Евгений Александрович Козлов
Целомудрие миролюбия. Книга вторая. Перводевственник
Глава седьмая. Не от мира сего
В вечерние часы остановки общественного транспорта особенно оживлены, на них кипит своеобразная жизнь. Здесь слышатся сплетни старушек, здесь подростки собираются возле ларька, решая кому из них покупать спиртное, что, безусловно, у них не получится приобрести, ибо те не достигли возраста совершеннолетия; здесь матери с детьми, их непоседливые крохи норовят прильнуть к витрине киоска, дабы выпросить что-нибудь сладенькое. Также здесь молодые девушки в легких платьях, словно нимфы стоят и поправляют свои длинные локоны. Тут же находится Миролюбов, ожидающий десятый троллейбус. Вот рядом с ним встал молодой на вид мужчина. А по территории остановки бегает маленькая девочка, она указывает пальцем на предмет и называет имя вещи либо человека, на которые устремлены её глазки. Родители девочку в том поощряют, радуясь тому, что их дочь чем-то занята и им особо не докучает. Тут она приблизилась к Миролюбову, посмотрела любознательно на него, задумалась, а потом резко выкрикнула – “Дядики”! И это прозвучало крайне забавно, ведь девочка, увидев двух мужчин стоящих рядом, и зная слово – дядя, ничего лучше не придумала, как назвать их множественным числом. Тем самым девочка поэтично выкрутилась из сложного лексического положения.
Когда-то Миролюбов сидел на скамье под крышей этой самой остановки, и к нему подошла женщина с протянутой рукой. Он, будучи благотворительным, протянул ей все деньги, которые у него были, но та не приняла их, объяснив отказ тем, что поначалу приняла его за священника, потому и подошла попросить благословления. Казалось бы, в Миролюбове всего-то необычного, усы, борода, да длинные волосы, убранные в хвост, но всё это естественно. Быть может, глаза его выглядят уставшими и в них прослеживается мудрость, некоторая седина в волосах уже серебрится, а так, в целом, ничего вызывающего или же эксцентричного в его облике нет, одежда его проста и неприхотлива. Однако люди тянутся к нему, словно к диковинке, и за милостынею обращаются именно к нему. Впрочем, все встречи, происходящие в жизни, неслучайны.
Вот сегодня на остановке произошла очень странная и в то же время удивительная встреча. Миролюбов стоит на этой же остановке, ждет троллейбус, один, правда, проехал мимо, не останавливаясь, но ничего страшного, так происходит регулярно, одни водители решают закончить рабочий день пораньше, другие продолжают трудовой день. Видимо поэтому, несколько скучая, он смотрит по сторонам. Вот он увидел нежную девушку с белокурыми волосами, настоящая русая красавица. И сразу подумал – “Какие прекрасные волосы у сей девы”. Затем, чтобы особо долго не смотреть на девушку, он обратил свой взор вперед. И увидел странного мужчину, который редкими движениями показывал игру на воображаемой гитаре, одну руку тот выставлял вперед, словно зажимая лады, другою теребил грудь ворота белой рубашки, будто бряцая по струнам. В этот момент тот чудаковатый человек смотрел прямиком на Миролюбова, как бы спрашивая его – музыкант ли он, гитарист ли? Затем он жестом указал на прическу Миролюбова, акцентируя на хвосте. Распалившись, странный человек стал изображать игру на электрической гитаре, прыгая на согнутой ноге с воображаемым музыкальным инструментом. На что Миролюбов мог только улыбаться, показывая рукой, дескать, что нет, не играю, ну может немного. На что тот человек отреагировал положительно, приняв ответы Миролюбова за дружественный жест. Он подбежал к Миролюбову, сразу начавши истово пожимать его руку, не менее отрывисто горячо говоря:
– Гитарист? По волосам видно. Или нет? Тогда извини, извини.
Его быстрая речь сопровождается резкими движениями, перед глазами Миролюбова мелькает зажженная сигарета, тот человек суетно переходит с места на место, поминутно оглядывается, сурово косясь на прохожих, которые, по его мнению, словно мешают их разговору.
– Я видимо художник, писатель. Творец, если быть точнее. – ответил Миролюбов и снова пожал руку радующегося незнакомца.
– Рад слышать! Художник! А я то подумал музыкант, я то поигрывал, да это было давненько. Художник! Дело хорошее. Вот я рисую, да как рисую. – засмущался тот. – Человека не выходит, нет, а вот пейзажики это пожалуйста, это я могу. – он восторженно представился. – Александр Борисыч. Может, слышал, что обо мне?
В ответ Миролюбов помотал головой в знак сомнения. Он не ведал, что ответить, дабы не обидеть. Но тот, ещё с большей радостью продолжил говорить:
– Не говори, не надо. – он изобразив скромность заулыбался. – Вот на рынке меня попросили написать картину, да, и написал, всем понравилась.
– Маслом пишите? – поинтересовался Миролюбов, более проникаясь симпатией к оному незнакомцу.
А тот не переставая, продолжил говорить, очень быстро, себе по нос, однако вполне разборчиво:
– Масло это да, не то, что акварель, там раз и не то. Вот масло другое дело. Я тут немного, ну ты сам понимаешь. – указал он жестом на тот факт, что находится в хмельном состоянии. – А на это даже не смотри, это так. Не смотри. – показал он синие рисунки на своих руках. – Художник! – продолжил восторгаться Александр Борисыч, радостно жестикулируя. – А волосы, волосы каковы! У меня тоже были такие, но сейчас мне пятьдесят два, повыпали. Многовато да, но в молодости, эх, а в молодости. Сколько, а? Двадцать два?
– Двадцать восемь мне. – ответил Миролюбов, вполне кратко, ведь в этом потоке чужих слов невозможно было что-то вымолвить.
– Художник! Ну, ты давай правильно трудись. Удачи! Не бросай, не бросай. Правильно трудись. До свидания! – он в своем восторге не мог никак проститься, казалось, он будет ещё долго обрывисто выстреливать одну фразу за другой. Однако Александр Борисыч попрощался, отошел, оглянулся, продолжая улыбаться. Безусловно, от него разит алкоголем, однако он передвигается вполне сносно, не ругается, а радуется мелочам.
– Я словно помолодел, глядя на тебя. А усы, а борода. Ну, художник! – говорил он издали, продолжая именовать Миролюбова то музыкантом, то представителем творческой профессии. Александр Борисыч словно весь засветился радушием увидев родственную душу.
– Курю да, а ты нет, вот хорошо. Так и надо. Иду значит, кошка у дома, не из приюта, подобрал. – всё сыпал он горстями еле слышными житейскими мелочами, только бы его расслышали.
Несколько минут всего прошло, но сколь отчетливо раскрылся незнакомый человек. Голубизна его глаз схожа с небом, всё в нем такое русское, такое откровенное, особенно неожиданная радость, которую сложно осмыслить, ещё труднее описать. Словно у него очень мало времени, а нужно столько всего сказать, и место – остановка, и прохожие мешают, взирая на него как на городского сумасшедшего, ведь это столь жизненно важно для него, оставить частицу себя в памяти хорошего человека. И он выбрал правильного человека, ведь Миролюбов запомнит его, сравнит с персонажами Николая Гоголя, Федора Достоевского, или же Льва Толстого. Но этот Александр Борисыч не выдуман, а живет вот здесь, рядом. Пускай он не прославился как выдающийся художник, или как виртуозный музыкант, его чудаковатость сама по себе творение искусства жизни. Может быть, он различил в Миролюбове себя молодого, и ему радостно стало от знания того, что его образ живет среди людей, которые для него менее интересны, чем люди творческие.
Александр Борисыч уходит, пытаясь жестами показать своё одобрение художнику, резко крестится, видимо так до конца не поняв, кто перед ним, музыкант, художник, или может быть священник.
Кого только не удается встретить на остановке, ведь это место встреч и расставаний, надежд и разочарований, место радостей и горя, место, где можно укрыться от дождя, место, где можно накормить бездомную кошку, остановка это особенное место, где люди останавливаются и начинают замечать друг друга.
В этот теплый летний вечер солнце светило ярко, ослепляло, окутывало белым мягким туманом. Дабы не жмурить глаза, Миролюбов на мгновение прикрыл веки, задумавшись о чём-то добром и невинном, он начал думать о своей девственности. После, вновь открыто воззрившись на мир Божий, он увидел её, деву, чья красота слепит и завораживает не менее ярко, чем солнце. Она одета в белоснежное платье, спускающееся до щиколоток, обута она в белые туфельки, её плечи сокрыты, но мраморные ручки обнажены. Её светло-русые волосы россыпью лежат на ровной спинке, кончиками касаясь поясницы, в ней нет ничего инородного, никаких красок на её милом личике, и по всему виду она ровесница созерцателя, который словно увидевший чудо, позабыл обо всем постороннем. Он почувствовал, что они знакомы всю жизнь, словно родились в один день, как брат с сестрой жили вместе неразлучно или всегда были верными друзьями. Казалось, они составляют одно целое. Отчего Миролюбов, чувствуя сие неизъяснимое явление, подошел к ней, и та в ответ обернулась, успокоила его своими небесного цвета очами. Некоторое время они не говорили, оба молчаливые по характеру не спешили нарушить тишину, будучи противниками всякого насилия и вторжения, они прибывали в мирном созерцании. Ведь глаза тоже способны говорить и порою они красноречивей слов. Наступил один из таковых жизненных моментов, когда время замерло ради одного неповторимого первого взгляда.
Смиренный, он не посмел ни слова вымолвить, лишь мысленно обращался к своей единственной возлюбленной. Ведь она образ его девственности, она невинность его, незнание женщины в облике девичьем. Ведь мужская девственность имеет девичий облик, всякий девственник именно так её себе и представляет, испытывая к ней невыразимую любовь и обожание. Она также располагает силой вдохновения. Полюбив женщину, девственный мужчина желает увидеть в ней образ своей девственности, если различает сходство между ними, то счастлив он. Если женщина порочна, то она олицетворяет для него разочарование.
Стоило Миролюбову на секунду задуматься, как видение девства пропало, либо дева просто уехала на подъехавшем автобусе, впрочем, не столь важно, главное то, что она будет вечно в нём, ибо он никогда не погубит девство своё достославное.
Тогда родились в нём оное стихотворение:
“Трепет восхищенья”
Боюсь влюбиться в вас,
О чудное невинное созданье.
Вы откровенье для моих усталых глаз,
Трепетная нежность мирозданья.
Пленительных красот девственная власть.
Мной овладела робость тайного смущенья.
Вкусив Амура вдохновенья всласть.
Дерзнул писать усладой восхищенья.
Страшусь влюбиться в вас.
Но минуя дерзновенный страх – люблю.
Я жил впотьмах, почти угас.
Но ныне сердце трепетно дарю.
Покой любви мой милый гений,
Бесценна жизнь души твоей бессмертной.
Пускай перо дрожит мыслью треволнений,
Оно верой наделено непоколебимой и безмерной.
Ибо благо для меня влюбиться в вас.
Позвольте жить мне в мире вашей доброты,
Не вечно, но радостно и час,
Быть свидетелем первозданной красоты.
Окружающий мир вновь стал вторгаться в его зрение, чему он безропотно подчинился. Нужный ему автобус подъехал к остановке, а десятых троллейбусов всё не было, после чего немного затуманенный разумом он двинулся к нему, дабы привычным за многие годы маршрутом добраться до нужной ему остановки. Всё бы прошло своим обыденным путем, ежели он не увидел скромного вида девушку, идущую прямо ему навстречу. Особо не разглядывая её, он двинулся вперед, смотря на автобус, лишь бы, не на неё. Он и не подозревал, что и она в это самое время стеснительно отвернулась. Что самое удивительное, эти два минуса сложились, и получился плюс, оное совместное отвержение сотворило встречу и последующее знакомство. Описывая двумя словами можно сказать, что они попросту столкнулись, так как по причине робости и застенчивости глядели в разные стороны, лишив себя тем самым четкости зрения и объективности восприятия мира. Посему только в последний момент не соприкоснувшись, они отступились. Теперь уже смотрели друг на друга с неприкрытым опасением и извинением. В такой ситуации они не смогли пройти мимо, ибо всё вышло крайне необычно.
Анна Целомудрова, а именно так зовут сей девушку, одета в простую пристойную одежду, у неё обнажены только голова, да кисти рук, которые она всё время скрывает за спиной. На ней надета длинная желтая юбка достающая складками практически до земли, такой девичий наряд в наше бесстыдное время встретишь не часто, весьма редко. Такое целомудренное обряжание обрадовало Миролюбова, впрочем, ещё он ощутил, как щёки его тут же покраснели. Покрасневшую кожу щёк защипало, а внутри словно зажегся огонёк стеснительности, отчего ему стало жарко. Любая малознакомая девушка вызывает в нем неподдельный страх, чувство опасности, словно его тело страшится предполагаемого посягательства на его девственность, потому обороняется физическими паническими проявлениями. В том числе защищается и душевными переживаниями, отчего он испытывает недоверие, смешанное с толикой предвзятости, ведь столько лет живёт, а ни одной целомудренной высоконравственной девушки так и не встретил. Впрочем, и пристально взирать на девушек он не спешит, ибо взрослый мужчина прибывает в одиночестве, потому что понимает, что за его любованием женской красотой кроется некое некрасивое чувство желания телесного обладания. В юности он не понимал, не распознавал сего скрытного злодейства, и только во взрослости усмотрел оную гнусную подоплеку лицезрения женщин. Однако существует женщины (и их мало), которые видом своим не вызывают в мужчине никакого вожделения, а наоборот, учат его целомудрию своим кротким и стыдливым примером.
Большую часть своего отрочества и последующей юности, Анна прожила в женском монастыре. Так сложилось, что некогда дружная молдавская семья Целомудровых распалась по вине её матери, которая решила стать монахиней и навеки уйти из мирской жизни. Матушка Анны уехала в Россию, а отец распавшегося семейства, взял с собой дочь и поехал вслед за супругой, дабы отговорить ту от пострига. По приезду этот некогда веселый и жизнерадостный мужчина не смог переубедить свою жену, но оставил Анну в том женском монастыре, в который и поступила послушницей матушка Анны. Ему было трудно находиться в чужой стране, толком не зная русский язык, потому он поселился в городе Владимире, в мужском монастыре, дабы видеться с дочерью и понемногу приспосабливаться к новой жизни, которая настала незамедлительно, ибо и он также стал монахом. Таким образом, маленькая Анна стала дочерью монахини и монаха.
Шли годы, и она взрослела среди неродных ей людей. Она также как все другие дети мирян училась в монастырской школе, постоянно находилась за монастырскими стенами. Ей нужно было обучаться русскому языку, и сие учение ей трудно давалось, но без языка она не могла учиться. И в итоге она хорошо выучила иностранный для неё язык, отчего уже никто не мог заподозрить в ней иностранку.
Известно, что русские монастыри проповедуют и живут по преданию православного ответвления христианства, вернее это одно из пониманий христианства, которое прозвали православием. Поэтому устроение монастырской жизни Анны было сформировано именно этой разновидностью идеологии, поэтому ей приходилось, хочет она того и же нет, исполнять определенные нормы поведения и обряды внешней стороны православной веры. Каждое утро ей приходилось вставать очень рано, дабы поспеть на утреннее богослужение, даже тогда, когда ей хотелось поспать, но никто не спрашивал её, хочет ли она именно в это время молиться Богу или, же не сейчас. Вся её жизнь была втиснута в строгое расписание: молитвы по расписанию, участие в таинствах церкви по расписанию, посты и праздники по расписанию, также каждодневный прием пищи, учеба, затем работа, и в конце дня она ложилась спать в определенное время. Однако все дети так живут, и в том нет ничего необычного, чего-то особенного, ими руководят взрослые, дети безвольны. Но Анна продолжила жительствовать в монастыре и до совершеннолетия, а после и ещё пять лет. Но всё осталось прежним, тот же строгий распорядок дня, те же монастырские стены. Она пела в хоре, и это её служение ей нравилось. Но всё остальное ей изрядно надоело, ибо она была в постоянных рамках дозволенного. За ней постоянно следили, за каждым её движением и за каждым её словом. Ей по-прежнему не советовали, но приказывали, когда ей молиться, сколько молитв прочитать, в такие-то дни столько-то, в такие-то дни гораздо больше, в такие-то дни нельзя вкушать определенную пищу, в остальные дни можно. Ей говорили, что надо петь, и как надо петь, и как петь не стоит. Ей указывали, куда ходить можно, а куда нельзя, какие книги читать разрешается, и какие запрещено. Ей говорили, во что одеваться, какие наряды можно одевать, а какие нельзя. Все люди духовного сословия, которые Анну окружали, проповедовали то, что Бог наделил всех людей свободой воли. Но она не чувствовали в себе этой свободы, и свою жизнь она не могла назвать свободной. Все эти проповедники лишали девушку свободы волеизволения, и говорили при этом, что это лишение полезно и богоугодно. И приметив оное противоречие, она впервые захотела обрести свободу, но, то была лишь неясная мысль. Однако она укрепилась решимостью после поездки в столицу. В тот день она среди монахинь поехала на автобусе встречать “пояс Пресвятой Богородицы”. Тогда она впервые увидела большой город, других столичных людей и другую такую мирскую жизнь. Приехав обратно, многие монахини заметили в Анне произошедшую перемену, потому решили в скором времени сделать из Анны послушницу, дабы укрепить её в православной вере, которую они почитали единственно истинной. Её хотели облачить в черное одеяние, но она, узнав о намерении монахинь, отказалась облачаться. И вскоре, собравшись с духом, покинула монастырские стены.
Уже в городе Владимире она отправилась в монастырь, где служил её отец. Именно там она познакомилась с одной доброй девушкой, которая будучи христианкой, на безвозмездной основе приютила сию беглянку. В том храме Анна начала петь в хоре, получая за то, небольшие деньги, теперь она могла прокормить себя, но жила у подруги. Только тогда она почувствовала себя свободной. Однако, безусловно, она по-прежнему зависела от многих людей, от доброты гостеприимной подруги, от регента, и многих других. Но главное, это то, что её вера наконец-то освободилась. Отныне она молилась когда её душа того хотела, участвовала в таинствах церкви тогда, когда чувствовала что настала пора. Она отныне читала те книги, которые ей казались интересными. Безусловно, она также жила по расписанию, но, то было её расписание, составленное ей самой, а не общее, которое приказывают неукоснительно исполнять. Она была собой, а не изображала из себя тот придуманный кем-то образ. Анна понимала, что так благополучно будет не всегда, ведь её подруга скоро выйдет замуж, поэтому ей нужно будет учиться, дабы устроиться на хорошую работу, чтобы можно было платить за съемную квартиру. За монастырскими стенами мир оказался таким несоизмеримо большим. Раньше у неё не было свободы, но при этом была бесплатная еда, бесплатный кров, у неё было постоянное служение, ей всё давали, и за это с неё спрашивали лишь беспрекословное подчинение и послушание. А большой мирской мир ничего не даёт просто так, но в этом мире может произойти всякое. Может произойти одна встреча, которая изменит всю жизнь.
Целомудрова оказалась именно такой уникальной девушкой, чья внешность призывает не к греху, но к целомудрию. Она же, заметив тяготение Миролюбова к ней, сперва опасливо отнеслась к нему, по большей части она постаралась избежать его внимания. Но впоследствии, узнав о его девственности, о которой он поведал ей незамедлительно, почитая её главной составляющей его жизни, девушка несколько переменила своё отношение. Она осознала, что бояться ей нечего, и дружба с Миролюбовым не несёт в себе ничего злого и пагубного. Искренность его воззрений и мыслей её ободряли, с каждой встречей она узнавала о нем всё больше и больше. В то время как сама она не спешила открываться ему с полной отзывчивостью. Затем Анну начало смущать то, что он всё чаще заводит разговор о себе, либо о вещах моральных, пространных, словно она для него всего лишь терпеливый слушатель. Может быть, для первой поры дружбы сие было правильным, но порою ей хотелось чего-то большего, ей хотелось вызывать в Миролюбове интерес более глубинный, она хотела, чтобы он полюбил её душу. Однако ему для познания хватало созерцания её телесной и душевной чистоты и, обладая сим знанием, он будто бы предвосхищал её дальнейшие поступки, слова и даже мысли. Будучи девственным, он прозорливо прозревал девушку, желая снискать в ней опору своему мировоззрению. Но не всегда он находил в ней поддержку, девушка словно сторонилась его категоричности, его замкнутости, отчего между ними нередко возникало некое подобие недоверия. Их дружеские отношения складывались из двух действ: прогулки и диалоги. Им обоюдно приятно и увлекательно было гулять по улицам города Владимира, изучая ранее неведомые их взорам места. Ведь с каждым годом город всё более обустраивается, украшается, становясь на себя не похожим. Так они взаимно предавались созерцанию, делясь словесно своими впечатлениями и чувствами. Между ними не было никакого физического контакта, они не дозволяли прикосновений между собой, они только видели тела, облаченные в одежды, не ведая, материальны ли они на самом деле или то мираж. Сия неприкосновенность им нравилась, они буквально получали удовольствие от целомудрия, наслаждались своею стыдливой невинностью. Миролюбов словно узнал в подруге своей образ собственной девственности, и потому он возлюбил её всем своим беспорочным сердцем, наделяя её всеми добродетелями. Он даже не посмел усомниться в её белокаменной чистоте. Может быть, поэтому он нисколько не стеснялся своих речей, столь проникнутых моральными ценностями. А Целомудровой было крайне любопытно узнать о нём как можно больше, дабы понять, по какой причине тот столь одинок, почему он не в ладах со всем миром. Однако его речи исполненные философией, принуждали девушку задуматься о том, о чем ранее она и не мыслила. Для начала та поинтересовалась о причине одинокой жизни Миролюбова, что повлияло на его выбор безбрачного жизненного пути.
– Я человек нравственный, достаточно взрослый, и сформировавший своё мировоззрение. – начал оными словами свою речь Миролюбов. – Поэтому я отчетливо вижу, насколько тесно насилие и блудодейство взаимосвязаны в отношениях между мужчиной и женщиной. Так как я противник всякого насилия, то я не могу по моральной причине жениться и в браке совершить зачатие, ведь при этом действе погибнет моя девственность и девственность моей супруги. Сей акт будет сопровождаться телесной болью, как моей, так и в более сильной мере моей супруги, это и есть насилие, причинение боли, либо других неприятных ощущений, которых я хочу избежать, сего акта насилия я никогда не совершу. Но люди, совершившие оное преступление, говорят о той боли, после которой женщины испытывают страх и отвращение к оному акту насилия. Потому-то блуд и греховен, в браке же супруги жертвуют девственностью, идут на совершение насилия ради деторождения. Сей акт есть вторжение, разрушение, нарушение целостности, одно тело вторгается в другое тело, и на это способны только безнравственные люди, они осознанно, вольно готовы к насилию. Совершая сие преступление, они преследуют разные цели, одни ищут секундного удовольствия, другие хотят зачать ребенка. То греховное по природе своей желание удовольствия, та страсть исходит от животности противной человечности, оно грешно и омерзительно. Однако желание зачатия в законном браке разрешено и благословлено Богом. Но человек нравственный понимает, что зачатие произойдет только после испытания, после жертвы, оказывается, ему должно на несколько минут как бы позабыть о своём миролюбии, он якобы должен переступить через свою мораль, дабы через боль зачать. Вдобавок он будто должен погасить свою любовь к девственности, иначе говоря, его любовь к супруге должна превысить его любовь к девственности. И только таким образом произойдет зачатие. Понимая всё сие, нравственный человек не может со всем этим согласиться, ведь он отвергает всякое насилие, он никого никогда не ударит, случайное задевание им кого-нибудь в толпе вполне может произойти, что изглаживается извинением, но осознанно причинить боль, нет, на это он морально не способен. Здесь-то и возникает сложная ситуация. Подумав, мудрый мужчина приходит к выбору в пользу пожизненного девства. Ему противна сама мысль о причинении боли женщине, причем ему невозможно представить, чтобы эту самую боль причинить любимой девушке. Любящий мужчина будет всю жизнь беречь девственность своей возлюбленной. Но кто те люди, которые зачинают детей? Ответ прост, зачинают только люди безнравственные, либо на время ослабившие свою нравственность, заглушившие свою совесть. Они не задумываются о моральной стороне своих поступков, они способны совершить насилие. Причём это самое насилие начинается сразу, со знакомства, когда мужчина вторгается в жизнь женщины, сие даже называют по-военному – завоеванием, затем он нарушает их неприкосновенность, так как вторжения в её душу ему мало, он начинает прикасаться к ней, в общем, поступает дерзновенно. Затем принуждает её к блудодейству, или же к добрачному поцелую, либо, женившись на ней, принуждает к зачатию. Вот целая череда насильственных действий, система насилия, и что самое странное во всём этом, женщины одобрительно готовы к такому поведению, более того, сами порою поступают не менее дерзновенно. Мужчина же отвергающий всякое насилие, никогда не будет поступать так, для него знакомство между мужчиной и женщиной должно происходить при обоюдном желании и согласии. Вот, к примеру, как у нас, мы с тобой миролюбивы, и мы не совершаем никакого насилия.
За всю речь Миролюбова, Анна несколько раз поморщилась, что-то сугубо женское не позволило ей согласиться с его мировоззрением. Отчего та возразила:
– Но, представь, что мужчина полюбил женщину, которая не девственна, она по молодости лет утратила свою девственность, согрешила, значит, он уже не сможет сделать ей больно, ему уже не убить её девственность.
– Тут всё предельно просто. Есть во мне нравственный закон, который гласит, что жениться могут только люди невинные, только девственник на девственнице, и это правильно. Потому мужчина никогда не женится на блуднице, на оной порченой невесте. Лучше всю жизнь быть одному, нежели жениться на распутнице. Впрочем, и дружить с таковой дамой невозможно, ибо девственнику всё время придется опасаться за свою честь, всё время ожидать соблазна и искушения. Хорошо что мы девственны и потому можем дружить без опасения. – порадовался он, с искренней дружеской нежностью взглянув на Анну.
А та лишь засмущалась, испытывая некоторую неловкость от его слов, распознав несоответствие и расхождение с действительностью в его словах.
– Мне, по правде говоря, всё это кажется очень странным. Ведь так говоря, ты отвергаешь Божий замысел, ведь зачатие именно так и происходит, пускай и жертвенно и больно, главное чтобы оно сопровождалось любовью. – сказала она.
– Все почитают меня ненормальным, в том нет ничего удивительного. Только меня огорчает то, что ты также думаешь, как и они. Однако я к этому привык, и поверь, я всего лишь философствую, в течение нескольких лет всё хорошенько обдумываю, прежде чем сделать правильный выбор. Твоё упоминание Божьего замысла вполне является распространенным. Но тут нужно понимать, а каков он – Божий замысел. Ведь животные, убивающие других животных, явно поступают неправильно, как и человек убивающий людей и животных. И ответ прост – они все испорчены грехом насилия, весь Божий замысел искорежен человеком, потому и смертно тело человеческое, потому оно испытывает боль. Напрашивается вопрос, а нужно ли смиряться с этой испорченностью? Безусловно, нет, нужно бороться с грехом, нужно быть бесстрастным, безупречным, нужно быть совершенным, тогда и мир изменится, и не будет более прибывать во власти греха насилия.
Целомудрова часто в своих мыслях ссылается на Священное писание, словно перелистывает Евангелие, в то время как Миролюбов более обращается к своим личным критериям нравственности, пытается всё объяснить своим видением и мировоззрением. Потому она немедленно ему возразила, или вернее сказать – посоветовала, по крайней мере, она попыталась не согласиться с ним.
– Мне кажется, ты не понимаешь конкретный неоспоримый Божий замысел, который гласит, что двое станут одной плотью. Значит, при зачатии они утрачивают одну свою общую девственность и, причиняя ту боль женщине, мужчина как бы причиняет боль и себе, сопереживает ту боль, ту потерю.
– Соглашусь, супружество это таинство, благословение Божье. Потому супруги живут иначе, чем мы, в них действуют иные телесные законы, кои весьма таинственны. Тут нужно пояснить. Я рассматриваю потерю девства как скорбное трагическое происшествие с точки зрения неженатого человека. Но полюбивши и женившись, в первую брачную ночь я, может быть, смирюсь с потерей своей девственности. Впрочем, сие маловероятно, ведь я страшно боюсь всего этого, потому что во мне нет любви. Когда в юности я любил девушку, и хотел на ней жениться, то чувствовал и воспринимал её так, словно мы родственники, видимо это и были зачатки той единой плоти. Но в конце нашего общения она назвала меня “случайным знакомым” в её жизни. После сего определения ты можешь себе представить её истинное отношение ко мне. Она меня не то, что не любила, я ей даже не нравился как человек, а как мужчина тем паче. Это счастливая, но с печальным концом история. У неё был судьбоносный выбор, либо я женюсь на ней, либо я на всю жизнь останусь одиноким. Я попросил её избрать. И что самое мерзкое во всём этом, она даже не соизволила выбрать, а попросту отказалась от выбора. Безразличие – вот её единственное чувство ко мне. А ведь после свадьбы я бы, наверное, смог поцеловать её, скорей всего смог бы зачать с ней ребенка, но только исключительной с ней одной, ибо чувствовал наше телесное родство, хотя я никогда не прикасался к ней, и никогда не прикоснусь. Тогда я не любил себя, но любил её, ныне, я не люблю её, но люблю себя. Видимо поэтому я столь дорожу своею девственностью и своею нецелованностью. Поэтому мои мысли таковы, какими ты их слышишь. – тут он несколько погрустнел. – Однако надо понимать, что я люблю себя только безгрешного. Стоит мне пасть, так я сразу начинаю презирать себя, чуть ли ненавидеть себя. Ведь я не должен взирать на женщин страстно и порочно, ведь таким образом я становлюсь одним целым с ними, я участвую в их блуде, коего в интернете много, там сплошное бесстыдство. Я, грешник и лицемер, стыжусь взирать на настоящих женщин, но не стыжусь смотреть на картины бесстыдные. Вот в чём моя главная порочность, которая мне ненавистна. Я борюсь с тем созерцанием зла, но постоянно проигрываю. Видимо поэтому я стремлюсь к дружбе с тобой, ибо непорочная дева влияет на мужчину благотворным усмиряющим образом, находясь рядом с тобой, я чувствую, как во мне все страсти утихают.
