Евгений Александрович Жиляев
Нить Лекаря
Часть 1
60-е годы… Страна жила в атмосфере «оттепели», надеждами на обновление социализма, стремлениями к творческой свободе, полёте мысли за границы привычного круга стереотипов и старых идей. Меня тоже без исключения затянула волна народного воодушевления и потом «выбросила» на берег, где возвышалось высокое здание всесоюзной газеты. Я вошёл в стеклянную дверь и стал журналистом.
Без преувеличения могу сказать, это было моим призванием. Мне нравилось писать о людях, значимых событиях, открытиях. Мы жили в самой большой стране мира, и каждый её гражданин с одного конца света должен непременно знать, что же происходит на другой стороне нашей необъятной Родины, чтобы гордиться ею и славить её своими трудовыми свершениями.
Освещением «эпохи» я занимался с энтузиазмом, свойственным молодости. Моя жизнь была наполнена до краёв яркими событиями, запоминающимися встречами с неординарными личностями. Вот одно такое знакомство стоит у меня особняком, лежит в моей памяти, так сказать, «на отдельной полочке». Профессор Шульц стал тем знаковым человеком, свидание с которым меняет судьбу. Незаметно и не сразу, однако, бесповоротно.
Наша дружба завязалась летом 65-го. Потом уже, спустя время, я понял, что все обороты дня, предшествующие нашему с ним первому общению, несли новую свежую струю в мою жизнь. И каждое действие каким бы незначительным на первый взгляд не представлялось обрело для меня глубокий смысл. А всё началось тогда так…
В кабинет вбежал Стэнтон, как называли мы нашего друга Сергея Стенова. Это был журналист – международник, весёлый, неунывающий малый, душа любой компании, любитель и ценитель женщин, но исключительно с эстетической точки зрения.
– Миша, – позвал он меня прямо с порога, открывая дверь, запыхавшийся от быстрой ходьбы, возбуждённый, с горящими глазами, – ты знаешь, кто поднимается к нам на лифте?
– Неужто сам Папа Римский к нам пожаловал? – пошутил я, не разделяя его бурного восторга.
– Бери выше! – Сергей подбежал к графину с водой, налил себе полный стакан и выпил залпом.
– Да куда уж выше?!
– Сама Елена Сомова у нас! – и посмотрел на меня, ожидая реакции с моей стороны.
Больше говорить ничего не надо! Сомова! Звезда кино! Несравненная Елена Макаровна Сомова! Последний фильм с её участием «Возвращение» имел просто оглушительный успех не только в нашей стране, но и за рубежом. Западные журналы и газеты пестрели её фотографиями, за ней буквально охотились, чтобы взять эксклюзивное интервью. Она покорила весь мир своей искренностью, красотой и умением воплощать любые образы. Репертуар сыгранных ею ролей в театре и кино порой полярно противоположных был впечатляющим.
А тут неуловимая актриса собственной персоной в нашей газете. Я подскочил точно ошпаренный.
– Скорей – поторопил меня Стэнтон, довольный моим откликом на его слова. Хотя это было лишним. Словно мальчишки мы выбежали в коридор… и вовремя. Прямо навстречу нам шла она… Бесподобная! Её улыбка очаровывала и пленяла сразу. Все стояли и блаженно смотрели на Сомову, идущую неторопливо, раскованно и одновременно сдержанно, целомудренно. Эффект от её внезапного появления произвёл целый фурор, парализовав всю работу редакции. Никто не хотел пропускать встречу с Сомовой.
Она прошла мимо вся открытая, лёгкая, непередаваемо родная, «своя», одарившая всех теплом своих удивительно глубоких глаз, заряжая вокруг каким-то новым искрящимся настроением, вдохновением.
Актриса прошла вместе с Грудовым в его кабинет и скрылась в нём.
Спустя пару часов я в компании своих друзей в «нашей курительной» обсуждали сегодняшнее явление.
– Ну, Грудов – счастливчик! Ничего не скажешь – завистливо начал Стэнтон – Такая женщина!
– Главный явно ошибся – лукаво глядя на Сергея заговорил Петро, – у такой женщины интервью должен брать только Стенов!
Все рассмеялись.
– Эх, мальчишки – парировал Стенов, – Что вы понимаете в женской природе?
– Да куда уж нам, деревенщинам неотёсанным – вставил я.
– Вот именно! Женщину боготворить надо! А Грудов – он же хоть и с хорошими манерами и собой недурён, для неё явно мелковат. Понимаете?
– Сложные вещи вы говорите, профессор – вставил своё слово и Сашка Чёрный.
– Мальчишки! – повторил Стэнтон, осмотрел нас и засмеялся.
Нашу живую беседу прервал Хлопов. Вот уж действительно человек точно соответствовал своей фамилии. Вечно он всё «схлопывал»: то, когда веселье в самом разгаре, то, как сейчас. Хоть и коллега он был хороший, надёжный. Но видно на роду у него так написано предупреждения приносить. Никто на него за это зла, конечно, не держал, однако «праздник» после его появления приходилось часто сворачивать.
– Главный идёт – предупредил он всех нас и скрылся.
– Вот так всегда, накрылась лекция – «взгрустнул» Петро.
– Не будем унывать, господа, что наш ликбез сорвался – подбодрил я своих «приунывших» друзей.
– Ничего, я продолжу – пообещал Стэнтон.
– Обязательно, профессор. Будьте столь любезны. Мы с нетерпением ждём заполнения наших пробелов вашими глубокими познаниями в женском вопросе – закончил Сашка Чёрный.
– По местам – скомандовал Стенов и вышел первым.
Мы разошлись по своим кабинетам. Вскоре меня вызвали к главному редактору, который дал мне задание взять интервью у известного врача-хирурга Шульца Фридриха Карловича. Я вернулся на рабочее место и принялся наводить о нём справки.
После работы мы с друзьями условились встретиться в кафе, чтобы провести весело время и отдохнуть от напряжённого трудового дня.
Уже сидя за столиком, продолжили нашу внезапно прерванную беседу.
– Кстати, зачем тебя шеф к себе вызывал? – поинтересовался у меня Стэнтон.
– Предложил взять интервью у некоего Шульца, врача. Кстати, Петро, ты про всех знаешь, не подскажешь что за личность этот эскулап? А то кроме его наград и регалий у меня ничего нет.
– Шульц – задумался Петро, – знаю-знаю такого. Вообще, скажу я вам всем, личность он интересная. Я бы даже сказал таинственная в каком-то роде.
– Меня лично ты заинтриговал – Сашка сел поудобнее, – люблю такие истории. В жизни должна быть мистика, иначе скукота.
– Мои сведения о нём скудны. Говорят, с того света почти вытаскивает.
– На то он и хирург, а соль-то в чём? – Сашка ждал продолжения.
– Один мой знакомый лежал в палате с несколькими пациентами Шульца – начал свой рассказ Петро, – и те поведали ему о необычном докторе. Мало того, что руки у него золотые, так он ещё судьбу человека разгадывает. И никогда не ошибается. К нему очередь на годы вперёд была. При этом он сам лично определял очерёдность операций. Сейчас, правда, Шульц от дел отошел или почти отошёл. Поскольку изредка особо сложные операции по-прежнему делает. На этом всё.
– Спасибо, Петро – поблагодарил я друга.
– Ну хватит о делах, в самом деле! – «взмолился» Стэнтон.
– Ах, да, господа, нам обещано продолжение лекции. Мы все во внимании… – вернулись мы снова к прерванной теме…
Мы весело провели тогда время. Но Шульц почему-то не выходил у меня из головы. Я ещё и предположить тогда не мог, что он связан с Сомовой, встреча с которой у меня состоится в своё время.
На следующий день я продолжил собирать сведения о Шульце, видном учёном. После недавней смерти своей жены он уединился у себя на даче в Подмосковье и проживал теперь там круглый год. В телефонном справочнике нашёл его номер телефона и позвонил ему. Я почему-то не надеялся на удачу с первого раза, но какого же было моё удивление, когда на противоположном конце после серии длинных гудков неожиданно подняли трубку и приятный мужской голос представился Шульцем. Меня точно врасплох застали. Быстро справившись с секундным замешательством, я объяснил цель своего звонка и попросил о встрече с ним. Доктор любезно согласился принять меня сегодня после обеда, в 16-00 он будет ждать «моего визита» на своей даче. Я согласовал свою поездку с шефом, получил от него «добро» и довольный складывающимися обстоятельствами продолжил работать дальше. А затем в какой-то момент обычное течение трудовой вахты пошло наперекосяк: дела разладились как-то сами собой, всё валилось из рук; и потому настроение испортилось, стало прескверным, что бывало со мной крайне редко. Вёл себя так, точно опаздываю куда-то, раздражался по мелочам, толком никак не получалось сосредоточиться на своих обязанностях. В довершении ко всему появилось стойкое ощущение ненужности вещей, которые делал. В итоге, сорвался на коллеге, хорошем человеке. От свидетелей нелицеприятной сцены, стоящих неподалёку товарищей, услышал в свой адрес: «Вот же фигура! Зазнался, наверно». Крайне неприятно за себя: обидел и даже не извинился, пошёл грудь колесом. Потом уехал «на задание», равно сбежал. Благо дали редакционную машину, белую новенькую «Волгу». Такая исключительная роскошь полагалась только по особым случаям. Это меня очень обрадовало и несколько вернуло расположение духа. Да и сама поездка обещала быть приятной.
В пути я не перекинулся и парой фраз с шофёром. Надо сказать, «разговорчивым» он не был, а попросту молчал всю дорогу, сопел и крутил свою «баранку», немного щурясь по привычке на дорогу. Я закрыл глаза и представил, будто машина сама везёт пассажира на заднем сидении, то есть меня. Если бы не массивная, широкоплечая фигура впереди, то иллюзия одиночества была бы совсем полной.
Я расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, расслабил галстук и устроился поудобнее на мягком диване «Волги». Подумал, что всё начинает складываться как нельзя лучше. Замелькали за окном автомобиля деревья стеной, Москва осталась позади. Неожиданно для себя я стал весел и бодр.
Оставалось только приехать к назначенному часу. Пунктуальность в нашем деле крайне важна. Но здесь мне сопутствовала удача. Доставить меня к профессору поручили Аверьяну Николаевичу Бойко, «Николаичу», как «за глаза» называли его у нас в редакции. Все относились к нему с большим уважением за удивительную редкую способность никогда и никуда не опаздывать. За свой талант Николаича принято было одаривать дефицитным товаром, какой удавалось достать. Брал он презенты за свои услуги всегда с достоинством, довольный, лукаво улыбаясь себе в усы, смотря прямо в глаза очередному дарителю.
Прославился Аверьян Николаевич ещё во время войны, когда возил одного генерала, старенького уже, дряхлого, но «весьма ценного» за опыт и глубокие познания в шифровальном деле. Наш молчун так окружил заботой своего «подшефного», что тот чувствовал себя с ним как за каменной стеной. Через всю войну они до полной победы бок о бок и докатались, скача на офицерском додже по ухабам и рытвинам фронтовых дорог. Не раз в засады попадали, но в живых остались оба. После войны генерал ни в какую не хотел расставаться со своим ангелом-хранителем. В итоге он, благодаря дружбе с одним фронтовым корреспондентом, сосватал его в московскую всесоюзную газету. Передал «из рук в руки» и только тогда успокоился. Но на этом их армейская дружба не закончилась, а получила неожиданное продолжение. Самые близкие заслуженного ветерана с благодарностью встретили Аверьяна Николаевича, а узнав поближе, искренне полюбили и приняли в свою семью. С присущей же ему тягой к заботе о людях Аверьян Николаевич, оставшийся один после гибели во время бомбёжки жены и детей, принялся бескорыстно опекать новое семейство. Ни один бытовой и хозяйственный вопрос не обходился без его мудрого участия.
Вот такой человек вёз меня навстречу переменам, в машине которого действительно царила какая-то особая атмосфера спокойствия, уюта и защищённости. Через два с половиной часа показалась конечная цель нашего путешествия.
Дача профессора располагалась в живописнейшем подмосковном уголке. Я подумал, что именно в таком райском месте и должен жить заслуженный человек, предаваясь старым воспоминаниям и делясь опытом с молодым поколением. Наша машина остановилась возле калитки с нужным нам номером. Я вылез из «Волги», размялся и огляделся. С того места, где мы остановились, открывался впечатляющий вид. Усадьба Шульца располагалась на возвышенности, а внизу простирался обширный луг, разделённый широкой лентой реки, искрящейся на солнце. По берегам росли высокие деревья, среди которых выделялись своей красотой ракиты. Я невольно залюбовался живописной картиной, манящей некой первозданностью, пространством, залитым светом. Поглощённый созерцанием окрестности, всё же услышал шаги, направляющиеся в нашу сторону. Обернувшись, увидел невысокого пожилого мужчину в очках, с аккуратно подстриженной бородкой и в летнем белом костюме. Профессор сердечно поприветствовал нас, его глаза, с озорными искорками в глубине, лучились добротой и мягкостью. Они выдавали в нём недюжинный ум и тонкий юмор. С первого взгляда он располагал к себе своей внимательностью и обходительными манерами.
– Очень рад вашему приезду, Михаил Александрович, проходите. Надеюсь, поездка не утомила?
– Наоборот, Фридрих Карлович, доставила большое удовольствие.
– Именно так и должно быть, любое перемещение в вашем возрасте есть развлечение. А смена впечатлений всегда идёт на пользу, в разумных пределах, конечно.
Потом обратился к Николаичу: «А вас, простите, как величать? Милости просим с нами», пригласил профессор, когда увидел, что мой шофёр не собирается идти в дом.
– Аверьяна Николаевича напрасно упрашивать, Фридрих Карлович, – ответил я за своего водителя, – он предпочитает, видите ли, по возможности оставаться наедине с собой. Тем более здесь есть река. Аверьян Николаевич заядлый рыбак, у него и удочки уже припасены. Так что, каждому своё.
– Понятно. Знаете, вы правы, в ней ещё водится рыба. Мой сосед по утрам всегда возвращается с уловом.
Мы с доктором смотрели, как деловито Николаич доставал снасти, неспеша, с достоинством. Ни дать, ни взять, настоящий русский мужик-хозяйственник, на которых не только в войну, но и сейчас многое держалось. На их спокойствии, выдержке, надёжности. За ними, действительно, как за каменной стеной. Понятно теперь, почему генерал так за него держался. Такой помощник всем нужен. Я обратил внимание, что и Фридрих Карлович с интересом наблюдает за шофёром и немного улыбается. Вообще, возле доктора мне было очень хорошо, никакого напряжения от первой встречи, мандража перед авторитетом, какой случается, когда берёшь интервью у известного влиятельного человека. От него исходили простота, уважение, сердечность. В общем, я совсем быстро освоился рядом с профессором.
– Хорошо, Михаил Александрович, тогда пойдёмте вдвоём – предложил врач, и мы двинулись по направлению к дому. Николаич же продолжал методично собираться возле машины.
– Не могу не отметить вашу пунктуальность! – продолжил беседу доктор, – мне всегда импонировали люди, способные чётко рассчитывать время, в этом есть что-то мистическое. Помните графа Монте Кристо, вот он мог.
– Фридрих Карлович, сознаюсь вам как на духу, моей заслуги в этом нет никакой. Большое спасибо надо сказать Аверьяну Николаевичу. Граф Монте Кристо из меня не выйдет.
– Честность – отменное качество!
– И с этим грешу….
– Вы, Михаил Александрович скептически относитесь к себе – профессор лукаво на меня посмотрел.
– Перед врачом как перед священником!
Фридрих Карлович засмеялся.
– Очень хорошо, батенька! Так держать!
– Есть, так держать!
Хозяин радушно открыл передо мной дверь и пригласил войти.
Внутри дома было очень уютно. Везде порядок, чистота, без излишеств.
– Не жалую роскошь, она балует и расслабляет – словно читая мои мысли, сказал профессор, – ведь человеку на самом деле не нужно много. Чрезмерное богатство только тешит самолюбие и вызывает зависть. Оно душу губит.
– Не все придерживаются вашей точки зрения, Фридрих Карлович. Скорее, наоборот, предпочитают показать свой статус через вещи.
– Статус чем-то схож с кастовостью, не находите Михаил Александрович?
– Да, пожалуй – немного подумав, ответил я.
– У человечества ещё достаточно заблуждений. Но об этом хватит, сначала обед, а разговоры потом. Не возражаете?
– Нисколько!
– Тогда, прошу…
Мы прошли в просторную столовую, где нас ждал накрытый стол. Признаться, я довольно проголодался, потому так бодро принял предложение.
– У вас прекрасный аппетит, молодой человек – улыбаясь, отметил доктор, видя, как я поглощаю еду. Сам же он ел не очень много.
– Так ведь вкусно!
– Полностью с вами соглашусь. В последнее время у меня появилось хобби. Кулинарю, так сказать, потихоньку. Но мои способности ни в какое сравнение не идут с талантом Глафиры Андреевны. Всё, что вы вкушаете, её золотых рук дело. Сейчас она отсутствует, уехала в город к детям. К вечеру, может, вернётся. Если вы не уедите, я вас обязательно с ней познакомлю. Удивительной душевности человек. После ухода Юли, моей жены, она с мужем взяла меня «на поруки» – Шульц рассмеялся, – Мы давно дружим семьями. Глафира Андреевна тоже врач на пенсии, хотя продолжает трудиться в одной из московских поликлиник. Она находит время меня навещать, помогает чем может. Особенно в научной деятельности её помощь мне просто неоценима.
– Я думал, вы уже отошли от дел.
– Не совсем, продолжаю заниматься исследованиями, передаю опыт. Чем же нам старикам ещё заниматься в таком райском месте! – и Фридрих Карлович лукаво взглянул на меня.
Я чуть не подавился. И уставился на него. Видимо, вид мой был смешной, и профессора это ещё больше позабавило.
– Извините, Михаил Александрович, но у вас всё написано на лице.
– Вы читаете по лицам?
Наш разговор уже проходил «под чай».
– Да, немного. Вот, пожалуйста. День был у вас тяжёлый, напряжённый. Не всегда вам удавалось держать свои эмоции под контролем. Отсюда возникли некоторые недоразумения, разрешать которые вы сегодня оказались не в состоянии. Не так ли?
– Да, – удивился я. Неожиданный поворот. Фридрих Карлович говорил так, словно мой день стоял у него перед глазами, и он разглядывал меня в нём точно пациента на операционном столе. Но дискомфорта я не ощущал, скорее каким-то внутренним чутьём ждал как больной соответствующей помощи.
– Я, Михаил Александрович, не имел в мыслях вас оскорбить. Пожалуйста, поверьте. Просто мне бы хотелось кое-что прояснить для вас. Не возражаете? – мягко проговорил профессор.
– Нет, ни в коем случае! Даже наоборот, хотел попросить у вас разъяснений на мой счёт – я был крайне заинтригован словами Шульца, а потому с нетерпением и некой настороженностью ждал продолжения. Всё, что мне удалось узнать о нём перед нашей встречей, была необычность и загадочность этой личности помимо его высоких профессиональных качеств.
– Видите ли, ничего нельзя скрыть. Как бы человек не хотел, следы его поступков никуда не исчезают. Важно, под каким углом зрения на всё смотреть. Вот, например, за вами тоже тянется длинный шлейф – и Фридрих Карлович одновременно взглянул на меня и за мою спину.
Я непроизвольно оглянулся назад, пытаясь увидеть то, на что указывал профессор, но ничего, конечно, не увидел. Однако, ощущение было такое, словно «хвост» у меня действительно существовал и по нему этот необычный врач прочитал всё его интересующее. Я же оставался в некоем недоумении и, чтобы развеять своё смятённое состояние, украдкой ещё раз незаметно кинул взгляд назад. Фридрих Карлович засмеялся. Мне сразу полегчало и что-то отпустило. Было в смехе доктора нечто успокаивающее и вызывающее полное доверие. Я расслабился.
– Вот и замечательно – отметил смену в моём настроении Фридрих Карлович, – вы, молодые, можете свернуть горы, но для этого нужны силы. Не стоит их растрачивать на мелочные чувства в виде раздражения, огорчения. Стремитесь вперёд, воплощайте идеи и мечты. А то выходит следующее: вы, Михаил Александрович, взяли и оскорбили незаслуженно человека. Он расстроился, вы расстроились. Никому из вас от этого не стало лучше. А наоборот, вы терзаетесь, ваш коллега затаил обиду. В итоге, дело страдает! Нужно устранить, так сказать, затор и поток доброжелательства снова потечёт спокойно. Все будут довольны. Не согласны со мной?
– Согласен, Фридрих Карлович.
– Согласиться мало, нужно непременно действие. Иначе, ваши угрызения совести и обида пустят в вас обоих глубокие корни, а вы и не заметите этого. Отсюда, молодой человек, и появляются болезни. Старые хорошие лекари знали эту простую истину. Поэтому они, прежде всего, до лечения расспрашивали больного на предмет совести. Так что, как врач, советую вам для профилактики болезней поберечь нервы и исправить ту ситуацию, которую вы создали сами. Идите на мировую с вашим товарищем. Надеюсь, не утомил вас своей проповедью? – закончил свою речь Фридрих Карлович.
– Нет, наоборот. Если честно, я был полностью заинтригован вами. Возразить мне вам нечем. Вы совершенно правы. Хотя, для меня непостижимо как вы это делаете.
– Что именно, позвольте уточнить?
– Как вы видите поступки людей.
– Я старый добрый лекарь! – и Фридрих Карлович лукаво подмигнул.
– Я бы хотел стать вашим пациентом.
– Не стоит! Лучше быть здоровым и тратить силы, энергию не на лечение заболеваний, а на поистине стоящее дело. Чего вам от всего сердца и желаю!
– Благодарю вас.
– Принимаю! Кстати, Михаил Александрович, вы почему опять так напряглись? Расслабьтесь! – Фридрих Карлович снова оказался совершенно прав. Я, действительно, весь «подобрался». В моей голове стали формулироваться в неприличном количестве личные вопросы, ответы на которые хотел получить от профессора. Мне показалось, что он знает нечто важное для меня, но пока не говорит. Я же, в свою очередь, сдерживался, чтобы не показаться бестактным. – Расслабьтесь! – повторил свой совет доктор. – Эдак мы с вами и до кульминации нашего разговора не дойдём.
Мы непринуждённо рассмеялись.
– А кульминация будет? – спросил я.
– Непременно, вы же за этим приехали. Итак, задавайте ваши вопросы. – Я уже приготовился «сыпануть», как последовало неожиданное. – Хотя, если не возражаете, я сам поведаю немного о себе. Родился в 1886 году в Москве. Родители мои были людьми состоятельными, получили на пару хорошее наследство. И поэтому, будучи не стеснёнными в средствах, посвятили себя без остатка любимому делу. Отец стал видным земским врачом, что, собственно, предопределило в большей степени и мой жизненный путь. Батюшка стоял у истоков поистине народной медицины. Он много трудился. Сколько я его помню, никогда не сидел без дела, то объезды, то съезды земских врачей. Сложное и противоречивое было время, но удивительно плодотворное для людей с горящими сердцами, настоящих сынов Отечества. Не банальные слова, Михаил Александрович! Когда я подрос, отец стал брать меня с собой. Я видел собственными глазами с какими титаническими усилиями и жертвами приходилось буквально проталкивать те идеи, которые сейчас нам кажутся такими естественными и разумными. Безграмотность населения, забитость, костность мышления, чиновничья леность сильно тормозили продвижение прогрессивных начинаний. Но, несмотря ни на что, посаженный росток дал замечательные всходы, плодами от которых мы теперь пользуемся вовсю, даже не задумываясь об их истинной цене.
Помогала отцу утверждать новое моя мать, Ольга Павловна Есипова. Удивительной чистоты, преданности, врождённого аристократизма была женщина. И при том обладала незаурядным талантом в организаторском деле. Она возглавляла попечительный совет по созданию в нашей губернии лечебно-продовольственных пунктов, летних детских яслей-приютов, больниц. Её энергии с лихвой хватало и на наше с братом воспитание и на помощь мужу. Вообще, я благодарю судьбу за счастье родиться в такой семье. Брата старшего я очень любил. Мы с ним жили душа в душу. Александр родился раньше меня всего на 2 года, такая незначительная разница в возрасте сближает детей. Он выбрал военную службу. Геройски погиб в первую мировую. Мы крайне тяжело пережили его смерть.
Профессор умолк. Видно, потеря брата по прошествии стольких лет ещё живо отдавалась в памяти. Фридрих Карлович встал, подошел к шкафу и достал оттуда большой потрёпанный альбом с фотографиями.
– Вот, здесь – доктор похлопал по объемному старинному фолианту – история моего рода. В нём вы найдёте, Михаил Александрович, не только портреты людей, но и мысли, написанные их рукой. Ознакомьтесь, пожалуйста, это поможет вам сложить своё мнение о многих вещах. А я оставлю вас ненадолго, чтобы не мешать.
– Фридрих Карлович, вы предоставили мне ценнейший материал. Вам теперь придётся выдёргивать меня из глубин вашей родословной.
– Погружайтесь, не теряйте время – и доктор тихо ушёл.
Я был ему крайне признателен за такой подход к моей работе. Редкая удача! Есть возможность написать именно «живую статью», с богатым фактом. Я действительно «с головой» погрузился в то прошлое, что манит, заставляет искать нечто потерянное, забытое, но какое-то родное, трудно выразимое словами. Перед моим взором представали лица людей, дома, улицы, города, эмоции, хроники, значительные даты. Я не мог оторваться. Сколько так просидел, сказать точно не могу. Из «глубины веков» меня выдернул резкий клаксон автомобиля, настойчивый, нетерпеливый. Я поднял голову и мгновения находился в странном состоянии. Настоящее и минувшее сошлись в одной точке. На мир я посмотрел сквозь некую пелену, толщу времён.
– С рыбалки вернулся ваш Аверьян Петрович – шутя сказал Фридрих Карлович, входя в гостиную.
– Фридрих Карлович, вы не будет возражать, если я приеду ещё, чтобы закончить свою работу.
– Вам обязательно надо вернуться.
– Я вам позвоню – пообещал я, когда в окно увидел зажжённые фары редакционной «Волги» и услышал повторные гудки. Аверьян Николаевич сигналил о необходимости возвращаться. – Надеюсь, не надоем своей назойливостью.
– Не беспокойтесь. Пойдёмте, я вас провожу.
Мы вышли на крыльцо. Уже стемнело.
– Жаль, но сегодня с Глафирой Андреевной вам, видать, свидится не суждено. В другой раз. – сказал профессор. А когда подходили к машине обратился к шофёру. – Как улов?
– Есть немного – удовлетворительно ответил Аверьян Николаевич – но раньше здесь водилось рыбки побольше. Наверно, сетями её ловили, еле тащили из реки. По всему видно, богатый был край.
Словоохотливость «молчуна» меня поразила. Он вообще редко произносил длинные фразы, а тут такая щедрость.
– Вы оказались совершенно правы, Аверьян Николаевич – подхватил разговор доктор – тут действительно жили зажиточно.
– Во-во, я и говорю, хлебное место. Ну, прощайте, ехать нам пора. Итак, поди, в ночь едем.
– До свидания! Счастливого пути! – пожелал нам Фридрих Карлович. И помахал рукой, когда мы тронулись.
Честно говоря, я ещё был под впечатлением «старины», к которой прикоснулся, и всё прощание прошло как в тумане. Во мне не укладывалось в голове с каким самозабвением люди отдавались служению Отчизне, как воспитывали в напутственных словах своих потомков, как говорили о патриотизме и любви к Родине, не в абстрактных понятиях, а именно выраженных в конкретных людях, в простом человеке, в народе. Они делали добро и в этом находили смысл существования, предназначение жизни. Разные столетия, разные одежды, разные лица, но через века единой связывающей нитью проходит вера в окончательную победу добра над злом и ради такой цели стоит трудиться и жертвовать, если понадобится, и жизнью.
До Москвы я ехал в каком-то оцепенении и только возле своего дома немного пришёл в себя. Было уже поздно, когда вошёл в квартиру, все уже спали. Поэтому, стараясь никого не разбудить, тихо пробрался в свою комнату, разделся и лёг спать. Голову распирало от мыслей, однако, всё же молодость взяла своё, и я заснул крепким сном.
На следующий день я позвонил главному редактору и отчитался о проделанной работе. Аргументированно объяснил в необходимости повторной поездки к профессору. На удивление, он не только согласился, но и похвалил меня за усердие, не забыв сказать, правда, что ждёт материал в назначенный срок. Я ответил, что занимаюсь вопросом плотно и сдам без опозданий. Редактор повесил трубку.
После сделал ещё один звонок. Мне непременно надо было извиниться за вчерашний некрасивый поступок. Когда мои искренние слова сожаления о случившемся приняли и простили, мне полегчало; на душе стало тихо и спокойно. В таком умиротворённом состоянии я договорился с доктором о визите к нему на дачу. Второй раз роскошь мне не полагалась, поэтому ехать в гости предстояло «на своих двоих». Но это было даже и лучше.
За второй встречей последовали третья, четвёртая…. Хозяин дачи каждый раз радушно встречал меня. Мы подолгу беседовали и материала накопилось предостаточно для того, чтобы мне закончить свою работу. После написания статьи в окончательной редакции я предложил Фридриху Карловичу с ней ознакомиться. Он остался доволен. Его удовлетворение стало для меня наибольшей похвалой. Ведь чем больше я узнавал о жизни доктора, тем сильнее росло уважение к этому чуткому, порядочному, честному человеку, продолжившему дело своих славных предков, и в тоже время личности таинственной, загадочной. Однако, всё по – порядку…
Вышедшая моя большая развёрнутая статья, посвящённая профессору Шульцу, вызвала большой отклик читателей. Адрес газеты буквально завалили благодарственными письмами, сердечными пожеланиями доктору от его пациентов и просто людей, столкнувшихся с ним за долгую насыщенную жизнь настоящего целителя и человека. Честно говоря, я не ожидал такой реакции и по – иному в очередной раз посмотрел на Фридриха Карловича в свете признания его заслуг со стороны незнакомых мне граждан. Приходила корреспонденция даже из зарубежных стран.
На меня же обрушилась журналистская слава. Кто-то искренне, кто-то с завистью поздравлял меня с успехом. А для меня стало важным передать слова людей профессору Шульцу. Сколько можно писем я взял с собой, чтобы показать их доктору. Но в этот раз встрече не суждено было состояться. Когда приехал без звонка на дачу, Глафира Андреевна, с которой мне удалось всё же познакомиться, объяснила, что за Фридрихом Карловичем срочно прислали машину, и он уехал, скорее всего надолго, может, на день-другой, а то и больше. Видя мою растерянность, она любезно предложила остаться на ночь, но я отказался. Оставил письма и короткую записку профессору.
Через несколько дней мой начальник вызвал меня к себе и буквально огорошил приятным известием, командировкой на Дальний Восток, о которой я, как и многие, могли только мечтать. Вернувшись в свой рабочий кабинет, мой коллега сообщил мне ещё одну замечательную новость, что звонил профессор Шульц. Он просил перезвонить ему на дачу. Как я был рад слышать голос Фридриха Карловича. Доктор, узнав о моём предстоящем путешествии, предложил отпраздновать такое событие и пригласил в гости.
