Лия Рейн
Литературный оверлок. ВЫПУСК №1/2019

Самокрутка седьмая
Смесь древесины Уд

Василиск взял гитару, водрузил ее на плечо и повернулся к выходу.

– Ну, пока.

Хельга, зашнуровывая правый ботинок, крикнула вслед:

– Эй, подожди! Или концерт без меня обойдется? Может, и во Владимир без меня поедешь? – в глазах у Патаки прыгали маленькие черти.

– Не, без тебя не справлюсь, – улыбнулся Кир.

– Завтра едете? – спросила я.

– Да, – кивнул он. – Ты тоже едешь?

В горле что-то встало колом. Я откашлялась.

– Н-не знаю… А что, можно?

Они переглянулись.

– Да можно, – пожала плечами Хельга. – Собирайся.

Дверь захлопнулась, а я еще минут пять стояла на пороге и пыталась проглотить несуществующую кость. Она росла, ширилась, пока не стала торчать изо рта. Я достала ее и бросила в мусорку.

***

В автобусе Хельга села с Валькой, а мы с Кириллом напротив.

– О, тетки, сегодня ж праздник! – Шибалов заулыбался и пафосно провозгласил:

– Восьмое марта!

Действительно. Вот и весна.

– О, Кирюх, вот тебе и будет компания выпить, – подстегнула его Патаки, кивая на меня.

– Я не пью больше, – сказал Кир.

– А что, забеременел? – Валька заржал, аж затрясся от смеха, и кресло под ним запрыгало.

– Закодировался.

– Все, теперь никакого роздыху?

– Почему? Травка намного лучше водки. После нее голова не болит.

***

На владимирском вокзале имелась чудная сувенирная лавка.

Чего там только не было! «Электрический самовар с изображением летнего луга» и зеркало «С красивейшей вырезкой на задней части». Оберег «Шаркунок Большой» («предназначен для ношения на шее, оберегает от попадания в долговую яму») и «Поставок с изображением белки на сосне». «Солонка-животное» и матрешка «Синия». «Символ Счастья» и «Символ Большого Счастья». Яйцо «Владимир» и «Высокоточные часы с изображением храмов города Суздаля». Честное слово, прямо так и было написано!

Хельга с Валькой взяли себе по магнитику на холодильник.

«Превосходный сувенир, выполнен в старинных русских традициях. Заметим, что по центральному ободу вырезана надпись „Владимир“».

Я купила фенечку.

«Старинный медальон, сделанный из бересты, с вырезанным узором в виде старинного знака богатства. Нося такой медальон на шее, Вы обрекаете себя на богатую и счастливую жизнь».

А Кир обзавелся увесистой деревянной булавой с шипами.

«Представьте себе, как хорошо будет выглядеть ваша кухня, если ваши сосуды для хранения сыпучих продуктов будут выполнены в подобном стиле».

***

Обедали в блинной. Блинами. Со сметаной.

Мы оголтело жевали, запивая компотом из граненых стаканов, и в голос кричали набитыми ртами:

– Боже! Храни город Владимир и эти чудесные блины за пять рублей тридцать копеек, эти стаканы в железных подстаканниках, эту милую добрую тетеньку за счетами и весами с гирьками!

Удивительно, как бережет Россия память о былых советских временах.

***

А вечером был квартирник.

Это точно такой же концерт, только проходит он не в клубе, а в чьем-нибудь доме. Дом, в который мы попали, был интересным. Складывалось впечатление, что там вовсе никто не живет, по крайней мере, в гостиной. В ней совсем не было мебели, только один компьютерный стол, небольшой диванчик, пара стульев, ширма и подушки на полу.

А пол и есть сцена. Ширма – кулисы. Подушки – зрительный зал. Зрителей он устраивал. Они пришли послушать Василиска. Ну, и посмотреть, конечно.

И они смотрели. Смотрели во все глаза, пристально и даже более жадно, чем пили дешевый алкоголь из горлышек, их глаза темнели и делались хищными, пальцы сжимали края подушек, они вдруг становились похожими на странных, мифических птиц, готовых растерзать его и улететь. Это не Василиск был страшен! Страшны были эти зачарованные, каменные птицы. Мне так и хотелось вскочить с места и закричать: «Кыш! Кыш! Пошли прочь!», размахивая руками и прогоняя их в окна. Но окна были закрыты и плотно зашторены.

***

У хозяев квартиры жил огромный пес. У него были такие большие лапы и длинная густая шерсть, а еще зубастая пасть с широким языком, который все время из нее вываливался. Должно быть, не помещался. Я мысленно примеряла, влезет ли в эту пасть моя голова.

Уже ночью, когда все зрители ушли и фанатки, восторженно пища, вернулись к мамам кушать суп и пить кисель, мы сели передохнуть. Хельга вяло болтала ложечкой в чае, Валька клевал носом перед телевизором, а Василиск зевал, широко раскрывая рот. Он сам стал похож на громадную собаку. Когда я начала представлять свою голову уже в этом рту, я тряхнула волосами и сказала:

– Может, спать пойдем?

Да, да, надо бы поспать, конечно, давайте, пойдем уже спать… Пес вдруг ехидно осклабился:

– У моих хозяев только две кровати. Двуспальные.

Я вытаращила на него глаза. Пора ложиться, а то мерещится всякое, покажите мне какой-нибудь диванчик…

– Ну, решайте, кто где ляжет, – сказала хозяйка. – Кровати всего две, зато двуспальные. Хельга, ты где ляжешь?

– С Валькой, конечно, не с Кирюхой же!

– Я тоже хочу со своей теткой спать, он же беременный, еще скажут, что от меня, – засмеялся Шибалов.

– Ой, остряк, пойдем уже дрыхнуть! Спокойной ночи!

И они ушли.

Мы с Кириллом стояли и смотрели друг на друга.

– Спокойной ночи, – сказали мы одновременно, не поворачивая головы.

Мы прошли в комнату. Пес отправился за нами и лег у кровати.

– И не вздумай ко мне приставать, – сказал Кир и для надежности положил между нами купленную утром булаву.

– Это ты не смей! – задохнулась я от возмущения и легла не раздеваясь.

Минут пять мы лежали молча.

– Слушай, Кирюх, а зачем тебе все-таки это нужно?

– Что?

– Ну… Траву курить.

– Так надо же как-то расслабляться. К тому же, травка очень полезна. Между прочим, это единственное растение, содержащее жиры без примеси «животных». Они для сердца полезны. Если птиц кормить семенами конопли, они живут намного дольше.

– Так ты же не птица.

– Еще конопля лечит астму, эпилепсию и склероз.

– Ты страдаешь склерозом?

– Вроде нет пока.

– Тогда зачем?

– Да отстань ты!

Ну и ладно, отвернулась я. Но вдруг почувствовала, что рядом кто-то есть. Кто-то тяжело дышит прямо у моего рта.

– Ты чего орешь? Все спят!

– Собака…

– Двигайся сюда, – Кирилл грубо притянул меня к себе, швырнув булаву в псину. Та шмыгнула в угол.

– Теперь она долго оттуда не вылезет, – сказал он. Я почувствовала на своем животе одуряющую тяжесть.

– Отчего у тебя волосы седые?

– А не знаю, это еще с юности почти.

Проводя ладонью по его правому плечу, я вспомнила, да-да, он говорил мне сегодня вечером, что тут, в маленькой впадинке, нет, чуть левее, здесь, где начинается ключица, стоит металлический штырь.

– А на сколько лет ты сейчас себя чувствуешь?

– Ну, не на тридцать шесть точно. На четырнадцать. Прикинь, моей дочери почти тринадцать. Да мы ровесники!

– У тебя есть дочь?

– Да. В Мурманске. От первой жены.

Штырь установили после ранения на какой-то войне.

– Я тоже хочу от тебя ребенка. У него будут зеленые глаза, как у тебя.

– Это не очень хорошая идея.

Плечо было раздроблено, на этом штыре вся рука держится, как у шарнирной куклы.

– Я тебя люблю.

– Я не могу сказать тебе того же.

Плечо уже не болит.

– Но мы хотя бы увидимся?..

– Не знаю.

Самокрутка восьмая
Джойнт

– Тебе не надоело? Он же скурился совсем, ему кроме травы ничего не нужно, а ты и подавно.

Мы с Сашей сидели на кухне и пили кофе.

– Ты уже решила, как будешь день рождения отмечать?

– В Питер поеду.

– Зачем?

– Там гастроли у Кирилла с Хельгой.

– И что? Он женат. Ты забыла?

***

В метро, осмотревшись, я увидела знакомое лицо. Тот, кого я ждала, стоял как-то полубоком и смотрел в пол.

– Привет! – сказала я.

– Пошли, – сказал он.

Я вошла в квартиру и закрыла дверь. Везде был какой-то разгром, на стуле у входа сидела женщина в грязном халате с ребенком на руках. Увидев нас, она резко поднялась, одним движением закинула ребенка на плечо и быстро ушла.

– Ждите здесь!

Через минуту у меня в руках был газетный сверток. Женщина пересчитала деньги, ребенок заорал, она сунула ему грудь и закрыла за нами дверь. Я развернула пакет. Все верно. Два «корабля» травы, как и договаривались.

***

В Питер мы добирались на разных поездах. Я ехала одна, в сумке лежал сверток, а мне казалось, что не только вся сумка, но и я сама, и весь вагон пропитались запахом травы. Мне было страшно. Скоро я буду в Петербурге. Скоро я увижу его.

Вечером был концерт. Говорили, что в этом клубе, когда он был еще просто котельной, работал Цой. Сегодня там играли Хельга Патаки и Василиск. А у меня был день рожденья, мне исполнилось девятнадцать лет, я смотрела на сцену, я слушала его голос, у меня в руках болталось пиво, а в кармане лежал пакетик с травой. Он не откажется. Не сможет.

Раскуривая папиросу, Кир морщился, и лицо его веселело.

– Ты хоть знаешь, с чего такой праздник?

– Конечно, я помню. Поздравляю.

***

Это была очень маленькая квартира. Народу набилось много, и единственным свободным углом, не считая прозрачной душевой кабины, был туалет. Мы заперлись изнутри, он прижал меня спиной к кафелю и сдавил руками. Кафель был холодный и влажный. Спина горела. Резкий запах заставлял дышать ртом, и я открывала рот шире, он закрывал его ладонью, воздуха не хватало, и потолок смещался влево, пол вправо, а стены пульсировали.

Вдруг раздался грохот и откуда-то снизу хлынула вода. Мы упали на пол, залитый водой. Я открыла глаза.

– Черт, Кирюха, мы разбили сливной бачок.

Он резко встал, снял футболку и начал вытирать пол:

– Вот б… Придется платить.

***

На следующий день мы гуляли по набережной, стояла страшная жара, хотя была только середина апреля. Мы с Кириллом, Хельгой и еще парой друзей сидели внизу, у самой воды, и трогали Неву.

– Вот бы искупаться!

Но вместо этого мы набили последнюю папиросу и молча сидели, глядя вниз. Вода меняла цвета в ней плавали золотые рыбки розовые креветки большие восьмилапые тритоны откуда в Неве тритоны как глупо как хорошо сегодня такое солнце мы вместе у него такие синие джинсы такая белая рубашка поезд только ночью но солнце Господи какое солнце жарко жарко…

Вдруг ливанул дождь.

Я взвизгнула, подскочила, мы все поднялись и побежали. Вода текла за шиворот, скапливалась в карманах, кроме воды ничего не было видно, только раскрывающиеся зонты.

Как хорошо, что ни у кого из нас не было зонта.

***

Мы забежали обсохнуть в какое-то кафе. Дождь выветрил из нас остатки хмеля, и мы сидели немного растерянные, пили кофе. Кирилл посмотрел на меня и сказал:

– Вот я дурак, хоть бы цветы тебе подарил.

– Да ладно, – ответила я. – Хотя никогда не поздно. – И, обращаясь к остальным:

– Погуляем еще? Я хочу одно место вам показать. Нам нужна электричка.

– И далеко поедем?

– На Финский залив.

***

Мы вошли в воду по щиколотку. Все-таки она оказалась ужасно холодной. Конечно, ведь середина апреля, за первый жаркий день весь залив не нагреется.

«Ну, ведь не зря же мы сюда ехали», – подумала я и, разбежавшись, прямо в одежде прыгнула в воду. Было мелко, пятки шлепали как по луже, но волны набегали и скрывали колени. Волны на заливе – как в море, на котором я ни разу не бывала.

***

Уже в поезде Василиск долго смотрел на меня.

– Я так и не подарил тебе цветы.

– Ничего, – сказала я и попыталась его поцеловать. – Давай ко мне, как приедем?

– Нет, меня Маша ждет.

– Но мы ведь еще встретимся?..

– Не знаю.

Самокрутка девятая
Красная латакия

В июне дождей не было. Само небо, казалось, ссохлось, оно было мутным, тяжелым, низким. На клумбах задыхались от пыли цветы, листья на деревьях были серыми, у дороги в изнеможении лежала собака с вываленным наружу языком. Птицы не пели, а только жаловались: «Пьи-ить! Пьи-ить!».

Праздно шатающихся граждан было мало. Сейшен не ладился, в карманах пусто. Зато в жару не так сильно хотелось есть.

В помещениях было легче, там во всю мочь работали кондиционеры, поэтому концерты проходили сносно. Но Хельга все равно обливалась потом, а Кирилл работал с голым торсом. В зале от этого становилось только жарче.

Я сидела и смотрела, как у девочек в первом ряду почти буквально капают слюни – и мне было противно. Меня начинало тошнить от их красных платьев, тоненьких бретелек и подрисованных бровей. После концерта Василиск сел в одну машину с какой-то тонкой и рисованной и уехал. Я метнулась к туалету. Меня вырвало в раковину.

Умывшись и подняв глаза к зеркалу, я взглянула на себя. Нет. Я не хуже. Просто у меня нет денег на красные подрисованные бретельки.

У меня будут деньги.

***

Идти домой после концерта не хотелось, и я решила съездить в гости. Отвлечься, поболтать, может быть, немного выпить.

Соня открыла какая-то скомканная. И сразу бросилась к столу.

– Я тут немного занята, – сказала она. – Подожди минутку, я сейчас.

– А что делаешь?

– Работу ищу.

– Уже что-то выбрала?

– Как бы это сказать… Тут массажисток приглашают. Платят хорошо…

– Я с тобой.

***

С нами вместе Соня прожила неделю. Потом все-таки нашла себе комнату и переехала. Мы с Патаки предлагали ей сейшенить, но она не хотела. То ли стеснительная была, то ли гордая слишком. Где она только ни работала – книги продавала, подметала дворы, раздавала листовки у метро. Я даже завидовала ее упорству, живучести, умению не сдаваться. А она завидовала моим светлым волосам, хотя ее были гораздо красивее и богаче – длинные, густые. Но Соня этого будто не замечала и называла себя вороной. Она очень старалась показаться жестче, будто боялась дать слабинку. Но я не знала никого добрее нашей маленькой Соньки.

***

– А офис в квартире, что ли?

Мы стояли перед обыкновенным жилым домом. Рядом была песочница. Под грибком сидела маленькая девочка и, высунув язык, старательно набирала песок в ведерко, а потом с восторгом рассыпала его вокруг себя, и тогда сидящая рядом мама ругалась, а девочка плакала.

– Пойдем. Сейчас сама все увидишь.

Дверь открыла какая-то девушка в халате, провела нас на кухню. Там уже сидели две раскрашенные девицы, завернутые в полотенца.

– Эй, красотки, сколько можно говорить, курим по очереди!

Тут только они заметили нас. Одна, черненькая, оценивающе посмотрела и хмыкнула. Вторая даже не взглянула в нашу сторону. Красотки лениво поднялись и вышли из кухни. Возле захватанной двери равнодушно гудели две стиральные машины. Пепельница дымилась.

– Значит так. Я Марина. Восемнадцать-то вам есть? Хорошо. Работа состоит в следующем. К нам приходит гость, все собираются в зале, если он выбирает вас, вы делаете ему массаж. Да, есть один нюанс. Массажистки работают голыми. Нет-нет, никаких интимных услуг, боже упаси, это запрещено! Работают в основном по двое, в четыре…

Я почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота.

***

– Ну, ты сама подумай, – говорила Соня, заглядывая мне в глаза, – сколько здесь можно заработать. Посмотри вон туда.

Я оглянулась. Перед глазами проплыло небесное создание в каком-то невероятного цвета платье. Юбка – шелк, лиф – шелк, волосы – шелк, она вся соткана из ажура. Меня охватила ярость. Тоже мне, творенье шелкопряда.

– Ты разве не хочешь быть такой?

– Нет.

– Понятно, почему он тебя не хочет.

Я бросила на Соню злой взгляд. И зачем я только рассказала ей про Кира!

– Подумай хорошо. Вспомни, ведь тебе всегда этого хотелось… Этого хочется каждой женщине. Представь: чулки с поясом, туфли на шпильке, корсет, губы красные, на глазах стрелки – вперед! Все видят только тебя, и плевать, что думают! Ну, признайся… Бывало, а?

Я задумалась.

Бывало.

Вот черт.

– Ну, пожалуйста, давай хоть попробуем! Это будет просто эксперимент, ты понимаешь, до ужаса хочется почувствовать себя такой, влезть в ее шкуру! Я одна не пойду, боюсь, а вместе не страшно, весело, да еще и деньжат подзаработаем. Никто не будет знать, зачем мы там на самом деле. А девчонки там ничего, не такие змеи, как может показаться…

– Так ты там уже была?

Соня потупилась.

– Вчера я уже прошла собеседование.

– И это ты называешь собеседованием? Да ты вообще в своем уме? И ничего мне не сказала! Еще хочет, чтобы я пошла с ней!

Происходящее никак не укладывалось у меня в голове. Тихоня Сонечка, невысокая, чуть полноватая – и чулки с поясом? Шпильки? Корсет? Нет, не понимаю…

– Очень. Очень хочу.

– Ладно. Но только попробуем, и исключительно ради эксперимента.

***

Как правильно делается массаж, нам показали один раз.

– Это классический, шея, спина, руки, ноги, разминаешь, греешь, постукиваешь. Это эротический, сначала вот так, поглаживаешь осторожненько, садишься сверху, наваливаешься на него всем телом, трешься грудью. Это «Ветка сакуры», делается без участия рук, поцелуями, губами, языком, вдоль всего тела. Это лесбийский, клиент не принимает в нем участия, только смотрит. Это стриптиз. Это вольный. Импровизация. Теперь не бойся, бери его прямо в руки, салфетки положи рядом. Эротический массаж должен быть до полного расслабления. Ну вот, вы знакомы со всеми основными видами, теперь одевайтесь, сейчас гость придет. Постарайтесь, чтобы он выбрал вас, потренируетесь на свежую память.

Один чулок, как они только держатся на этой липучке, второй, надо же, как тебе идет, а мне, да, да, туфли, сейчас, дай помаду, нет, не эту, мне не идет красный, правда, а я всегда думала, что нет, быстрее, все уже выходят, сейчас, застегни мне лифчик…

Дикий, вакханальный маскарад.

Мы стояли в ряд, нас было пятнадцать или около того, уже не помню. Это Ляля, на самом деле Оля, в кружевном пеньюаре и светлых кудрях.

– Я до этого на улице работала, – она была близорука, немного щурилась, – надоело. Здесь все чистенько.

У Оли была сестра, Лена, работала она здесь же, а сейчас сидела с Олиной дочкой, играла в песочнице под окном. Дочка очень милая, похожа на маму, через год уже в школу пойдет.

Мы стояли в ряд, чуть выставив вперед правую ногу, как будто на модельном кастинге. Это Марьям, восточная красавица не первой свежести.

– Мне скоро сорок три, но мужчины обожают меня, у меня здесь самое большое число постоянных клиентов.

Марьям замужем, вообще-то домохозяйка, а здесь работает во время мужниных командировок, которые случаются часто.

Мы стояли и жались друг к другу, как помидоры на рыночном лотке. Это Катя, молдаванка. В Москву приехала год назад, сразу после школы.

– Мне всегда казалось, что я очень талантлива. Я танцую очень красиво, в детстве спортивной гимнастикой занималась.

Мы стояли, поправляя волосы и чулки, и ждали, когда в кого-то из нас тыкнут пальцем. Это Венера, причем настоящая, с таким именем не нужно никакого псевдонима.

– Я мужиков ненавижу, поэтому массаж всегда делаю садистский, любителей хватает.

Она сделала шаг вперед, теперь должны выбрать вторую. У Светы черные волосы, раньше была блондинкой, потом однажды перекрасилась и светлые больше не росли, все черные лезли.

– А я их тихо презираю, – Света немного картавила. – Как лягушек.

Азербайджанка Лейла выставила грудь вперед и вульгарно засмеялась. Один зуб у нее был золотой.

– Я своих клиентов всех люблю, а они меня. Выкупают иногда из салона часа на четыре и в ресторан ведут, или в казино. Однажды даже в театре была. Украшения дарят разные, ликерами поят. Я не поняла, почему эта? Эй, а я?

– Бери полотенце, веди клиента в ванную, – кажется, это мне.

Что? Я не поняла. Меня выбрали? А Соня? Ведь мы же вместе хотели…

– Два часа пенного массажа.

– Чего? Я такой не умею!

– Иди уже, тебе сейчас Венера все покажет, просто повторяй за ней.

***

Утром я сидела в институте за партой, уронив лоб в пальцы. Болела голова. Хотелось спать. Шел экзамен по литературе.

Преподаватель что-то спрашивал, я что-то отвечала, спина была липкой от множества рук, руки ломило от множества спин, губы саднило, я ничего не соображала. Вернулась домой, отсыпалась сутки, ничего не снилось.

Работа оказалась тяжелой, к концу сеанса взмокнешь, как будто двигала пианино из комнаты в комнату. Вечером салон, утром экзамен, много кофе, энергетиков, Соня, я что-то устала, я тоже, как хочется отоспаться. Надо немного потерпеть, на той неделе я рассчиталась за квартиру, а я вчера новые туфли купила. Я придумала себе псевдоним, теперь меня будут звать Лола, Ло-ла, как смешно звучит, как детская песенка, ло-ла, ло-ло, ла-ла-ла, зато теперь я умею делать любой массаж, только руки болят с непривычки.

Мариночка, я вздремну, проводи гостя. Глаза закрылись и куда-то поплыли, я держалась за голову, но она куда-то летела, я за ней, вот так и летели вместе, как две птицы, я и голова.

***

В клубе было накурено, толпа сновала по залу с кружками, полными пива. За столиком две девушки пели веселые песни, ресницы прыгали вверх и вниз. Начался перерыв, Василиск уже отыграл, сейчас будет петь Умка, и я очень хочу послушать, но он уже в гримерке, может быть ждет, жди, жди еще, я уже иду.

– Ты красивая сегодня, – он схватил меня в охапку и куда-то понес. Щелкнул замок, взвизгнула молния, я знала, что ему понравятся чулки. В туалет кто-то ломился, но нам было все равно, я открутила кран на полную, и все нетерпеливые крики снаружи, все сдержанные стоны внутри падали в раковину и уносились в трубу.

– Только в гримерке не кури, у Умки астма.

Я внимательно посмотрела ему в лицо – и мне показалось, что оно как-то изменилось. Но нет, наверное, только кажется, просто глаза красные и какие-то отсутствующие. Как всегда в последнее время. Зачем он это делает с собой?..

– Ты позвонишь?..

У меня в голове крутились строчки из знакомой песни:

 
Если каждый настоящий мужчина
Должен побывать на войне,
 
 
Каждая настоящая женщина
Должна поработать на улице.
 
 
Секс, работа, смерть.
Секс, работа, смерть⁶.
 

***

– Вставай, еще один пришел.

– Нет, я устала, пусть Ляля идет.

– Она уже занята.

– Пусть он уходит, я больше не могу, у меня все болит, да я ему и не понравлюсь, смотри, какая заспанная!

– Ничего, понравишься, он пьяный, как сантехник. Тебе деньги не нужны? Мне лично нужны, так что давай, отрывай попу от дивана.

Выхожу, ноги автоматом ведут в душ, руки смывают пот с мужского тела, я в полотенце, он в полотенце, на кровати уже свежая простынь, как тебя зовут, вот черт, уже забыла, не важно. Да, выпью, ложись, смотри, какие синие занавески на окнах, они похожи на море. Там, на улице, такая жара, а здесь хорошо, свежо, закрой глаза, смотри на синие занавески. Ты уже на море я знаю оно так же колышется окунайся в него нет это не простыня это белый песок с морского дна мы морские жители ты моллюск а я раковина положи руку мне на грудь, слышишь, прибой шумит?

Ничего не снилось.

***

Мне не спалось. Я сидела на кухне, пила чай и задумчиво курила. Вошла Марина.

– Ты чего не спишь?

– Не знаю. Не могу.

Мы работали вахтами, по двое суток. Я, конечно, отлучалась на учебу, а после смены уходила домой, но многие девчонки прямо там и жили. Спали вповалку на больших кроватях по пять-шесть человек.

– Смотри, не говори потом, что не выспалась.

– Да нет. Марин, я… Я уйти хочу.

– Тебя никто не держит. Но учти, что если ты решишь вернуться, будешь платить штраф. А что, поссорилась с кем-то из девчонок?

– Нет. Просто я чувствую себя… погано как-то.

– Ну и зря. Работа как работа. Нужная, между прочим. Мы семьи спасаем. Спи давай ложись. Думает себе еще чего-то.

***

– Привет. Я тебя не разбудила? Извини, мне очень захотелось тебе позвонить.

– О, Полинка, привет. Заедешь сегодня?

– Сегодня? Нет, вечером мама приезжает, я никак не могу, мне надо ее встретить! Да и на работе устала, ну, официанткой в ресторане подрабатываю, обычно два через два, а сейчас девочку подменяю, у нее день рождения, так я уже пятые сутки почти совсем не сплю, днем ведь на сессии. Сегодня. У меня так болит горло, я совсем разболелась, два дня ничего не ела, не могу, не лезет. А завтра у меня экзамен по гитаре, заниматься бы надо. От кофе уже сердце болит, вчера вызывали «скорую», ты не представляешь, как я устала, как хочется просто выспаться. Этот ресторан, такая скотская работа, и непрерывно, пять суток, а потом еще одни отрабатывать, но сил уже нет… Сегодня? Я приеду.

***

Я сидела на стуле и ковыряла пальцами известку. Ах, стенка, старая ты рухлядь, как сыпешься-то! Встала, взяла веник, подмела все, что осыпалось. Села. Опять поковыряла. Бросила быстрый и тяжелый взгляд на часы. Он уже не придет.

Хельга сказала, что Маша опять выгнала Кирилла из дому, и сегодня он будет ночевать у нас. Нет, зря он думает, что я тут до утра торчать буду, между раковиной и плитой. Этак на стене известки не останется.

Рыжий, Рыжий, иди ко мне, давай ждать вместе. Ты мой хороший. Знаешь, у него во дворе, нет, не в том, где он с Машкой живет, а там, где у Кошки вписывается, так вот, во дворе стоят качели. Кованые. Старые. Когда он закрывает за мной дверь, я выхожу из подъезда, сажусь на эти качели и долго, медленно качаюсь из стороны в сторону. Потом, конечно, встаю, иду мимо театра, через маленький рынок, через вокзал до метро, еду домой, и всю дорогу без толку пытаюсь успокоиться, чтобы Хельга не заметила, как я мучаюсь, и не стала бы меня утешать.

А Маша-то его, ты видел? Ходит, завернув голову в платок, молча курит и ждет, когда он вернется. Открывает ему дверь, а он опять обдолбанный, и полночи она отпаивает его чаем, не спит, покачиваясь на кровати туда-сюда. Вся как головешка, и опалины под глазами черные-черные.

Рыжий, Рыжий, я просто с ума сошла. Ты понимаешь, в моей голове как будто ключ повернули, и завертелось, и застучало, а я хочу выключить этот сумасшедший механизм, да как – ума не приложу.

Зато можно неделю не спать и не есть, а потом прийти к нему всего на одну ночь и считать до двенадцати раз два и часы так ни разу и не остановятся три четыре но горло перестанет болеть пять шесть и появятся силы на новую гору. Силы на исправление старых ошибок, чтобы не делать того, что мерзко, чтобы не ходить туда, куда ноги не несут.

Семь.

Пришло сообщение от Сони: «С меня хватит. Я забрала наши вещи из салона».

Восемь.

Я сидела на стуле, между раковиной и плитой, и ковыряла пальцами известку.

Девять.

Десять.

Одиннадцать.