Евгений Додолев
«Машина времени». История группы. Юбилейное издание
Я помню, – это в воздухе висело, – когда я у того же «Липы» (Александр Липницкий – Е.Д.) спрашивал: «Саш, а ты чувствуешь, что все это вот-вот рухнет?» У всякого поэта ведь есть предчувствие. Он спрашивает: «Ты думаешь?» Отвечаю: «Я уверен». Знаешь, когда я в первый раз сказал? Когда войска ввели в Афган, еще в 1979 году я сказал: «Конец стране». Потому что я немножко знаю историю. Англичане, которые четверть мира покорили, они из Афгана унесли ноги еле-еле с позором! Просто отказавшись туда соваться раз и навсегда.
– Нет, эту систему надо было ломать, но здесь, пойми…
– Но не так, но не так же! Понимаешь, не путем тотального воровства и обнищания всего народа!
Эти сидели, потому что думали, что так будет всегда и что эта конструкция вечная. Там просто недоглядели, кондовое преподавание патриотизма наоборот отталкивало людей от него. Вся система эта подавления молодежи… Естественно, зрел протест. Система сама себя изнутри изъела просто, все среднее звено прогнило.
Я считаю, что если государство устроено так, что у него нет системы самосохранения, которая есть в Америке, значит, это государство обречено. Потому что в том государстве, где все сбалансированно, там система сама себя выровняет и не даст себя уничтожить. У нас этого нет, у нас постоянно должен быть какой-то вождь.
Потом, мы же не замечаем перемен! Мы не замечаем, все же происходит постепенно. Мы читаем «Хождение по мукам» или «Тихий дон», страшные времена, а как это проживал обыватель в массе своей? Ну, где-то там на периферии. Да никак, в основном! Особенно в каких-то мелких городках провинциальных или в деревнях. Все там прокатилось мимо и ничего особо не поменялось. Люди там хлеб растили, детей воспитывали, давали уроки, какую-то одежду шили. Более-менее. Когда на все эти социальные потрясения смотришь ретроспективно, думаешь: ужас. А когда ты в них пребываешь, часто бывает, что они незаметны.
Люди привыкли, что сейчас у каждого в семье есть иномарка, а ты скажи кому-нибудь, там, в 80-е годы, что у тебя «Мерседес» будет?
Я помню, Миша Горбачев приехал на еще даже не на шестисотом, на пятисотом «Мерседесе», все выбежали смотреть, заглядывать под капот, «ой, какая машина». Люди ведь к хорошему привыкают быстро…
– Раньше если у тебя были джинсы, ты уже был золотой молодежью. Сережа, сейчас я не знаю, сколько у меня джинсов. Вот сколько у тебя джинсов?
– Я не знаю даже, где они у меня лежат! Я открываю шкаф, а там джинсы… А меня в свое время из-за этих джинсов чуть не выгнали из училища, причем я был…
– Из Гнесинского?
– Да. Причем я же был совершенно чистый лист такой, tabula rasa. Это был 1972-й год. Моему однокурснику кто-то прислал джинсы из-за «бугра» и он говорит: «Слушай, у меня сейчас нет времени, пойди продай». Представляешь, какая подстава? Спрашиваю: «А куда продать, че?». Он говорит: «Да вот там, на “Беговой”, прям на платформе. Ну, выйдешь там, за 120 рублей продашь. 20 себе заберешь». Плохо, что ли?
У меня тогда 30 рублей была стипендия в училище. Думаю: «Ну, хорошо». И пошел. Ко мне тут же подошел человек, мгновенно. Я от него тут же побежал, а бегал я очень хорошо. Но я не знал, что там их много. Я к метро подбегаю, – ко мне наперерез и в бедро коленом, я тут и рухнул. Ну, меня в ментовку отвезли, еще пару раз пнули по ребрам. Я там пять часов рыдал. Мальчик, только-только 16 лет стукнуло. Слава Богу, потом сжалились, говорят: «Все, сейчас протокол напишем. У тебя есть какие-то родственники?». Я говорю: «Да, у меня брат тут двоюродный – полковник инженерно-десантных войск, адъютант маршала». Говорят: «Че ж ты молчал, звони ему немедленно». Приехал брат, поговорил с ними две минуты, вышел: «Ты с ума сошел? Это называется спекуляция. А друга своего больше никогда близко не подпускай к себе». Вот такая жизнь.
– Да и рок-музыку не разрешали слушать.
– Это был ужас! Когда открылась рок-лаборатория, меня страшно стали туда затаскивать, а я никуда не затаскиваюсь обычно, а тут – ладно. Липницкий мне говорит: «Надо, Серега, давай». Я и пошел. Потом мне звонят, говорят: «Тексты на литовку приноси». Отпечатываю эти тексты, приношу их. Мне: «Да ты с ума сошел, это в жизни тебе не залитуют, ты что, тут в каждой строчке не пойми чего. Иди, переделывай».
Я, как идиот, три дня сидел, переделывал каждое слово… Но я же умный, я подписался фамилией мамы – Змиевский. Принес эти 22 текста. Из 22 текстов залитовали как ты думаешь сколько? Один. Причем я его тоже переделал, назывался он «Северные цветы», там слова такие: «Из мест довольно отдаленных вернулся ты спустя 5 лет и вспоминаешь восхищенно сиянья северного свет. Ах, сколько раз за те 5 лет ты видел в небе…». В стиле «Машины времени», а-ля Подгородецкий. «Но над собою видел севера цветы. Если их увидел ты, то даже блеск огней Москвы затмить не может этой дивной красоты». Какая-то ерунда! Вот я переделал только две первых строчки: «С ударной стройки отдаленной вернулся ты, сказал “привет”». А дальше ни одной строчки не поменял! Было: «Из мест довольно отдаленных» – ясно, человек в лагерях 5 лет отсидел!
Но это какое-то самооскопление, вот так сидеть, переделывать песни…
– Макара попрекают за то, что он в «Поезде» строчки поменял…
– Да, было:
«Вагонные споры – последнее дело,
Когда больше нечего пить.
Но поезд идет, бутыль опустела,
И тянет поговорить».
А стало:
«Вагонные споры – последнее дело,
И каши из них не сварить.
Но поезд идет, в окошке стемнело,
И тянет поговорить».
Все же едут и бухают, это же естественно…
О профессиональной музыкальной карьере тогда еще не помышляли
– И бухали, и бухают, и будут бухать. Что у этих людей в голове было, я понять не могу! Что их заставляло?
– А эти люди, они неистребимы, понимаешь. Эти люди – это кто? Чиновники, которые за это зарплату получают, а больше они ничего не умеют.
– Вернемся к околокрымской теме. Про украинский рок. Многие считают, что там гораздо более мелодичные команды, чем у нас – типа «Воплі Відоплясова».
– Правильно, потому что украинская песенная традиция в принципе гораздо более мелодична, более европейская. Все-таки русская народная песня, при всей ее интересности, сильно вгоняет в тоску. И она часто бывает диковата, тюркское влияние местами сильно чувствуется.
– Липницкий мне сказал, что если бы в свое время русский рок не был бы политизирован, если бы не искали бы в текстах что-то подцензурное, у нашей рок-музыки судьба сложилась бы иная; перспективы были. Разделяешь эту точку зрения?
– Да, безусловно. Там было много своих находок, хотя все это, конечно, в кустарных условиях делалось.
– Кого бы ты отметил?
– Безусловно, «Вежливый отказ», в котором я играю и поныне. Это абсолютно уникальное явление, но, скорее, композиторское. Просто в рок-форме серьезная современная музыка, по большому счету. А так, если копать, не знаю, у нас всегда все-таки слово превалировало над музыкой.
За исключением Майка Науменко и Бори Гребенщикова никто с английским особо не дружил. И не очень задумывались, о чем там поют «Битлы». Ну ясно, что о любви, ясно, что о свободе. А в принципе, это понятно и без слов. И если в музыкальной составляющей – опирались на западные образцы, которые доходили до нас через фарцовщиков, то в языковой, естественно, опирались на русскую традицию, от которой все идет. А это Галич, Высоцкий, Окуджава. Все равно это сочинялось под гитару. Не то, что группа собиралась и начинали вместе что-то такое придумывать, музыкальную какую-то фактуру вместе, all together. Нет. Здесь сначала один автор что-то на гитарке намурлыкал, сочинил, какой-то текст ему с небес спустился или он его из недр души достал. А потом начинали как-то это все присобачивать в какую-то музыкальную фактуру, более-менее модную и сообразную времени. То есть это все-таки вторичная конструкция. Сначала рисунок набрасывается, а потом он раскрашивается, а не то, что берем краски и кидаем на холст, если с живописью аналогию проводить.
И квартирники те же, они под что? Они естественно, под гитарку, кто-то подбрякает или на percussion каких-нибудь настучит.
– Ты был, кстати, на «Квартирнике» у Евгения Маргулиса, или он тебя не приглашал?
– Нет, так до сих пор и не пригласил, хотя мы с ним недавно виделись, на кинофестивале «Дух огня»: я там музыкальный руководитель у Сережи Соловьева. И уже 16 фестивалей прошло, и я, по-моему, с пятого фестиваля так и торчу. И там мы пересекались с Маргулисом, очень мило пообщались, у них параллельно был концерт.
Зайцев и Рыженко – яркий тандем блондинов в «Машине времени»
– Про телевидение. В свое время Александр Борисович Градский любил повторять, что никто кроме него петь не умеет. У него такое выражение, «пердячий пар из пасти», очень романтичное и поэтичное. Проект «Голос», в котором он был наставником, открыл стране много интересных исполнителей. Как ты к этому проекту относишься?
– Я смотрел фрагментарно, в общем-то мне это неинтересно, профессионально неинтересно. Я имею в виду, что это то же, чем я занимаюсь, – зачем мне за всем этим следить? Это как из старого анекдота про девушку легкого поведения, которая приехала в Сочи. Лежит, а к ней подходит рабочий познакомиться. Она ему говорит: «Представь, кругом на пляже лежат станки, станки, станки».
– Мы Градского упомянули. Как вообще ты Александра Борисовича оцениваешь? Он явление?
– Безусловно. И формально его фраза точна. То есть когда он говорит, что петь не умеют, имеется в виду, что не умеют пользоваться голосом, нет классической постановки, голос не обработан, на связках все поют, пятое, десятое. То есть можно так прикопаться. Но также можно сказать, что и в западном роке никто петь не умеет почти.
– Мик Джаггер – это точно. Это первое, что в голову приходит.
– Но знаешь, его спасает то, что он об этом не знает или он забил.
– Про Градского после того, как он вернулся на всесоюзный, скажем так, экран, на Первый канал, очень много стали писать, в том числе (очень часто у нас любят наехать в соцсетях), что никакой он не рок-музыкант, никогда им не был.
– Как говорил профессор Преображенский, никогда не читайте с утра советских газет. А я могу сказать: никогда не читайте соцсети. Я считаю, что пишут там в основной массе люди совершенно ненормальные, то есть нереализованные, гадкие. Совершенно плохие по своим человеческим качествам люди. Конечно, кому-то может нравиться купаться в говне. Но мне не нравится. Но зачем ходить туда, где плохо пахнет? Я лучше пойду туда, где хорошо. Поэтому надо как-то себе уметь ставить определенные рамки. Можно, если хороший человек, пожалеть его. Но если плохой человек, его и жалеть не надо: за это будет кармическое наказание.
К вопросу про Сашу. Он рок-музыкант? Да, безусловно. Что такое рокер? Рокер – это драйв, извините меня.
Например, для меня Муслим Магомаев – рокер, понимаешь?
– Высоцкий?
– Феноменальный рокер.
Драйв – это когда человек концентрирует какую-то невероятную энергию, это энергетически все, и на сцене это есть. Этот обмен с залом, сумасшедший звук, накрывающий все и заставляющий вибрировать каждую клеточку тела. Это радость бытия, которая у тебя всплывает в тот момент и радость сопричастности всеобщей без идиотского братания болельщиков каких-нибудь. Это все, что присутствует в этом, и это все, в общем, несет в себе, как правило, большой позитивный заряд.
Есть конечно, такие рокерские команды, которые идут от противного, от негативного образа какого-то, но это, в общем-то, все равно клоунада.
Кто-то когда-то заметил, что все рокеры разделяются на волшебников, клоунов и героев. И всегда это видно. Вот, скажем, Цой, естественно, – герой; Петя Мамонов – клоун; Боря Гребенщиков – волшебник. То есть легко градация просматривается.
– Когда зашла речь про соцсети, я отметил, что ты есть на Фэйсбуке. У детей же у всех, наверное, тоже есть соцсети. Ты следишь?
– Да боже упаси.
– Расскажи вообще про детей, кто, чего. На чем играют, что поют?
– Детей у меня 6 человек.
– Ух ты, многодетный! От одной матери?
– Нет, у нас с Оксаной пятеро. У меня еще есть старшая дочь Маша Збандут.
– С которой ты даже что-то записывал.
– Да, мы что-то записывали, правда потом я с ней, или она со мной – страшно разругались, и к моему великому горю, мы уже несколько лет по ее инициативе не общаемся.
Я надеюсь, что когда-нибудь это прекратится. Маша талантливый человек, сочиняет свои песни, такой женский рок в чем-то, в чем-то – бардовская театральная история.
– С ее матерью ты поддержишь какие-то отношения?
– Нет.
Но она взрослый человек, Мария, достаточно.
Остальные пятеро у меня от одной жены.
У меня и внуки, это от дочки, которая сейчас в Люксембурге живет. До этого они в Париже жили с мужем. Сейчас перебрались в Люксембург, там детям идеально. Такой большой детский сад. Все тихо, спокойно, хорошо, зелено и неспешно. Их дочке Еве четыре года, два года Рафаэлю, – такой замечательный блондин. И только-только родился, еще месяца нет, Кристиан (беседа записывалась в ноябре 2018 года – Е.Д.).
– Надо будет тебе замутить проект типа Jackson 5. То есть семейный такой, у нас ни одного такого нет.
– Многие предлагали, но дети все с ненавистью относятся к инициативам отца их собрать вместе. Я и не пытаюсь, потому что еще больше возненавидят.
А так все остальные тоже отучились на скрипке, кроме среднего сына, – у него было врожденное заболевание сустава, поэтому его освободили от музыкальных занятий. Сейчас, слава богу, у него все прошло. Но от музыки он счастливо увернулся.
Арсений, младший, занимается на скрипке и на фортепиано. Но для общего развития. Ваня, старший, играет неплохо на фоно и пытается что-то петь, флаг ему в руки.
Дочка младшая, Полина, сейчас поступила на первый курс училища имени Шнитке по классу скрипочки.
– Но вернемся к нашим баранам. Как и почему ты пришел в «Машину» я понял, а как и почему ушел?
– Я Макару, когда пришел, сказал: «Ты знаешь, что у меня есть группа»… А «Футбол» тогда был номер один в Москве, просто номер один, все ходили, весь авангард московский перся страшно, респект был. Я говорю Андрею: «Я в твою кухню не лезу, это твоя авторская группа. Если вдруг что понравится спеть – пожалуйста. “Песня про кровать”, может, она близка по духу. Не захочешь – не надо, я не настаиваю. Но у меня есть и своя жизнь; небольшая, параллельная. То есть я, бывает, где-то с концертами выступаю, с ребятами тусуюсь. – “Не вопрос вообще! Твоя жизнь – твоя жизнь. “Машина” – это “Машина”».
И я смотрю, через какое-то время директор Валера Голда принимается меня гнобить, и подкалывает в самые болевые точки. А я человек эмоциональный и без второго дна – сразу завожусь.
И вот как-то мы сидим, и я думаю: жизнь прекрасна, все замечательно, люди все хорошие, белые, пушистые и лишь один Голда портит жизнь «Машине». Сидим с журналистом Лешкой Богомоловым, бухаем. Говорю: «Леша, понимаешь, так и так, Голда мне всю эту плешь проел. Зачем “Машине” вообще нужен такой человек? Он, конечно, хороший администратор, но какое имеет право так со мной обращаться?» «А ты что, думаешь, тебя именно Голда выживает?» – «А кто же?» – спрашиваю. Леша мне: «Тебя так Макар через Голду сливает». Я удивляюсь: «Как так?». Леша: «Ты же все время тусуешься с “Аквариумом”, с “Зоопарком”, с Костей Звездочетом, с “Мухоморами”, все эти акции проводите, квартирники, выставки. И каждый раз стукачок – хлоп, и в “Росконцерт” приходит телега. А там Макару говорят: “Почему у вас диссиденты в группе?” Понимаешь, хоть вы и кормите весь “Росконцерт”, зачем нужны эти проблемы?».
Я сказал: «Ах так?» И пошел, написал заявление – на одной странице пять пунктов перечислил, почему и как. Андрей страшно скривился и говорит: «Я рассчитывал на более длительное сотрудничество». Подписал и все, мы с «Машиной» расстались. И потом несколько лет вообще не пересекались, не разговаривали ни о чем.
PS. Относительно песни «Разговор в поезде». В телецентре «Останкино» 22 марта 2011 года состоялись съемки программы «Достояние республики» с Андреем Макаревичем. Там Алексей Кортнев (в сопровождении «Оркестра креольского танго») исполнил эту вещь в оригинальном варианте. Автор вспомнил, что идея родилась в электричке, где Андрей Вадимович наблюдал спор двух выпивающих. Говоря о цензуре, Макаревич признался, что для него не стало компромиссом замена пары начальных строчек: «Вот если бы финал попросили изменить, я бы не согласился».
Ефремова Марианна. Интервью 2018 года
С Марианной ЕФРЕМОВОЙ мы знакомы очень давно. Про «Машину времени» она знает больше, чем любой из официальных биографов. Не только потому, что супруга Валеры Ефремова, барабанщика группы, но и потому, что дружила с командой и потому, что она еще и профессиональный телевизионщик, то есть человек, который умеет замечать те вещи, которые не замечают другие.
– Когда ты пришла на ТВ?
– В конце 1980-го я пришла работать в Телерадиофонд. Проработав там 8 месяцев, поняла, что мне скучно, и постепенно стала осваивать азы телевидения, информационные программы – «Время», «Новости», «Доброе утро». И ушла в редакцию информации отдела оперативных информационных программ, где мы успешно сотрудничали с первой супругой Макаревича, Леной Фесуненко. Телевидение мне очень близко, я проработала там до 1995-го года.
Ованес Мелик-Пашаев и его жена Жанна были свидетелями на свадьбе Ефремовых
– В 80-м году, когда ты пришла на Первый канал, ты уже была женой «машиниста»?
– Мы с Валерой поженились 24 июля 1980-го года, была «Олимпиада».
– «Машина времени» разве в Москве была во время Игр?
– Да, была в Москве. Москва была закрыта, и наше бракосочетание связано как с радостными событиями, Олимпиадой, так и с грустными. 24-го июля весь наш рок-н-ролльный «бомонд» гулял на нашей свадьбе. Мы догуляли до утра, а утром, зная, что все у нас, нам позвонили и сказали, что умер Владимир Семенович Высоцкий. И мы все вместе поехали к театру. Это было рано-рано утром, и я достаточно ярко помню события.
– Мне казалось, что никто из «машинистов» не был знаком с Высоцким.
– Может и не был близко знаком, но в театре мы как-то пересекались, дружили с артистами, и ребята уже официально работали в «Росконцерте».
– «Росконцерт». Переход «Машины времени» в «Росконцерт» фанаты трактовали по-разному. Некоторые – как предательство рок-движения. А для семей это было радостное событие? То есть это стабильность какая-то, государственная крыша, деньги?
– Переход из любительского в профессиональное был очень интересным, но достаточно сложным. Для нашей семьи с Валерой и для меня лично.
Валера закончил университет, работал в Институте химической физики Академии наук СССР и готовился к сдаче кандидатского минимума.
– Какой факультет?
– Химический. Пророчили ему очень хорошую карьеру научного сотрудника, ученого, так как он был из семьи ученых. Оба его родителя были химиками, кандидатами химических наук. В какой то момент уже стало невозможным совмещать хим-физику, науку и гастрольный график. Был уже отрыв, пришлось оставить стабильную работу и уйти в никуда. Для Валерия переход был сложным. Кстати, мама Валеры была очень против его ухода и занятия музыкой и до последнего сражалась, чтобы он не оставлял работу в хим-физике.
– Прямо уж в никуда, «Машина времени» гремела в то время по всей стране, это был самый популярный коллектив.
– Все равно. Женя, ты забываешь, что тогда у каждого советского человека должна была быть трудовая книжка. Да и гарантий никаких не было, что завтра по звонку «сверху» их не выгонят из «Росконцерта».
В Советском Союзе после дневного отделения человеку, получившемувысшее образование, просто уйти было нельзя: молодой специалист должен был отработать 3–4 года по распределению, и необходимо было открепиться через Министерство Высшего образования. Открепиться ему нужно было либо по состоянию здоровья, либо по семейному положению, либо тебя переводили в другое учреждение. Вообще, химический факультет МГУ славился музыкантами. Там учился Александр Ситковецкий гитарист «Високосного лета», «Автографа»), где они с Валерием и познакомились, учился Тимур Мардалейшвили из «Аракса», который работал в соседней лаборатории с Валерой. Тимур и Валера дружили, они ездили на каникулах на курорты Черноморского побережья, на южный «чес», зарабатывая деньги на танцах. Когда мы с Валерой начали встречаться, первый, с кем он меня познакомил, – был Тимур.
Тимур ушел в «Аракс», потому что принес справку, что у него была аллергия.
Аллергия на вату! Его отпустили.
С переходом в «Росконцерт» открывались перспективы. Во-первых, это было уже признание. Во-вторых, коллектив принадлежит государственной организации.
Это была стабильность. Гастрольный график стал более плотным, начались открытые концерты. Подпольные концерты, когда в любую минуту могла приехать милиция и непонятно, чем закончится концерт, ушли. Их уже не преследовали органы правопорядка (милиция) за незаконную деятельность. По стране они ездили много, но в Москве концерты давали крайне редко. Все-таки их зажимали.
– Выплачивалась какая-то зарплата или были гонорары за выступления?
– Была зарплата, в зависимости от количества концертов. У каждого музыканта было удостоверение, красное, очень похожие на чекистское, где значилась должность – «артист». Была концертная ставка, у ребят, по-моему, она была 10.50–12.50.
– То есть плюс к зарплате?
– За концерт, она так и называлась «концертная ставка». Часто в день игралось по два концерта или два отделения. Первое отделение – с кем-то из артистов «Росконцерта», второе отделение – с «Машиной времени».
В день тогда получалось по 25 руб. За концерты на стадионах, Ледовых дворцах спорта, на крупных площадках концертная ставка удваивалась.
– Твой муж получал столько же, сколько Макаревич, то есть ставка была одинаковой?
– Все было ровно, они все получали одинаковую сумму.
– При том, что Андрей был официально руководителем.
– Андрей Макаревич был руководителем, продюсером и администратором до 1978 года. С уходом коллектива в «Росконцерт» официальным руководителем стал директор – это была официальная штатная единица в коллективе. В штате коллектива числились: директор, администратор, звукорежиссер, режиссер по свету (светооператор), зав. постановочной частью, рабочие сцены и сами артисты сцены. И весь этот штат тоже получал какие-то деньги. Сколько – я не знаю.
Если в 70-х гг. таскали колонки, крутили провода сами музыканты, то уже к 1979 году, даже когда они были еще непрофессионалами, в «Машине» были рабочие по сцене.
Когда стали профессионалами, рабочие тоже перешли в «Росконцерт».
К тому моменту наша семья переехала в новую квартиру, и рядом в квартире жил чудесный сосед Костя. Костя был сыном генерала КГБ.
Обычный ИТР нашего возраста. Мы с ним дружили, и в какой-то момент он перешел работать в «Машину времени» зав. постановочной частью или рабочим по сцене. Также ездил на гастроли, также получал ставку, но она была меньше, чем у артистов.
– Зачем? Он был фанатом?
– Ему понравилась эта жизнь, он влился. Проработал года 2-3. Вот у него тоже было удостоверение, там было написано «работник постановочной части».
– И официально возглавлял коллектив директор, я правильно понимаю? Кто был директором на то время?
– Директором был Ованес Мелик-Пашаев, администратором – Ваня Бобко.
Им на смену пришли Валерий Ильич Голда и администратор Иосиф Литт. Валера Голда официально считался директором, Ваня Бобко и Иосиф Литт считались администраторами. И вот «Машина времени», четыре человека на сцене, возила за собой целую команду.
– Валера, – я имею в виду не твоего мужа, а директора, – и его жена Вера, по-моему, были близкими вашими друзьями, или я ошибаюсь?
– Да, Валера и Вера были близкими друзьями. Валерий Ильич сыграл большую роль в жизни нашей семьи, я ему безумно благодарна, он спас нашего ребенка.
Валерий Ильич летал в Москву, у него были свои дела и неважно, где он, в Сибири на Кавказе, на Дальнем Востоке, – ему в определенный период времени надо было ровно в 9 часов быть в Москве. И в один прекрасный день он прилетел, позвонил: «Как ты себя чувствуешь?». А я ждала ребенка, бегала работать на телевидение, водила машину, и ничто не предвещало беды. Я ему пожаловалась на плохое самочувствие. Он сказал: «Оставляешь машину, садишься в такси, приезжаешь сюда, я тебя жду». Когда я приехала, то оказалась у порога больницы, чему была крайне удивлена. Доктор посмотрел меня и говорит: «Мы ее оставляем». Меня уложили в больницу на сохранение. В этом роддоме у Валерия Ильича и Веры Павловны родилась чудесная девочка Аня за два месяца до рождения Валеры-младшего.
Петр Подгородецкий по-прежнему оспаривает авторство знаменитого «Поворота»
Валерий Ильич долгое время был бессменным хорошим директором, мы дружили, вместе проводили много времени. Симпатичные очень люди семья Голда. И Валера-маленький с Анечкой Голда долго ходили заниматься большим теннисом, мы пытались из них сделать профессиональных теннисистов. Увы, у нас ничего не вышло, – ни Аня, ни Валера теннисистами не стали.
– А где сейчас Валерий Ильич, вы общаетесь?
– В Москве. Да, встречаемся на больших концертах «Машины», обнимаемся, рады и счастливы видеть друг друга. Но он не в шоу-бизнесе.
– Была упомянута фамилия Фесуненко. Мне интересно, существовал ли клуб жен «машинистов»? Вы как-то общались? Ведь ребята на гастроли вас с собой не брали.
– Почему, я ездила, когда была еще студенткой, естественно, у меня было больше свободного времени. Когда пошла работать, времени стало гораздо меньше. А потом родился ребенок.
Закончила технический институт (отделение автоматизированной системы управления), который совершенно не был связан с телевидением.
Сентябрь, мне надо ходить на работу. А сентябрь – самое хорошее время, чтобы съездить на гастроли в Сочи, в Ялту. Всегда в бархатный сезон у ребят гастроли на юге. Мы думаем, что делать. На работу надо было приходить к 8 часам. Естественно, накануне мы где-то тусовались, и я хочу спать (музыканты ложатся спать в 4, а мне в 8 на работу).
Когда некоторые молодые люди попадают в армию, я слышала, их охватывает, ужас, что впереди два года! А меня такой же ужас охватил, что впереди вся жизнь… вот так и пройдет. Подумала, нет, в этой жизни надо что-то менять. Тогда, в сентябре-октябре, все сотрудники министерств и институтов ездили на картошку. За это давали отгулы. Ты до 3-х часов работаешь на базе, а потом тебе еще дают отгул. И я спрашиваю начальника: “Скажите, пожалуйста, если я приду с мужем, мне два отгула будет полагаться?” Спрашивает: “Он что, у нас работает?” Я говорю: “Нет, он не у вас работает”. Говорит: “Хорошо, приводите” (если бы он знал в тот момент, кого приведут!).
Подгородецкий – единственный из «машинистов», кто служил в армии
И мы с Валерой пошли работать на овощную базу, перебирать капусту, картошку, морковку. И заработали кучу отгулов.
Это был конец октября, потом я присоединила длинные ноябрьские праздники, и у меня получился трехнедельный отпуск.
Мы сели в машину и поехали в гостиницу «Прибалтийская» – знаменитую гостиницу в Питере, построенную к Олимпиаде, такой островок заграничной жизни.
К нам присоединился Петя и музыканты. Мы жили в двухэтажном люксе. И вот в этом номере кому-то пришло в голову устроить концерт питерского музандеграунда. Квартирник в апартаментах люкс-отеля «Интурист»!
Пройти в гостиницу было сложно, секьюрити не уступали по силе чугунным воротам. Возник вопрос: «Как провести публику на концерт?».
И Петя с Валерой поспорили на 100 рублей, что Подгородецкий проведет толпу.
В назначенное время, около входа в гостиницу собралась толпа специфически одетого народа, выделявшегося из общей массы. Мы с Валерой стояли и издалека наблюдали за процессом. Петя в тренировочных (дрессировочных, как раньше называли) штанах с вытянутыми коленками, в мягких домашних тапках и в майке с надписью СБОРНАЯ СССР по плаванию, растянутой на мощную грудь Петра из-за маленького размера (эти майки ребятам подарили пловцы сборной команды СССР по плаванию после «Олимпиады-80»), подходит к охране, о чем-то с ними договаривается, взмахивает рукой и громко произносит: «Массовка, проходи!». И серая толпа питерского андеграунда вплывает в холл гостиницы. Концерт в номере состоялся!
Конечно, пришла администрация, всех выгнали, но это было уже намного позже.
Валера проиграл спор.
Валера не учел факт: в тоже самое время на втором этаже шли съемки «Новогоднего Огонька». И Петька, воспользовавшись этим, сказал охране, что это как раз для съемок.
Кстати, надо было тогда, на овощной базе, визитки в эту картошку положить. «Эту картошку упаковывал барабанщик “Машины времени”». Это было бы замечательно. Но визиток в то время еще у них не было, и музыканты ставили автографы на фотографиях небольшого формата. Они и были прототипом современных визиток.
– А его узнавали или нет, Валеру?
– Узнавали только Макаревича благодаря прическе, внешности.
Но, в общем-то, иногда, крайне редко, и Валеру узнавали.
Я помню, что в Сочи на пляже Кутиков, Валера и я познакомились с еще неизвестным тогда Олегом Газмановым, который отдыхал там с женой. Он узнал ребят, – познакомились, можно сказать, не на сцене, а на берегу моря.
А насчет клуба жен – клуб жен существовал, мы все были очень дружны.
Лена Фесуненко дружила с женой Сергея Кавагое – они были близкими подружками, – входила в наш, будем говорить, клуб жен.
– А кто был женой Сергея?
– Тогда была Оля, потом стала Маша. С Машей мы, кстати, очень дружны до сих пор.
В «клуб» входила и Жанна Мелик-Пашаева, жена Ованеса, жена Кутикова, жена Наиля Короткина, который был звуковиком «Машины», – Венера, Лена Макаревич, Оля Кавагое.
Когда ребята уезжали, мы их провожали и собирались. Часто у Жанны, у нас; у тех, у кого были отдельные квартиры. И могли зависать там по двое суток, если это суббота, воскресенье. Те, у кого были дети, приезжали с детьми – они, еще маленькие, дружили, играли. Мы ходили в театры, в музеи, в кино, ездили на дачу. Очень дружно жили.
– Музыку обсуждали ту, которую исполняли мужья?
– Обсуждали, безусловно, поскольку было интересно, – новые произведения, уже появилась студия ГИТИСа. Как раз был переход между непрофессионализмом и профессионализмом. Постепенно вливался Фагот (Саша Бутусов), обсуждали его стихи, программу «Маленький принц», ходили в театр: ребята работали в Театре юного зрителя в спектакле «Хрустальный зверинец» – очень интересный был проект.
– Играли вживую?
– Вживую. К «Хрустальному зверинцу» была написана музыка. Когда я своего мужа упрекала по прошествии лет, что мы с ним не ходили в театр, Валера всегда уточнял, что мы были в театре. Я тогда рылась судорожно в памяти. «Ну как же, – говорил он, – я на сцене, ты в зале. Мы были в театре».
