Евгений Александрович Козлов
Ангел Аспида
История девятая. О свидании и о мистическом восприятии действительности
Однажды мальчик задумал взять прозрачную банку из-под маринованных огурцов, затем поместить в тару картофельные листочки и посадить туда же четырех жуков. Насекомые на удивление скоро прижились в банке, охотно вкушая зелень. Вместо крышки поверх была натянута марля для воздуха обитателям сего террариума, который находился на улице, чтобы солнечные лучи проникали в сосуд. Вскоре жуки начали зачинать деток, самки откладывали желтые зернышки на обратной стороне листочков, из коих вылуплялись личинки. Мальчик долгое время наблюдал за ними, за их скучными жизнями, потому что сам тосковал, находясь летом в деревне у бабушки, ведь он здесь всегда один и не может придумать себе новое занятие, а жуки уже надоели. Потому вскоре высыпал жуков на травку, вернув тем самым их в реальный мир, ибо был расстроен, тем, что находясь в замкнутом однообразном пространстве, созерцая реальность через стекло, они не отступились от своих потребностей. Мальчик хотел почувствовать себя Богом, но не сумел, ибо не он сотворил тех насекомых, не он даровал им жизнь и потому не ему лишать их жизни. Мальчик посмотрел на ясное небо. Должно быть, сейчас и Творец наблюдает за ним.
Именно тогда мальчик решил жить во всем Мироздании, во всей Вселенной, а не в замкнутой банке страны или города, он будет любить и тех, кто рядом и тех, кого он не знает, будет любить всех без исключений.
Ты будешь мною гордиться – пообещал мальчик Творцу.
Помимо псалмов, Аспид интересовался загадочной книгой, которую если верить слухам, даруют всем священникам, дабы те были готовы ко всем предреченным судьбоносным катаклизмам. Та малая книга носила на своих страницах достоверные пророчества о веке грядущем, что весьма занятно звучит. Но Аспид не удосужился усомниться в ее подлинности, поэтому поиски его оказались напрасны, заветную книгу скрывали, берегли будто музейный экспонат.
Всё чаще Аспид находился в обществе Хлои.
Однажды нескромно печалясь, он подсел рядом с девушкой на промерзлую скамью, начав изливать пред нею измученную уставшую душу свою, ибо за последнее время он сильно состарился ею.
– Иногда мне чудится, будто я не был рожден, а был сотворен именно таким взрослым. У меня нет родителей, я всегда был таким и всегда буду.
Время тягучей меланхолии завладевало Аспидом в белоснежную зимнюю пору. Ему было странно слышать, что Хлое нравится зима, а ему она претит. Да и вокруг все стали, словно дрессированными собачонками, потеряв всякую занятность. Окромя Хлои никто не воспринимал его всерьез. Посему он льнул к девушке, и та притягивала его мелодраматичной скрытностью и потусторонней загадочностью, нечто иносказательное являлось в ее поведении и в отношении к нему.
Они вернулись в дом, чтобы согреваться и просто говорить.
Положив голову на бок, прижавшись щекой к поверхности письменного стола, Аспид взирал на движение глаз Хлои, строфы книги, видимо, увлекли ее. Дочитав до следующей главы, она ответила на его речь вкрадчиво, в этот раз без странностей, но судьбоносно.
– Я могу уверить тебя в обратном. Женщина, которая тебя явила на свет, мне хорошо известна, даже очень.
– И ты познакомишь меня с нею. – не удивляясь проговорил Аспид, ведь девушка всегда твердила о неких чудесах, что ж, можно и поверить ей в этот раз.
– Вы встретитесь, но боюсь тебя ожидает разочарование. – говорила она. – Пойми, она оставила свое дитя на попечение другим людям с умыслом облегчения своей трудной жизни. Ты стал для нее обузой, бременем тяжким и проблемным, потому ты оказался здесь на правах подкидыша.
– Мне многое ведомо. – перебил ее Аспид. – Не надо подробностей, только намекни где мне найти ее.
– Отправляйся в город, отыщи Серебряную улицу, та, что скрыта покровом ночи, там по обыкновению зажигаются красные фонари, призывая одиноких мотыльков на падший пир. Именно там ты повстречаешь свою матушку. Только оденься в плохую одежду, лучше позаимствуй у Эстебана несколько вещей, распусти и спутай волосы, так ты станешь, хотя бы немного похож на нищего, но зажиточного человека.
Безусловно, Аспид обрадовался утешительной вести, но восторг его был недолгим. Его сердце леденело, черные струйки, струящиеся по жилам, текли медленно, вязко, выжидая удобный момент поглотить его плоть и его душу. Более он не читал, не изучал, научившись распознавать человеческие устремления, он мог отныне с точностью архитектора определить, где именно люди заложат первый камень мысли, что извлекут из себя, а что выстроят вновь.
Ему стали известны причины возникновения различных теорий и учений, все человеческие оправдания и заблуждения, цинизм, весь гуманизм, и добродетельное милосердие, он видел всё, различал человеческие слабости и силу. И потому он изнывал от переутомления, усталость навевала скорбную тоску. Многие люди живут, обучаются на ошибках, пытаются понять друг друга, а он, Аспид, уже подробно мысленно изучил жизнь, и в бессмертье, подобно нетленному духу взирал на них, и то бытие казалось ему слишком долгим, чересчур мучительным.
Хлоя решила подбодрить его.
– Ты мог бы заполучить любую девушку. Они прельстятся твоей красотой, которая угасает без женского тепла и внимания, без женской ласки и любви, ты, Аспид, стареешь, в тебе умирает молодость. Они заслушаются твоими речами, восхитятся твоим умом. Покажи им, что ты творец, и они обоготворят тебя. Для чего ты проводишь время со мной. Для чего любишь ту, которой ты безразличен, для которой ты ничто, воспоминание, которое стоит предать забвению.
– Предположим, я познаю их, увижу впервые их наготу, впервые мои уста познают таинство поцелуя. Но что даруют мне те знания? Они лишь отнимут чувство тайности, ту вуаль святости, у меня пропадет интерес к девушкам, ибо я перестану удивляться. А не быть удивленным жизнью, значит быть мертвым. Я видел на картинах обнаженных девушек, и может быть, без одежд вы таковы во внешности как изобразил художник, красивы, каждая часть вашего тела прелестна без изъянов. В душе же человека я нахожу неточности, я дополняю их. Но в твоем теле я бы ничего не изменил, ибо всё идеально по сотворению, в чистоте. Творец создал прекрасный сосуд для души, великолепны формы, изгибы, линии. Но может быть в реальности вы не таковы, ведь я не созерцал вашу наготу, только на картинах. Может быть, на самом деле вы еще прекраснее, или ваше тело имеет вовсе иное строение. О эта восхитительная тайность. – он грустно ухмыльнулся. – Теперь ты понимаешь, Хлоя, как важно для меня непонимание и незнание. Это агнозис. И это вдохновляет меня. – говорил Аспид не спуская проницательных светлых глаз с Хлои. – Твоя нелюбовь ко мне временна, ведь ты сама предрекла себя последней в списке моих побед. Остались лишь баронеты и слуга. Затем прейдет и твой черед. Ты только дождись. – Хлоя улыбнулась его словам, уж чересчур самонадеянно они повествовались.
Однако одной тайне было суждено раскрыться.
Серебряной туманной рябью на город опускался зимний вечер. Одетый в дешевый заштопанный черный камзол, юноша мерно направлялся к назначенному месту. Предвкушение граничило в нем с отвращением. Влекомый тяготами познания, он устремлялся в неизведанную часть города, пытаясь вникнуть в сбивчивую неизвестность. Что сулит поиск, каков станется итог? – он постоянно гадал, но не догадывался.
Он встал на мостовой, ожидал явления своей беспутной матери. И та вскоре пришла в назначенное время. Стройный женский силуэт пронзал барьер тумана. И вот приблизилась она, дева в коричневом платье гувернантки.
Явилась Хлоя.
– Пришла сотворить честно-сердечное признание во лжи? – разочаровано спросил у нее Аспид.
– Я обещала тебе свидание с мамой. Разве ты не ощущаешь ее несравненный аромат. Всколыхни воспоминания, и они подскажут тебе верное решение. – ответила Хлоя.
И вправду, дивное благовоние расточалось где-то совсем близко. Однако юноша, осмотревшись по сторонам, заметил только одинокую даму в вульгарном наряде.
– Вот о ком ты говорила. – воскликнул Аспид и поспешил на свидание с той женщиной.
Хлоя раздосадовано промолчала, а только стала наблюдать за ним издалека.
Дама притягивала взор прохожих своим ярким вызывающим макияжем, легкой нетривиальной манерностью, широтой восприятия столь ценимого ею материального мира. Завидев молодого человека, она навязчиво обрадовалась и незамедлительно поступилась к клиенту, заведомо искушая всеми своими видными достоинствами.
– Желаете позабавиться! – воскликнула дама легкого поведения. – Столь юные джентльмены ко мне не часто захаживают, что весьма прискорбно. Может вам обходительнее и приятней будет познакомиться с юными прелестницами нашего заведения. Они мастерицы ублажать всевозможные мужские прихоти. – неподобающе говорила дама.
А Аспид оторопел, испытующе воззрившись на нее. Пытался понять, как эта падшая наглая женщина может быть его матерью, хотя она явно способна бросить его умирать под колесом кареты. И что прикажите чувствовать ему сейчас – любовь или ненависть, уважение или пренебрежение, почитание или оскорбление? Но пока он обдумывал, дама увлекала его невидимыми дурманными фермионами, ее сладострастный нрав вызывал антипатию, отторжение, противоположность чистоте не внушала доверия.
Вот они уже миновали квартал рыболовов, вот показался увеселительный дом. Они зашли за угол. Скрипнула дверь. Вот они уже в небольшой комнатке невзрачного вида. Спертый воздух вызывал приступы подагры, ибо всё тело хотело убежать из этих злачных мест. Дама расстегнула меховой ворот на платье, изливая душу молодому повесе.
– Многие думают, что нами движет жажда обогащения, но на самом деле нам это нравится. Я простая женщина, которая любит получать удовольствие. Вот и всё.
– Любите чувствовать самим нутром плоти и эфиром души как эти мнимые радости убивают вас. – сказал ей Аспид, но та не ответила ему наказав поспешить раздеваться, но он оставался недвижим. – Всех людей обуреваемых страстями, особенно блудников, объединяет одно общее желание – покончить с собой. Это самоубийство медленное, сладостное. Вы желаете быть вожделенной плотью, желаете убить свою душу. Ибо вы разочаровались в себе, разочаровались в любви, потому сеете вокруг лишь разврат.
– Я кажется, разгадала ваш благочестивый умысел. – засмеялась дама. – Ну же, не надо больше скрываться. Вы пришли из церкви, дабы спасти мою грешную душу. Но боюсь уже поздно, где вы были раньше мой дорогой церковник, когда я погибала от голода. Потому вам лучше уйти. – она не разгневалась, словно эта ситуация даже развлекла ее суровые будни.
– О, время жатвы еще не миновало, поэтому позвольте мне остаться. Ведь покуда вы живы, вы способны исправиться. – говорил Аспид. – Однако не обессудьте, я явился в это мерзостное место не за вашим вразумлением. Я желал увидеть, где и как живет моя мама.
Дама удивилась.
– Простите, но у меня нет детей. Поверьте, я бы определенно заметила беременность, тем более схватки и роды.
– Неужели не вы подложили новорожденного ребенка под колесо кареты? Неужели не узнаете в том младенце,…меня.
Занервничав, она заперла дверь комнаты на две щеколды, дабы посторонние уши не вызнали ее секрет. Потому наедине с Аспидом она сталась искренней, вся ее напыщенная манерность улетучилась вслед за последними струйками свежего морозного воздуха.
– Не знаю, откуда вам это известно. Но настолько давнишнюю историю я никому не рассказывала. – говорила дама начиная краткий эпизод из своего прошлого. – Помнится, в ту ночь я сильно напилась и укрытая под пиджаком не слишком обходительного ухажера, лежала где-то между торговых лавок. Ясное дело, меня никто не тревожил. Таким простым образом я отсыпалась после изрядного кутежа. – она поперхнулась. – Внезапно меня разбудил женский голос. И я различила в поволоке сонливой ряби девушку. И на руках ее покоился новорожденный младенец. Не знаю, то ли меня мучили пьяные бредни, то ли это было на самом деле, но свет там был, такой нежный, такой невообразимо ласковый. Она попросила меня положить сей дитя в карету. Я послушалась. Не знаю, кто лишил меня последнего разума. Видимо та девушка хотела избавиться от вас, и я решила ей помочь, в ту пору я была рьяной поборницей устаревшей морали и закостенелой нравственности. Или потому что девушка была такой худенькой, бледненькой, что мне стало жалко ее. Но про гуманность я не позабыла, потому решила положить вас в багаж, где вас обязательно отыщут, но она почему-то наказала засунуть вас в палое отверстие над колесом. И смею вас заверить, я впервые вижу столь необычного человека, ведь вы смогли выжить.
Аспид не спешил комментировать услышанное, столь личное, столь жизненное признание. Словно он подслушал исповедь. Посему был сокрушен и крайне озлоблен. Тайна его рождения лишь углубилась в неведенье. Он хотел уйти, ибо его мысли замелькали с невозможной частотой колебания. Его душа рвалась. Но уста изрекли соображения иного плана.
– Благодарю. Я выслушал достаточно. А теперь я не намерен тратить драгоценное время на человека, который сдался. Ваши удовольствия всего лишь иллюзия. Ваш взгляд выражает то, насколько сильно вам опротивело всё это. Вы льнете к мужчинам, желая от них любви, заботы, но им нужна только ваша плоть, душа ваша безразлична им. В ваших туманных очах рдеет порок, который старит и лишает красоты любую женщину. Вы самоубийца, который завис над пропастью в горизонтальном положении, если даже я протяну вам руку, я не смогу перевернуть вас, достать из той лживой трясины. Вам поможет лишь чудо, которое желает вашего согласия на исправление. Прошу, прекратите убивать себя, начните наконец истинно жить. – вымолвил на прощание Аспид.
Он ушел из порочного дома, сюда он никогда не вернется.
Словно опьяненный слабоумием он вернулся обратно к мосту, где воздух посвежел, где мысли странно возвращаются в обыденное русло. Подавленный и униженный, не заметил, как вступил в плотную стену зловещего тумана. Отчего начала кружиться голова, все его чувства разом ослабли. Движимый лишь чутким биением сердца, он, не оглядываясь, двигался эфемерной ощупью. Отовсюду доносился девичий смех, затем ее голос начал мучить его, ее изощренные пытки были болезненны для его томящейся отчаяньем души.
“Ты внял истории своего рождения. Неужели до сих пор ты величаешь себя правителем мира, царем земным на руках блудницы. О как ты жалок в ничтожестве, таковым и останешься навеки вечные”. – шептал туман. – “Ты веришь в свое божественное высшее предназначение, словно Творец направляет тебя по стезям Истины, ты полагаешь, будто весь этот мир создан исключительно для тебя одного. Но ответь мне, Аспид, разве ты слышал святой глас Бога, разве ты беседовал с ним? Безусловно, нет. Ведь ты избрал свою волю, ты живешь по своему желанию. Ты постоянно чувствуешь черноту одиночества в своем сердце, в самой своей крови, ведь тебя все ненавидят, твои вопросы останутся без ответов, твоя любовь, безответна, для людей ничтожна, как и ты сам. Вселенная молчит, ибо ты ей бесполезен”. – голос потусторонний нарастал по мере возрастания отчаяния в Аспиде. – “Ты бессовестно проникаешь в человеческие души, созидаешь их и ломаешь их. Но спроси себя – для чего? Ради славы и почета, нет, тебе чуждо тщеславие. А может быть, ты просто завидуешь им, всем тем людям. Их любят, они умеют любить, а ты, Аспид, ненавидишь самого себя и людей за их счастье, потому так неистово жаждешь разрушить их благоденствие”. – туман пронзительно вскрикнул приняв чудовищные ужасающие формы. – “Ты чудовище. Твой корень – гордыня, вот то зло, что льется кислотой по жилам твоим, наполняя маленькое сердце непомерной злобой”.
Аспид разгонял пелену безумия руками, пав на колени, кричал.
– Прекрати мучить меня! Не смей понукать мною! Трепещи от грома гласа моего!
Зловещий голос стих, его сменил нежный фальцет Хлои, та склонилась над ним, над сумасшедшим, ведь вокруг лишь заснеженная улица и тишина. Девушка разгладила его спутавшиеся волосы.
– Аспид, ты словно страдающий мотылек, летящий во тьму, тебя привлекает сумрак, но это ад, где ничего не видно и не слышно, ад – это одиночество. Ты много говоришь о вечной жизни, о Небесах, но на самом деле ты жаждешь забвения, ты не хочешь вечно быть таким, вечно мучиться от собственных мыслей своей безумной души, неисполнимых желаний, не желаешь вечно страдать из-за безответной любви. Но душа бессмертна, и тебе не скрыться от себя. А в Царствии Небесном нет всей этой суеты, глупых переживаний, там нет боли и нет страданий. Но страдания стали твоею сущностью и ты уже не можешь отказаться от них.
– Значит я в аду? – простонал Аспид.
– Да, и он в твоей душе. – ответила Хлоя.
Юноша истерически стонал, дрожь панически приковывала его к сырой земле, он окончательно обезумел, и в том безумии, было явлено его величие.
Аспид отстранился от девушки, молниеносно вскочив.
– Достаточно лжи! Я знаю кто ты! Хватит прикидываться овцой в волчьей шкуре. Вы своей ненавистью порождаете из змея, омерзительного дракона, который пожрет вас, опалит вас уже не ядом, а пламенем смертельным.
– Только я ведаю твой истинный путь, твое будущее испытание. – говорила Хлоя.
Аспид зашипел, рассмеявшись страдальческим смехом. В рьяных конвульсиях он вышел с мостовой. Убрал руки за спину и уверенно как прежде, произнес речь весьма решительную. Гений изрек замысел.
– Я возвращаюсь в Терновый куст, дабы устроить там величайшее представление всех времен и народов. Обещаю, такого зрелища ты нигде не увидишь, не прочтешь, не услышишь. Ты говоришь, что душа бессмертна, что ж, поглядим, насколько верны твои суждения. Даю слово, я развею их души по ветру подобно праху из дорогой погребальной урны. Или погибну сам, обретя долгожданное забвение. – говорил Аспид проникаясь злым умыслом, незамедлительно направляясь в сторону поместья.
История десятая. О пустых сосудах, в которых тьма
Аспид ехал в автомобиле, размышляя, и те помыслы были ужасны до бесчеловечности. Любовь к Хлое разрушала его, отчего он переставал быть человеком. Он улыбнулся, смотря в зеркало. И увидел страшную гримасу. Оказывается, его клыки врожденно неестественно выступают вперед, которые в детстве росли над молочными зубами, отчего так искривились как у вампира, или вернее, как у змея. Вот почему он никогда не улыбается, дабы люди не распознали в нем монстра. Но для чего ему такие большие клыки, ведь он не вкушает плоть живых существ. Может быть, на них скапливается яд. И люди еще смеют сомневаться, что он чудовище. Они смеют оценивать его в человеческую меру. О как они заблуждаются.
“О как вы жаждете познать творения мои, о как вы алчно поносите их, потому что вы недостойны, созерцать картины мои, вы недостойны, читать книги мои, недостойны, слушать музыку мою, ибо и я недостоин самого себя.
О Муза моя, ты похоронила мою молодость! Ради чего, ради какой высшей цели? Для чего ты изображаешь из себя порочную деву, когда суть твоя есть непорочная ангельская святость. Кого ты хочешь обмануть? Меня? Как глупо и самонадеянно. Я не буду смеяться тебе в лицо. Нет. Я стану источать слезы, и пусть все вкусят ту горечь неоплаканную, ту боль, что ты причинила мне. Или ты ожидаешь, когда же из моих очей потекут кровавые потоки. О совсем скоро, тебе осталось ждать всего ничего, лишь одно мгновение. Всего одно слово. И ты моя. Навеки”.
Одержимый лютой томительной злобой отчаяния, он возжелал всполохнуться пламенем правды, дабы тем светом ослепительно озарить беспутных людей. Желание подчинить их, изгладилось под нарастающей страстью сокрушить их, и то мечтание преобладало над его слабым духом. Неведомые голоса преследовали его всю дорогу до поместья, они вторили о его несостоятельности, о слабостях его выбора. Внимая духам, Аспид слыл печалью, в то же время пылал разъяренным противоречием, он хотел доказать наглядно свою величавость, достойность именоваться орудием велений Творца. Сотворение Вселенной, мира, сего пространства, не прекращается, а длится и ныне. – думал Аспид. – И я изменю этот мир, доведу его до совершенства, отполирую все неровности, уберу всё лишнее. – Видимо те же помыслы имел и тот диктатор, имя которого не произносят, не по причине страха, а чтобы не славить его напрасно. Диктатор сотворил подобие ада, круги, где истязают людей, где не прекращают горение печи, где бесы в черных мундирах исполняют его дьявольскую фантазию. Гордынею он назвал себя и своих приспешников высшей расой, словно не замечая, что те пузатые обрюзгшие демоны мало схожи со статными атлантами. Он считал себя императором завоевателем мира, но не мог взирать на свое отражение в зеркале, не мог терпеть свою немощность. Безумец думал, что спалив сухую траву, на ее месте он посеет новую. Но в глухой слепоте позабыл, что жнец придет и к сеятелю. Смердящий проказой властитель покорил слабые умы, сосчитал всех своих врагов, но позабыл одного. Смерть. Он призвал ее самоубийством, совершил трусливый побег от кары людской в царство теней беспросветных. Сей скорбная эпитафия ожидает всякого осмелившегося высвободить свою падшую гордыню, всякий гордец будет свержен. Но Аспид был иным существом.
Подобно дикому ветру он ворвался в дом, готовясь начать предполагаемое представление.
Страхи Аспида, его добродетели и согрешения, его безумие и мудрость, создавались простой девушкой. Он внезапно осознал, что его смысл жизни зовут Хлоя. Она его богиня, которой он поклоняется, которую он укоряет, если та не оказывает ему должное внимание. Его жизнь это она. Творит для нее, думает лишь о ней, и боготворит вдохновенно лишь ее одну. Он жаждет ее милости, принимает возмездие, о как он плачевно кается, положив главу на ее плечико, о как он радуется ее миловидной улыбке. Хлоя идеальное совершенство, которое Аспид не в силах покарать. Но вот он безразличен ей, смысл его жизни утерян, его богиня оставила его. Молитвы уносятся в небытие. Вот корень его отчаяния, с которым он не может совладать. Желает покорить весь мир, дабы преподнести те сокровища к ее ногам. Подчиняет людей, дабы они приклонились перед его возлюбленной, творит, дабы они также восхитились ее первозданной красотой. Бедная наивная Хлоя, она сама не заметила, как из человека сотворила чудовище, словно колдунья заколдовала его, лишив нормального облика. Хлоя, подобно Еве, соблазнила Аспида, и тот вкусил плод познания добра и зла, познав ее душу. Существование девушки принадлежит Богу, но для чего она обратилась к Аспиду, наградив его сердце безумной любовью. О знала ли ты, Хлоя, кого сотворишь одним лишь взглядом своим. Ты не догадывалась, не предполагала. Или ты всё знала. Тогда кто ты после всего этого?
Актеры были на местах. Первую сцену должна была сыграть Мари Дон-Эскью, баронесса, которая занималась счетами и изредка вышивала крестиком.
Аспид усмирил пыл, дабы некое прозрение постигло его измученную душу, потому подойдя к ее многоуважаемой особе, нисколько не казался мрачным. Убрав руки за спину, уверенно предстал перед хозяйкой усадьбы.
– Ты чем-то обеспокоен? – спросила Мари у Аспида и тот немедля ответил.
– Весьма прозаичное время суток, не правда ли. Солнце медлительно уходит за горизонт, и сколь волнителен этот переход, подобный смерти. Сейчас мы бодрствуем, а на другом полушарии Земли люди спят. Однако смысл жизни у всех нас один, который так немилосердно предается забвению, как впрочем, и сама духовность. Вот, к примеру, вы, Мари Дон-Эскью, смею прочесть, относитесь к тем, чей смысл жизни это ваши дети, иное вас нисколько не затрагивает. Но позвольте сломать ваши банальные представления о жизни. – Аспид пристально вглядывался в нее, проникая в самые глубинны души баронессы. – Вы живете жизнью своих детей, но для чего вы их явили сюда на землю? Они были прекрасными душами, но вы пожелали стать вместилищем их плоти, Творец из вашей крови сотворил их тела, осветил духом, дабы они населяли землю и славили Бога сотворившего их. Вы зачали их для того чтобы они родились в страданиях, затем страдали всю жизнь земную, и в конечном счете умерли. Ваш смысл жизни в их смерти? Разве смерть может быть смыслом жизни. Или вы просто-напросто не хотите быть одинокой. Как эгоистично, баронесса. Но позвольте, предложить вам иную картину. Вашим смыслом жизни должна стать жизнь, поэтому спасайте их души добродетелью.
– Ты, по-видимому, так ненавидишь себя, что считаешь трагедией свое рождение. – теперь уже без фамильярности произнесла Мари, а затем добавила. – Если хочешь знать, мои дети счастливы, и будут счастливы всегда.
– Вы правы, я бы хотел не рождаться, а быть чистой душой в деснице Создателя. Но мы все рано или поздно вернемся к Нему. Поэтому я могу сожалеть лишь о своих поступках, мыслях и словах. – ответил Аспид. – Вы словно восковая фигура, слепок копии прилежной дамы. У вас имеется занятный список, в котором вы отмечаете галочками свои общественные победы и достижения. Вы настолько поглощены славой материнства, что не замечаете дурного в характерах ваших детей. Олаф страдает от собственного цинизма. Джорджиана терзается от ваших нападок, ибо вы называете ее старой девой, вы не хотите понять ее, не желаете сохранить ее сокровенное девство, искушаете ее. А до малышки Сары у вас просто не доходят руки и уста, будучи обделенной вниманием, та создает свой отверженный детский мир, где никто не умирает и не страдает, но сколь велико внутреннее разочарование девушки не передать словами. Вот каков ваш смысл жизни. Они на самом деле все глубоко несчастны.
Вы их одеваете, кормите, однако самое важное, духовное воспитание, моральное доброе восприятие мира напрочь забывается вами. Отныне говорите им о созидании невинности, о благе целомудрия, о вышних отношениях между молодыми людьми. Но вы полагаете, что всему они должны обучаться сами, ошибаться и учиться на ошибках, будто их разум должен пройти проверку на прочность. Но как, скажите как, им избрать добродетель, когда они знают лишь одну падшую сторону выбора, которая так бессовестно прославлена. Вы лукавите, желая им счастья, ибо, то есть зло под личиной комедийной, вульгарной. Вы лишаете их духовности. Тем самым заведомо проклинаете их.
Мари глядела в его гипнотизирующие зеницы очей, чем больше Аспид говорил, тем более баронесса тревожилась, начиная вникать в его речь.
– И не говорите мне, что вы заботитесь об их телах. Потерянная девственность будет и вашей трагедией, на вас также ляжет непомерная вина, ибо вы не сумели донести до них благочестивое житие кроткой девы и робкого юноши. И вы совсем не думаете о душах своих детей. – в конце Аспид вопросительно воскликнул. – Таков ваш смысл жизни!?
Подавленная опустошенная Мари не смогла ответить. Нечто новое зарождалось в ней, крохотный лучик надежды пробился сквозь плотную многолетнюю темноту. Однако, невзирая на изменения в ее душе, баронесса, не подавая раздражительного вида, оставила Аспида одного. Тот ведал, куда именно направилась пиковая дама, определенно за червовым королем.
Барон тем временем находился в своем кабинете, усердно разбирая заправские бумаги. Мари мимолетно изложила неуместное поведение подкидыша, не вдаваясь в подробности, ибо они смущали ее, она постепенно переваривала ту незабвенную тираду.
Барон вспыхнул словно порох, ведь причина его недовольств была весьма приличной. Обида, нанесенная супруге, сталась последней каплей терпения, которая иссохла, и непримиримую ярость уже ничто не остужало, поэтому Лютер Дон-Эскью немедля ринулся к обидчику. А тот уже без зазрения совести дожидался начала всеобщего переполоха.
Когда баронеты показались в дверях, Аспид не сдвинулся с места.
– Как ты смеешь нападать на мою жену. – воскликнул барон хищным зверем вышагивая перед юношей. – Я долго терпел твое присутствие в моем доме, очень долго. Пора и честь знать.
Аспида вновь пронзил странный голос, оледенело коснувшийся до самих его костей.
“Тебе будут поклоняться, ты статуей будешь прибывать в храме подобно греческому богу, но ты будешь одинок, ибо люди, склоненные по слабости своей, есть неверные, со страхом в очах, оные отпрянут от одного упоминания имени твоего, ибо узрят они твой лик лукавый в улыбке алчной искривленный".
Невзирая на сверхъестественные внутренние протесты, юноша говорил.
– Человек как творец может использовать свой талант, во зло или в добро, иных путей нет.
– Не заговаривай мне зубы. – нервно воскликнул барон, не отпуская, сильно сжимая трепещущую руку супруги, продолжая источать угрозы. – Всякое наше терпение иссякло, ты поплатишься за свой змеиный язык.
Аспид сразу же своевременно ответил на выпад.
– Вам неведомо смирение. Вы все словно малые неразумные дети. Играете в солдатики, устраивая войны, играете в дочки матери, когда появляется желание возиться с куклами. Вы суетитесь, хлопочите по хозяйству, исполняете общественные требования, ради чего скажите на милость? Вы играючи лишаете человека жизни, играючи теряете невинность, дарованную лишь раз, словно в любое время можно прекратить игру и всё свести на шутку. Но убиенные не встанут, девственную чистоту плоти и души не вернуть. Покаяние очистит от грехов, но не очистит память, лишь усыпит страсти, сон и пробуждение которой зависит только от вас самих. Вы словно дети впитывающие всё злое и повторяющие то зло. – тут он обратился лично к барону. – Вы жаждите богатства, которое развращает вас. Поэтому я не позволю вам владеть теми землями, не подпишу те судейские документы, которые вы так усердно готовите. Те земли я дарую крестьянам, которые более нуждаются в собственности, чем вы. И еще. Мне кажется, стало ясно, для чего вы скрепили друг друга узами брака. Ради обогащения. Расторопно рассмотрели достаток, и вопреки сердцу, без любви соединились. Но без любви венец ложен, иным словом, это прелюбодейство.
Сильно подействовало последнее утверждение Аспида на разгоряченного барона, тот более не мог сдерживать свой гнев. Посему Лютер Дон-Эскью засучил рукава так рьяно, что пуговицы слетели с петель и покатились по полу. Словно котенка он взял юношу за шкибот, и будто пушинку поволок на улицу, отчего по дороге сминались ковры, падали вазы, шумно катясь по полу. Таким диким образом они уходили прочь из дома. Аспид не сопротивлялся физическому воздействию на свое щуплое тельце, ибо в душе торжествовал над поверженным противником. Барон оказался сломлен, потому незамедлительно явил свое грубое истинное далеко не аристократическое распухшее эго.
Смеркалось, отчего темень начинала править мистическим антуражем сада. Снег растаял, и земля приобрела вид закоптелой грязи. Лужи были повсюду.
