Евгений Додолев
Александр Градский. Гранд российской музыки

Градский Александр: человек-театр & эпоха

Очень много лет в нашей стране Градский – это был ответ не на вопрос «какой», а на вопрос «кто». Однако с 4 сентября 2015 года – это также ответ на вопрос «что»: «Градский Холл» – название театра, открытого, наконец, знаменитым музыкантом. Пиарили это дело в студии проекта «Правда-24» (канал «Москва 24»).

– Александр Борисович, в проекте «Градский Холл» вы выступили и в качестве новатора-дизайнера, если этот термин можно использовать…

– Технолога, скажем.

– Я догадываюсь, что это первое в мире архитектурное сооружение или зал, где свет, собственно, не на сцене, а в зале.

– Да, в зале и на сцене тоже.

– Расскажите об этом ноу-хау. Насколько я понимаю, это ваше собственное изобретение?

– Да, это было в 2005 году придумано, когда и возник вопрос – чем будет этот зал наполнен в технологическом смысле? Зал, сразу понималось, будет небольшим.

– Мы поясним, что этот зал – бывший кинотеатр «Буревестник».

– «Буревестник», да. Их три таких кинотеатра в городе. Архитектор Иван Владиславович Жолтовский. Стандартного полуклассического образца здание. Но было много неудобств, связанных с тем, что в этих кинотеатрах не предусматривалось никакого гардероба. То есть человек заходил в пальто, если холодная погода, а дверь на улицу была просто в самом зале: ты открывал дверь и уходил восвояси. Поэтому нужно было подумать о том, что и как можно исправить. Тем более что я все-таки приверженец того, что как построили, так это и должно примерно выглядеть: не надо никаких ужасных нововведений вводить в эту архитектуру. Мы постарались.

– Однако это настоящий долгострой.

– Это очень большой долгострой. Почти четверть века. Я не хочу распространяться, почему так было. Это городская идея, городское строительство, решение правительства города. Театр, которым я руковожу, это театр городской. Поэтому без города ничего не могло бы быть, совсем ничего.

Ну, к сожалению, да, задержалось. Но я не расстраивался очень сильно, потому что параллельно занимался чем-то другим.

– Мы заметили.

– Да. А театр – это было что-то вроде какой-то мечты.

В Департаменте культуры от нас не требуют, чтоб мы «на-гора» выдавали аншлаг за аншлагом и чтоб завтра. Такого нет. К нам относятся очень лояльно и понимают, что любой зал должен быть как-то представлен, раскручен. Не все сразу.

– А что за придумка со светом? Это просто для того, чтобы сделать так, как никто раньше не делал?

– Нет, нет, нет. Началось с того, что мне хотелось, чтобы света было очень много, и чтобы он был высококачественным. А много света в маленьком зале, направленном, как обычно, только на сцену, – это абсолютно бессмысленно, потому что один прожектор убивает другой. И мне показалось, что будет здорово, если по всему залу разместить этот самый свет и направить его в разные точки самого зала, даже не сцены именно, а зала. То есть схема заключается в том, что обычно концерты или шоу происходят на сцене. Зрители сидят в относительной темноте, смотрят на ограниченный периметр сцены – и получают это самое шоу. Показалось, что интересно будет, если зрители окажутся внутри светового потока. Я это придумал. Мы это нарисовали с архитекторами. Заказали специальное оборудование. Но вот когда это все поставили и когда «оно» заработало, я только тогда понял, что я придумал. Я сел и как зритель убедился: это что-то невероятное. Ощущения очень сильные.

– Мне нравится, что без ложной скромности всегда Александр Борисович говорит о своих достижениях.

– Я вполне способен себя и покритиковать. Потому что ты что-то придумываешь, но эффекта не получаешь. Это как куда-то пальцем ткнуть – и не понять, куда на самом деле направил ты этот палец… Эффект получился намного сильнее, чем я предполагал. Причем для меня самого. Дальше я начал, как всегда, этот эффект проверять. Я позвал своих знакомых актеров, режиссеров: они ко мне регулярно приходят и смотрят на то, как зал устроен. А я смотрю на них. На реакцию. И, в общем, выносит людей, выносит. Причем людей и с именами, и с головой, и с талантом, и видевших все.

– Но это люди шоу-бизнеса, это не люди архитектуры.

– Нет, это актеры. Леня Ярмольник, Коля Фоменко, Дима Брусникин тоже приходил – замечательный совершенно мастер и режиссер. И очень много продюсеров, которые занимаются театральным делом, музыкальным делом, приходили, смотрели на это все. Странное впечатление. Но не факт, что это будет безошибочно нравиться. Не знаю. Но ощущения странные. По звуку-то я решил все, исходя из своего опыта. Звук там уникальный, не только свет.

– «По звуку» – на вас часто жалуются профессиональные звукорежиссеры, что приезжает, мол, Градский и начинает все делать по-своему, сам там все…

– Ты знаешь, я должен сказать… ну, давай на «ты», потому что, ну, это идиотизм.

– Ну, а так фамильярничать-то? Ладно, фиг с тобой.

– Но согласился, ладно. А профессиональные звукорежиссеры идут, знаешь, в одно место. Я уже очень много лет с профессиональными звукорежиссерами дел не имею.

– Очень многие были посланы Градским в эти места.

– Это было первый раз лет, наверное, тридцать тому назад. Проблема любого зала, в который ты приезжаешь, состоит в том, что зал уже построен и в нем уже стоит аппарат. И чтобы добиться того, чего именно ты хочешь, нет времени. Тебе приходится каждый раз в новом зале мучиться и как-то пытаться это все трансформировать. В нашем зале мучиться не придется, поскольку я его как придумал, так и сделал. И звук идеальный. Он, во-первых, не давит на голову, что у меня очень часто бывало, потому как в некоторых местах какого-либо зала в силу того, что голос, ну, скажем так, есть, у людей были неприятные ощущения. Вот мы этого ощущения избежали.

– Было просто слишком громко?

– Ну, для кого-то. Понимаешь, всегда бывает так. В каком-то месте хорошо слышно, а в каком-то невозможно сидеть. А в этом зале мы сделали то, что я придумал лет так восемь-десять тому назад. Я не буду рассказывать, что именно.

– Почему, чтобы не украли технологию?

– Ну, это чистая технология. Мы отвернули колонки от зрителей, получился звук, отраженный от стен. И «7 + 1». Круговая панорама, как в домашнем кинотеатре, только громче и качественнее.

– Это тоже ноу-хау Градского?

– Я не думаю, что это мое ноу-хау. Но одно ноу-хау там есть, когда колонки не направлены на зрителей. Вот это, возможно, действительно ноу-хау. Но главное, что там получилось, – мы поставили очень мощную аппаратуру, которая работает на очень небольшой громкости. То есть давление большое, а громкости нет. Ощущение кругового давления музыкального есть, а на уши это не действует.

– А как много людей с подобным рецептором, которые смогут это оценить, если мы сейчас не говорим о друзьях-музыкантах?

– А никто не знает, почему хорошо. Понимают, что хорошо, а как это сделано, никого не волнует. Они понимают, что комфортно. Более того, так как мы сейчас с тобой беседуем, да, примерно так же можно разговаривать при этом при всем. То есть люди могут беседовать – хорошо, плохо или, там, «как ее зовут» и «что это за певица». Понимаешь? То есть говорить в зале можно. Потом, в этом же зале мы придумали кино. Я думаю, что это лучшее в нашем городе изображение и лучший звук.

– Опять без ложной скромности.

– Но у нас очень дорогая аппаратура, очень. Нигде такой техники нет.

– Официальное название площадки: Государственное бюджетное учреждение культуры города Москвы «Московское театрально-концертное музыкальное объединение под руководством А. Градского». То есть деньги город опять дал?

– Город, конечно. Единственное, что я в очередной раз ставлю себе в заслугу, – то, что, на мой взгляд, получилось не дать никому ничего…

– Понятно, позаимствовать.

– …Заработать, распилить. Все деньги, которые город давал, они все воплощены в технологии.

– Есть с чем поздравить.

Не про Толстого: про Градского

«Когда Набоков читал лекции о русской литературе, он гасил свет в аудитории, потом просил включить одну лампочку и говорил: "Это Чехов!" Когда открывал все окна, говорил: "Толстой!" Вот мы открываем окна, и у нас Лев Николаевич Толстой, он же Александр Борисович Градский!»

Именно так в программе «Мимонот» (Радио Mediametrics) я и представил тогда своего именитого гостя.

Ту беседу, кстати, я провел со своими курсантами (читал зимой 2017 года курс в МИТРО) Юлией Василенко и Евгенией Волконской, но где чей вопрос, отмечать не стану. Ну а собеседник означенную тему влет подхватил:

– Про Толстого!

В молодости поспорил с приятелем, что прочту академическое 90-томное собрание его сочинений. На ящик коньяка забили…

Он привез мне ЭТО на такси и вывалил все около дивана…

Понятно, в начальных томах – основные произведения, пьесы, повести, рассказы …а потом началось… статьи… записки… дневники… такая нудятина: поучающий всех нравственности заядлый ходок, панически боящийся смерти неврастеник, сомневающийся во всем и во всех человек… безудержное morality, граничащее с еле скрываемыми реминисценциями офицерского прошлого, – и это осточертевшее в конце концов Е.Б.Ж. (Если Будем Живы) в письмах или в дневниках при окончании описания дня, минувшего перед днем завтрашним…

Я настолько устал, что только из какого-то теперь уже неведомого мне принципа дочитал примерно за полгода собрание сочинений до конца по очереди с «Виконтом де Бражелоном», Мопассаном и Элюаром с Боратынским вперемежку, а иначе мой хладный труп с выпученными от ужаса глазами так и не дождался бы заветного коньячного ящика… а так все закончилось дикой пятизвездочной пьянкой и вывозом из моего дома академического издания …но… серо-голубой пятнадцатитомник великого писателя Толстого Льва Николаевича всегда под рукой…

О НАСТОЯЩИХ РОКЕРАХ

– Один из основных упреков в ваш адрес от фанатов: раньше вы были жестким в оценках, по‑рокерски, а сейчас стали более дипломатичным. То есть уже не слышим мы реплик насчет того, что это, мол, не вокал, а «пердючий пар изо рта» или «пищание»…

– Не «пердючий», а «пердячий». Я могу ответить на этот вопрос, вопрос хороший, правильный и справедливый. Я со временем, с возрастом, стал более толерантно (если так можно сказать) относиться к ситуациям, когда человек кормит своих детей, жену, родителей. И если человек больше ничего не умеет делать, как только хреново петь, но за это ему платят, и он каким-то образом может содержать свою семью, он, на мой взгляд, все-таки делает благое дело, хотя бы для себя и своих близких. И уже нельзя его ругать.

Ведь может так получиться, что я помешаю человеку выживать, назовем это так. Это не очень корректно, и со временем я перестал называть фамилии. Я могу намеками говорить, почти все понимают, что я имею в виду, но я перестал называть имена где-то лет 15 назад, даже больше. И мне кажется, что я правильно делаю, потому что человек умеет только так – и больше никак. Я могу сказать, что он поет плохо, но не буду хамить.

– А настоящие рокеры должны пить прямо на сцене, падать, разбивать гитары?

– Нет, я не терплю ни наркотиков, ни алкоголя на сцене, считаю, что это просто вредит профессии. Я потом начинаю это слушать. Может быть, энергетика во время концерта была между исполнителем и зрителем, но потом, когда концерт превращается в звукозапись, разница видна. Это не прокатывает. Можно сколько угодно выпендриваться, рассказывать: «Да мы тут напились пива и стали записывать» – пусть не рассказывают. Пускай попробуют в студии Abbey Road выпить коньяку и потом петь, даже если ты Маккартни. У тебя не получится хорошо, просто не выйдет. Поэтому можно врать, сколько хочешь, но студийная работа это исключает. А на концерте возможно, концерт все-таки хэппенинг, шоу, – там можно себе позволить все что угодно, кому угодно, только не мне.

– Многие ваши поклонники не успели увидеть маэстро с рок-группой. Может быть, Градский предпримет когда-нибудь реконструкцию хотя бы разок в «Градском Холле», чтобы мы узрели рок Градского?

– Была такая идея, но один барабанщик, который с нами всегда играл, живет в Америке и очень редко может приезжать. Второй барабанщик, Володя Васильков, – основной наш барабанщик, с которым было очень много записано произведений, ушел из жизни. У меня была идея собрать самый первый состав. Первый состав – это были Саша Буйнов, Юра Шахназаров и Володя Полонский. Но Полонский тоже ушел из жизни. Получается, для собирания старого состава у нас нет барабанщика. Это невозможно, к сожалению.

– Бывали случаи, что вам друзья или коллеги дарили диски, а вы их даже не слушали, потому что вы уже знали, что там будет?

– У меня не так много друзей, которые мне дарят диски, я их все слушаю. Андрюша Макаревич дарит диски, потом… я не буду всех перечислять, это человек десять-двенадцать примерно.

И есть ребята, которые не являются моими знакомыми и близкими, они мне иногда дают свои пластинки, я их слушаю. Потом, мне присылают очень много записей на почту (и мою, и театра) молодые люди, которые пытаются себя найти как-то, а иногда и люди в возрасте, которые думают, что их произведения мне будут интересны или будут интересны солистам театра. У нас есть такая форма, скажем так, общения с начинающими композиторами или с людьми, которые просто по возрасту не смогли сделать карьеру, но они пишут, они хотят самовыразиться. Я прослушиваю буквально все: если это совсем плохо – выключаю после минуты, если это что-то талантливое, то можно прослушать и целиком. Во всяком случае, за все это время, случайным образом одна вещь попала в репертуар нашего театра. И Валя Бирюкова – солистка театра, которая работала в моей команде на одном из сезонов «Голоса», эту песню уже сделала.

– Вы легенда, пример для целого поколения… А лично у вас был когда-нибудь пример для подражания?

– Для подражания – нет, а для восхищения – да. И это не один человек, их очень много… По крайней мере, Beatles… У меня классическое образование, и я не мог обойтись без восхищения людьми, которые в вокале достигли серьезных высот, это касается и инструментальной музыки, и композиторского творчества. Это много имен, очень много, и каждый из мастеров на меня оказывал влияние. Я подражать-то не подражал, но стремился в какой-то степени соответствовать профессии.

– А вы с ними знакомы?

– Клавдия Ивановна Шульженко, которую я очень любил и люблю, она работала в моем концерте с номером в городе Куйбышев. Мы с ней играли три дня по три моих сольных концерта во Дворце спорта. Блестяще она работала: я, открыв рот от восхищения, слушал ее три песни все девять раз, и мы пообщались немножко. А так, практически… С Ростроповичем я был знаком, встречался с ним, но никогда не сотрудничал, ничего не было. Я был в очень хороших отношениях, не в товарищеских, а, скажем так, в человеческих, со Шнитке.

Конечно же, Евгений Светланов, Пахмутова, Тухманов, Колмановский, Фрадкин, Крылатов, Рождественский, Вознесенский, Евтушенко, Саульский, Кобзон, Муслим Магомаев, Зыкина… Митя Хворостовский… кого-то наверняка не упомянул… из сегодняшних музыкантов – Макаревич Андрей: считаю, что совершенно выдающийся персонаж; гениальный Юрий Башмет, с которым мы дружим очень много лет, Артемьев…

– Кто был вашей музой в детстве?

– Мама, хотя она рано ушла из жизни. Но она была даже не музой, она была барометр или, ну не знаю, человек, который в своей жизни, в своей профессиональной состоятельности являлся для меня примером… Она ушла, когда мне было 14 лет, но я успел все это заметить. А мой отец очень был мягкий человек, и он говорил: «У тебя такой же характер, как у Тамары».

– Странно, при этом известны красивые женщины, которые любили вас, и вы их любили. И ни одна из них по внешнему типажу не совпадает с матерью, вообще они очень все разные.

– Нет, у меня есть женский типаж – это моя дочь Маша, которая похожа на мою маму очень сильно. К тому же, мне все говорят, что мои жены, так или иначе: а) красивы; б) стройны; в) умны; г) примерно один и тот же типаж.

– Александр Борисович, по поводу проекта «Голос»: а все ли там по-настоящему? Или все-таки существует какой-то момент рекомендаций? Или все же побеждают самые голосистые и самые талантливые?

– Четыре раза мои конкурсанты выиграли из пяти моих «сидений в жюри».

Я бы не сказал, что побеждают самые голосистые и самые талантливые всегда, несмотря на то что четыре раза мои конкурсанты выиграли из пяти моих «сидений в жюри». Но ведь на конечном этапе, как вы сами знаете, голосуют зрители. И именно зрители определяют, кто на сегодняшний день им более интересен. Это не значит, что он самый талантливый или самый голосистый. В мою задачу входило сделать так, чтобы зрителям был наиболее интересен тот, кто, на мой взгляд, хорошо поет. Но если что-то такое у меня не получилось, а получилось, например, у Гриши Лепса и у отца Фотия, я отношусь к этому совершенно спокойно и нормально, поскольку выбирают люди, в конце концов. Полуфинал и финал голосуют зрители.

– Но от вас же тоже очень много зависит?

– Это насколько мы умело сработали. Значит, что-то было упущено или, наоборот, найдено.

– А были случаи, когда уже после программы вы приходили домой и понимали: «Я сделал не так»?

– Нет. Я из того, что мне дается, все делаю так.

Александр Градский в проекте «Важная персона» («Москва 24»)

Это первое ТВ-интервью Александра Борисовича Градского после его ухода из проекта «Голос». Согласился Маэстро на беседу безо всякого энтузиазма, под давлением обстоятельств. Дело в том, что накануне майских торжеств в его театре был запланирован концерт Валентины Бирюковой, и из солидарности с коллегой по площадке «Градский Холл» АБГ рассказал о мероприятии. Но помимо этого мы поговорили и о юбилярах 2019 года.

– Вы, как автор термина «журналюга», очень любите, наверное, оригинальные журналистские вопросы. У меня есть два. Первый – ваши творческие планы.

– Хороший, оригинальный.

– А второй – мы сидим в Театре «Градский Холл» Что здесь в настоящий момент происходит?

– На так называемых мастер-классах сидим, то есть: «кто захотел, тот и пришел», я слушаю самых разных исполнителей. Оказалось, что неиссякаема наша земля на молодые, интересные голоса. И в конце сезона – традиционный концерт Валентины Бирюковой, посвященный 9 Мая. Это совершенно замечательное не только в вокальном, а и в эмоциональном плане событие. Потому что много песен о войне, много песен о том времени Валя исполняет. Для нее это любимая тема. Она очень патриотично настроенный человек. Несмотря на то, что умеет делать очень многое и очень разное, в том числе на иностранных языках, есть какие-то вещи, которые она предпочитает. Она из офицерской семьи. Очень хорошо воспитана. Вот для нее, ну и для меня тоже, этот концерт имеет огромное значение. Хотя в «Голосе» мы с ней переосмыслили «Арлекино» сильно ближе к автору музыки Эмилу Димитрову: песня эта в моей версии – хит Валиного репертуара, что подтверждает мою уверенность в ее удивительно разнообразном даре…

– А ваши воспитанники, когда готовят программы, у вас полностью репертуар утверждают?

– Нет.

– То есть вы отдаете программу им просто на откуп?

– Практически да. Мы согласовываем примерно, что будет происходить.

Но «воспитанниками» я не хотел бы их называть. Они сложившиеся уже артисты со своей позицией. Они у меня все были на «Голосе».

– Поэтому я и говорю, что вы их наставник.

– Была другая ситуация. Там все-таки этот бешеный скач, когда нужно очень быстро решать, кто остается, кто не остается, что поет и так далее, – да, он мобилизовывал. Но одновременно и пугал. А здесь у нас спокойная обстановка. Мы можем посовещаться, что нам делать, в каком направлении совершенствоваться.

– Вы, Александр Борисович, и – «посовещаться»?

– Да, да. Вы меня постоянно трактуете как какого-то тирана.

– Как Градского.

– Ну, нет, нет. Это все ваши собственные придумки. В молодости, в юности, наверное, что-то похожее можно было увидеть. А здесь мне, наоборот, интересно, чтобы они сами все придумывали. Например – я придумал концерт памяти Вертинского. Это решено было организовать в день его рождения, 130-летия, кстати. Я был и остаюсь поклонником Вертинского. Но большинство солистов театра Вертинского никогда не пели… Они все, что угодно, могли петь, только не его произведения. А я им это все показал, объяснил, придумал. Они завелись. Стали предлагать что-то сами. И вдруг неожиданно выяснилось, что самые разные песенки Вертинского могут быть исполнены самыми разными певцами. Мы сделали концерт, который прошел очень хорошо. И на 95 % – это их заслуга, ребят. Потому что они сами себе находили песни, сами придумывали, какая аранжировка, сами решали, в каких костюмах выступать. Пришли и гости. Олег Погудин, который поет Вертинского очень хорошо; Катя Гусева, артистка замечательная; Андрей Вадимович Макаревич пришел, который тоже очень любит Вертинского, он спел два произведения. И это существенно украсило концерт. К артистам театра все наши зрители привыкли. А тут выступили гости, которые действительно это делают постоянно. К чему я это сказал? К тому, что мне самому нравится существовать здесь, в театре, как, ну… аккумулятору, что ли. Вот я аккумулирую какой-то заряд. Дальше они все сами… Если артистам надо, они подзаряжаются. Если не надо, они что-то придумывают, предлагают.

Конечно, если это явное не то, я говорю «нет». Но это бывает редко. Бывают и ошибки. Например, сольный концерт с ошибками. Сольный концерт – сложная работа.

– Это отличное название для альбома – «Сольный концерт с ошибками».

– Может быть… Но с неточностями, например, не так подобраны и расставлены песни, не так рассчитан финал отделения, на мой взгляд… Я могу это сказать. Человек ответит: «Нет, я хочу так». Я говорю, хорошо. Потом концерт кончается. Происходит в какой-то степени по-моему, то есть ошибки налицо. Я артистку спрашиваю, – ну? Она говорит, да, надо в следующий раз сделать по-вашему.

– С Бирюковой так бывает?

– Очень редко.

– Когда упомянули про концерт Вертинского, я сразу вспомнил, что вы на дочери Вертинского были женаты, на Анастасии Александровне.

– Да. И надо сказать, что она меня очень настроила, в эту сторону.

– В смысле?

– Да, да, Настя мне очень многое рассказала. Она трепетно очень вспоминала отца. Для Марианны и для Насти Александр Николаевич – божество непререкаемое во всех смыслах. Мне это было трудно по-настоящему осознать… Тем не менее я понимал, в чем смысл такого почитания. И спустя время, когда я уже по-настоящему проникся тем, что делал Александр Николаевич Вертинский, я практически с головой погрузился в его искусство. И, наконец, случилось: через столько лет я сделал такой концерт.

– А надо как-то согласовывать авторское право?

– Для разового исполнения – нет.

– То есть если бы вы снимали фильм, допустим, или делали запись на диск, то надо было бы получать согласие?

– Ну конечно, это механические права. Тогда надо было бы получать разрешение у наследников. Была ситуация с концертом в память о Галиче. Вечер этот снимал Первый канал. Случился небольшой сабантуй тире скандал: родственники Галича возражали против того, что происходило. Но мы не имели к нарушениям никакого отношения, потому что мы не записывали диск, не выпускали фильм. Снимал все Первый канал. Первый канал, видимо, решил этот вопрос. Честно говоря, с наследниками великих людей большая, я бы сказал, нравственная проблема. При жизни авторов у их родственников, то есть в перспективе – наследников, случается, вообще нет контактов с великими, зато после их смерти с наследниками чуть ли не война идет…

Я вот всем своим сказал, чтобы никому ничего не запрещали…

– Кстати, про упомянутую уже Валентину Бирюкову: очень необычную песню Галича она исполнила.

– «Комсомольскую»… Послушай, одна его пьеса называется «Вас вызывает Таймыр»? Кто мог себе представить, что автор «Вас вызывает Таймыр» впоследствии окажется за границей, высланный как антисоветчик? Хотя ничего антисоветского в его творчестве я не видел. Просто протестная музыка и протестные стихи.

– Сейчас говорят, что эту нишу – протестной музыки – занял рэп. Из-за текстов.

– Что-то в этом есть.

– А есть у нас рэп-исполнители, которые вам интересны, с которыми вы поработали бы?

– Нет, конечно, это исключено. И дело все в том, что рэп, если на него смотреть с музыкальной точки зрения, это, в общем, частушки русские. Это русские частушки, скороговорки, скоморошины, которые известны аж с XVI века. То, что они исполняются в форме йо-йо, и «пальцовка», и штаны на коленях застегивающиеся, это не более чем внешние признаки того, с чего это все содрано в смысле формы. Но по сути своей это скороговорки и частушки. По сути искусства как такового. То, что они при этом похожи на то, что делают афроамериканцы…

– Похожи?!

– Они похожи, да. Но это только потому, что народная музыка в разных странах очень сходна друг с другом, очень сходна. Музыка белых, музыка желтых, музыка черных людей – все они очень близки…

– Давайте о серьезном, из первого курса музучилища. С чеговсеначалось? В первобытное время?

– Первое. С попытки объясниться через мычание, впоследствии – слово и пение, как форма искусства… Второе. С попытки объясниться через жест, впоследствии танец… как форма искусства. Для всего вышеуказанного был нужен подыгрыш, чаще всего темпоритм, нечто вроде ударных… кусок дерева, битье в ладоши, затем кожа животного, натянутая на дерево и так далее. Потом у всех народов дудки из стволов растений – самим развлекаться, а кому-то пасти и сгонять скот… У всех… Понятно, что везде климат разный, природа, нацособенности и прочее. Но: основа везде одна! Разделились… а вот сейчас проникновение и взаимодействие культур очень сильное. И то, что нравится черным, становится вдруг необходимым и интересным для белых. Или искусство, например, японских дизайнеров и людей, которые куют мечи или танцуют… или на индийском ситаре либо на армянском дудуке импровизируют… все это становится интересным в Европе. Проникновение одной культуры в другую только обогащает восприятие.

«Мультикультурализм» – это именно это, а не подавление одного другим. При этом эти все культуры сохраняются сами по себе. Понимаешь?

Очень много людей, потрясающих, которые являлись гордостью и русской, и малороссийской украинской культуры, вообще культуры Российской империи и Советского Союза, родились и расцвели на земле современной Украины, но у них у всех основой творчества была русская культура. То есть они были выходцами из этой земли, но улучшали и, скажем так, обогащали русскую культуру. Которых всего, может, семь-восемь истинно великих и значимых на весь мир. То есть: есть немецкая культура, в которую влилась, как река, австрийская. Есть англо-саксонская культура, по происхождению из германских земель. Есть французская культура. Есть испанская, итальянская культура, известные нам. Есть, наконец, восточноевропейская. Есть культура Азии, Африки и Индии, Японии, Китая.

– Уже одиннадцать я насчитал.

– Ну, скажем, десять-двенадцать основных мировых культур. Из них самые выдающиеся – это, конечно, немецкая, французская, итальянская. Какое-то время – испанская, за счет рисования и художественного творчества. И англосаксонская: за счет литературы и музыки. И русская – за счет всего-всего. Но иногда русская культура могла быть обезвожена из-за непоступления в нее украинских и малороссийских людей, этот ручеек как бы оскудевал, понимаешь? А русская культура, конечно, могла сама по себе развиваться в районе, скажем, Орла, Москвы, Санкт-Петербурга. Но лучше всего было, когда множество новых людей приезжало с Украины, из Малороссии в Санкт-Петербург. Господин Шевченко хотя бы, к примеру, Тарас Григорьевич. То есть оторвать нас друг от друга можно только через язык. Поэтому из-за языка сегодня весь сыр-бор… Если люди, живущие на украинской земле, не очень внимательно относятся к русскому языку, то у них нет выхода через русский язык к мировой культуре. Они остаются поклонниками замечательных вещей – Леси Украинки, Ивана Франка, Гулак-Артемовского, Березовского и Бортнянского, кстати, которые, как известно, в Италии обучались, при этом они стали основоположниками русской хоровой профессиональной музыки. Вот это жаль, потому что, мне кажется, эта потеря не была столь необходимой. Можно было бы обойтись без этого. Ну, кто знает… Люди выбирают. Государства выбирают свой путь. Они хотят так. Может, через какое-то время они захотят по-другому. Я буду только рад этому… но только свободный выбор! Пусть сами себе шишки набьют, без нашего «участия».

– Хорошо. А как вы относитесь к тезису, что украинская музыка гораздо более напевная, и в этом смысле у нее богаче потенциал?

– Нет, я так не считаю. Украинская музыка – это русская музыка по сути. Песни изумительные, язык фантастической красоты, но тематика примерно одна и та же. Недаром почти везде «черные брови, карие очи» или пейзажная лирика…

– Ого!

– Конечно. Ну, конечно, это южнорусская музыка. Помнишь, был фильм «В августе 44-го», я музыку к нему писал. И там был один персонаж, который отмечает: ой, южнорусский диалект. Украинская музыкальная история – это южнорусский диалект, южные русичи. Никогда не надо забывать о том, что так получилось – они сделали свой собственный государственный проект. Вот они его так видят. Я бы к этому относился с уважением. Понимаешь, с уважением. Ну, сделали, и хорошо. На мой взгляд, зря. Сепаратизм не всегда на пользу… Но это мой личный взгляд, я – частное лицо. При этом музыка выше любой общественной жизни, любой социальной ситуации. Всего! Если ты музыкой занимаешься, ты разговариваешь с высшими силами. Предположим, мне звонит какой-нибудь телеканал, они все время звонят, когда кто-то умирает. Азнавур умер! И вот все они подряд: «Это телеканал Икс». – «По поводу Азнавура?» Они говорят: «Да». – «Я не даю интервью». – «Вы знаете, с вами говорит телеканал Игрек». – «Нет, вы не формат для меня!» – «Что вы имеете в виду»? Я говорю: «Ну, многие певцы "неформат" для вас, да? Судя по всему, и я? А вы – телевизионный канал, для меня неформатный». Вот такая у меня есть фраза, я сам ее придумал!

– Вы слышали такой украинский коллектив – KAZKA называется?

– Нет.

– По радио на Западе звучит в 2019 году.

– На украинском языке поют?

– Да. И он звучит сейчас по всему миру. В то время как ни один из наших коллективов…

– Хорошо, что на украинском, но я сомневаюсь в том, что это правда, то, что вы сейчас говорите. Насчет всего мира. Перестаньте. Сказать, как миллион просмотров делается? Это не так дорого стоит.

– Я захожу в итальянскую кафешку и слышу по местному радио.