Евгений Александрович Козлов
Платоника и Плутос
Разноцветна и легка, словно маленькое солнце.
Девушку птичка умиляет, но возобновляет скучное шитье.
И все думает о нем, и имя произносит втуне.
Вот-вот наступит вечер, свиданье возле древа,
Кротко счастье, но и оно непостижимо, в замысловатой руне
Заключено, кто любви законам не обучен, тому нет никакого дела,
До взглядов, до общего дыханья, им подавай телес стенанье.
И ангел, сидя на плечике Аэллы внушала ей азы признанья.
“Не прикасайтесь до венчанья, другим парам в порицанье,
Пускай вас укоряют, ангельскую любовь храните.
Душой о том не помышляйте, забудьте про объятья,
На небесах запишут вас, и вы скрепите
Поцелуем вечный ваш союз, в дни празднеств и в дни ненастья”.
Аэлла в огорчении вздыхала.
“Другие пары так близки, даже если деянья их низки,
Движенье есть и радость, повесть ту, увы, я не читала”.
“Но души их закоченели, без услады тела умирают от тоски.
Амадей и Аэлла, вы созданы для платонической любви,
Подобной ангелам”.
“Но люди мы, у нас имеются тела, а не только веянья души”.
“Многие тела имеют, души же, забвенью придаются”.
Платоника сидя на плечике, вторила упрямо.
“Пусть так, хотя деянья любящей души людьми не признаются,
Буду читать его стихи, вести себя покорно, как Ева для Адама.
Но не обольщу, платье туже затяну, повода к соблазну не сотворю”.
Аэлла благочестиво приняла обет неприкосновенности,
Лишь думами сливаться воедино им разрешено,
Познавая азы ответственности.
В чертоги девства сердце девы до поры венчанья перенесено.
Платоника птичкой то лишь нашептала, спорхнула
И в оконце, отворенное, стремглав проскользнула.
Удел ангельский окончен был с честью и хвалой.
А Плутос злой,
Азартно охваченный спором и игрой.
Вселяется в друга Амадея, соратника по службе.
Соделав однажды грех и, не раскаявшись нисколько,
Всегда двери отворены его души, однако верен в дружбе.
Приближен поскольку,
Вознамерил бес устами друга, более мечтаний произнесть,
Бесплотным духом в сердце юноши без преград проник.
И направил прямо к Амадею, дабы лекцию прочесть
О нынешних свободных нравах, Плутос, довольствуясь, приник.
“Скажу тебе мой друг, достопочтенный Амадей”.
Говорил пришедший человек, уверяя в слова новизне.
“Догматики времена канули в Лету, вглубь морей
Забвенья, сейчас, поверь, нравы легки, наяву, а не во сне,
Есть только наша воля и на все ныне наша воля.
Встречаешься с девушками молодыми, с одной, вечером с другой,
Что нужно нам от них в дни хладные и ночи зноя,
Лишь прикосновенье телом всем, иль жадной до красоты рукой.
Все подарки и любви слова сводятся к постели,
То мужской закон, его ты отвергаешь, значит не мужчина ты.
Во время рыцарства о том и помыслить и не смели,
Но сейчас иное время и страсти славят нас, доброта же унижает.
Резвись, плод запретный с прихотью вкушай пока ты молодой,
Познай же девы лоно, притронься, ничего же не мешает.
Забудь про морали тайные доктрины, следуй за мной,
Жизнь всего одна, так испробуй все, и женщин и вино”.
Амадей призадумался, усомнился, стена завета треснув,
Увлекла его в места гнилые, друг вел его в трактир,
Пришедши, сели за стол, чары вынув,
Наполнив до краев, сидели и на женщин полунагих глазели, сатир
Пузатый нимф продавал на час, иные танец исполняли.
И сладострастники внимали, скрыть очи прельщающие, не решали.
В похотениях взирали, позабыв о женах, детях, они внимали
Жизни легкой и живой, тела страстью услаждали,
В то время как души их тревожно тихо спали.
Но Амадей не пил, смотрел на женщин, но будто их не различал.
Друг порочный ухмылялся, а бес внутри торжествовал.
“Почему не пьешь вино, давай, за здоровье,
Оно самое главное в жизни, без здоровья я б с постели и не встал,
И наслажденье бы не получал, без них жизнь есть мученье.
Что молчишь, главу понурив, нравятся ли они тебе?”
“Я ощущаю сокрушенье,
Вот на женщин стройных сих смотрю, разны вина на столе”.
“И что, что? Просыпается ли в тебе истинный мужчина? Наслажденье?”
“Мне жалко женщин этих, унижены они и оскорблены.
Покупатель требует товар, спрос рождает предложенье.
Мужчины требуют усладу, ставят дев вдоль стены
И продают, мужчины развращены, оттого и женщины так поведением легки.
Жалость чувствую я к ним, не более того”.
Сказал печально Амадей и вышел из вертепа вон.
Не вкусил юноша плодов запретных,
Оттого бес из друга вышел, издавши злобы стон,
Не удался по обольщенью план, в разграблении палат несметных.
Вы невольные мерила человека чувственных громад,
Они светлые и поблекшие светила невоспетых лир баллад,
Духи светлой тьмой окружили град незабвенных колоннад.
Неукротимо сердце молодое прорываясь сквозь ряды границ,
Вышивая жизнь свою, наломает немало спиц,
Согрешивший стариком склоняясь ниц
Молит о прощенье соделанных грехов.
А глас святый с неба вторит.
“Кайся старче, радуйся, что жизнь твоя длинна, жил в прибежище веков,
Но если б жизнь была твоя мала, то поздно было бы тогда, слышащий да услышит,
В преступленьях сразу кайтесь, жизнь не черновик.
Юный не глаголь о слабости младого тела,
Знай же, и старость страстей не укрощает, зло есть ямщик,
Любого повезет, зная цену человеческой души, зерно поспело,
Но тернии заглушают всяко совесть.
Блюди же юный с юных лет
Непорочности едину повесть,
Да не отвергни протестным разумом благой совет“.
День окончился по счету третий.
Платоника и Плутос порешили пару сблизить,
Где дуб растет сем веков как ветхий.
Духи нас лишь направляют, дабы унизить, иль возвысить,
Но в выборе вольны мы, как ни крути,
Открыты два противоположности пути.
Песнь VI
В пятом веке в пределах Александрии,
Жена росла в паденье, обагряя плоть,
Прославленной блудницей она была, у Марии
В пороке соперниц не водилось, наступает ночь,
И мотылек слетает на красный огонек,
В обрамленье распущенных волос
Мило личико ее сияло, не носила скрывающий платок,
Миловидностью прельщала, не устоял пред чарами и колосс,
И тело руководило ее, ненасытно кляло зла идею,
Что удовольствие есть жизнь, а жизнь сродни довольству.
Блудниц камнями побивали и на престол царский сажали к змею,
Тот греха девиз покорил не один высокий мыс, посольству
Зла в каждом граде дань приносят в виде скорбного чела.
Ведь грешник оный, сотворивши, ощущает сердцем
Грязь, омывши, забывает и к телу чужому вновь тянется рука.
Вот так Мария горестно жила отдаваясь тельцем,
Не видевши в том дурного, любила пол мужской без боя покорять,
Они не супротив, влекомые, принимали прелесть, возгораясь.
Обмануть легко мужчину самолюбие его погладив,
Вскоре хвалиться станет о покоренье,
Не понимая, что его самого покорили, на постель возлечь заставив.
Но оставим то преступленье,
Порок и так повсюду и везде, в палатах знатных и в крошечном гнезде.
Добродетель, во главе угла поставив, да не постигнет нас сомненье.
Итак, Мария проведя многие года во зле,
В прелюбодеянии и разврате,
Увидеть град Иерусалим решила, побывать в том храме.
И вот пред нею высится Божий дом, в честь Воскресения Христова.
Но порог не поддался ей, будто выстроилась стена, люди уж в зале,
А она, у дверей застыла в страхе в угнетении позора.
“Не могу войти я в храм, не пускает чья-то сила.
Согрешила, много согрешила, потому и к Богу путь закрыт,
После блуда члены не омыла,
И душа смердит”.
Впервые Мария ужаснулась, укорив, увидев все свои пороки,
Главу молельно приклонив, возле храма истово взмолилась.
Скинув драгоценностей груду обереги,
Душою прозревшей тягостно и кротко сокрушалась.
И тут услыхала глас благословенный.
“Перейди Иордан и обретешь покой блаженный”.
И она пошла, так жизнь ее с начала в права вступила.
Сорок семь лет в пустыне в одиночестве блуждала,
Песок огненный слезами горько орошала, унынье смывала
С сердца, плоть скудостью укрощала,
Живых существ в пустыне не встречала.
Семнадцать лет воспоминанья терзали душу ей,
Образы мужские и сладость оставшись на губах,
Казалась солью губительных морей.
Но минули те года и в иных летах,
Тишина великая откровеньем озарила.
Мария те воспоминанья вскоре позабыла.
Очистила душу и плоть, что когда-то осквернила.
Милостивого Бога о прощении молила,
Многие годы в пустыне дикой, таким образом, прожила.
Святость обрела, отринув жизнь прошлую свою,
Не с рожденья ум ее раскрылся, но со временем возник чистоты родник,
Уразумев мотивы к воздаянью.
Зосима инок встретил старицу в пустыне, одев,
Запомнил раскаянья честного преданье.
Вскоре схоронил Марию, что Египетской зовется.
Лев явился и помог, исполнив послушанье.
Святая ныне прощена и прославлена,
И помогает нам в минуты искушенья, отвращает.
Примером своим напоминает, как душа человеческая может быть развращена,
Но и она, за подвиг, исповедью может быть прощена.
Сей есть не жизнеописанье, но важное для грешных поученье.
Плутос, огорчаясь смутно, явился к той, что так невинна.
Аэлла пред зеркалом одиноко размышляла, и бес
Рядышком подсев, угрюм и мрачен был словно тина.
Но хитер, ведает многие ухищренья, сказки для юных дев,
Множество романов пылких вышло из его пера.
Не обманулась лишь одна.
“Мужчины глазами любят, ты красива, разногласий нет,
Но и другие девы краше тоже и Амадея взгляд,
Скользнет на другой кожей обтянутый скелет.
Она окажется сговорчивей, дастся в руки, согласится на обряд,
Оставленье девства никчемного, смотри, глупышка,
Уведут прямо из-под носа жениха, поцелуем приманив.
Не будь скромна как мышка,
Даруй себя словно чашу, и Амадей тебя испив,
Уж не посмотрит на другую”.
“Должно быть, жаждет он ласки нежной,
Страдает, меня представляет, такую недотрогу злую,
Не желаю потерять, не буду более королевой снежной”.
Радостно подпрыгнув, Плутос взвизгнул, словно в мышеловке мышь,
Крыльями ликующе захлопал,
“Ах, это дивное заблужденье, что все мужчины тела своего рабы,
И без прикосновений не проживут и дня, предвкушаю скорый мне барыш,
Спор разрешится вскоре”.
К дубу улетел, встречу ожидать, для душ человеческих строгать гробы.
Девы юны, не прельщайтесь, не даруете вы кавалеру горе,
Когда не приближаетесь к нему, все стерпят, таковы они.
Что прикосновенье для любви? Ничто!
Платоника тем временем решила укрепить морали кроны.
Амадей готовился к свиданью; села ангелочек на плечо.
“Юноша разумен будь, укрепи мужественный свой дух,
Девушка хрупка, так не разбивай ее нежное сердце,
Предложенье сотвори, после венчанья, потемнеет на щеках твоих белый пух,
Чтобы в преклонные лета вновь серебром мудро заблистает в горце.
Храни верность, отвращай взгляд от жен чужих и целомудрие блюди.
Не обижай Аэллу, для познанья юные года,
Так изучай, не тело, но мир неувядающей девичьей души”.
“Да, она невинна, а я в грехе погряз, слова мои зола,
Верность ложь, обещанья вздор,
Ведь мыслью одной совершаю преступленье,
Думаю о девушке другой, позор,
Разве достоин я Аэллы, созерцать ее свеченье,
Она ангел, а я всего лишь человек”.
Говорил Амадей главу понурив, посидел немного,
И вскоре вышел из дому, был статен словно грек.
Ожидалась недальняя дорога.
Аэлла быстрее юноши явилась к древу тайной той любви.
Несколько часов осталось до зари, дабы прочесть новые стихи.
Фигура чья-то чужая виднелась вдоль нескошенной травы.
То был Амадея верный друг.
К деве подошел, представился сперва, робел и нетерпением пылал,
Шептал злоключенья ему знакомый нам по рассказу плут.
Теребя панаму, и пальцы, сжимая в кулаки, он сию речь сказал.
“Я даже имени вашего не знаю, что с того, ведь я вас люблю, от красот ваших млею,
Не ведаю, как вышло так, но я желаю вас.
Будьте женой моею.
Никогда или сейчас”.
“Извините, нет, я люблю другого”.
Ответила девушка серьезно, предложеньем не смущаясь.
Ведь так явно жаждут леди услышать в жизни клятвы слово.
Отринула юношу, отворотясь.
А в друге том зверь неистовый проснулся.
“Амадей, ваш ухажер, мы с ним друзья, а значит, все поровну поделим,
Днем будете со мною, а вечером у древа с ним” – дуб от дерзких слов таких качнулся.
“Мы юны, нам дозволено, нравы изменились и пуще мы их изменим,
А вы все в ветхости своей живете”.
Аэлла была ошеломлена, оторопела, но не поддалась смущенью.
“А вы пороком испещрены, посмотрите, ваши глаза мутны, вы пьете,
И похвастаться вам нечем, как только женщин обольщенью”.
“Пусть так, здесь видно нет никого, силою вас возьму”.
“Опомнитесь, ведь вы говорили, что любите меня”.
“Романтики пустое слово, всего лишь, произношу
Для того чтобы в скором времени вас любимая раздеть”.
“Вы лукавы, я уйду, не следуйте за мною”.
“Нет, я вас сейчас же заполучу!” – вскричал друг, успев рассвирепеть.
Аэлла поспешила прочь уйти от греха, гонимая страсти мглою,
Побежала вскоре, а тот человек за нею, ведь замыслил он дурное,
Овладеть желал он девой, прильнуть к ее не целованным устам.
Духи тем временем издали наблюдали, как спешили двое.
Одна спасалась бегством, второй ум свой предал чувственным рукам.
Спор продолжался, Платоника вдруг огорчилась, не ожидав такого поворота,
А Плутос, кажется, в упоенье, сладко задремал.
Песнь VII
Владычица души поэта умерь скорбный сей сонет.
Не родился еще в мире улыбающийся поэт,
Страданьем вдохновенный узрит в конце тоннеля свет.
Ангел, кажется, иль дева, благосклонно привлекает,
Малым отроком он возлюбил виденье,
И покою с того мгновения не ведает, не знает.
Ставши юным мужем, в платье белом идеал смиренье
В сердце его новый образ воспылал, смертен он, а она бессмертна,
В стихах великих он вечностью вторую ее жизнь и душу наградил.
Всей истинной платонической любовью силою сонета,
Богиней провозгласил ее, и прикосновеньем плотским не осквернил.
Благословлена гения душой поэта, та, что была так проста,
И мысли и желанья, но стала лирой прославлена, за то, что рождена,
Была, невольная непостижимости мечта.
Любовью ставшая одна.
Но молодой на небо вознесена.
Дабы поэт воспрявши духом, начертал свой божественный сонет,
И в нем явившись пред нею, пройдя чрез ад.
Услышал укоренье, ведь он любил, но церковь его с другою обвенчала, в ответ,
Оправданья не услыхала, ведь за ее спиною расстилался рая светлый сад.
Любящий да не усомнится.
Ведь любимой смерть, не есть конец, но начало иной жизни.
Потому и верность любящие с доблестью храните, живой деве или той, что лишь порою снится.
Пускай та дева словно горизонт, не догнать солнца блики брызги.
Любите сердцем – я вам завещаю.
Не видя, не слыша и не осязая, вспоминайте, тот ясный встречи день,
Когда Господь миру оповещал – “Да не разлучат, то, что Я соединяю”.
Вернемся незаметно к берегам, потаенно осмотревши степь,
Вдоль обрыва в океан морской, две фигуры различим.
То человек с намерением дерзким руки тянет, приближает.
И Аэлла отступается назад, но Амадея друг ею не корим.
Под властью злого умысла он словно одержимый, все ближе наступает.
Вот уже кончилась земля, и пропасть преградила путь.
Девушка затрепетала.
“Неужто спрыгнуть собралась, изувечишь плоть.
Зачем, когда она мне так нужна” – сказал человек, а она смиряла
Взглядом робким его пыл, но безуспешно, страсти огнь не остыл.
“Прочь уйди, лукавый, не дамся я тебе”.
Дева отвечала и слез поток лицо ее омыл.
Разгневался тогда злодей, безудержно гнев проступил на его челе.
“Так не доставайся никому” – возгласил и дыханием толкнул, низвергнув прыть.
Опрокинулась назад дева словно матча, развивались паруса,
Тонет в пучине вод то древо, а судно продолжает плыть.
Так мир продолжает жить, когда перестают дышать и двигаться наши тела,
Но Аэлла не умерла.
Друг Амадея поспешил удалиться в нем совесть просыпаться начала,
Может заглушить ее бутылка дурманящего вина,
Покинул в спешке он место соделанного греха.
Дуб тот ветхий посреди долины росший,
Необыкновенный был, потому и духи стаями к нему слетались,
Легенда по земле та слухами ходила, будто райский
Сеятель обронил семечко одно с небес на землю, корни сплетались,
Древо выросло и ныне разрослось на мили,
И уходят они прямо в моря воды.
Аэлла повисши на корнях курчавых, ее мысли о спасении сменили,
Мысли о неминуемом конце, те секунды словно годы
Показались ей, милее будто стал весь белый свет.
Амадей чуть раньше к древу в час назначенный
К свиданью, пришел не торопясь, но Аэллы нет.
Девушкам опаздывать разрешено, не сердился волнением охваченный.
Духи на вершине древа восседали, за картиной сей зрителями наблюдали,
Платоника в азарте, а Плутос невозмутим.
Долго они молчали, но вскоре пару слов нехотя сказали.
“Видишь, Плутос не удался твой план лукавый, непобедим
Девства нерукотворные скрижали не преломятся,
Не отдалась она тому человеку”.
Плутос, потягиваясь, льстился, спешил зазнаться.
“Горе не видеть женщин по целому веку,
Забудь ты про монашескую постную потеху”.
“Сколько не говори, а создают они тебе помеху,
Чистый свет от них исходит, лучи проникают в саму тьму,
И грешники, в одиночестве, радуются редкому теплу тому”.
“Скольких я уже соблазнил, тысячи я положил на греха постель,
Стонут и воют в наслажденье, те звуки ушам моим веселье,
Но что мне тысячи, когда один юноша иль дева укрывшись от страстей,
Отказываются подчиняться мне, истекает небезграничное терпенье,
От них лишь молитвы слышу, в обете девства послушанье.
Вот скоро и миллионы я развращу, но хочу всего-то непорочную одну.
Люди вы воистину вольны, но желанья ваши нам сродни,
Платоника и ты на путь неверных направляешь, не ропщу,
Куда мне до своей родни”.
“Поник, чувствуешь что проиграл, возопил
О несправедливости”.
“Я, нет, тот друг лишь приманкой был,
Дабы Аэлла оказалась взаперти, над пропастью, над смертью.
Слышишь, она кричит, юноша расслышал и к ней бегом спешит.
Страх за любимую погоняет словно плетью”.
“Догадываюсь, о чем ты помышляешь,
Но то невинности не навредит”.
Амадей стремглав к обрыву подбежал, бури моря не гнушаясь.
Взглянул украдкой вниз, а там дева на корнях висит.
“Я помогу, спасу тебя Аэлла, только ты держись”.
Обещался Амадей, но девушка по-иному отвечала.
“Веревки нет, нет лестницы, как же ты вызволишь меня?” – молясь
Вопрошала, а юноша лишь руку протянул, что его пугала,
Сейчас прикоснется он впервые до нее, о как несказанно велико, то мгновенье.
И девушка, позабыв об обещанье, ради спасенья жизни юной,
Кисть руки вложила на ладонь героя и в преткновенье
Свершилось, дивное очам спасенье пары милой.
Амадей, напрягши силы, вытянул на родную землю деву,
И не заметил, как его рука уж покинула десницу
Благодарной и любящей Аэллы, будто он и не прикоснулся к ее телу.
Ангел Платоника превратилась в птицу,
Понаблюдала за деяньем свысока и вернулась к древу с упованьем.
А Амадей и Аэлла безмолвствуя на друг дружку трепетно глядели.
Юноша тогда сотворил благое предложенье с умиленьем,
Дева согласилась и они, окончили тот бурный день венчаньем.
Ныне истинно вместе стали, ни беды, ни радости их не разлучали.
Платоника вернулась, а Плутос улыбаясь
Предвкушал награду, глаза черные его сверкали.
“Вот и окончен спор, об одном прикосновенье договаривались мы, уверяясь
Будто выстоят они, не сделают то, что сотворили целые поколенья,
Сама ты видела их переплетенье рук,
Так что, не возражай, готовь к обрезанью белы крылья”.
Могла бы испугаться тут Божий ангел, испытать пламень вечных мук,
Но бес лукавством озаренный и здесь обмануть решил.
Платоника подумав, выдвинула правды разъясненье.
“Уговор зиждился о прикосновенье страстном, позабыл,
С умыслом греховным должна была дотронуться рука, согрешенье,
Только тогда вступаешь ты в права, но по-прежнему чисты их сердца,
Прикосновенье в спасенье, а не было то наслажденье.
И спор наш посему не имеет явного конца”.
Плутос огорчился, и пыл его до времени иного стихся.
“Ты права, соглашусь, не было в том греха,
А сейчас они уж в церкви у святого здешнего отца,
Под благословение подходят, вера их сильна.
Все мои потуги в невинности бессильны, крепость та и ныне непреступна”.
“Было бы так всегда”.
“То не было бы меня”.
На том они умолкли, и дол наполнил благовест и тишина.
Записав поэмы сей слова, подслушав духов не таясь,
Смотрю, как багровеет алая заря, небес палитра горит во все цвета.
Творцу всего сущего благоговейно поклонясь,
С земли сырой поднимусь, не печалясь и не смеясь.
Прощусь с любимой в дом отчий ныне возвратясь.
Беатриче простила Данте в раю тогда,
Но если я однажды обет верности нарушу,
Не проститься мне, то согрешенье никогда.
Ведь изменой землю сотрясу, и свод небесный я обрушу.
Прощайте духи, вам нужен был поэт бесславный,
Все записал, каков есть путь в жизни человека правый.
На том, покину сей прибрежный дол.
А духам, суждено порхать под древом, поджидая новых до тех славных пор,
Покуда не окончится от сотворенья давний духов спор.
Песнь VIII
Десница обронила тонкое перо,
Рукопись в птиц обратясь под тучами порхает,
Оно, в дни вдохновенья сотворено.
Любви историй много, та песнь не увядает,
Но жизнь моя одна, любимой ставшая она,
Дева, что так прекрасно молода, ныне спит иль только засыпает.
О строках посвященных ей, она не ведает, не знает, создана
Из пыльцы рая дивных тех цветов, потому так взор прельщает,
Но сердце страстью не пылает, она иное существо.
Творцов вздымает в трепет, необузданный порыв единым словом укрощает,
В очах ее блистает то строгость, то озорство,
Но нынче очи веками скрывает.
Пускай тебе приснится сказок сонм,
Минут несколько минут и окончится твой долгий сон,
Станет лишь виденьем тот волшебства грифон.
Любви историй много, а наша так скромна.
Встречи, взгляды, прогулки и разговор, что так часто умолкает.
Мгновенья значенья велико, словно взмах пера.
Прими ангельскую любовь мою, что, не прикасаясь, лишь взирает,
И я прославлю нас всей нищетой своих словес.
Я, тот, кто вышнее воспевает,
Недостойным будучи, имея в мирозданье малый вес,
Я, тот, кто мыслит, но не вкушает.
Творенья создает, ставшие лишь мира сего тенью,
Без жизни тело одушевляет.
Восставши под небесной сенью
Мертвый в памяти и духе оживает, одно кратко слово воскрешает.
Запечатлеваю образы невинны, потому что грешен,
Я, с надеждою мечтаю обрести ту белизну души,
Но я в блуд очами и руками свержен.
Господь осудит, но ты читатель не суди.
И не будешь строками сими осужден.
Помни, то лишь бесталанные стихи.
Усталость увлекает в старость,
Я созерцал творение миров и сотни затонувших островов,
Их одинокое стенанье, моя успокоительная сладость.
Недвижим под стихийным бедствием ветров,
Я странник, что не имеет кров,
Почтенный волхв без царственных даров.
Несу благодарственное слово в знак преклоненья.
В минуты от безумья просветленья,
Люблю Творца и Его чудесные творенья.
И для меня ты лучшее, что видели мои глаза,
Пусть слепота не отберет сей бесценный дар,
Вящее созерцанье запретного плода.
Пускай душа лишь божий пар,
В нем есть любовь, так любимая вдыхай,
Вздымай, ясны очи ввысь, там я средь облаков шепчу тебе – “Проснись,
Любимая вставай,
Очнись”.
2011г.
