Евгений Николаевич Бузни
Пером по шапкам. Книга вторая. Жизнь без политики
Кто же это
на белые снеги
расплескал васильковую синь?
Это Гжели
прекрасная небыль
взоры манит убором своим.
Кстати это же стихотворение, воспевающее синь, завершается весьма странным образом:
Не могу я
на синь наглядеться
ту, что в Гжели
художник взрастил!
Ну куда от России мне деться –
синий цвет мне
без снега – постыл!
Автор стихов, по-видимому, не совсем понимает значение слова "постыл", которое подразумевает отвращение к чему-то, непринятие. Поспешность написания стихотворных строк привела к случайной рифме и надуманной любви к России, связанной с тем, что синий цвет противен, если рядом нет белого снега.
Как часто мы слышим от окружающих о том, что, мол, тот или иной человек, несомненно, хорошо говорит, ведь он поэт. Значит, от мастера пера люди всегда ожидают правильного владения словом. А что мы видим, например, у детского писателя Эдуарда Успенского? Одна из его книжек для детей озаглавлена, как и одноимённое стихотворение, "Если был бы я девчонкой". Кому из нас не известна поговорка: "Если бы да кабы, во рту выросли б грибы"? Попробуйте сказать её так, как написал строку Успенский, и вот что получится: "Если да кабы бы, во рту выросли грибы бы". Неправда ли смешно? Почему же не посмеялись редакторы над фразой "Если был бы я девчонкой", которая грамотно должна была бы звучать "Если бы я был девчонкой"? Разумеется, инверсия в русском языке допустима, но до какой степени? И уж если мы меняем порядок слов в предложении против обычного или переставляем ударения, то это должно быть аргументировано, продиктовано творческим замыслом, окупающим неточность другими преимуществами, а не тем, что автору лень было подумать над строчкой, чтобы сделать её грамотнее и интереснее.
Часто любители скороспелых неграмотных строк в ответ на сделанное им замечание тут же ссылаются на хорошо известных поэтов, приводя в пример их, будто бы неграмотные строки, написанные ими сознательно. Особенно это касается использования ненормативной лексики, которую сегодняшние горе авторы так и норовят вставить в свои неуклюжие произведения. Но следует заметить, что, во-первых, ссылаются при этом на мало известные, не вошедшие в классику произведения, которые сам автор при жизни, может быть, не хотел бы придавать широкой огласке, а, во-вторых, нужно знать, в каких условиях и с какой целью эти строки писались. К примеру, кто-то в качестве аргумента отклонения от правила может привести строки Пушкина из знаменитого стихотворения "Анчар", которое начинается словами:
В пустыне жаркой и скупой,
На почве зноем раскаленной,
Анчар, как грозный часовой,
Один стоял во всей вселенной.
Кажется на первый взгляд, что Пушкин ради рифмы со словом "вселенной" неверно употребляет слово "раскалённый", умышленно заменяя букву "ё" на "е". И вот, пожалуйста, мы уже, вроде бы, можем говорить о допустимости искажений русского языка. Но как раз тут-то мы и ошибёмся. Ведь критически относясь к творчеству того или иного писателя, нельзя забывать, в какое время он жил, какой была речь в те годы. А далеко не все слова, которые мы сегодня произносим с буквой "ё", во времена Пушкина произносились так же. Вспомним, что и сегодня более архаичная церковная речь сохраняет у себя слово "сестры" вместо современного разговорного и литературного "сёстры". Что же касается Пушкина, то уж он-то к русскому языку относился очень внимательно. Достаточно прочитать его собственные критические работы на эту тему.
Беда многих молодых поэтов заключается в том, что они торопятся свои первые пробы пера выдавать, как говорят шахтёры, сразу "на гора", то есть на всеобщее обозрение. Зачастую элементарные, так называемые, альбомные стихи, которые имеют сугубо личное значение, которое может понять только автор и тот, кому стихи предназначались, поэт спешит опубликовать в печати.
Стихи, на мой взгляд, должны рождаться внезапно по велению души, а не специально делаться, как табуретки и стулья. Хотя и там, и там нужны сноровка, опыт и мастерство. Но в том-то и состоит разница, что мебель делают, когда она нужна к определённому моменту, а стихи тоже нужны, но они появляются сами тогда, когда душа не может уже сдержать их в себе и выплёскивает на белый свет, подобно вулканической лаве. И чем большей грамотностью обладает поэт, тем лучше будут рождаться при этом его стихи.
Разумеется, я не противник экспериментов поэтических, всяких буриме, акростихов и прочей стихотворной акробатики. Эти занятия нужны порой для тренировки умения находить рифмы, вписываться в ритм так же, как боксёру не вредно заниматься поднятием штанги для укрепления мышц. Я хоть и не люблю намеренного делания стихов, но тоже иногда баловался акростихами в период моего знакомства с Николаем Ивановичем Глазковым, который как раз очень любил эту поэтическую форму. Однажды "Литературная газета" даже объявила конкурс имени Николая Глазкова на лучший акростих. Мне хотелось доказать, что это не так уж сложно – писать акростихи, и я решил написать усложнённый вариант и послал его в газету. Потом, будучи в гостях у Глазкова, я показал ему этот свой эксперимент и посетовал на то, что газета его не опубликовала. Николай Иванович рассмеялся, сказав, что конкурса никакого не было, а редакция на самом деле просто пошутила в его адрес. Что же касается моего стихотворения, которое не только начиналось и заканчивалось строкой "Николаю Глазкову", но те же слова были по вертикали, и, что самое главное в моём техническом создании – шли также по диагонали, то, прочитав эту конструкцию, Николай Иванович сказал: "Женя, если бы в поэзии давали лицензии на изобретения, то ты бы получил одну за это творчество, поскольку такого ещё никто не писал". Приведу эти стихи для примера.
Николаю Глазкову
Иисусу таланта,
Как романтику слова,
Осторожно бокалы,
Лоб легонько наморщив,
Аккуратно наполню.
Юг не юг без хорошей
Гаммы игр винной крови.
Лейтесь легче и шире
Ароматы Бастардо!
Заливайте заливы
Красной маской парадной!
О, быть только живому,
Верить всем увлечённо.
Увлекаться ж муссонно
Николаю Глазкову
Ещё раз повторю, что писал я эти стихи лишь для того, чтобы доказать, что придумывать можно многое, но к настоящей поэзии это никакого отношения не имеет, как и любые словотворчества, мучительно создаваемые ради сенсации и привлечения к себе внимания. Это никоим образом не означает, что работать над стихами не надо. Конечно, приходится порой писать, исправляя и переделывая, но самую большую радость доставляют строки, вырывающиеся внезапно. Однако качество их в сильной степени зависит от поля, на котором они выросли, от подготовки этого поля, то есть от грамотности пишущего человека. Доброе ухоженное поле, заранее сдобренное хорошими знаниями, никогда не позволит родиться неграмотному поэтическому зерну. К родному слову должно относиться бережно прежде всего поэтам.
«Литературная газета», 16.04.2003
«Русский переплёт», «Слово о русском слове», 28.04.2010
«Такой чек нам не нужен»
Всю жизнь под фанеру?
Реплика писателя
День победы в этот раз отмечали с большим подъёмом. Тут и парад опять на Красной площади, и салютов в Москве больше, чем обычно, и массовые гуляния на площадях и улицах – благо день выдался солнечный почти летний. Ходи себе и радуйся, а меня так грусть охватила. Что так?
Дело, конечно, не только в том, что, чем тяжелее живётся в стране, тем пышнее проводятся праздники, хотя и в этом тоже. Но какая-то суррогатная становится наша жизнь.
На Красной площади большой праздничный концерт. Тысячи зрителей. И выступают замечательные мастера сцены. Чего стоит чудный певец Басков на фоне военного хора. И песни замечательные исполняет. Но вдруг ловишь себя на мысли, что помогают певцу неплохие, и даже очень, женские голоса. Но где они? Да нет же женщин на сцене. С неба они что ли доносятся?
А вот другой исполнитель. Тот поёт под баян, которого тоже нет. Ну, может, где-то спрятан? Как же тогда слышит музыкальное сопровождение исполнитель? Ах да, вместе со всеми – в записи. Так не в записи ли и сам голос? Очевидно, что так.
А тогда зачем нам живые исполнители? Поставим себе куклу вместо, например, того же Баскова, и пусть себе делает вид, что это именно он поёт его голосом. Ведь делают так в провинциальных городах, где под чужие фонограммы, как говорится, "под фанеру" поют в ресторанах живые куклы с очень, может быть, плохими своими голосами. Таким исполнителям и платить можно меньше, чем заслуженным и именитым, а эффект практически почти тот же. Чего уж там?
Я уж не говорю о том, что звуковая техника сегодня такая замечательная, что из любого голоса даже самого никудышного можно супер певца сделать. Немного убрать высокие тона, чуть добавить низкие, там смягчить, тут усилить, пустить эхо, подрожать реверберацией – вот и зазвучало, полилось чудо из динамиков. А зрители в восторге – думают, что певец талантливый выступает.
Ну да ладно, пусть радуются, раз приятно. Главное, чтоб техника не подвела и не отключили в самый ответственный момент электроэнергию, отчего сразу станет ясно, что певец только рот раскрывает, а если и запоёт со страха, то лучше бы этого не делал.
Я почему об этом подумал в праздничный день, когда концерт с Красной площади передавали по телевидению с титрами "прямое включение"? Да потому что мне стало казаться, что вся наша жизнь сегодня идёт под чью-то фонограмму, или "фанеру", как вам угодно, с куклами-исполнителями.
По случаю Дня Победы провели военный парад на Красной площади. Выступил президент страны с речью. Плохую фанеру ему написали. Не упомянул даже о том, что победа была в войне с немецкими оккупантами. Слово "враг" упоминалось, но не расшифровывалось, мол, люди сами должны знать, кто имеется в виду. Однако в таком случае, зачем вообще выступать, если всем известно, что отмечается день победы?
Казалось бы, это случайная забывчивость автора фонограммы, но вот что вспоминается при этом. Министр культуры Швыдкой предлагает дарить немцам шедевры живописи, некогда экспроприированные в порядке малой компенсации за уничтожение богатств нашей страны во время войны. За день до Дня Победы по центральному телевидению развернули дискуссию о том, что за могилами немецких захватчиков на территории нашей страны нет должного ухода. Ведущая программы сокрушённо сказала, что, конечно, ведь пятьдесят лет народу вдалбливали ненависть к немцам. Ведущая молодая. Она кукла-исполнитель фонограммы, по которой нужно перевернуть сознание народа на сто восемьдесят градусов.
Не рано ли, господа служители культуры, забывать тяжёлые уроки истории? Ещё живы участники великих боёв, на чьих глазах погибали ни в чём не повинные русские люди от рук немецких палачей, желавших стереть с лица земли советское государство. Ещё ноют раны искалеченных этой проклятой войной, и продолжают болеть души людей, потерявших родных и близких. Им ли ухаживать сегодня за могилами врагов, волчьей стаей ворвавшихся на просторы нашей Родины и нашедших здесь смерть? Не хочу говорить русскую поговорку "собаке собачья смерть". Это грубовато, но есть другая у русского народа: "Что посеешь, то и пожнёшь". Немецкие фашисты пришли сеять смерть, её они и получили. И не след нам сегодня заботиться о памятниках виновникам гибели миллионов наших людей.
Нет, я не против немцев. У меня, как и у Путина, есть среди них друзья. Те немцы, что живут с нами в мире сегодня, не те, что сжигали наши города и сёла во время Великой отечественной войны, не те, что увозили в Германию наших людей и наше богатство. И никто в Советском Союзе не вбивал в наши головы ненависть к немецкому народу. Мы прекрасно дружили с немцами из Германской Демократической Республики, поддерживаем и мирные устремления нынешней Германии.
Однако, говоря о Великой отечественной войне, кровавой раной навечно оставшейся в истории нашего государства, мы не смеем забывать, что её принесли нам немецкие захватчики, как помним приход в Россию французов в 1812 году, шведскую интервенцию 1610-1615 годов, монголо-татарское иго, длившееся почти двести сорок лет. Мы не имеем права забывать и приход на российскую землю немцев, англичан, американцев, поляков, японцев в начале прошлого века. Кто ставил памятники им, пришедшим на русскую землю с мечом и от него погибшим?
В День Победы над фашисткой Германией во многих городах России народ вышел на демонстрацию. Вышли и в Москве. Сотни тысяч людей прошли по Тверской улице. Алыми знамёнами заполыхала площадь, которая больше известна, как площадь Дзержинского, чем Лубянка. Начался митинг, и вдруг над зданием станции метро взвился красный флаг с серпом и молотом. Площадь взорвалась аплодисментами. Но оказывается все рано радовались. Фонограмма поведения властей была иной. Вскоре на крыше здания появились блюстители порядка и, оттащив упиравшегося смельчака от знамени, сорвали развивавшееся на ветру кумачовое полотно, знаменовавшее собой ни что иное, как славу победителям Великой Отечественной войны. Кто посмел надругаться над памятью?
Куклы сегодняшней власти исполняли всё ту же записанную фонограмму ненависти ко всему, что связано с прошлым Советского Союза. Кто же пишет эту фонограмму развала нашей Родины, глумления над её народом? И сколько ещё нам жить под эту ненавистную нам фанеру?
«Советская Россия», 13.05.2003
Да какие же они кусачие эти цены!
Давайте не будем говорить о том, как называется строй, при котором мы сейчас живём в России. Честное слово, дело не в названии. На мой взгляд простого писателя и простого жителя Москвы, главное в том, чтобы каждому члену общества, пусть даже с не придуманным пока названием, при этом строе жилось хорошо. Правда, не все с этой мыслью согласятся, особенно те, кто сегодня живут, мягко выражаясь, припеваючи, то есть, не особенно задумываясь над тем, сколько будет стоить евро-ремонт в пятикомнатной квартире, поскольку хочется купить вместо этого новый дом с бассейном посреди сада. Эти люди, которых давно окрестили новыми русскими, не желают, конечно, чтобы все так же жили, поскольку тогда им придётся искать способы жить ещё лучше, а куда уж? Обычный человек с относительно нормальной зарплатой, на которую можно поесть, попить и даже пойти в музей на недорогую экспозицию, согласится с мыслью, что всем должно житься, если не так хорошо, то, во всяком случае, и не так плохо. Но к чему это всё?
Не так давно я с моим коллегой писателем решили зайти куда-нибудь попить чайку. Дело было в один из редких в этом году жарких дней, когда хотелось пить. Думали, что в центре города купить чашечку чая не составит проблем, но пришлось всё же пробежаться по нескольким улочкам, чтобы найти, где можно недорого приткнуться утолить жажду и поговорить. Нас вежливо обслужила красивая девушка. Чашечки нам не хватило – выпили по другой. Заплатили чуть больше двухсот рублей. Заметьте, дорогой читатель, мы не ели баранки, тортики или что-то ещё. Мы пили чай. Теперь представим себе, что, например, какой-то пенсионер с пенсией в две тысячи рублей захочет раз в день пить здесь чай даже без товарища. Так ему как раз месячной пенсии и хватит на ежедневный чай без ничего, то есть с сахаром, но без хлеба.
Вспоминаю, как ещё в конце восьмидесятых, когда не изменились деньги, но уже вместо автоматов с газированной водой по копейке за стакан появились в Москве столики на улицах, за которыми молодые девушки торговали фруктовыми соками и другими напитками с иностранными названиями, меня до боли в сердце тронула такая картина. На улице Горького к одному такому столику подошла старушка и, тяжело вздыхая и что-то бормоча себе под нос, стала развязывать стянутый в узел платок. Наконец справившись с задачей, она заскорузлыми пальцами стала бережно доставать мелочь.
Продавщица поняла затруднения старушки и сочувственно спросила:
–
Что, бабушка, дорого?
– Дороговато, доченька, – с грустью ответила покупательница, – да жарко ведь, и пить уж больно хочется.
Года за два до описанного эпизода в Москве начали меняться цены на товары. А пошло всё, по-моему, с книг. Тогда ещё в ходу были произведения классиков, гонялись за Морисом Дрюоном, Ремарком, Хемингуэем, продолжали читать книги модных поэтов, но слово "спекуляция" уже начало менять свой присущий ему оттенок. Оборотистые дельцы, которых потом назвали более уважительным словом "бизнесмены", стали скупать прямо на складах партиями дефицитную литературу и открыто продавать её по существенно более высокой цене на столиках у тех же самых книжных магазинов, куда эти книги, если и поступали, то в единичных экземплярах, дабы обозначить, что товар такой будто бы был в продаже.
Эпидемия роста цен по такому принципу скоро перебросилась и на другие ходовые предметы широкого потребления. Одним из лидеров стала сфера общественного питания, но частного характера. В восторг привели любителей тратить деньги появившиеся кафе, в которых стакан минеральной воды стоил вдвое дороже бутылки её же, включая стоимость посуды, в обычном магазине.
Помнится, в то время ко мне в гости приехал мой старший брат. Хотелось, конечно, показать ему нашу столицу, в которой он давно не был, ну и пообедать где-нибудь поприличнее. Пригласил я его в центр, в государственный в то время ресторан "Огни Москвы". Поднялись наверх, откуда открывался чудный вид на город, потом сели за столик, заказали немного вина, сырок, колбаску, рыбку красную, бульон куриный с гренками и какое-то местное фирменное блюдо. Словом, славно пообедали. И надо сказать, что этот поход в ресторан на моём семейном бюджете сильно не отразился, хотя работал я тогда рядовым музейным сотрудником с вполне рядовой зарплатой рублей около ста сорока.
Было время, в молодости, мы с друзьями в кафе при гостинице "Националь" забегали чашечку-другую кофе выпить. Студентам всегда пить хотелось в свободное-то время, и цены в центральном кафе нам не казались дикими. Хотелось поесть – пельменные почти на каждом углу, постоишь немного в очереди, а потом прямо из кипящего котла полторы-две порции со сметаной, маслом или уксусом да стаканчик кофе с молоком – вот и сыт. В Киев как-то приезжал поступать в университет. Поступил, но запомнилось, что, не имея достаточно денег, заходил в студенческую столовую и на тридцать копеек брал порцию украинского борща, оладьи в сметане да стакан чая. Зарплату я получал в то время всего восемьдесят рублей, однако сильно не страдал.
Этой весной встречал я на Курском вокзале своего старого друга Санькова Петра Сергеевича. Чудесный человек, между прочим – Заслуженный учитель, географ не только по профессии, а по духу. Мало того, что преподавал всю жизнь свой предмет с любовью, так ещё и пещеры в горах открывал, тропы к ним со своими учениками обустраивал так, чтобы туристам легче ходить было, затерявшихся в горах людей спасать выходил, не раз своей собственной жизнью рискуя. О нём даже знаменитый писатель Вениамин Каверин писал. Но дело сейчас не в этом.
Поезд пришёл на вокзал даже на десять минут раньше, но я уже был на месте. Выходит из вагона Пётр Сергеевич, а на лице смущение какое-то, и сразу говорит мне:
– Вот ты будешь сейчас смеяться надо мною, мол, интеллигент, а в Москву в тапочках приехал.
И в самом деле, смотрю – на ногах Петра Сергеевича настоящие комнатные тапочки, которые он взял с собой, чтобы в поезде удобно было. Объяснение последовало незамедлительно:
– Представляешь, я и подумать ничего не мог – такие нормальные женщины со мною в купе ехали. Они в Харькове ночью сошли, когда я спал. Просыпаюсь на таможне, глядь, а моих ботинок, что мне бывший мой ученик из Германии привёз, и в помине нет.
Я, конечно, посочувствовал другу и сказал, что приедем домой, и я подберу ему что-нибудь из своей обуви, поскольку размер ноги у нас одинаковый. Но Пётр Сергеевич в ответ:
– Что ты? У меня деньги есть. Зайдём сейчас в магазин и купим ботинки или кеды.
Попытка моя отговорить от немедленной покупки не удалась, и мы зашли в торговый центр на вокзальной площади. Первым отделом был обувной, и первое, что мы увидели, были кеды. Пётр Сергеевич посмотрел на них и тут же поинтересовался у меня, что это там за номера стоят длинные.
– Это, – говорю – цены, Пётр Сергеевич.
– Цены?! – удивился он. – Пойдём отсюда. Я учитель, да к тому же на пенсии, воровать не научился, откуда у меня такие деньги?
Словом, пришлось моему другу согласиться походить некоторое время в моих сапогах.
Не менее смешная история, если это смешит некоторых читателей, произошла, когда приехал ко мне погостить уж совсем недавно другой мой брат из Ялты. Ну, он доктор наук, на солидной должности, в Москве в прежние годы бывал довольно часто, и тут вот в первый же день решил показать своей жене столицу с борта речного теплохода. В былые времена мы с ним любили устроиться на палубе речного трамвайчика, взять по бутылочке пива и наслаждаться красотами столицы. Да кто раньше не любил этот вид отдыха? Суда ходили одно за другим, и очереди стояли в кассу.
В этот раз я предложил отказаться от затеи, сказав, что катера теперь редко ходят, но брат настаивал. Уж очень ему хотелось порадовать жену речной прогулкой.
Пришли мы к Южному причалу. Первым делом я предложил посмотреть не на расписание, говорившее о том, что катера ходят только в выходные дни с интервалом в полтора часа, а на стоимость прогулки.
– Ого! – воскликнул брат. – Сто шестьдесят рублей только до ЦПКО и, значит, столько же обратно, А на троих в три раза больше. Конечно, мы можем прокатиться, но, боюсь, что это сильно сократит наши дальнейшие планы пребывания в Москве и заставит во время прогулки думать не о красотах города, а о потраченных деньгах.
Понятно, что кататься расхотелось.
В этот приезд моего брата, как назло, недели на три отключили в нашем доме горячую воду для профилактики трубопровода, так что предложить горячую ванну я не мог. Но брат восторженно заявил, что рад такому совпадению, поскольку он мечтал сходить в московскую баню. Ему хотелось нечто вроде Сандунов, но я осторожно предложил съездить на Каширку в Сосновские бани. Туда я любил захаживать иногда в качестве оздоровительной процедуры – баня весьма полезна организму – и там я, как пенсионер, платил последнее время шестьдесят рублей, а чуть раньше и того меньше.
Приехали на место, а бани-то этой уже нет, закрыта. Видимо, для города оказалась нерентабельной, хотя народ туда, как я замечал, валом валил. Ну, делать нечего, пошли в ближайшую сауну. Там с радостью готовы были нас принять, если мы заплатим порядка полутора тысяч рублей за час. Понятно, это нас не устраивало. Не искать же нам на улице ещё нескольких напарников, чтобы снизить цену до двухсот рублей с человека. Мы хотели просто помыться без каких-либо выкрутасов.
Тогда я вспомнил про старые Селезнёвские бани, и мы поехали на метро к
станции Новокузнецкая. Эта баня была открыта. На видном месте увидели прейскурант цен. Здесь вход одного человека стоил шестьсот рублей по первому разряду и двести пятьдесят пониже. В Сандуновских банях цены оказались чуть повыше – семьсот первый разряд и пятьсот – второй.
Я заметил, что брат мой помрачнел. Желание купаться в московской бане, естественно, пропало напрочь. Он хоть и не рядовой научный сотрудник, но бюджетник, к оплате труда которых на Украине отношение не лучше, чем в России. У кассирши я поинтересовался, не знает ли она, где поблизости есть обычные душевые без саун и прочих прибамбасов, чтобы можно было просто помыться с дороги. Женщина удивлённая моей неосведомлённостью, заявила, что душевых уже давно в природе не существует. Ну да, раньше они имелись во многих районах города, да это было удобно людям не только приезжим, но и многим москвичам, всё ещё живущим в коммунальных квартирах без некоторых удобств, но сейчас не то время – городу нужны деньги, а какой доход с душевых за тридцать сребренников? Потому и дешёвые бани закрылись.
Однако мы вышли всё-таки из положения – поехали за город на дачу, а там нашли муниципальную прекрасную баню с парной и даже бассейном, где с нас, как с пенсионеров, взяли по двадцать пять рублей. У банщицы я поинтересовался, кто в основном посещает эту баню почти в тридцати километрах от Москвы? "Наверное, местные?" – спрашиваю. "Да что вы, – отвечает женщина, – местные сюда не ходят. Только приезжие".
Но, распарившись в парилке и исходя паром в предбаннике, я оказался рядом как раз с местным жителем, и он поправил хозяйку, сказав, что местные жители, конечно, посещают эту баню, хотя значительно реже, чем в прежние времена, поскольку раньше цена была тридцать рублей, потом стала пятьдесят, а теперь до ста хотят довести. А зарплаты у жителей посёлка далеко не столичные. "Да и многие старики, что любили ходить в эту баню, повымирали уже, – добавил он с грустью. – Нечто о них кто думает? Цены везде кусаются так, что выжить сегодня старикам особенно трудно, – и предложил: – вас побить веничком? Веничек, у вас я смотрю берёзовый, он здоровья прибавляет".
И пожилой, совершенно худой мужчина, никак не похожий на плотных, приехавших на своих машинах москвичей, стал легонько, будто дуновением ветра проходиться над моей спиной, а потом уж касаться листьями, поглаживая, готовя кожу к последующим шлепкам веток. Это был мастер. А я задумался над его словами о кусачих ценах.
Ну, почему, в самом деле, так мало думаем мы о простом человеке, который составляет большинство нашего общества? Не буду говорить о том, хорошо это или плохо, что мы перешли к капитализму. История сама скажет своё слово об этом, но позже. Я хочу сегодня говорить о другом. Каким бы ни был наш строй, людям должно житься при нём, по крайней мере, не смертельно плохо. И это обязано понять то значительное меньшинство людей, которым позволительно просаживать тысячи долларов в ночных клубах, казино, за игрой в роллинг барах, на ипподромах, элитных теннисных кортах, на различных шоу и варьете, то есть в местах недоступных простому человеку со среднестатистической низкой зарплатой или пенсией.
Был у меня как-то знакомый руководитель предприятия, умело грабивший и государство, и своих собственных рабочих. Так вот любимым выражением у него, отражавшим кредо его жизни, было "надо делиться". Что он и делал, но, разумеется, не со всеми подряд, а с нужными ему людьми, которые позволяли ему долгое время оставаться на плаву и у кормушки, дававшей ему безбедную жизнь. Он понимал – не будешь делиться хотя бы с частью людей, сметут немедленно.
Иной преуспевающий бизнесмен сразу скажет: "А я делюсь. Вот нищим в
переходах подаю, в благотворительных акциях участие принимаю".
Но я отвечу: "Не то это, совсем не то". Сделайте так, чтобы не было нищих на улицах, чтобы благотворительность была позором, оттого, что её вынуждены принимать несчастные, а не гордостью того, кто её оказывает, тогда все поймут, что жизнь в России наладилась". А мы сегодня почти с восторгом заявляем о том, что Москва стала самым дорогим городом в Европе и вторым городом в мире по этому показателю. Вот, оказывается, в чём теперь наша уникальность, вот в чём наше преимущество перед западом.
Доводилось мне бывать в Норвегии, Любопытная страна, лет сорок назад была в числе бедных. Потом нашли на своё счастье нефть, и государство зажило. Проедают сейчас свои сырьевые запасы. Но что они сделали? Доходы от продажи нефти не пошли главным образом в частные карманы, как это происходит у нас, а стали их делить не совсем, конечно, социалистическим способом, но всё-таки. Подняли цены на товары и услуги выше европейских, но одновременно в таком же соотношении подняли заработную плату своим гражданам, так что народ не пострадал, а даже стал жить лучше. Другое дело, что иностранцам Норвегия кажется очень дорогой страной, так они ж в гости едут, могут и потрясти кошельками, раз хочется путешествовать. Зато свой народ в Норвегии даже общественными туалетами бесплатно пользуется, и что самое удивительное для российских граждан, в этих туалетах всегда есть туалетная бумага, полотенца и жидкое мыло для мытья рук. А знаете, почему их никто не ворует? Потому что смысла нет, раз эти предметы везде имеются в достаточном количестве.
И усреднить в какой-то мере уровень жизни в Норвегии не побоялись, а у нас слово "уравниловка" стало почти ругательным. Всем хочется жить лучше всех, да ведь мало у кого это получается. Ну ладно, кто-то выбился в новые русские, вошёл в элиту, понятно, что хочется всего самого прекрасного, что б уж швырять деньги, так не напрасно. Ну и устройте для этой небольшой элиты несколько элитных ресторанов, элитных бань, клубов, супермаркетов и так далее, но не забудьте же при этом в большом количестве открыть и муниципальные бани, и душевые для простого народа, как это было всегда. Они ведь тоже приносят доход, пусть не фантастический, но зато в городскую казну, а не частной компании, прибыль которой чаще всего уплывает за рубеж. Разве нельзя те же душевые павильоны открыть при вокзалах для приезжих? Меня приятно удивило, что в Норвегии даже в школах душевые не являются редкостью. А у нас?
Нет, кое-что в нашей стране, разумеется, делается для простого человека. Для пенсионеров, например, открываются специальные магазины с товарами по сниженным ценам. Правда сами пенсионеры далеко не всегда знают, где такие магазины есть. Их никто не рекламирует – это же невыгодно городу. Зато широко рекламируется всё самое дорогое, всё для элиты. Есть продуктовые магазины для небогатых людей, но в Москве их всего несколько и расположены они в местах, куда нелегко добраться транспортом. Собственно, потому там и дешевле, чтобы привлечь покупателя в эти отдалённые неудобные для посещения уголки. То есть и в этом не столько забота о человеке, сколько о господине рубле или даже долларе.
Позволю себе привести одну цитату, которая, как мне кажется, будет к месту.
"Что сказать мне вам об этом ужаснейшем царстве мещанства, которое граничит с идиотизмом? Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет, здесь жрут и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока ещё не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде Господин доллар, а на искусство начихать – самое высшее мюзик-холл".
Эти слова написал не коммунист и не сегодня. Принадлежат они поэту
Сергею Есенину, посетившему Германию в 1922 году, и как ни прискорбно это сознавать, но то же самое можно сегодня сказать о России, о сути которой Есенин писал в том же письме А.М. Сахарову "Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у нас есть душа, которую здесь сдали за ненадобностью в аренду под смердяковщину".
