Евгений Чепкасов
Триада
– Я читала, – проговорила Лена, шмыгнув носом. – Зачем ты, Степа?
– И что там за крысы? – спросил Солев.
– Только Ленка читала? – уточнил суицидник. – Тогда перескажу, всего не помню наизусть. В общем, стихотворение посвящено подопытным крысам, но оно как раз таки о фатуме. Смысл в том, что каждому – свое. Как уж там…
Всё фатально и просто:
Для влюбленных – поэты,
А на столике кто-то —
Для того, кто с ланцетом.
Но на парне, быть может,
Что над столиком гнется,
Ставят опыты тоже —
И ему отольется.
– Красно Солнышко умен, – пробормотал Солев. – Кстати, у меня рассказ как раз об этом. Называется «Испытание», сразу в двух значениях: и тягота, и эксперимент. Некто высший, скажем, Бог (мой герой верит в Бога), посылает ему тяжкое испытание с целью посмотреть на его реакцию. Ну, как мы кололи лягушкам мозги иголочками, а они лапками дрыгали. А герой дрыгать лапками отказывается. Что будет дальше – пока не знаю.
– Тогда зачем тебе Гена? – спросил Степа. – Какой же он прототип?
– Кое в чем – прототип, – задумчиво пробормотал Миша. – Но в целом – ты прав. Ну его к черту, придумаю! А ты, друг, пиши статью о природе творчества. У тебя получится, серьезно.
– Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не вешалось, – молвил альбинос, тускло улыбнувшись. – Напишу, уговорил.
– И вообще ты мне очень помог сегодня. Это даже лучше, чем если бы Гена здесь был. Спасибо.
– Чего уж там, – рассмеялся Степа. – В следующий раз, если решу повеситься, тебя позову. Авось тоже в творчестве поможет.
– Я не в том смысле, – смутился Миша.
– Не парься! А вы, девчонки, что раскисли? Никто не умер, все в добром здравии и умеренном подпитии. Ну-ка, пойдемте дружненько светлячков смотреть! Помните, как в тот раз? Вы «Винни Пуха» видели – нашего, про день рождения ослика Иа? Помните, был там грустный-прегрустный ослик, и Пятачок решил подарить ему воздушный шарик, и Пух сказал, что воздушным шариком можно кого угодно утешить. Вот и со светлячками то же самое… Леночка, поднимайся, пойдем, прости дурака! Миш, бери Светку под уздцы и пошли. Шагом – арш!
Светлячков не было, лишь равнодушные звезды сияли – какие-то ненастоящие, будто в планетарии. Степа вспомнил эпизод из далекого детства, связанный с посещением планетария, и подумал, что вот и еще один виток спирали завершился. Но почему именно сейчас, ведь сотни раз с тех пор смотрел на звезды?.. «Нечего голову ломать, – решил он. – Придет время – сама сломается».
Глава двенадцатая
Во время воскресной поздней обедни Гена приглядывался, не увидит ли Павла, – но нет, не увидел. «Наверное, он на раннюю ходит, я к этому времени не проснусь, – подумал юноша, идучи из церкви. – Да и что я ему скажу? Что поминаю его в утренних молитвах? Что не забыл тот сон про лодку, крылья и Галилейское море? Об этом говорить неудобно: слишком уж сокровенное; а об остальном – незачем». Подумав так, он решил, что не станет искать встречи с Павлом, – хватит и того, что они ходят одной дорогой. После того, как решение было принято, Гена вдруг увидел Павла, улыбнулся и, не отвлекаясь более, возобновил молитву.
Миновав кладбищенскую ограду и дойдя до первого попутного ларька, Гена присмотрелся к товару, достал деньги, слегка покраснел, но достаточно твердо произнес:
– Пачку «Герцеговины Флор», пожалуйста.
Взяв покупку тремя пальцами, он воровато сунул ее во внутренний карман ветровки. Из другого кармана юноша вытащил мелко исписанный листочек в клеточку, поискал взглядом нужное место, улыбнулся и пробормотал:
– «Герцеговина Флор» или «Беломор». Всё верно.
Проехав на троллейбусе необходимое количество остановок, Гена Валерьев вышел, миновал свой дом и скрылся в подъезде соседнего. Целеустремленно поднимаясь на этаж, он вдруг замер на полушаге и задумался: «А ведь это уже было! Летом я тоже заходил к Куре после церкви, он тогда поставил кассету с богохульным названием и предложил обкуриться… Сейчас чуть-чуть по-другому, но в принципе то же самое!» Гена знал, что такие совпадения не случайны, он неоднократно замечал их в своей жизни и по прошествии некоторого времени они очевидным образом вписывались в одну из категорий: либо бесовское искушение, либо промысел Божий. Но на первых порах всегда было неясно, куда отнести неслучайные, на что-то намекающие события, и они тревожили – совсем как сейчас, когда стоишь на лестнице и не знаешь, подниматься ли выше или вернуться.
Прочитав Иисусову молитву, Гена стремительно преодолел оставшиеся ступени и позвонил в дверь школьного приятеля.
Открыла, как всегда, бабушка Куры, то есть Андрея Курина, Андрея, не забыть бы… Обрадовалась гостю, предложила ему тапочки, позвала внука и удалилась на кухню. Потихоньку переместив папиросы из кармана ветровки, оставленной на вешалке, в карман рубашки, где лежал мелко исписанный листок, Гена поздоровался с подошедшим Андреем (не забыл!), и одноклассники прошли в комнату Курина.
– Я по делу, – уведомил Валерьев, и фраза эта породила в нем сложный, отчасти болезненный мысленный отклик: «Да, по делу. Остались только деловые отношения. По крайней мере, это честно, хоть и жестко».
– Слушаю. – Андрей внимательно глянул на визитера.
– Я пишу, и мне нужен материал. За ним и пришел. Тему ты знаешь. В общем-то материал уже есть, я ведь не первый раз к тебе пристаю… Но нужна некоторая наглядность, чтобы он ожил.
– Долго же до тебя доходило насчет наглядности! – усмехнулся Курин. – Я ведь сразу сказал: надо обкуриться, чтобы изнутри прочувствовать.
– Да не собираюсь я обкуриваться! – возмущенно воскликнул Гена.
– Потише. Бабушка на кухне, борщ готовит. А ты всё равно потише.
– Хорошо, буду тихо. Но мне нужно увидеть. Просто увидеть – и всё.
– Ну, увидеть так увидеть, – примирительно согласился Андрей. – Сначала – увидеть, а потом – кто его знает… Короче, тебе повезло: послезавтра вечером будет грандиозная обкурка, человек десять. В основном – из нашего класса. Типа встреча выпускников. Приглашаю тебя в качестве зрителя.
«На ловца и зверь бежит, – подумал гость. – Вот только кто здесь ловец, а кто зверь?..» Вслух же он сказал:
– Ты не понял. Вот тебе папиросы. Ты сам говорил, что нужна «Герцеговина».
– Ну, говорил, – пробормотал Курин, озадаченно проворачивая узкую непочатую пачку меж пальцев. – И что там у тебя еще в кармане? Пакет плана, что ли? И ты предлагаешь обкуриться на двоих у меня в комнате? Или бабушку тоже позовем?
– Не надо бабушку. Плана там нет – это просто листок с интервью о планокурении… То есть получается, что план в этом листке есть, это слово там неоднократно встречается, но искурить его нельзя.
– А папиросы зачем?
– Мне нужно увидеть, как забивают костыль. Покажи, пожалуйста. Вместо плана можно использовать тот же табак.
– Да зачем же тебе этот туфтовый костыль, если ты послезавтра настоящий увидишь? Мы и забьем при тебе, и обкуримся при тебе. Хрен ли учения проводить?
– Ты опять не понял. Послезавтра я с вами никуда не пойду. Надышишься еще… Так что тренируйся.
– Каких только глупостей не сделаешь ради литературы… – ухмылисто спостулировал Андрей. – А мы, как обкуримся, всё равно к тебе придем, к подъезду. Спустишься?
– Спущусь, конечно. Посмотрю на вас, дураков. Вы вечером собираетесь обкуриться?
– Вечером. Так что будь дома.
– Буду. Получается, во вторник, одиннадцатого.
– Одиннадцатого, – подтвердил Курин, распечатывая пачку, и скомандовал: – Стой у двери. Если бабушка будет ломиться, не пускай. Смотри сюда. Запоминай. Второй раз показывать не буду.
«Всё-таки это был промысел Божий, – подумал Валерьев, выходя из подъезда на свежий воздух. – И волки сыты, и овцы целы… Только получается, что и волки, и овцы внутри меня живут. Чудесным образом уживаются. Просто рай какой-то!»
Ему было хорошо.
* * *
«Значит, брат… – подумала Света, внимательно глядя на Женю Солева, но тот вдруг обернулся и посмотрел на нее в упор, так что пришлось пристыженно уткнуться в конспект. – Ух ты какой, братец! С рецепторами на затылке!»
– Не вертись, Женя, – властно сказала Лидия Михайловна, и мальчик отвернулся от тети, которая зачем-то разглядывала его с самого начала урока.
– Чего там? – шепнул Сашка.
– Да так, – неопределенно ответил Женя и продолжил рисовать косые палочки, закругляющиеся книзу на манер рыболовных крючков.
Лидия Михайловна, медленно прохаживавшаяся меж рядами, своевременно заглянула в тетрадку Солева, улыбнулась и отметила, что почерк у мальчика будет ужасный. Учительница втайне гордилась своей удивительной способностью по первым неумелым закорючкам первоклашек представлять в общих чертах их будущий почерк и даже впала в связи с этим в методическую ересь – своеобразный фатализм. Если есть среди учеников природный каллиграф, – рассуждала она, – то его почерк совпадет с буковками из прописей и без ее стараний, а навязывать остальным детям чуждый для них почерк – занятие бестолковое. Поэтому Лидия Михайловна лишь улыбнулась, увидев сквозь крючки Жени Солева крупные, сцепленные внахлест буквы, подпрыгивающие вверх-вниз, словно от нетерпения…
Следующим уроком было природоведение, и учительница, построив детей парами, вывела их из школы и остановилась возле клумбы с бархатцами. Света с подружкой-одногруппницей замыкали шествие и тихо переговаривались, обсуждая возможные цели этого похода, и ни та, ни другая не угадали. Погода была солнечная, теплая, над цветами жужжали пчелы и пчеловидки, пахло приторно и печально, мелкие черные муравьи деловито ползли по серобетонному бордюру, на той же клумбе произрастали низенькие красногроздые рябины, и в их кронах поблескивали, подобно седым волоскам, невесомые летучие паутинки, которые, если верить Кортасару, в Аргентине назывались то слезами Ангела, то слюнями дьявола. «Были бы они постарше, – подумала Лидия Михайловна, – рассказала бы им о кортасаровских паутинках», – а вслух произнесла:
– Дети, посмотрите на небо. Что вы там видите?
Дети посмотрели на небо и увидели солнце, кучевые облака, птиц, след от самолета, паучка на паутинке…
– Молодцы. Всё рассмотрели. А теперь найдите себе облако, какое больше понравится, и подумайте, на что оно похоже… Не хором! Не хором! Рот на замочек! Сначала поднимаете руку, как я учила…
Света с удовольствием наблюдала, как первоклашки, подвывая от нетерпения, тянут руки, глядя то на облака, то на учительницу и, наконец, выговаривают пришедшее на ум. Очень хороший ход! Обязательно надо использовать, если случится работать в школе… Вон то облако на бегемота похоже – неужели никто не заметит?
– А это на Ангела похоже, – сказал Женя, и Света навострила ушки.
– На Ангела? – удивилась Лидия Михайловна. – А разве ты видел Ангелов?
– Когда-то, наверное, видел. А сейчас забыл, – ответил мальчик и добавил, поясняя: – Оно на Архистратига Михаила похоже, который на иконах. Смотрите: вон голова, вон тело, вон крылья, вон меч огненный.
– Где меч? – поинтересовался Сашка, стоявший рядом и внимательно следивший за направлением Жениного пальца.
– Вон там был меч, ветром сдуло.
– Нет, он его просто в ножны спрятал, – предположила какая-то девочка, Женя не помнил ее имени, но посмотрел на карточку, приколотую к платьицу девочки и прочитал: «Сафронова Маша», а она между тем продолжила объяснять: – Он увидел, что мы на него смотрим, поэтому и меч убрал. Пугать не хотел.
– Да, Ангелы добрые, – согласились первоклашки, разглядывая Женино облако.
«Вот тебе и Кортасар! – мысленно воскликнула Лидия Михайловна. – Наверное, «слезы Ангела» придумали дети, а «слюни дьявола» – взрослые!» Вслух же она сказала, что ребята умницы и что пора возвращаться в класс, чтобы зарисовать увиденное. Разглядывая на перемене рисунки, она изумилась: на каждом третьем был изображен Ангел.
После уроков дети ринулись к учительнице, чтобы обняться на прощание, и она подумала, что так было и так будет всегда, если только она не станет мымрой и грымзой, и ради этого стоит работать, хотя и платят копейки. Последним к ней подошел Женя Солев и, серьезно глянув в глаза, задал настолько неожиданный вопрос, что она озадаченно переспросила:
– Как ты сказал?
– Почему вы ничего не говорили о Боге? – послушно повторил мальчик. – Показали небо, солнце, облака, птиц… Всем очень понравилось, честное слово! Но ведь нужно было и о Боге сказать, ведь Он всё это создал…
– Как бы тебе объяснить… – пробормотала учительница, задумчиво глядя на малолетнего теолога и пытаясь подобрать соответствующие его возрасту слова. – Это хорошо, что ты верующий, я рада за тебя. Наверное, ты ходишь с мамой в церковь, и там все говорят о Боге и говорят с Богом – молятся. Это тоже хорошо, в церкви так и должно быть. Но здесь школа, а не церковь. Здесь изучают природу, ее законы, а о том, что Бог создал этот мир и установил его законы, здесь не говорят. Ты меня понимаешь?
– Понимаю. Но ведь так нечестно!
– Пойми, Женя, ведь не все верят в Бога…
– Но вы же верите! Значит, должны рассказывать о Нем!
– Верю. Странно, что ты догадался… Но рассказывать о Нем я не имею права – это называется «светское образование». Я могу лишь показывать на небо и надеяться, что кто-нибудь увидит там Ангела.
– Но я же могу говорить им о Боге, мне это не запрещено?
– Ты – можешь. Даже знаешь что… – Лидия Михайловна улыбнулась. – Давай заключим с тобой тайное соглашение. Никому об этом не рассказывай! Так вот, я буду давать тебе секретные домашние задания, а ты станешь их выполнять. Завтра у нас будет пересказ любой истории – а ты перескажи что-нибудь из Евангелия, например про изгнание легиона бесов. Сможешь?
– Вот здорово! – воскликнул мальчик. – Конечно, расскажу. И про то, как они даже в свиней не могли без разрешения…
– Значит, договорились. Давай руку. Вот так. Скрепили рукопожатием. А теперь беги к маме, она ждет.
Женя порывисто обнял учительницу и выбежал из класса.
– О чем это вы говорили? – спросила его Софья Петровна.
– Секрет, – честно ответил заговорщик.
А практикантки, дождавшись, когда Лидия Михайловна отпустит последнего ученика, покинули заднюю парту и нерешительно подошли.
– Понимаю, Лидия Михайловна, что это звучит глупо, – пробормотала Света, чуть не краснея, – но мы должны провести в вашем классе антинаркотическую профилактику.
– Как вы сказали?.. – ошеломленно переспросила учительница.
– Антинаркотическую профилактику, – послушно повторила Света. – Нет, вы не подумайте, что мы будем им про героин рассказывать! Слова «наркотики» вообще не будет, просто есть такая игровая методика – «Таинственные незнакомцы», она направлена на то, чтобы дети не совали в рот всякую неизвестную бяку.
– Активная практика у вас начнется со следующей недели, время еще есть, – произнесла Лидия Михайловна усталым голосом. – Завтра принесите подробный конспект урока, я посмотрю.
– Хорошо прошло, – заметила Света, когда практикантки вышли из класса. – Валю училка чуть ли не обматерила, когда услышала про антинаркотическую профилактику.
– Что, серьезно?! – изумилась одногруппница.
– Серьезно. Так что Лидка у нас молодец. Сколько ей лет, интересно?
– Лет на пять нас постарше… Но без кольца.
– Может, просто не носит… А как тебе мальчик с Ангелом?
– Прикольный… Сейчас, наверное, сразу за стипухой, а то провороним…
– Поехали. Это, оказывается, родной брат моего Мишки.
– Мальчишка, что ли? Серьезно?!
– Нет, шучу. Заманала своим «серьезно».
* * *
– Юлька-староста за стипухой пошла, – сообщил Артурка, и Гена с удовольствием посмотрел, как Юлька и две старосты других групп тихой сапой покидают лекционную аудиторию.
– На перемене получим, – отозвался Гена, подумал, улыбнулся, вписал очередную букву в игровой квадрат и поставил напротив своих инициалов семерку.
– Что за слово? – недовольно вопросил приятель.
– «Зерцало».
– «Зерцало премудрости», типа того? Ты бы еще «снурок» какой-нибудь написал или «галстух»!
– Это элемент рыцарских доспехов.
– Точно, есть такое. Вот зараза!
– Эй, галерка! – возвысил голос лектор. – Я вам не слишком мешаю?
– Ничего, потерпим… – пробормотал Гена, и Артурка очень серьезно уставился в тетрадку, но не выдержал и всхрюкнул, скинул на пол ручку и поспешно полез за ней, пытаясь успокоиться.
– Мерзавец! – шипел он из-под парты. – Сколько можно?!
– По фигу… – сдавленно проговорил Валерьев, борясь со смеховыми спазмами. – Он привык. Вылезай доигрывать.
– А чем это вы там занимаетесь? – полюбопытствовал парень-кавээнщик, сидевший по соседству, и Гена, трясясь от беззвучного хохота, уронил голову на тетрадку, как на плаху, а Артурка еще долго не появлялся из-под парты, лишь кулаком грозил.
Следующая перемена была большая, и Юлька-староста, ставшая на некоторое время эпицентром всеобщего внимания, сварливо покрикивала на одногруппников:
– Не толкайтесь! В очередь! Всем хватит!
Студенты расписывались в ведомости, получали деньги и, осчастливленные, отходили в сторонку. Денег было много: стипендия за июль, август и сентябрь.
– Сегодня бухнем, я надеюсь? – осведомился Артурка, обращаясь, разумеется, к Гене: иных парней в их группе не было, а девчонкам он бы высказал это предложение в более изысканной форме.
– Вдвоем?
– Конечно. На фига нам еще кто-то? Поговорим на вечные темы…
– Как «русские мальчики» у Достоевского, – усмехнулся Гена. – Разговоры о Боге за пивом да винцом…
– Большая редкость по нынешним временам, – заметил Артурка. – Обычно о бабах и «бабках» говорят.
– Да уж… Какие-то мы с тобой анахроничные.
– Несовременные.
– Нетипичные.
– Нестандартные.
– Ненормальные, и хватит об этом, – оборвал Валерьев, ибо знал, что такие словесные поединки могли длиться и длиться, а большая перемена уже подходила к концу.
– Ну так что – бухнем?
– Бухнем, конечно. Только не сразу после пар. Мне сначала надо кое-куда заехать по делу, потом пообедаю, а то у тебя сроду есть нечего, а после уже к тебе. Скажем, часам к шести или к семи.
– А мне что делать всё это время? – возмутился Артурка.
– Поешь. Кино посмотри. В игрушку поиграй. Или домашку по русскому сделай.
– Мерзкая перспектива… Говорю сразу: если я до шести захлебнусь слюной, моя смерть будет на твоей совести.
– Лучше не захлебывайся, а то придется тебе искусственное дыхание рот в рот делать. Тоже, знаешь ли, мерзкая перспектива…
– Козел! – воскликнул Артурка и расхохотался.
– От козла слышу, – стандартно парировал Гена.
После пар Валерьев повел себя достаточно странно: попрощался с приятелем на крыльце корпуса и отправился в сторону, далекую от автобусной остановки, туда, где даже шум транспорта почти не был слышен. В той тихой малолюдной стороне на слепой торцовой стене какого-то здания висел таксофон, давненько запримеченный Геной. Юноша остановился, достал листочек, ручку, новехонькую таксофонную карточку, еще не освобожденную от целлофановой упаковки, и тревожно глянул по сторонам. Набирая длинный номер, он после каждой цифры сверялся с листочком. Разговор был коротким, но результативным: на листочке появились новые торопливые записи.
– Ничего себе! – пробормотал Гена, увидев на табло таксофона количество оставшихся на карточке единиц.
До вокзала он ехал на маршрутке, очередь в кассу была короткой, так что довольно скоро после загадочного телефонного разговора он уже покупал билет до Москвы и обратно, тщательно сверившись с листочком и календариком.
– Да, плацкарт… Нет, страховку не надо…
Дома Гена пообедал, потом пришла мать, и он имел с ней крупный разговор. На все ее тяжкие обвинения, язвительные доводы и ругательные восклицания Валерьев терпеливо и твердо отвечал:
– Он мой отец.
Когда юноше наскучила материнская ругань, он обулся, накинул ветровку и ушел к Артурке, чтобы пить пиво и беседовать о вечном.
Глава тринадцатая
– Вроде бы не слажали, – возбужденно проговорил Миша, поспешно переодеваясь за кулисами. – А, Степ?
– Нормально, – прорычал тот, безуспешно пытаясь стянуть с себя сарафан. – Слушай, может, мне так и остаться? Как я выгляжу?
– Как гомик.
– Тогда лучше снять.
– Скоро вы там? – поторопил подошедший Дрюня Курин. – Видели, какой стол накрыли?
– Еще бы, – ответил Миша. Я чуть слюной не захлебнулся, пока работал.
– Есть, кстати, такой способ сделать подлянку духовому оркестру, – заметил Степа, освободившись-таки от принадлежности женского гардероба. – Разрезаешь на глазах у оркестра лимон, и музыканты реально захлебываются слюной. Оркестр, естественно, замолкает.
– Круто, – усмехнулся Солев. – Надо будет в филармонию с лимоном сходить.
– Типа того, часто бываешь в филармонии? – удивился Курин.
– Был раза два или три, давно. Ну что, Степ, готов?
– Пойдем, – ответил Степа, на ходу застегивая пуговицы рубашки.
– Не, вы гляньте на этот стриптиз! – тихо произнес Дрюня, легонько кивнув на противоположный конец кулис, где переодевались девчонки.
– Молодой ты еще! – хмыкнул Миша, покровительственно похлопав приятеля по плечу.
– А мы, старые натюрморды, уже привыкли, – подхватил Степа.
– И что же, у вас теперь хрен на баб не встает? – раздраженно воскликнул Курин. – Типа того, признак профессионализма?
– Во-первых, не ори, – ровно молвил Миша. – Во-вторых, фильтруй базар.
– Так можно и по роже схлопотать, – заметил Степа. – Другое дело, что «Натюрморды» – театр интеллигентный, и по роже здесь не бьют. Ты у нас недавно, с мая, кажется. Поэтому, наверное, и не обратил внимания, что грубые выражения здесь тоже стараются не употреблять. Однако тебя уже считают своим, потому-то и пригласили на юбилей.
– А если что-то не нравится, – вали, – добавил Миша. – Никто тебя здесь не держит.
– Я понял, парни, – сказал Дрюня, явно стушевавшись. – Извините.
– Проехали, – подытожил Солев. – Пойдемте к столу, а то жрать охота.
Стол был накрыт в оконечности актового зала, противоположной сцене, – сразу за последними рядами. Был он достаточно длинным: под клеенчатой скатертью угадывались несколько составленных воедино парт. Миша вспомнил надпись на одной из них, многократно прочитанную, пока тащил парту из ближайшей аудитории, и усмехнулся горькому пессимизму той надписи: «Мелки в наш век / Пошли людишки: / Хренов уж нет – / Одни хренишки». Впервые прочитав эту стихотворную жалобу и представив себе девочку, разочарованную в лучших ожиданиях, парень согнулся от хохота. «Правильно сделали, что положили скатерть», – подумал он, подходя к столу.
Когда все были в сборе и у всех было налито, поднялся седоватый грузный мужчина и сказал, глядя на молодежь:
– Здравствуй, племя младое, незнакомое! Точнее, не то чтобы уж совсем незнакомое: мы, старички, вас видели, и не раз. Можем подтвердить, что традиции наши живут и развиваются. Правда ведь? Говорят, что правда. Вот. А двадцать пять лет назад мы были такими же, как вы, кое-кто и помладше. И никакой базы у нас не было: ни финансовой, ни опыта сценического, ни бренда, как сейчас говорят. Ведь вы, когда идете в «Натюрморды», знаете, куда идете. А тогда и этого не было. Был только Володя Красно Солнышко, умненький веселый мальчик с ЕГФа, худющий-расхудющий, песни пел под гитару, рисовал замечательно, стихи писал. Ну вот, например, отрывок из чисто егээфовского: «Тепло-липкие руки / Словно вплавлены в скальпель. / Кроем белые шкурки / Красной крапиной капель…» Это про подопытных крыс, и обратите внимание, какая звукопись! Когда-то этот стишок весь ЕГФ знал.
– И сейчас кое-кто знает, – заметил Степа.
– Правда? – встрепенулся оратор. – Ай, замечательно! Но мы отвлеклись. Двадцать пять лет назад Володя собрал меня, еще троих или четверых одногруппников и сказал, что куратор поручила ему поднатаскать первокурсников, помочь им подготовиться к посвящению в студенты. А это свободный доступ в актовый зал, реквизит кое-какой. Короче, он предложил параллельно с этим делом организовать что-то свое – вроде театра, а потом уже поставить начальство перед фактом. Все загорелись – сделали чудную миниатюру, девчонок подключили с танцами-шманцами и выступили на том же посвящении в студенты. Зрителям понравилось, по решению декана нам на вахте стали давать ключи от сто семнадцатой аудитории, там и репетировали. Так, собственно, и возник театр «Натюрморды». Простите меня за столь длинный монолог, – молвил он с виноватой улыбкой и поднял пластиковый стаканчик с водкой. – А тост будет прост: за театр «Натюрморды» и его основателя!
– Скажите, пожалуйста, – обратился Миша к недавнему оратору, активно закусывающему бутербродом с ветчиной. – Скажите, а где сейчас Владимир Красно Солнышко?
– В Москве. Три года назад уехал, занимается какими-то компьютерно-графическими работами. Я с ним полгода не общался: у него домашнего телефона нет, только трубка. Звоню – мне отвечают, что номер абонента заблокирован. Даже не смогли сообщить ему, что юбилей, – у него плохая память на даты. Если бы сообщили – приехал бы, конечно.
Старички-натюрморды ушли раньше, пожелав молодым повеселиться от души. Повеселившись, молодые натюрморды тоже стали собираться. Девчонки убирали со стола, а Дрюня негромко предлагал Мише и Степе обкуриться завтра вечером.
– Правда, будут в основном мои одноклассники, вы их не знаете, но зато план убийственный, – убеждал он. – Надо же сегодняшнюю стипуху как-то повеселей отметить…
– А что, разве не весело было? – удивился Миша.
– Как на похоронах. Еще старички эти… Я про «Натюрморды» плохого сказать не хочу, но они-то свое давно уже отыграли, у них, по ходу, внуки есть… Нет, веселиться надо по-другому.
– Я план не курю, – сказал Степа. – Принципиально.
– Правильный, блин, какой! – усмехнулся Курин. – Ну а ты, Миш?
– Давай, – решительно ответил тот. – Веселиться так веселиться.
* * *
Артурка открыл дверь только после третьего звонка, и Гена, усмехнувшись, подумал: «Как занавес в театре».
– Чем это ты занимался? – спросил гость.
– Спал, – ответил хозяин, глянув на Валерьева мутными очами.
– С чего бы это?
– Не пил, не волнуйся. Просто спать захотелось. Разувайся, проходи на кухню, пиво в холодильнике.
– Погоди, руки помою.
– Мой. Я потом тоже кое-что помою.
– Знаете ли, милейший, мне по фигу, чистая ли у вас задница, можете не стараться, – заметил Гена, выходя из ванной.
– У кого чего болит… – пробормотал Артурка. – Иди пиво доставай, я сейчас.
После того, как друзья отпили первые глотки из пузатеньких чайных чашек, Артурка сказал:
– Я ведь не просто спал, но и сон видел. Такое, знаешь, хорошее, стильное фэнтэзи. И всё так продумано, срежиссировано… Только вот плющит меня от этого сна до сих пор.
– Не тяни, рассказывай, – попросил Гена, отпив пару глотков. – Тебе ведь сроду такое приснится, что впору записывать.
– Записывай. Может, используешь где-нибудь, – сказал сновидец, пригубил пиво, поставил чашку на стол и, внимательно глядя на пивные пузырьки, начал: – Короче, композиция у этого сна трехчастная.
Первая часть: я, Клещ и еще два парня с моей школы идем по лесу. Лес дремучий, сумерки, впереди – замок. Ну, входим, а мы в плащах, с мечами… И еще мы знаем, что с миром что-то случилось и, чтобы вернуть всё на место, нам надо найти ведьмино зеркало. Что за ведьмино зеркало, пока не ясно. Входим, значит, и тут на нас нападают вампиры, оборотни – мы их мочим, мочим – и, знаешь, у меня меч был – чувствуешь, как он ребра разрубает: в руку отдается. Вампиров было до хренища, они нас окружили, но убивать, типа того, не хотели, а я ведь еще летать умел – ну, я стекло разбил и улетел – испугался, наверное.
Часть вторая: показана история ведьминого зеркала. Посмотри на эту картинку, – предложил Артурка, мотнув головой в сторону пленочного пейзажа с водопадом, наклеенного на белокафельную стену. – Это, оказывается, и есть ведьмино зеркало, и через него можно изменять мир. А я не знал. Сижу дома, телевизор смотрю; вдруг звонок, приходят Оля Гренкова и Валя Велина. А они, типа того, были ведьмы и знали о зеркале… Ну, дальше порнуха, трахнул я их, а они зеркало сперли. Прикинь, из-за меня весь мир хрен знает во что превратился!
Часть третья: я возвращаюсь в замок – сознание вины, всё такое. Вхожу, иду по коридору, а мне навстречу – нечисть эта вся, а впереди Клещ – в черном таком мундире, с эполетами и с палицей. Клещ говорит: «Всё, типа того, кроме тебя, воинов больше нет, сдавайся». Ну, я вижу – делать нечего, всё. Я уже просто так спрашиваю: «А кроме меня на земле хоть один человек остался?» Он говорит: «Да, но ему семь лет». И по телевизору показывают этого пацана: он играет в классики, прыгает, и всё вокруг трясется. И тут я прямо горд собой – я понял, что если хоть один человек еще остался, то всё нормально. Клещу я срубил голову, потом еще кого-то замочил, а потом проснулся, – может, меня убили, не знаю, а может, просто твой звонок разбудил… Как тебе сон?
– Круто. Только, по-моему, таких снов не бывает, – усомнился Гена, погрузив ладонь во вспоротый пакет с чипсами и извлекши оттуда хрусткую добычу.
– Но мне же они снятся! – возмутился Артурка и двумя крупными глотками осушил чашку. – Если остальные такие ущербные, что нормальных снов не видят, я-то тут при чем?
– Ни при чем, успокойся, – примирительно молвил Валерьев. – Может быть, это и правда ущербность – не видеть таких снов… А может быть, наоборот, твои сны-кинофильмы компенсируют ущербность в какой-то другой области.
– Вот это наехал! – подивился Артурка, разливая пиво, но не обиделся и разлил поровну.
– Я имел в виду область творчества, – поспешно уточнил Гена. – Ты видишь сны, запоминаешь их и не пишешь, а я крайне редко вижу сны, не запоминаю их, но зато иногда пишу. А когда мне не писалось, я несколько раз видел текстовые сны.
– Как это?
– Ну, вижу книжную страницу и читаю, дочитал – перевернулась, снова читаю, и так всю ночь.
– И после этого мои сны кажутся тебе странными, – хмыкнул Артурка. – Давай выпьем за то, чтобы не было бессонницы, и продолжим тему.
– Давай, – улыбнулся Гена и после паузы, обусловленной питейными обстоятельствами, добавил: – А вообще, сон тебе приснился интересный.
– Я и говорю: до сих пор плющит. Можете истолковать?
– Я же не Даниил и не Фрейд, – резонно заметил Валерьев. – Хотя психоаналитика к твоему сну и близко подпускать нельзя, а то выяснится, что ты садомазохист-некрофил, склонный к педофилии.
– Вы правы, доктор, – сказал Артурка, просмеявшись.
– Неужели диагноз точен?
– Нет, я про психоаналитика, которому незачем знать о таких снах. Читал у Пелевина «Зигмунда в кафе»?
– Читал, классный рассказ. А вы, многоуважаемый пациент, прочли его в моей книжке, так что не фига было и спрашивать.
– Позвольте, профессор, но разве у вас уже вышла книжка? И разве… – Артурка всхрюкнул и стукнул по столу кулаком с оттопыренным вверх большим пальцем. – И разве «Зигмунд в кафе» не господина Пелевина сочинение?