Евгений Николаевич Гусляров
Русские отцы Америки
Пассажиры «Ильи Муромца», занятые будничным делом, так и не заметили главного. Этот коллективный завтрак в комфортабельном салоне на борту воздушного корабля тоже состоялся впервые в мире.
Часов в восемь пролетали над Витебском, где на одной из площадей было видно большое скопление народа и всяческих повозок и экипажей. Телеграф разнёс по пути следования весть о том, что можно увидеть чудо, и народ не хотел его пропустить
Сикорский пытается представить, как выглядит та картина, которую люди видят с земли:
«Красивое зрелище представлял с этого места воздушный корабль с его большим длинным корпусом, с рядом прозрачных окон, освещённый лучами ясного утреннего солнца… Решено было попытаться известить оставшихся в Петрограде о том, что полёт идёт благополучно и успешно. Быстро были составлены две телеграммы. Они были положены в небольшие металлические трубочки, заткнутые пробками с обеих сторон. На каждую трубочку был намотан узкий, но длинный кусок материи, конец её был прикреплён к трубочкам. Когда трубочка выбрасывалась с корабля, материя развёртывалась и долгое время, пока трубочка падала на землю, за ней виднелся длинный хвост из ярко-красной материи, благодаря которому её можно было легко видеть и находить на земле. При каждой телеграмме были приложены деньги на её посылку. За время полёта было послано несколько таких телеграмм, причём все они оказались найденными и были отправлены по адресам… Уже несколько раз можно было различить поезда, казавшиеся длинной тёмной гусеницей, медленно ползшей по ниточке. Воздушный корабль быстро обгонял их».
Тут опять напрашивается страничка из Жюля Верна. Если правы те из биографов Сикорского, которые утверждают, что этот роман («Робур-Завоеватель») относился к его любимому чтению, то он мог бы вспомнить из него сейчас вот какую сценку. Она и в самом деле занимательна и, похоже, оба, писатель-фантаст и реалист-конструктор писали о соревновании паровозов и летательных аппаратов с одинаковым чувством. Они были на стороне летательных аппаратов: «…горный хребет был преодолён, и “Альбатрос” вновь помчался с прежней скоростью – сто километров в час… Воздушный корабль уже снизился на несколько сот метров, когда внимание пассажиров привлекли какие-то свистки. Их издавал поезд Тихоокеанской железной дороги, направлявшийся к городу Большого Солёного озера. В это мгновение, послушный тайному приказу, “Альбатрос” снизился ещё больше и полетел над мчавшимся на всех парах составом. Его тотчас же заметили. Несколько человек показались в дверцах вагонов. Затем многочисленные пассажиры высыпали на площадки, соединяющие вагоны в американских поездах. Некоторые даже не побоялись вскарабкаться на крыши, чтобы лучше разглядеть летательную машину. Воздух огласился криками “гип-гип, ура!”… “Альбатрос” ещё больше приблизился к земле, умерив скорость вращения подъёмных винтов и замедлив свой полёт, чтобы не опередить поезда, который ему ничего не стоило обогнать. Он летел над составом, точно гигантский жук, но мог в любую минуту превратиться в огромную хищную птицу. Воздушный корабль отклонялся то вправо, то влево, устремлялся вперёд, возвращался назад, а над ним гордо реяло чёрное полотнище с золотым солнечным диском посредине. Начальник поезда развернул в ответ украшенный тридцатью семью звёздами флаг Американской Федерации… Громкими криками “ура” пассажиры поезда приветствовали полёт «Альбатроса». Но вот три или четыре члена экипажа воздушного корабля показались на палубе. Один из них, по примеру моряков, обгоняющих другое судно, показал поезду конец каната, в насмешку предлагая взять его на буксир. И “Альбатрос” понёсся вперёд со своей обычной скоростью; в каких-нибудь полчаса он оставил экспресс далеко позади, и вскоре последний дымок паровоза растаял на горизонте».
Заправились в Орше и полёт продолжился. Погода была такая, будто выбрала себе целью испытать невиданный в небе аппарат. Стеной встали тяжёлые грозовые облака, хлестал дождь. Сикорский знал, что с этим легко покончить. Надо только подняться выше туч:
«На высоте в тысячу метров дождь прекратился, а на высоте полтора километра “Муромец” вышел из облаков: ярко светило солнце, было совершенно тихо и “Илья Муромец” спокойно летел метрах в двухстах над необозримым морем ослепительно белых облаков самой причудливой формы, по которым скользила его громадная тень».
Сикорский с сожалением вспоминал потом, что ни до, ни после этого дня столь великолепной панорамы он не видел уже. Дальнейшее развитие авиации, вместе с надёжностью, ограничили и некоторые первоначальные вольности, которые украшали жизнь первых пилотов и пассажиров. Уже нельзя стало свободно выходить из кают и комфортабельных салонов на балконы, выбираться на крыло и любоваться чудесными картинами, не доступными до сей поры человеческому глазу и даже его воображению. «Муромец» всё ещё давал в этом плане замечательные преимущества.
А вот и первый серьёзнейший случай, который подтвердил то, что все предосторожности и хитрости, которые Сикорский придумал для своих самолётов, абсолютно не лишни, и в этом надо совершенствовать их и далее.
Механик Панасюк, поскольку надёжная машина не требовала от него напряжения, тоже вышел полюбоваться небесными видами. И вот он входит в кабину командира с белым лицом и блуждающими сумасшедшими глазами. Понятно, что-то случилось черезвычайное, коли этот невозмутимый хохол предстал в таком виде перед занятым начальством. Сикорский и сам побледнел, когда посмотрел туда, куда указывал механик. Один из моторов веером выбрасывал бензин и уже часть полотняного крыла была напитана им. Вот произошла вспышка, вырвалось пламя и тут же охватило деревянные детали, будто огненная позёмка заструилась по крылу. Второй пилот Лавров и опамятовавшийся Панасюк почти автоматически оказались на крыле и стали сбивать пламя шинелями. Лавров, продравшись сквозь ветер, порывистый и жёсткий, как удар тренированного кулака, сумел-таки перекрыть клапан подачи горючего, огонь удалось погасить. Это был самый серьёзный экзамен, который жизнь предъявила конструктивной сметке, обеспечившей доступ к двигателям даже в полёте. Не будь этого, у Сикорского не хватило бы времени для маневра и посадки – в считанные секунды самолёт превратился бы в факел.
Позже Императорское Русское Пожарное Общество возвело отважных летчиков за этот подвиг в ранг почётных пожарников, выдав Сикорскому, Лаврову и Панасюку золотые и серебряные знаки своих непременных членов.
Вот как описывает Г. И. Лавров последние часы этого беспримерного перелёта в сообщении, направленном заведующему организацией воздухоплавания в Службе связи Балтийского моря:
«Шли 3 ч. 20 мин. исключительно по счислению. Дождь два часа лил как из ведра, временами не было видно края крыльев. Компасы в жидкости я установил удачно настолько, что, не видя сквозь облака Киева, мы начали планировать с 1200 м из точки счисления и только с 350 м увидели как раз под собой главную улицу Киева. Не знаю, как будет дальше, но пока удалась прокладка и даже пеленгование, как на корабле. Курьёзно то, что «Муромца» клало в грозовых облаках на 30°. Без приборов пропали бы…»
Сикорский лаконично, но ясно, что с чувством немалого удовлетворения отметит в своей книге: «Таким образом, воздушный корабль благополучно закончил своё первое сравнительно далёкое плавание».
Тут же на аэродромном поле экипаж «Муромца» узнал весть об убийстве в Сараево эрцгерцога Фердинанда.
Киев с великим энтузиазмом воспринял грандиозный перелёт «Ильи Муромца». Да и теперь событие это надо считать ничуть не меньшим, чем, например, перелёт Блерио через Ла-Манш. Но мы почему-то не умеем и не хотим гордиться тем, что составляет истинное величие нашего национального пути. Между прочим, этому перелёту в июне нынешнего года тоже исполнилось сто лет. В России об этом не вспомнили. Даже в Министерстве обороны, даже в руководстве тяжёлой авиацией стратегического назначения, которая, в сущности, основана и утверждена в России этим перелётом Сикорского. Что-то происходит с нашей национальной памятью. Слаб памятью становится народ. Это плохой симптом. Врачи знают, что окончательная деградация человеческого сознания приходит тогда, когда человек перестаёт сознавать себя. С народом, у которого не всё в порядке с исторической памятью, происходит то же самое. Помнится, в прошедшем июне, который в истории нашей славен воздушной победой Сикорского, все газеты и экраны мутного ТВ заполнены были сюжетами о годовщине сомнительного и противоестественного зачатия между давно потерявшей голос и женское естество певичкой и неизвестного пола её приживальцем. Ничтожные герои. Ничтожно время, имеющие таких героев.
Но вернёмся опять в другую, славную пору. В ресторане Купеческого сада в честь питерских лётчиков был дан банкет. Успехи Сикорского в области авиации показались тогда настолько значительными, что совет Киевского общества воздухоплавания наградил Сикорского Золотой медалью с надписью «Славному витязю русского воздушного океана Игорю Сикорскому». К тому же члены общества обратились к учёному совету Петербургского политехнического института с коллективным ходатайством о присуждении ему звания инженера-механика без защиты дипломного проекта. Это ходатайство было удовлетворено. Только теперь Игорь Сикорский мог рекомендоваться дипломированным специалистом. Ему было двадцать пять лет. Но главный итог этого полёта был, пожалуй, в том, что армейские чины, затеявшие его, вполне оценили великое значение заслуг конструктора Сикорского перед отечественным самолётостроением. Вот как об этом писал в те дни журнал «Армiя и флотъ», официальный орган военного ведомства:
«…Идея, заложенная И. И. Сикорским в основание гигантской машины, замечательна своей новизной, смелостью и своевременностью. Дело в том, что “ахиллесовой пятой” современной авиации является малая грузоподъёмность аппаратов и зависимость успеха их полёта от исправности действия единственного на них мотора. Конструкторы аэропланов ищут безопасности полёта, так сказать, на стороне, вне зависимости от конструкции самого аэроплана, и разрабатывают, более или менее удачно, спасательные средства на случай невозможности благополучного спуска, что происходит чаще всего в связи с остановкой мотора. Что касается малой грузоподъёмности аэроплана, то на этот источник большинства его недостатков, при практическом применении, конструкторы, по-видимому, махнули рукой. Если проследить за таблицей мировых рекордов, то сразу же бросается в глаза быстрое возрастание скорости аэроплана и высоты полёта, достигших в настоящее время величины, практически не нужной при полном застое эволюции аэроплана в сторону его грузоподъёмности, каковая именно более всего нужна для общекультурных и специально военных целей. После неудачных попыток создать грузоподъёмный тип аэроплана – «аэробусы» – конструкторы отказались года два тому назад от этой идеи. Таким образом, И. И. Сикорский смело пошёл по заведомо тернистому пути, сознавая, что всякий другой путь может привести лишь к частичному усовершенствованию «маленьких» аэропланов, отнюдь не отвечая современным требованиям военного ведомства, каковые в данном деле удивительно совпадают с общекультурными: если мы сможем поднимать на воздушном корабле пушки и снаряды, то мы сможем перевозить по воздуху и путешественников, и товары».
А Сикорский отметил для себя не менее важное: «Таким образом, воздушный корабль, вылетевший на рассвете из Киева, в 5 часов дня опустился в Петрограде, совершив весь этот путь в 13 с небольшим часов, т. е. приблизительно вдвое быстрее, чем самые скорые поезда. Надо было лишь добиваться большего запаса мощности, чтобы корабль мог быстро пройти через неспокойные слои воздуха на малой высоте и подняться на полторы – две, даже три версты высоты. Корабль с этого времени стал называться «Илья Муромец Киевский».
Возвратились пилоты уже не в Санкт-Петербург, а в Петроград… Началась война с немцами. Патриотически настроенные граждане российской столицы не захотели жить в городе с нерусским именем.
Свидетельствует военврач эскадры самолётов «Илья Муромец» К. Н. Финне: «Государь Император, снова оказал И. И. Сикорскому своё внимание, посетив лично “Илью Муромца” и милостиво беседуя с экипажем этого воздушного корабля. И. И. Сикорский был награждён орденом Владимира 4-ой степени, по тому времени отличием очень высоким. Этим орденом И. И. Сикорский, по натуре своей очень скромный, чуждый выставления на показ своих заслуг, очень дорожил и всегда носил его на себе. По настоянию правых членов Государственной Думы, последняя постановила выдать И. И. Сикорскому сто тысяч рублей на дальнейшие работы по усовершенствованию его больших аэропланов. Чтобы не мешать плодотворной работе в этом направлении, И. И. Сикорский, по высочайшему повелению, был освобождён от отбывания воинской повинности, тем более что его “Илья Муромец”, хотя и не числился в то время в военной авиации, но принимал участие напр. в маневрах войск. В начале июля 1914 года, т. е. вскоре после возвращения своего из Киева, “Илья Муромец”, получивший название “Киевского”, принял участие в большом Высочайшем смотре войск в Красном Селе по случаю приезда в Poccию Президента Французской Республики Р. Пуанкаре. Этот русский воздушный богатырь, стоявший на правом фланге авиационных частей, привлёк особое внимание французского Президента, совершавшего объезд войск с Государем Императором. Бывшие на этом смотру летчики говорили, что Р. Пуанкаре, сидевший в коляске с Государыней Императрицей, не только не спускал глаз с “Ильи Муромца”, поравнявшись с ним, но, миновав его, оглянулся, чтобы разглядеть получше эту диковинную, невиданную им до того времени, громадную русскую машину».
Несколько выше я приводил свидетельство о том, что французская разведка сильно интересовалась нашими воздушными гигантами. И, судя по последним строчкам, интересовалась Франция русской техникой и на самом высоком уровне. Европейская страна, остававшаяся мировым центром авиастроения, этим признавала успехи России, и это было лестно сознавать и царю, и конструктору. Скоро начнётся война, и союзная Франция будет настоятельно требовать царского содействия в том, чтобы французам позволено было строить у себя русские воздушные корабли по чертежам Сикорского. Через год эти же чертежи захотели иметь и другие союзники России. Главное управление генерального штаба обратилось к царю с предложением «…ознакомить союзников с чертежами самолёта “Илья Муромец” на предстоящей конференции…». На этом запросе Николай II наложил резолюцию: «Согласен, а также на всякие другие изобретения, могущие впредь появиться». Обладательницей чертежей Сикорского оказалась Великобритания. Специалисты утверждают, что гордость тогдашнего английского воздушного флота тяжёлый бомбардировщик «Виккерс Вими», построенный к концу Первой мировой войны, имел много общего с русским «Ильёй Муромцем». Так что и мы когда-то кое-чему учили Европу.
Сикорский летит на войну
Война четырнадцатого года начиналась с гимназической жестокой шалости. Одолеваемый патриотической горячкой, боснийский скинхед, серб по национальности, Гаврила Принцип выстрелил в наследника австро-венгерского престола. Как в горном ущелье, чреватом лавинами, выстрел этот сдвинул глыбы государственных образований, плохо улежавшихся в своих границах. Вначале покатился мелкий камешек – Сербия. Она зацепила громадный валун – Россию. Мировой камнепад оказался грандиозным. Маленькая война, затеянная Германией чтобы продемонстрировать мощь своих железных мускулов, неожиданно обрела вселенские масштабы и такие же последствия. Через четыре года не осталось и следа от трёх величайших империй. Карта Европы приобрела другой вид. На историческую сцену вышли совершенно иные персонажи.
Есть знаменитый снимок немецкого фотографа Генриха Гофмана, сделанный им 2 августа 1914 года на площади Одеон, у городской ратуши Мюнхена. Этот Гофман станет потом личным фотографом Адольфа Гитлера. На снимке – ликующая толпа, пришедшая поддержать германский ультиматум России. В толпе той, при позднейшем дотошном рассмотрении, обнаружился юный восторженный Гитлер. Он жил тогда в Мюнхене на Шляйсхаммерштрассе, в доме № 34, в общежитии для бездомных, выходит – бомжевал. В этой толпе могла обнаружиться и другая будущая вселенская знаменитость – Владимир Ульянов, будущий Ленин, а ныне – эмигрант, беглый государственный преступник, состоящий в невыясненных отношениях с генеральным штабом германской армии. В семнадцатом году русские газеты назовут его немецким шпионом. Ленин и Гитлер жили когда-то на соседних улицах, в нескольких кварталах друг от друга, и могли встречаться мимоходом. Ленин и теперь часто инспектировал свои давние мюнхенские связи.
Какое отношение это имеет к самолётам? И, конкретно, к воздушным крейсерам Сикорского и его личной участи?
А такое, что вскоре названные зловещие персонажи и станут теми самыми, главными действующими лицами на исторической сцене. Наладят, каждый по-своему, чудовищных масштабов мясорубку, которая погубит миллионы человеческих жизней. Судьба тех, кто останется в живых, трагически поменяется.
Война для обоих (Гитлера и Ленина) представлялась счастливым событием. Один предполагал, что она восстановит некий справедливый мировой порядок, которого никогда не хватало немцу, таящему вечную обиду на историю. Другой нутром чуял личное возвышение, которое обойдётся России первыми пожранными революцией двадцатью миллионами русских жизней.
Между тем ни одна из целей, ради которых развязывалась «маленькая победоносная война», какими полон мир и сейчас, достигнута не была. Ни один из самых крупных политиков и государственных деятелей не смог предугадать тогда развитие событий хотя бы на ближайшие четыре года…
История состоит сплошь из внушительных намёков, а в каждом намёке, при желании, можно угадать урок. Но мы то, собственно, не об этом.
В связи со всеми этими событиями в декабре 1914 года русский царь издал указ, по которому русская авиация была разделена на тяжёлую и лёгкую. Тяжёлая оказалась подчиненной Штабу Верховного Главнокомандования, а лёгкая вошла в войсковые соединения и передана была под начало Великого Князя Александра Михайловича. Вот этим-то историческим приказом и было положено начало нового вида авиации – стратегической. Этим же указом была сформирована эскадра из десяти боевых и двух учебных воздушных кораблей класса «Ильи Муромца». Командующим или, как тогда называли, начальником эскадры был назначен по его собственному настоянию директор «Руссо-Балта» Михаил Шидловский. Ему присвоили воинское звание генерал-майора, и он призван был в действующую армию. В силу этих обстоятельств он стал первым в русской авиации командиром столь высокого ранга.
Действия этого военного подразделения требуют отдельного рассказа, и он непременно появится в России. Я же тут выберу только несколько заинтересовавших меня моментов и расскажу о судьбе одного только русского лётчика, связавшего свою судьбу с первой эскадрой тяжёлых самолётов, с которой началась слава отечественной бомбардировочной авиации стратегического назначения. Думаю, что и этого будет достаточно, чтобы ясно стало, как техника меняет удел человека и историю страны.
Насколько смутное представление было у русской, даже технически подкованной публики, говорит, например, такой вот факт. Путиловский завод прислал на рассмотрение в Генеральный штаб настоящую, сделанную с виртуозным художественным мастерством копию средневековых рыцарских доспехов. В этих доспехах лётчики должны бы отправляться, по мнению заводчан, в боевые полёты. Никакая пуля бы их тут не взяла. Оно, может быть и верно, только о свободе движений, столь необходимых лётчику в полёте, заводчане и не подумали. Так что эти стальные мундиры так и остались тогда лишь памятником патриотическому порыву путиловских рабочих. Первые армейские лётные уставы предполагали из всего вооружения иметь пилотам только револьвер системы Нагана. При сближении авиаторы должны были стрелять друг в друга, как на дуэли. В начале войны это часто и происходило.
И приказы командиров крупных сухопутных частей, которым приданы были самолёты Сикорского, отдавали иногда совершенно великолепные в своей наивности приказы. Например, начальник штаба одной из армий предложил капитану Г. Г. Горшкову, бывшему тогда командиром знаменитого «Ильи Муромца Киевского», спуститься на германском аэродроме, немедленно разогнать пулемётным огнём охрану, сжечь неприятельские аэропланы и взорвать ангары… За этот подвиг капитану Горшкову был обещан орден святого Георгия. Капитан Горшков, как оказалось, не лишён был остроумия. «Конечно, орден мне не помешает, – был его ответ, – и я, конечно, полетел бы за этим георгиевским крестом, но не прежде, чем кто-нибудь положит его на означенном германском аэродроме…».
Главным делом, которое пришлось решать буквально на ходу, была подготовка лётчиков, которые могли бы управлять «Муромцем». И это дело оказалось очень непростым. В принципе, лётчиков в России было достаточно, но управление малым одномоторным аппаратом и управление громоздким, в триста пудов весом, четырёхмоторным «Муромцем» совсем не одно и то же. Обучать, или, вернее, переучивать их пришлось тому же Сикорскому. Он стал вполне военным человеком. Так что вклад Сикорского в боевую хронику побед и славы русской авиации того времени огромен.
Сам он писал об этом так: «Январь 1915 года был проведён в активных приготовлениях самолётов и тренировке персонала. Я снова много летал, обучая пилотов и помогая в разрешении различных вопросов, связанных с вооружением, установкой аппаратов для метания бомб и специального оборудования для новейшего вида этих самолётов. Чертежи конструкции этих кораблей делались на быстроту, а военное снаряжение доставлялось для укомплектования на базу на самом фронте… Я продолжал оставаться единственным пилотом-испытателем больших самолётов, а также единственным инструктором. И в то же время как конструктор я нёс всю ответственность за действительные или мнимые неполадки, с которыми мог встретиться лётный персонал, пользуясь сложным и не освоенным оборудованием. Как для меня, так и для большинства остальных это было трудное и тяжёлое время. Шла война… Казалось невозможным, чтобы масса работы по общей организации, обучению и разрешению множества различных вопросов была проделана в такой короткий срок, как пять недель. В начале февраля было подготовлено несколько машин для боевых полётов с подготовленными экипажами».
И вот 15 февраля 1915 года состоялся первый боевой полёт «Ильи Муромца», положивший начало боевой славы эскадры воздушных кораблей. С аэродрома Яблонны, которая в Польше, тот самый военный лётчик Г. Г. Горшков совершил полёт в Восточную Пруссию на бомбардировку железнодорожных узлов и станций. Правда, полёт оказался скорее разведывательным, чем бомбардировочным. Он продолжался 1 час 15 минут. Не найдя подходящей цели, «Муромец» вернулся обратно с бомбами. На следующий день тот же экипаж совершил налёт на станцию Велленберг и сбросил на неё сорок две бомбы, от взрывов которых были разрушены железнодорожный путь и станционные постройки.
Вот военное донесение ещё об одном боевом вылете «Ильи Муромца» под управлением другого великолепного лётчика Иосифа Башко, успевшего потом, между прочим, послужить и в красной авиации, и стать генералом военно-воздушных сил буржуазной Латвии:
«“Илья Муромец Киевский” под командою в(оенного) л(ётчика), поручика Башко, с помощником командира в. л., поручиком М. В. Смирновым, артил. офицером шт.-кап. Наумовым и прапорщиком Андреевым совершил 7 апреля 1915 года полёт, во время которого была разгромлена станция Сольдау. “Илья Муромец Киевский” сделал шесть кругов над станцией, где в тот момент находилось 15 поездных составов. Кроме попаданий бомб в эти составы, с “Муромца” был замечен и сфотографирован взрыв стоявшего под парами паровоза. Во время полёта вылезавшими на крыла шт.-кап. Наумовым и прап. Андреевым была исправлена лопнувшая трубка маслопровода одного из моторов.
Приблизительно через полчаса после этого налёта “И. М. Киевского”, в эту же станцию бросал бомбы “Илья Муромец III” под командой воен. летч., шт.-кап. Бродовича. Этот воздушный корабль довершил разрушения, сделанные “И. М. Киевским” и надо думать, вызвал там ещё большую панику: с аппарата замечен был удиравший на всех парах паровоз, очевидно опасавшийся участи паровоза, взорванного “И(льёй) М(уромцем) Киевским”. В этом полёте было сброшено обоими аппаратами более 40 бомб, из коих 30 были по пуду весом».
Опять соревнование паровоза и летательного аппарата. Жюль Верн говорил о придуманном «Альбатросе», когда тот летел, торжествуя, над пассажирским составом, что он тогда уже «мог в любую минуту превратиться в огромную хищную птицу». И вот противостояние между двумя созданиями человеческого гения наяву вступило в решающую стадию. Паровоз тут явно проигрывал.
В то же время «Муромцев» оснастили лучшими в мире фотоаппаратами того времени системы офицера русской армии В. Ф. Поте. Это было уже начало настоящей аэрофотосъёмки. Эта разведка много помогла тогда. В архиве попалось мне газетное сообщение того времени. Военный корреспондент сообщал, что нашей армией под Люблином в 1915 году захвачено в плен 15000 солдат противника и что это стало возможно «на основании сведений», добытых разведкой с “Ильи Муромца”». Надо думать, что это не единственный случай могущества тогдашней нашей воздушной разведки.
Среди немецких солдат поползли панические слухи о том, что русские строят непобедимые самолёты-гиганты, которые бросают бомбы с невиданной до сих пор точностью. Тут же немецкое командование издало фальшивый приказ не верить этим слухам, поскольку «подобных самолётов не существует». Но в тот же день была предпринята попытка уничтожить русский аэродром, на котором базировались «Муромцы». И это для Сикорского едва не закончилось самым роковым образом. Пять немецких самолётов стали утюжить расположение эскадры и сбросили двадцать осколочных бомб. Когда началась бомбёжка Сикорский и Шидловский оказались в самом незащищённом месте. Видно, генералу Шидловскому не хотелось выглядеть трусом в глазах своего подчинённого, и он с демонстративной беспечностью стал наблюдать за действиями немецких лётчиков. Взрывной волной всякий раз трепало его роскошную седую бороду. Сикорский отнюдь не бравировал: «Соблаговолите лечь, Михаил Владимирович!». Генерал никак не реагировал. Между тем в небе появилась, Сикорский это видел, ещё одна бомба, которая точно могла оказаться фатальный. Ему ничего не оставалось, как обхватить своего патрона за любовно напитанную сановным жирком талию и вместе с ним рухнуть в аэродромную жижу. Первым поднялся Сикорский. Он подал шефу руку и помог ему подняться. Генерал был по-прежнему невозмутим, но Сикорский прочёл у него в глазах ясную признательность, пополам с конфузом.
Своеобразный итог работы воздушных тяжеловозов войны подведёт сам Сикорский в том же автобиографическом «Воздушном пути»:
«Много раз им приходилось преодолевать трудности и опасности. Во время одного из полётов “Ильи Муромца Киевского”, когда воздушный корабль находился в тылу неприятельских войск, на него внезапно напало в воздухе несколько неприятельских аэропланов. Командовал кораблём один из выдающихся русских лётчиков капитан Башко. В воздухе, на большой высоте, начался бой, причём огнём неприятельских аэропланов были подбиты и совершенно остановились два правых двигателя «Ильи Муромца» и был ранен его командир. Имея лишь два мотора, работавших, с одной стороны, корабль продолжал вести бой, подбил два неприятельских аэроплана, отогнал остальных и благополучно вернулся в местность, занятую русскими войсками. Этот случай, равно как и множество других, показали большую надёжность воздушных кораблей и их способность преодолеть большие затруднения и опасности. За всю войну эти аппараты совершили около 400 боевых полётов, причем всего лишь один раз воздушный корабль не вернулся к своим. В этот раз аппарат и его доблестный экипаж погибли в тяжёлом бою в воздухе. Во всех остальных случаях воздушные корабли благополучно возвращались домой, иногда с одним и даже двумя подбитыми моторами, сплошь и рядом со многими десятками дыр от неприятельских шрапнелей. Много было и воздушных боёв с неприятельскими аэропланами. Кроме упомянутого выше, эскадра не потеряла ни одного корабля в боях, но неприятельских аэропланов было уничтожено около десяти… Таким образом было уничтожено огромное количество пороха и снарядов, находившихся в ближайшем тылу неприятельских войск, и жизнь русских солдат была сохранена сотнями, вернее, тысячами. И каждый из полётов что-то давал конструктору. “Муромцы” стали всё больше и больше обретать чисто военную простоту, всё в них становилось целесообразным и необходимым».
С одного из самолётов «Илья Муромец» в 1915 году была пущена, например, бомба с рекордным опять же весом в 410 килограммов. Чтобы сбросить такую бомбу нужно стало разработать и поставить на самолёт систему специального электрического автомата для пуска бомб такого веса. Один из самолетов «Илья Муромец» в 1916 году пролетел 10 000 верст и сбросил свыше 400 пудов бомб.
В декабре 1916 года начальник Главного управления генерального штаба, обобщив опыт боевого использования четырёхмоторных машин Сикорского, писал: «В отношении создания воздушного корабля под наименованием “Илья Муромец” Россия стоит впереди своих союзников… Кроме Италии, никому до сих пор не удалась постройка многомоторного воздушного корабля. Все попытки были неудачны, и построенные до сих пор или не поднимались на воздух, или, как у германцев, были технически очень несовершенны, будучи неповоротливыми, с малой скоростью и грузоподъёмностью».
А лётчик Георгий Горшков, совершивший первый боевой вылет на «Илье Муромце», орден имени своего святого тёзки Георгия всё-таки получил и стал одним из самых прославленных русских военных пилотов Первой мировой. Я сделал запрос в знаменитую и теперь Гатчинскую авиационную школу, бывшую когда-то Петербургской офицерской воздухоплавательной школой, из которой вышел в небо лётчик Горшков. Вот тогда-то я и понял, что есть места в России, где свято чтят память о первых русских авиаторах, где о воздушных чудо-богатырях Сикорского знают всё. Вот какую хорошую и нужную бумагу мне прислали оттуда: «Капитан, впоследствии полковник, Георгий Георгиевич Горшков происходил из офицерской семьи Уральского Казачьего войска. По окончании Оренбургского, Неплюевского Кадетского Корпуса и Николаевского Инженерного Училища, он недолго служил в сапёрном батальоне. Увлёкшись воздухоплаванием, Г. Г. Горшков поступил в Офицерскую Воздухоплавательную Школу, по окончании которой состоял в постоянном составе её преподавателей и наставников. Им было совершено много полётов на неуправляемых аэростатах, называвшихся тогда в просторечии “пузырями”, в том числе большой полёт из Петрограда со спуском в Саратовской губернии. Несмотря на несовершенства этих аэростатов, а иногда и очень серьёзные опасности при их спуске, Г. Г. Горшков очень любил вспоминать полёты на них, находя, что из полётов на воздухоплавательных аппаратах (неуправляемые аэростаты, дирижабли и аэропланы) самые приятные – свободные полёты на воздушном шаре, так как полёты эти происходят при полной тишине; звуки, доносящиеся с земли, в особенности ночью: лай собак, пение петухов, шум леса, напоминающие морской прибой, производят какое-то особое впечатление…».
