тем, кем меня хотели видеть окружающие. Родители, преподаватели, приятели, подруги. Послушным, старательным, безответственным, бесшабашным, вздорным, тихим, болтливым, молчаливым. Столько много определений, но какое из них настоящее?
Возможно, в тот момент, когда я стал над этим задумываться, все и пошло наперекосяк. Попытавшись заглянуть к себе в душу – я ничего в ней не нашел. Ни добра, ни зла, ни безразличия. Совсем ничего. В ней царила пустота.
И как только я это понял, то внутренняя пустота выплеснулась наружу и заполнила собой окружающий мир.
Нельзя сказать, что я ничего не чувствовал: когда рядом грустили, то и мне было грустно, когда рядом радовались, то я радовался вместе с ними. Мои эмоции соответствовали моменту. Но, оставаясь наедине с самим собою, я опять погружался в пустоту.
Тогда я решил сконструировать, создать себе личность. В меру жестокую, в меру добрую, волевую, сильную, но дружелюбную и открытую, опирающуюся на благие идеалы и имеющую незыблемые принципы. И некоторое время все шло «как бы» нормально. Я даже стал узнавать себя в зеркале.
Но вскоре я понял одну забавную штуку: фокус не удался. Не получилось полноценной личности, а получился лишь набор масок. Для каждого случая – своя маска. Для радости, для гнева, для веселья, для печали. Просто теперь я перестал соответствовать моменту, и сам выбирал какую маску одеть. Но внутри-то по-прежнему было пусто.
Как ни странно, но, поняв это я не испытал разочарования, просто отметил это как факт. После этого с каждым днем окружающий мир начал пустеть. Чувство одиночества не покидало меня, и неважно был ли кто-нибудь рядом или не был. Я всегда оставался один, даже будучи окруженным толпою.
Оказалось, что весь мир заполнен иллюзиями. Вино создает иллюзию веселья, секс – иллюзию близости, деньги – иллюзию свободы. Люди ставят перед собой цели и стремятся их достичь, создавая тем самым иллюзию целеустремленности. Но в иллюзорности любой цели можно легко убедиться, стоит только ее достичь. Что станет тогда с целью, к которой так долго стремился? Она пропадет, как очередная иллюзия.
Даже жизнь – похожа на одну большую иллюзию. Ведь что бы ты ни предпринимал, что бы ни делал, ты все равно умрешь. А вместе со смертью рассеется и иллюзия жизни.
В мире существует только пустота. Она реальна, но постичь ее полностью невозможно, поскольку ты всего лишь попадешь в очередную иллюзию. Иллюзию понимания.
Понятное дело, что при таком отношении ко всей окружающей действительности, в конечном итоге наступит полнейшая фрустрация, сиречь потеря жизненных ориентиров и целей, в просторечье называемая хандрой. У меня полностью пропало желание стремиться к очередной иллюзии. Все это весьма и весьма плохо сказывалось на мне, но поделать с этим я уже ничего не мог.
Что я только не испробовал за последнее время. Посещал старых друзей и подруг, пил, накуривался, гулял, ездил на природу, шатался по клубам и казино, но – ничего не помогло. Только сон дарил недолгое забвение, но в последнее время и он оказался бессилен. Появились странные «кошмары», а, прибывая в них, ни о каком успокоении не могло быть и речи.
С твердой решимостью напиться до появления чертиков или зеленых человечков, я попытался подняться с постели.
Однако, к вящему удивлению, сделать этого мне не удалось. Кровать держала крепко, словно могила, а тело попросту отказалось повиноваться. Единственной частью организма, оставшейся под моим контролем, была голова.
Что-то в окружавшей меня обстановке выглядело неправильным. За окнами царила беспросветная тьма, но я отчётливо различал все детали помещения. Все предметы окутывало бледно-жёлтое свечение, но откуда оно исходило, оставалось загадкой.
Стены казались гладкими и какими-то скользкими. Они блестели и переливались. А потолок наоборот – словно растворился в темноте.
Ощущалась вибрация, тонкая и монотонная, и она каким-то образом перекликалась с бликами на стенах, к тому же – постепенно набирала обороты. Стены начали таять, а те их фрагменты, что играли призрачными бликами, медленно поплыли ко мне, постепенно окружая причудливым прозрачным пузырем.
«Белая горячка (делирий) развивается на фоне систематической интоксикации организма алкоголем, причем дозы…» – пришло на ум прочитанное когда-то в учебнике психиатрии определение.
Я даже не успел удивиться, настолько быстро стены «вывернулись наизнанку» и поглотили меня. На мгновение показалось, что меня разорвало на миллиарды мельчайших частиц, а затем столь же быстро собрало воедино. Вокруг все закружилось в безумном ералаше серого и желтого цветов…
***
…Я очутился в невероятном месте. Вокруг, насколько хватало взгляда, простилался странный, серо-желтый туман. Или облака. Они медленно клубились, изредка подсвечиваясь в различных областях оранжевыми и ярко-желтыми вспышками.
Двигаться я не мог и больше того – совсем не чувствовал своего тела. Краем периферийного зрения я видел клочок своей вздымающейся груди. Она совершала ровные методичные вдохи-выдохи, но сам процесс не ощущался.
Я, насколько позволяло судить зрение, был заключен в нечто вроде прозрачного пузыря; туман плотно обступал его, но пробиться внутрь не мог. Определить размеры этого пузыря оказалось невозможным: стоило только перевести свой взор на граничащую с облаками область, как перспектива стремительно изменялась, и отдаляла от меня прозрачную стенку на немыслимые, «космические» расстояния.
Пузырь, в котором я был заключен, вращался одновременно вокруг трех осей, но угловые скорости были малы и к тому же неравнозначны, поэтому и вращение я заметил не сразу. Медленно поворачиваясь вместе с пузырем, я видел вокруг себя одну и ту же картину – бесконечное облако серо-желтого тумана.
Все произошедшее было столь удивительно, что я забыл даже удивиться. Странность касалась всего этого места. Например, «туман» не казался давящим или тяжелым, но при этом не был легким и эфемерным. Просто он был. И не было за ним ничего другого, никакого иного пространства – туман и был пространством, материей, из которой состояло это место.
Очередной оборот открыл моему взору новую картину. Некая область туманного пространства, размеры которой невозможно было определить в силу специфики этого места, пришла в движение. Начала стягиваться в одну точку, закручиваясь при этом против часовой стрелки. Выглядело это так, словно рождался причудливый водоворот. Точка, в которую устремлялись завитки тумана, ушла куда-то вглубь, обнажив черно-серый тоннель. Пространство около этой точки и внутри нее сильно наэлектризовалось; стали проблескивать частые красные молнии. Они высвечивали внутренности образовавшегося прохода, раскрашивая его кроваво-красными и багряными цветами.
Меня постепенно затягивало в этот черно-красный зев. Очередной оборот пузыря скрыл от меня образовавшуюся аномалию, теперь я двигался к ней спиной.
Однако вращение пузыря позволило мне понять, что образовавшаяся воронка возникла не одна. Прямо перед ней туманное пространство искрилось желтым и оранжевым цветами. Оказывается, я вращался между воронкой и огромным светящимся пятном, окутанный этим облачным, безразмерным пространством.
Центральная часть пятна сделалась ослепительно яркой, и из нее в центр воронки устремился поток оранжевой энергии, похожей на исполинскую прямую молнию. Он хлестанул меня, сбив устоявшееся вращение, и затянул следом за собой, в багряную полость прохода.
Я очутился внутри невероятно большого торнадо или вращающегося тоннеля. Стенки его кружились облачно-серыми туманными изгибами, изредка озаряемые багряными и красными вспышками.
Я по-прежнему сохранял способность видеть, слышать и думать, но не более того. В целом же, меня несло как осенний лист, попавший в стремительный поток. Зарницы становились все чаще, а вместе с ними увеличивалась и общая скорость движения.
Каким-то непостижимым образом я слился с молнией, с этим неистовым потоком бушующей энергии в единое целое, стал ее малой частичкою. И вместе с ней мы устремились по этому немыслимому переходу. Повороты следовали один за другим, внезапные взлеты сменялись неожиданными падениями. Вероятно, у меня перехватывало бы от них дух, если б я имел возможность чувствовать свое тело. Я словно бы очутился на фантастических «русских горках», а гибкая лента молнии служила средством передвижения по ним.
Движение сопровождалось странным звуком, балансирующим на гране восприятия. То он был похож на тысячекратно повторенный шелест сухих листьев, то на отдаленный грохот, словно где-то сталкивались друг с другом целые пласты земной коры.
То и дело появлялись боковые проходы и ответвления. Некоторые из них имели иной цвет, размер и скорость вращения. Молния, известным только ей способом, сама находила верный путь. Темп и тональность звука менялись при каждом переходе, но все же в них было нечто однообразное.
Поначалу происходящее было даже интересно. Быстрая череда изгибов, красочные переходы в иные ответвления, неожиданное изменение скорости. Но вскоре все это стало надоедать. По сути – ничего не менялось, и мне стало казаться, что это движение будет длиться бесконечно долго.
Дальнейшие события разворачивались на удивление однообразно, если учитывать «сложившиеся реалии». Я не знаю, как долго все это продолжалось, так как чувство времени, как и чувство пространства, в этом месте отсутствовали.
Умные мысли в голову не лезли – может, все еще сказывалось похмелье? – зато глупые так и кишели вокруг.
Больше всего это походило на старенькую «нетленку» Волкова – меня, словно Элли, затянуло в смерч, который вполне могла послать некая злая волшебница, к примеру, та же Гингема. Значит, если опираться не на логику, а на ее отсутствие, то меня по всем правилам несет в Волшебную Страну. Наконец-то я увижу Страшилу и Железного Дровосека!..
Да, так недолго лишиться и последних остатков разума. С другой стороны – было бы чего лишаться.
При всем при этом изменения в окружающем меня мире все же происходили. Красный цвет зарниц распался на множество оттенков, которые накладывались друг на друга, создавая объемную картину, словно цвета в этом месте не были одномерными. Их мельтешения перекликались друг с другом, казалось бы, в совершенном беспорядке. Но сквозь это бешеное вращение проступило иное движение, медленное и неспешное. Казалось, что вращается вся вселенная – неторопливо, но незыблемо и как-то особенно веско. Вокруг же самой центральной молнии обозначилось тусклое золотое свечение.
Неожиданно, по стенкам тоннеля пробежали черные трещины. От него стали откалываться целые куски и уплывать куда-то вперед. Темнота, обнажившаяся за ними, казалось, имела свой собственный голос: угрожающий визг на гране восприятия. Остатки тоннеля, с молнией по середине, теперь удалялись от меня, постепенно набирая скорость. Казалось, что я смотрю вслед уходящему поезду, который имел наглость уехать без меня.
Непроницаемая, всеобъемлющая темнота сомкнулась вокруг меня. Тот звук, что я слышал, оказался тишиной – столь же абсолютная, как и наступившая темнота. Мое сознание пронзило странное, давно забытое чувство из далекого детства – страх перед темнотой и одиночеством. Страх перед Пустотой. Я с удивлением осознал, что вокруг меня ничего нет. Абсолютно ничего!
Ничто. Пустота. Здесь не было ни материи, ни энергии, ни времени. Не было никаких отправных точек, от которых могло бы оттолкнуться сознание. Ноль и бесконечность в одном флаконе. Вечность – то, что было до того, как все началось, и то, что останется после того, как все закончится.
Ни о каком движении здесь не могло быть и речи, в том числе и о движении мыслей. Но это понимание не вызвало страха. Я словно бы начал засыпать. Сознание становилось вялым, мысли постепенно меркли перед авторитетом того состояния, в которое мне предстояло погрузиться. Вечный сон, вечное спокойствие, абсолютное небытие. Не к этому ли я стремился? Не этого ли я хотел? Хотя это казалось уже не важным. Все уже неважно…
Но что-то мне помешало, разбудило меня. Какое-то странное чувство, словно здесь что-то есть. Или кто-то есть. Проснулся интерес: что бы это могло быть? Затем любопытство: а как такое возможно?
Я понял, что окончательно проснулся. Еще я понял, что совсем не хочу засыпать вновь. Хотелось действовать, что-то предпринять, завершить начатое, и начать новое.
Затем я почувствовал прикосновение. Не физическое, но более глубокое, мысленное. Я словно бы на мгновение слился с могучим разумом, на фоне которого был всего лишь каплей в сравнении с океаном.
Безбрежный океан, могучий океан чистой мысли. Его принципы, постулаты и желания были столь не похожи на человеческие, что для меня они просто не существовали. Он оперировал понятиями, до которых я не смог бы дойти даже через миллион лет непрерывных размышлений. Я походил на микроба на его теле, и даже меньше. И он это понял.
Наш контакт длился мельчайшие доли микросекунды, и за это время я был изучен, оценен, и – признан негодным. Эхом раздался отголосок чужой мысли, дескать, устройство этой системы парадоксально и неустойчиво…
…Затраченные средства не адекватны полученному результату…
…Нестабильность заложена так глубоко, что если попытаться ее изменить, то рухнет вся система…
Меня коснулась волна легкого удивления: как подобная система просуществовала до сих пор? А затем, поток столь же мощной воли, каким был и разум, отшвырнул меня прочь. Вернее, не отшвырнул, а просто отошел. Но если вдруг планета начнет двигаться, а человек останется на месте, то он воспримет это именно как свое движение. Так же и здесь: я уподобился песчинке на фоне планеты. И теперь мне показалось, что меня просто отшвырнули. Неожиданно я ощутил головокружение, и понял, что на самом деле падаю.
А потом был удар, и мое сознание раскололось вдребезги…
Глава 2.
…Я очнулся, пришел в себя или проснулся – просто в некоторый момент времени я почувствовал, что вновь способен мыслить. Я мыслю, а это значит?..
Но дальше этого дело не продвинулось. По крайней мере, не сразу. Сначала мне показалось, что я все еще нахожусь в той пугающей пустоте, но я быстро откинул эту мысль. То чувство благоговения и страха, что я ощущал в пустоте, отсутствовало. Было похоже, что я сижу в темной комнате с закрытыми глазами. Да и тело словно бы оцепенело и затекло, но все ж таки было…
Очень медленно, словно просачиваясь сквозь слой густой ваты, стали пробиваться запахи, еще медленнее – звуки. Я жадно, как сухая губка воду, впитывал их, глотал, наполнялся. И чем глубже они в меня проникали, тем дальше отступало оцепенение, пока, наконец, не отступило настолько, что я в полной мере ощутил собственное тело.
Я попробовал открыть глаза, но, открыв их, ничего не увидел. Родилось беспокойство, и даже страх – больше всего на свете я боялся остаться калекой. Приток адреналина, вероятно, помог – оцепенение начало отступать быстрее.
Тьма перед глазами постепенно сменялась мутными пятнами, а затем распалась на черные пятна и красные блики. Зрение прояснялось, появилась фокусировка, перспектива, контрастность. Поступающие от зрительных рецепторов данные накладывались на данные вестибулярного аппарата и на данные, полученные от обонятельных и осязательных рецепторов. Мозг жадно впитывал каждую толику получаемой информации и, как мог, складывал воедино эту мозаику. Раскручивался тяжелый маховик мышления, и вскоре сработало «зажигание» – я начал осознанно оперировать поступающими от органов чувств данными.
Оцепенелость организма отпустила меня настолько, что я нашел в себе силы оглядеться. Помещение, в котором я находился, было весьма обширным. От боковых стен меня отделяло не менее десяти метров, а от передней стены – все двадцать пять.
Сам я сидел на каменном троне с высокой спинкой. Подлокотники трона были выполнены в виде лежащих пятнистых кошек, возможно, леопардов. Трон был установлен на невысокий постамент в центре помещения. Перед ним находился выложенный камнем открытый очаг, а за ним каменный алтарь, покрытый черными пятнами. В боковых стенах, на высоте трех метров, тянулись два ряда узких окошек, а в передней стене имелся большой прямоугольный проем, прикрытый меховой занавеской.
Помещение было построено из толстых брёвен, пол устлан соломой, а стены покрыты шкурами и головами животных. Прямо возле меня валялись каменные осколки и деревянные щепки; некоторые слегка дымились. Сильно пахло озоном, воздух казался неестественно свежим, как после грозы.
Откуда-то сверху упало несколько небольших досок. Подняв голову, я обнаружил над собой в крыше приличное отверстие, с обугленными краями. Похоже, что сюда недавно ударила молния.
Однако любопытства этот факт не вызвал. Скорее я почувствовал разочарование и вновь подступившую апатию. Либо я продолжаю спать, либо я очутился в неизвестном месте, довольно варварски оформленном. Мне не претила ни одна из этих перспектив, – я предпочёл бы проснуться у себя дома и привести свою жизнь в порядок. Я, похоже, вышел на порог четвёртого пути, не предусмотренного былинами…
Сквозь оконные проемы внутрь помещения проникали огненные блики вперемешку с лоскутками тумана или дыма. Со стороны улицы доносились громкие крики – не то боли, не то злости.
Медленно, с трудом преодолевая сопротивление все еще оцепеневшего тела, я поднялся, и направился к дверному проему. Тело затекло, но на то, чтобы размяться, не было времени: хотелось поскорее во всем разобраться. Я торопился жить.
Отдернув занавеску, я вышел на улицу. Моим глазам предстало фантастическое зрелище. Среди причудливо плавающих в воздухе жгутов дыма и тумана, зловеще освещенных светом факелов и пожаров, беспорядочно носились мохнатые фигуры. Они с животной яростью рубили и кололи друг друга разнообразным холодным оружием.
Прямо предо мной, одна высокая фигура с вытянутой мордой лица и высокими рогами, вспорола брюхо другой, менее высокой, но зато остроухой личности, оружием, похожим на серповидный топор на длинном древке. Брызнула кровь и внутренности вывалились наружу. Ушастый закричал, но, несмотря на смертельную рану и торчащие из нее кишки, продолжил бой. Успокоился он только после того, как ему раскроили череп.
Победитель радостно заблеял, фыркнул белесым паром и огляделся.
Его глаза встретились с моими.
Они казались круглыми и горящими своим собственным светом, как у льва. Хотя, конечно же, они не светились. Все дело здесь в пресловутом зеркальном слое, расположенном за радужкой глаза, служащем цели наиболее эффективного улавливания световых волн. Он-то и позволяет тем же самым львам видеть в темноте. Зеркальный слой, между прочим, есть и у травоядных животных. Хотя – о чем это я?.. Об этом ли стоит рассуждать, столкнувшись со столь необычным явлением, как ходящий на задних лапах козел?..
По его физиономии невозможно было определить, что он чувствует, но, сдается мне, его морда вытянулась еще больше. После почти трехсекундного замешательства, он истошно заблеял.
Теперь я видел не только его внешнее сходство с козлом, но и внутреннее: чего орать-то? Мне и так забот хватало…
Усилия козлоголового не пропали даром. Видимо, то, что я принял за блеяние, на самом деле оказалось речью. На зов сбежалось около двух десятков различных особей. Половина из них были похожи на оравшего обладателя козлиной внешности, а оставшиеся – на убиенного им «остроухого». У вторых субъектов было во внешности что-то кошачье, может разрез глаз, уши или хвосты. А может – все вместе.
Два десятка горящих глаз, словно лазерные прицелы снайперских винтовок вперились в меня. Внезапно огоньки глаз поплыли, закружились. Вестибулярный аппарат по непонятной причине дал сбой, и я почувствовал нарастающее головокружение. В сознание проникла кричащая боль и я почувствовал, как все, что было вокруг меня начало исчезать, отступать. Я терял сознание. Водоворот светящихся глаз слился в сплошной горящий круг, обруч. Он подступал ко мне, сжимался, а за ним опять проступила загадочная пустота. Неожиданно два огонька остановились, выбились из общего хоровода. Погасли, вновь зажглись и чуточку приблизились. Я сосредоточился на них и огромным волевым усилием постарался удержать ускользающее сознание. Каким-то чудом мне это удалось – головокружение прошло и сознание прояснилось. Оказалось, что я по-прежнему смотрю в глаза козлоголовому существу, и выражение его глаз не предвещает мне ничего хорошего. В тот же момент я ощутил холодок в районе живота, и только теперь понял, что на мне нет одежды.
Я удивительно остро почувствовал свою наготу, но не из-за отсутствия одежды, а из-за отсутствия оружия. Инстинктивно я дёрнулся к трупу ближайшего кошко-человека, мня подобрать его копье. Рогатый субъект отреагировал мгновенно: бросился ко мне, замахиваясь топором. Происходящее имело характер сновидения. Видя, как козлоногий заносит свой топор, я очень ясно и отчетливо осознал, что увернуться от прямого удара можно только в кинофильме. Причем – иностранном. Если кто-то бьет тебя топором, то, сомнений быть не может: он попадет. Единственный шанс это предотвратить – ударить первым, причем бить желательно не голыми руками.
Это понимание словно вспышка в мозгу – родило чувство бессилия. И – страха перед бессилием. Но если меня бьют, пусть даже во сне, я всегда отвечаю. Поэтому я как мог, постарался ускорить процесс приближения к оружию кошко-человека. Хотя при этом я и понимал, что не успею. Мешало все то же оцепенение организма.
Я подхватил копье с широким клинком как раз в тот момент, когда топор опустился мне на спину. Боль черной молнией рассекла сознание. Вместе с болью пришла волна злости: неужели все закончится так глупо! Резким движением я развернулся и вогнал похожее на тесак лезвие прямо в живот нападающему. Кровь брызнула из перерубленных артерий и вен, окатив меня солоноватыми брызгами. Руки покрылись теплой влагой. В тусклом свете чужая кровь казалась черной.
Боли я уже не чувствовал, но и удержаться на ногах не сумел. По телу разливалась слабость, ноги стали подкашиваться словно ватные. Все закружилось, завертелось, а потом сомкнулось. Краем гаснущего сознания я понял, что лежу на земле, а кошко-люди бросаются на противников с удесятеренной яростью и совершенно уж истерическими криками.
Затем свет окончательно померк.
