Евгений Александрович Жиляев
Хроника одного задания
– Сделаю.
– Тогда я пойду, а ты чуть позже после меня.
Алексей вышел. Морозно уже. Поёжился немного и отправился в убежище командиров.
– А, Алексей Николаевич, – поприветствовал Тишков, подкидывая дрова в печку, – смотрю, бодрячком.
– Да, отдохнул. Вызовите, пожалуйста, Костенюка, будем допрашивать.
– Сейчас. Мне тебе два слова сказать надо. Уверен, что следовало раскрываться? Ты парень опытный, я не вмешивался, а тут раскинул немного и сомнения стали одолевать. Что скажешь?
– Я считаю, Степан Иванович, теперь не надо делать тайны из причины моего пребывания здесь. Пусть считает меня особистом. Я уже развернул бурную деятельность. Агента надо вывести из равновесия, его надо заставить проявить себя. Здесь Костюк идеально подходит на роль приманки. Предатель должен начать бояться, ему нужно внушить мысль, что удар может последовать внезапно. И последнее, полицай наверняка обладает информацией, которая приблизит нас к агенту.
– Рассеял сомнения.
Тишков вызвал своего ординарца и приказал привести Костюка, а заодно найти Руденко и попросить прийти в землянку.
– Ты лучше скажи, – с неподдельным интересом спросил майор, пока исполнялось его приказание, – где так научился в лесу ориентироваться. Николай говорит, по лесу точно по родному дому ходит.
– В Якутии, Степан Иванович.
– Эко далеко тебя занесло!
– Родителя моего, – уточнил Берестов, – а с ним и вся семья там оказалась. В нашем селении охотник один жил, вот он меня своему ремеслу и обучил. Удивительным человеком оказался. Благодарен я ему очень, вот, надеюсь, после войны навестить старика.
– Долго она ещё проклятая продлится. Вот смотрю на вас молодых, на что силы свои недюжинные тратите. Могли жить мирно, строить, любить. А тут грязь и земная, и человеческая, боль, пот, смерть кругом ходит. Вам бы росточкам зелёным тепло, свет, забота в достатке, глядишь, и родина наша преобразилась бы быстрее, краше стала бы. Ты, Алексей Николаевич, доживи до победы. Очень тебя прошу. Поклонись охотнику своему и от меня лично. Такого парня партизанскому отряду воспитал!
Дверь открылась и на пороге появился Руденко.
– Не опоздал?
– Нет, Пётр Аверьянович, без тебя не начали бы. Мы здесь немного с Алексеем Николаевичем по душам поговорили.
– По душам – это хорошо.
Дверь снова открылась и появился боец.
– Заводить можно, товарищ майор? – спросил он.
– Заводи.
Ввели Костенюка и посадили на стул, руки у него были связаны. «Всё, свободен» – сказал майор партизану, что конвоировал полицая. Тот не мешкая вышел.
– Ну здравствуй, Фома Лукич, – Руденко пристально смотрел на полицая, – не думал, что так скоро свидимся?
– Здравствуй, секретарь. Да, не чаял. Человек предполагает, а Бог располагает!
– Как видишь, век предателя короток.
– Посмотрим. Это для вас я изменник, у меня другая правда.
– А в чём правда, – сурово спрашивал Пётр Аверьянович полицая, – детишек малых жизней лишать, стариков, женщин не жалеть?
– Каждому своё.
– В чём они виноваты перед тобой?
– Пожить я решил вольготно, хотелось, чтоб душа развернулась. При Советах разве жизнь? Но за всё надо платить, так то, секретарь.
– Ведь это чужие жизни! – Руденко был поражён цинизмом, с каким высказывал свои мысли Костюк. Он даже не пытался ничего скрывать, всю подлость и низость свою напоказ выставлял. Ещё бахвалился.
Тишков сидел, в разговор не встревал, слушал внимательно.
– Чужие, верно. Это как деньги, что приходят и уходят.
Костюк сидел и наглыми глазами смотрел на Руденко, его забавляла реакция секретаря на такие слова.
Тут Берестов резко встал и подошёл вплотную к Фоме Лукичу, правую руку сжал в кулак. Его действия были настолько неожиданными, что первые секунды никто не проронил ни слова. Но затем все присутствующие услышали голос Руденко: «Не надо, Алексей Иванович, не стоит об него руки марать».
Но старший лейтенант не слушал. Он навис над полицаем и процедил сквозь зубы таким безапелляционным тоном, не вызывающим никаких сомнений, что Костюк сразу сник, потух, сжался и если бы можно, то прикрылся бы руками от лица Берестова.
– Я тебе, гнида, сейчас коленки прострелю, как ты это с пленными красноармейцами делал и буду спрашивать то, что меня интересует, а ты, сволочь, будешь отвечать мне и попробуй хоть раз соврать! Хочешь?
– Нет, – проблеял полицай, от спеси не осталось и следа, одно дело самому истязать, другое дело, когда тебя. Разницу такие люди понимают очень хорошо.
– Тогда вопрос первый: откуда ты узнал про связь Петра Евсеевича Кошелева с нами? Отвечать, быстро.
– Я не знал, – ответил бледный полицай.
– Не врать! – рявкнул Берестов и притронулся к кобуре.
– Я правду говорю, – быстро выпалил Костюк, – меня вызвал к себе гауптштурмфюрер Вилли Заттер и велел следить за стариком.
– Когда это было?
– В начале сентября, а может, в конце августа, точно уже не помню.
– Что дала слежка?
– Ничего, ровным счётом ничего. Хитрый был старец.
– Дальше.
– А тут недавно опять вызывает меня к себе гауптштурмфюрер и приказывает ехать в деревню Петра, как его, Евсеевича и устроить там гулянье на широкую ногу, но не взаправду. Вместе с нами туда прибыла спец. команда. Она то и устроила засаду, а мы должны были только поддержать её и в случае надобности помочь. Но всё пошло наперекосяк. После боя главный у них дюже сильно ругался на своём языке. Немцы злые ушли, мы остались. Никак не думали, что вы сунетесь ещё раз.
– Откуда немцы узнали о Петре Евсеевиче?
– Этого я сказать не могу.
– За кем ещё приказывали следить?
– За разными людьми. Сразу и не вспомнишь.
– Ты напряги память, – Берестов постоянно давил, не давая расслабиться полицаю.
– Вот, например, – начал рассказывать Костюк, – в деревне Дубки есть такой Мухин Гаврила Степанович, в Бодунах – Трофим Череда, ещё Николай Дуров из Азаровки. Вот за ними в первую очередь велели присматривать.
– Они живы?
– Да пока дышат.
Берестов отстранился от полицая. Тот облегчённо вздохнул, словно голову из петли вынул. Алексей оглянулся назад. Руденко сидел весь бледный, точно из него вся кровь ушла. Старший лейтенант кивнул майору, Тишков приказал увести полицая.
– Это всё мои люди, – выдавил из себя секретарь, – честные, надёжные. Уму непостижимо. Откуда, откуда немцы знают о них?
– Степан Иванович, надо бы их срочно забрать, – обратился Берестов к майору, – иначе немцы схватят, когда полицаев начнут искать.
– Согласен, пойду организую. Если не мы, так другие отряды помогут.
Тишков оделся и вышел. Алексей остался с Руденко вдвоём.
– Пётр Аверьянович, сколько лет вы знаете всех этих людей?
– Давно и с самой лучшей стороны, – секретарь думал о своём, – ведь у них семьи, дети. Как думаете, Алексей Николаевич, успеют спасти их.
– Я затрудняюсь ответить прямо на ваш вопрос, будем надеяться, что всё получится.
– Всё получится, – машинально повторил Руденко.
– Пётр Аверьянович, давайте вернёмся к нашим делам. Скажите, кто мог знать, что вы к ним обратитесь, когда придут немцы. Понимаете, кто-то очень хорошо осведомлён о вашем близком круге общения, знает наверняка ваши действия, способен точно их прогнозировать.
– Это ужасно, Алексей Николаевич. Мне приходится подозревать людей, с которыми я долгое время работал, кому доверял.
– Я понимаю, это трудно. Прошу вас, определите круг лиц, которые обладали информацией в таком объёме. Задайтесь вопросом, кто может рассказать немцам так хорошо о вас?
– Я подумаю.
– Не бойтесь включать в этот список всех, кого вы считаете своим близким окружением. Понимаете, – после раздумья Берестов решил выложить всю правду, какой бы тяжёлой она ни была для Руденко, – я не говорил, но все провалы отряда идут по вашей секретарской линии. Те, кого привлёк Степан Иванович, не раскрыты, они продолжают работать. Другими словами, они не знакомы агенту. Вот причина, по которой он ещё здесь. Ему поставлена задача выявить все связи отряда с подпольем, чтобы ликвидировать его с корнем.
Руденко молчал, сидел с низко опущенной головой. Берестов положил ему руку на плечо.
– Пётр Аверьянович, не надо себя так винить. Мы все, каждый из нас, столкнулись с ситуацией, когда враг, наш общий враг, отбросил напрочь мораль, место которой заняли вероломство, предательство, жестокость, неуёмная жажда крови. Не мне вам это объяснять. Нам остаётся стать сильнее, осмыслить самую низкую степень коварства, подлости, на которую способен человек, и двигаться дальше, к победе, прежде всего, в себе, а потом и над внешним врагом.
– Спасибо тебе, Алексей! – Руденко встал и крепко обнял Берестова, – извини, что без отчества. Слабости и промахи надо признавать. Хорошо, что на них указывают такие молодые люди, вроде тебя. Для нас, людей, поживших не один десяток лет, это очень важно. А теперь позволь, я останусь один. Мне надо крепко подумать.
– Да, конечно, Пётр Аверьянович!
Старший лейтенант вышел из землянки на морозный воздух. Невдалеке он приметил Николая с перевязанной рукой, который стоял в компании партизан. Там курили и о чём-то шумно разговаривали. Слышался смех, спор. Алексей направился сначала в типографию, а после незаметно пошёл в сторону укромного места. Там он встретился с Чертаком.
– Что дало наблюдение, Николай?
– Не знаю, что тебе сказать. Ничего подозрительного я не заметил. Всё как обычно, вроде. К часовому возле землянки подходил прикурить Стахов.
– Можешь о нём рассказать, желательно поподробнее.
– Илья Сергеевич долгое время был заместителем Петра Аверьяновича. Затем сняли его с должности, дело против него возбудили, потом разобрались. Оказался просто поклёп, какая-то гнида чернуху написала. Я подробности не знаю, тебе лучше у Руденко спросить.
– Спрошу, Николай. Ты продолжай рассказывать.
– Что рассказывать? Пётр Аверьянович обратно к себе звал замом, как прежде, но Илья Сергеевич отказался.
– Обиделся?
– Нет, он мужик умный. Сказал, с него хватит, и вернулся в школу учительствовать. Детям историю вёл.
– А что ты про него как про человека скажешь?
– Порядочный, таких бы побольше. В этом будь спокоен. Он вообще мужик основательный, «фундаментальный», как про него Пётр Аверьянович говорит. Он, прежде чем окончательное решение или суждение вынести, всегда обстоятельно в вопросе разберётся. У нас в районе его уважали. Я не знаю, кто про него плохо бы отзывался, или мне обиженные не попадались. Если на него думаешь, напрасно.
– Ничего я пока, Николай, не думаю. Он Чепца сторожил, просто как факт.
– А ты теорию из этого факта не выводи. Не надо.
– Защищаешь его? – улыбнулся Берестов.
– Защищаю, Алексей. Я тебе другой факт про него расскажу, а ты думай.
– Давай…
– Илья Сергеевич детей беспризорных, трудных к себе домой брал. Воспитывал, людей из них делал. Ни один по кривой дорожке не пошёл. А плохой человек хорошего не воспитает.
– Хорошо, что такое подмечаешь.
– И жена у него душевная женщина. Врач в нашей районной больнице, – и прибавил, – была.
– Жива?
– Не знаю. Перед тем, как немцы в район пришли, она уже в военном госпитале работала, с ним эвакуировалась. Говорят, санитарный поезд разбомбили недалеко от нашей станции, а её или другой не скажу. Илья Сергеевич сильно переживал, когда новость эта до него дошла. При мне разговор состоялся у него с Петром Аверьяновичем. Руденко говорил тогда, что не стоит раньше времени хоронить Любу, жену то есть, ведь сведения не точные. В общем, убеждал как мог. Я тогда баранку крутил, не всё слышал. На дороге беженцы, солдаты, некогда было по сторонам отвлекаться. Но вроде убедил. Стахов успокоился.
– А дети у него где?
– Да разлетелись кто-куда.
– В отряде Стахов когда появился?
– Он один из первых пошёл в партизаны. Ему и Тишков доверяет. Часто давал Илье Сергеевичу опасные поручения, не было такого, чтобы подвёл. Несколько раз сам с ним ходил. Правду говорю, под смертью ходил, за спинами не прятался. А был случай, когда он молодого бойца своим телом прикрыл. Чудом тогда жив остался, с того света фельдшер наш, «золотые руки», вытащил.
– Ладно, Николай. Точно ничего необычного не заметил?
– Было бы, Алексей, неужели не рассказал бы.
– Не обижайся.
– Да и в мыслях не было.
– Понимаешь, ведь тот, кого я ищу, под личиной порядочного человека живёт. Вот и приходиться разбираться, где маска, а где настоящее.
– Трудная у тебя всё-таки работёнка, Алексей. Не то, что у меня, крути себе баранку и не зевай. Но ты, я смотрю, дотошный. Пётр Аверьянович говорит, с особистом нам повезло.
– Эх, Николай, к сожалению, без ошибок не обходится. Хорошего человека, сам знаешь, оговорить легко, обелить трудно. А враг наш этим оружием в совершенстве овладел.
– Ошибался? – Чертак пристально посмотрел в глаза Алексею.
– Было, – отмахнулся Берестов, – ладно, пошли. Если что увидишь заслуживающего внимания, в любое время приходи.
– В этом будь спокоен.
Старший лейтенант пошёл первым, он чувствовал на себе взгляд Николая.
Было… В памяти Алексея сразу всплыло одно дело, к которому он был подключён. Уже не будучи юнцом в оперативной разработке, он столкнулся с настолько изощрённым замыслом немецкой разведки по дискредитации целого направления научной мысли, что принимал чёрное за белое. Там наговор служил средством в многоходовой комбинации, приведший к аресту ряда видных учёных. Спустя время их удалось реабилитировать, кроме одного, пожилого профессора. Он умер в тюрьме от сердечного приступа.
Именно после того случая Алексей стал скрупулёзно докапываться до сути человека, его побудительных мотивов к действиям. И если образ человека, который складывался у него в голове в результате изысканий противоречил подаваемому, то за основу он брал своё сформированное представление. И потом шёл до конца, пока не докапывался до истины. Он удивительным образом научился чувствовать людей.
Сразу после разговора с Николаем, Алексей отправился к фельдшеру. Он всё откладывал визит к нему. Что-то его останавливало. Внутри стеной поднимался протест, когда Берестов думал о фельдшере как о потенциальном агенте. Алексей научился доверять своей интуиции и не было ни одного раза, чтобы она его подвела.
Вот и сейчас он через силу, буквально, заставил себя пойти к фельдшеру, хотя уже был абсолютно уверен в невиновности этого человека. Но проверку провести всё равно было необходимо.
– Здравствуйте, Семён Яковлевич, можно к вам? – спросил разрешения старший лейтенант, прежде чем войти.
– А, Алексей Николаевич, милости просим. Заходите.
Это был невысокий интеллигентного вида человек внешне очень похожий на Чехова. От своего собственного сравнения с великим русским писателем Алексей внутренне улыбался и ничего с этим поделать не мог.
– Чем моя персона вас заинтересовала? Ведь не с жалобой же на здоровье вы пришли ко мне. Не поверю. У вас, молодой человек, хороший цвет лица. Хоть и вид уставший.
– Вы совершенно правы. У меня к вам несколько вопросов.
– Внимательно слушаю вас.
Алексею стало совсем неловко, что он в своих мыслях подозревал такого человека.
– Семён Яковлевич, что вы можете сказать о яде, от которого умер Чепец?
– А это интересно очень, – оживился фельдшер, – видите ли, он действует мгновенно. Я в подобных условиях, конечно, лишён возможности провести полноценное исследование подобного препарата, а потому могу опираться только на свой опыт. Уверен, яд довоенного производства.
– Поясните, Семён Яковлевич.
– Его предназначение быстро умертвлять. Разработчики не озаботились сокрытием его следов в организме. Понимаете? Как говорится, грубо и эффективно. Вот таблетка, которую вы мне дали совсем другого действия. Этот яд убивает постепенно, где-то через пять или шесть часов, в зависимости от особенностей организма. Всё будет выглядеть как естественная смерть от остановки сердца. И найти следы подобного препарата будет практически невозможно. Потребуется вскрытие и серьёзная экспертиза, чтобы хоть что-то обнаружить. Вы удовлетворены, Алексей Николаевич?
– Да, вполне. Благодарю вас, Семён Яковлевич, за ценную информацию.
– Рад, что оказался вам полезен. Кстати, вам не мешало бы попить витамины.
– Где их взять сейчас?
– А вот вы заходите ко мне завтра. Я вас кое-чем попою.
– Зайду, Семён Яковлевич. До завтра.
– До завтра. Непременно приходите. Я вам настоятельно рекомендую как человек от медицины.
Алексей вышел от фельдшера как после посещения русской бани с отменным парком, на душе у него было светло, а в теле лёгкость. Отпали окончательно все сомнения. Семён Яковлевич не при чём! Оставалось ознакомиться с результатами воспоминаний комиссара отряда. К нему у Берестова были вопросы, но визит сейчас к Руденко он счёл нецелесообразным. Когда тот будет готов, сам позовёт. Пётр Аверьянович прекрасно понимает ценность времени и каковы могут быть последствия промедления.
В этот же день Алексей лично допросил всех остальных полицаев. Те ничего полезного не сообщили. Обычные шкурники и трусы.
Алексей ещё раз проанализировал полученную за сегодня информацию, определил важные для себя моменты, которые требовали прояснения. И он уже не сомневался, след агента прощупывается.
Как опытному охотнику, который набрёл на путанные следы зверя, не составит труда разобраться в их хитросплетениях и выйти по ним на самого зверя. Так и Алексей знал, что ниточка от клубка уже у него в руках, и он выведет человека в маске на белый свет.
***
27 ноября 1941 г.
«В течение этого дня наши войска вели бои с противником на всех фронтах».
«Взятие Костенюка и его пятерых помощников подняло моральный дух партизан».
Руденко составил список. Он был довольно короткий. Там фигурировали всего пять фамилий.
– Я долго думал над твоими словами, Алексей Николаевич, – заговорил комиссар, – кто мог столько знать о моей работе. Я всегда был на виду, тайн из своих встреч не делал, многое обсуждалось открыто. И вот о чём я подумал, этот человек собирал информацию «по зёрнышку». Его осведомлённость – плод многолетней работы и не обязательно рядом со мной.
– Выходит, он имел возможность активно встречаться не только с вами, но и с другими людьми. Его работа должна носить разъездной характер.
– У тебя лучше получается делать выводы, Алексей Николаевич. По твоим рекомендациям у меня вышло всего пять человек. Из них трое в отряде. Судьба остальных мне не известна.
– Вы мне очень помогли, Пётр Аверьянович.
– В списке есть человек, которому я верю безоговорочно.
– Стахов Илья Сергеевич? Ваш бывший заместитель.
– Да, это настоящий коммунист, преданный партии и народу человек.
– Николай уже рассказал мне о нём. Мне бы хотелось уточнить у вас, за что всё-таки его сняли?
– Поклёп. На него стали приходить анонимные сигналы в районное НКВД, якобы он властью злоупотребляет, карман набивает, покрывает кого не следует. В общем, обыкновенная клевета, но сейчас могу сказать уверенно, очень грамотная была дискредитация авторитета Ильи Сергеевича. Начальник районного НКВД был человек порядочный, я спрашивал у него кто, зачем такую травлю устроил. Он не смог ответить на мои вопросы. Сигналы отработал, ничего не нашёл. На этом всё и кончилось. Только нервы Илье Сергеевичу и мне потрепали.
– Потом, когда сняли Стахова анонимные письма приходили?
– Больше не было.
– Странно.
– Мне тоже так теперь кажется. А тогда отстали и хорошо. И без того грязи хватало.
– Второй – Артюхов Юрий Валентинович, – прочитал Берестов вторую фамилию в списке. Это такой полный мужчина, что занимается хозяйством?
– Да, бывший начальник райпотребсоюза. Должность занимал более шести лет. Нареканий по работе не имел. Человек был на своём месте. Ничего плохого про него сказать не могу.
– Он в отряде давно?
– Почти с самого начала.
– Что значит «почти»?
– Когда я партизанский отряд организовывал в районе его не было. Он присоединился к нам недели через две. Привёл не помню кто, говорил только, что встретил Артюхова на дороге случайно.
– В боевых операциях отряда участвовал?
– Нет, он у нас сразу по хозяйственной части определился, стал вроде завхоза. Сам вызвался, никто не возражал.
– Дальше. Петров Родион Алексеевич. Что про него можете сказать, Пётр Аверьянович?
– Смелый, мужественный человек. Знаете, где-то с месяц назад к нам поступила информация, что в Германию готовится к отправке большая партия наших детей. Он первый вызвался идти их вызволять. Станция хорошо охранялась, ещё недалеко стоял крупный немецкий гарнизон, в общем, очень рискованная операция предстояла. На общем собрании приняли решение, что пойдут только добровольцы. Много наших не вернулось, но в Германию дети не уехали, спрятали их потом надёжно. Родион Алексеевич одного мальчонка с собой привёл. Тот, как обнял Петрова, так больше с ним расставаться не пожелал. Точно сын с отцом. Мальчика на большую землю отправили на том самом самолёте, на которым ты к нам пожаловал. Трудно они расставались, некоторые видавшие виды партизаны плакали, глядя на них, не стеснялись. Война проклятая.
– Пожалуй, на этом закончим пока.
– Может чаю попьём?
– Нет, в этот раз вынужден отказаться.
«Итак, – думал Берестов, когда, выйдя из землянки, оказался один, – имеем троих здесь. Двоих можно сразу вычеркнуть. Когда отравился Чепец в отряде их просто не было. Надо срочно поговорить со Стаховым. Предстоит нелёгкий разговор».
Алексей постоял на морозном воздухе, подышал, собираясь с мыслями, и пошёл искать бывшего заместителя Руденко.
– Здравствуйте, Илья Сергеевич, – поздоровался со Стаховым старший лейтенант, когда отыскал его, – поговорить с вами хотел, уделите время?
– Добрый день, – в голосе Стахова послышались нотки недоброжелательства, – а я всё гадал, когда же вы меня навестите. Всё ждал. Одного разговора со мной вам видимо мало. Открылись новые обстоятельства, как говорится. В биографии имеются пятна.
– В вашей биографии действительно есть места, требующие прояснения. И мне важно получить от вас ответы на некоторые вопросы. При этом с вами я буду откровенен.
– Эти приёмы я уже знаю по собственному опыту, – с горечью в голосе сказал Стахов.
– Не перебивайте меня, пожалуйста. Я действительно пришёл с вами поговорить откровенно и от нашего разговора многое зависит, жизни людей.
Стахов посмотрел в глаза Алексея.
– Хорошо, – немного подумав, согласился Илья Сергеевич, – давайте поговорим. Только не думаю, что сообщу вам что-то новое.
– Позвольте, мне это решать.
Со Стаховым, выпустившем шипы, Алексей решил вести себя также. Во-первых, ему незачем было перед ним оправдываться, а во-вторых, он рассчитывал на то, что выбранная манера общения поможет взглянуть на Алексея другими глазами.
– Меня интересует ваше прошлое дело. Знаю, вам неприятно об этом вспоминать, но вынужден настоять. Расскажите, что вы сами думаете о случившемся, что стало причиной клеветы.
– Я бы хотел забыть всё это, правда, не получается.
– Илья Сергеевич, этого не надо забывать!
Стахов никак не ожидал такое услышать. Он привык к тому, что его убеждали оставить всё в прошлом, забыть и как бы ни было трудно идти вперёд и тому подобное. И вот совет, идущий вразрез со всем остальным услышанным.
– Вы уверены, что так, – на слове «так» Стахов сделал ударение, – следует поступать в подобных случаях?
– Не в подобных, а лично в вашем случае. Я вам всё объясню, но для начала хотел бы услышать ваш рассказ.
– Ну, хорошо, – подумав немного, продолжил Стахов, – тогда слушайте. Это случилось в сороковом году. Я тогда был, как вы, наверное, знаете, заместителем Петра Аверьяновича. Мы с ним были как один кулак, если требовалось по столу стукнуть, и рукой, протянутой для помощи и дружбы. Счастливое было время, хоть и трудное. Мне вообще нравилось работать с людьми. Я по праву считал, что нахожусь на своём месте. А потом вдруг эти письма. И понеслось… В чём только меня не обвиняли, а главное, факты так подавали, что поверить в них было легче, чем не поверить. Надо сказать отдельное спасибо начальнику нашего районного НКВД Илье Николаевичу Горохову. Тёзка мой оказался человеком негнущимся. Даже под шквалом сигналов продолжал мне верить. Ведь писали не только ему, как оказалось, писали и в областное управление НКВД, а оттуда требовали принятия срочных мер и наказания виновного, меня то есть. Вопрос ведь как был поставлен: почему просмотрели человека, который по своим морально нравственным качествам не имеет права находиться в партии и занимать такую должность. Конечно, меня сняли, и пошли проверки, проверки, вызовы в органы. Я себя виновным ни в чём не признавал, да и признаваться мне было не в чем. В итоге, Горохов и Руденко меня отстояли. Горохов в последнюю нашу встречу с ним сказал мне: «Вы, Илья Сергеевич, на прежнюю работу не торопитесь возвращаться. Много в вашем деле неясного. Разберусь, дам знать». И просил о нашем разговоре не распространяться. Я в школу вернулся. Потом война. Собственно, и всё.
Стахов снова закурил. Сидел, погружённый в свои мысли.
– Илья Сергеевич, – Берестов выдернул Стахова из задумчивости, – вы не можете сказать, что Горохову требовалось выяснить?
– Он объяснил так, что письма писали разные люди, но за ними угадывалась чья-то рука, ими кто-то руководил, направлял.
– Скажите, а могли таким образом метить в Петра Аверьяновича?
– Я размышлял об этом. Очень похоже. Дискредитация меня, как его заместителя, сильно задевала Руденко. Но вот в чём загадка, после моего снятия – тишина, как отрезало. Пётр Аверьянович кроме меня больше ни с кем не захотел работать. Один всё тянул потом. Против него подобной кампании не развернули. Значит, мишенью был я. Что за недоброжелателя я нажил, а, главное, почему, до сих пор в толк не возьму.
– Действительно, странно. Скажите, а в событиях, предшествовавших вашему снятию с должности, ничего странного не замечали, ничего не происходило из ряда вон выходящего? Вспоминайте, что-то обязательно должно было быть. Возьмите несколько дней накануне.
– В моей жизни ничего такого не происходило, обыкновенные будни. Много разъезжал по району. Хотя, постойте…Что-то мелькнуло в памяти. Может и не имеет к нашему разговору никакого отношения.
– Вспоминайте, Илья Сергеевич, – повторил свою просьбу Берестов, – незначительная, маленькая деталь может дать толчок к ответам.
– Как же я мог забыть! – Стахов ударил себя по лбу, – конечно, вы правы, было. Конечно, было! Сейчас расскажу. Заехал я как-то в колхоз «Красное знамя». Там ко мне подошёл местный зоотехник, простите имя забыл, говорит, что хочет поговорить, желательно наедине, без свидетелей. Посоветоваться желает. Я у него спросил, на какой предмет совет ему нужен. А он по сторонам огляделся и зашептал, что подозрения имеет, в милицию пока не сообщал, хотел прежде со мной всё обговорить. А тут я как раз. Потом вдруг голос повысил и тему резко сменил. Отвечаю: «Хорошо, приезжайте ко мне завтра вечером. У меня и поговорим, обсудим, что вас так сильно волнует». Но на следующий день он не приехал. Я его долго прождал, и потом его больше не встречал. Хотел навестить зоотехника в колхозе, да не вышло, завертелось…А затем и вовсе из памяти ушло.
– Вы Горохову этот эпизод рассказывали?
– Нет, забыл. Не до этого стало.
– Вот что, Илья Сергеевич, вы никому суть нашего разговора не передавайте. Если что ещё вспомните, найдите меня.
– Договорились. Кстати, мне помнится, вы обещали мне что-то объяснить.
– Обещал, слово сдержу. От Николая Чертака и Петра Аверьяновича я услышал про ваше дело. Оно меня очень заинтересовало. Не буду вас утомлять своими умозаключениями. Скажу только, между тем, что случилось с вами перед войной и происходящими сейчас в отряде событиями существует связь.
– Большего сказать не могу, извините.
– И на том спасибо.
Берестов видел, Стахов престал воспринимать его в штыки, даже наоборот, расположился к нему. Позволил себе непринуждённо улыбаться.
– Знаете, Алексей Николаевич, какое счастье, когда тебе верят и доверяют!
– Знаю, Илья Сергеевич, знаю. В моей работе от доверия жизни зависят, в том числе и моя собственная.
– Берегите её, жизнь, Алексей Николаевич.
После разговора со Стаховым Берестов сразу направился к Тишкову, следовало отправить запросы в Москву. Алексея интересовала, прежде всего, судьба зоотехника из колхоза «Красное знамя», а также, не были ли серьёзные происшествия в руководимом Руденко районе.
Пока ждал ответы, Алексей проверил лично третьего из списка Петрова Родиона Алексеевича. Общение «по душам», мнение о нём других партизан позволило сложить образ этого человека. Это была личность прямая, бескомпромиссная, бесхитростная. А его отношение к мальчику, которого он спас, не оставляет никаких сомнений в искренности его мотивов, честности, самоотверженности. Родин Алексеевич решил усыновить мальчика, про которого всегда говорит с такой теплотой и любовью, точно их взаимоотношения сложились с рождения ребёнка, а не стали следствием печальных событий.
Оставался Артюхов, почти ровесник Руденко, человек «солидный», с изрядным животиком, при ходьбе он как будто перекатывался. Прав, Пётр Аверьянович, этот муж родился заведовать хозяйством. Всё у него есть, всё может достать и организовать. Благодаря ему, быт у партизан был налажен неплохо. Юрий Валентинович никогда не сидел без дела, его деловитую перекатывающуюся фигуру можно было видеть везде. Лишённый возможности перемещаться на длинные километры, как любил говорить сам Артюхов, он компенсировал «сидение на месте» постоянным движением по территории лагеря.
Алексей прощупывал завхоза пока со стороны. Артюхов казался ему каким-то неуловимым в определении черт его характера. Он вроде весь на виду, но сказать про него что-то конкретное не получалось. Алексею пришло сравнение с облаком на небе, когда смотришь ввысь на проплывающие кучевки и фантазируешь, получаются разные картинки. Так и в случае с Артюховым, он принимал ту «форму», которая зависела от особенностей характера встречного человека. Порядочный человек видел в нём порядочного, добрый – себе подобного…
Это свойство Артюхова настораживало Алексея. И чем больше он наблюдал за ним, тем меньше нравился. Кроме того, Алексей всё чаще стал чувствовать на себе пытливый изучающий взгляд, который следовал за ним буквально по пятам. Точно такой же взгляд Берестов почувствовал на себе, когда он впервые появился в лагере. Незаметно оглядываясь, Берестов неизменно ловил фигуру завхоза.
Наконец, пришли ответы на запросы. Из них Берестов узнал, что зоотехник колхоза «Красное знамя» Репа Валентин Борисович трагически погиб на ферме, далее, в воинской части, дислоцировавшейся в указанном районе, были отмечены массовые случаи отравления красноармейцев некачественной едой, в колхозах «Красный Октябрь», «Трудовик», «Ударник», «Победа» наблюдался резкий падёж скота. Виновные найдены и наказаны.
