Постой! ты взорами сурова, Ужель ты мной оскорблена? О нет, останься, миг забвенья, Минуту шалости прости!» «Я не сержуся; но пусти!» «Твои взор исполнен оскорбленья, И ты лицом не можешь лгать; Позволь, позволь для примиренья Тебя еще поцеловать». «Оставь меня!» «Мой друг прекрасный! И за ребяческую блажь Ты неизвестности ужасной Меня безжалостно предашь! И не поймешь мое страданье! И такова любовь твоя! Друг милый мой, одно лобзанье, Одно, иль ей не верю я!»
И дева бедная вздохнула, И милый лик свой, до того Отвороченный от него, К нему тихонько обернула.
Как он самим собой владел! С какою медленностью томной, И между тем как будто скромной, Напечатлеть он ей умел Свой поцелуй! Какое чувство Ей в грудь младую влил он им! И лобызанием таким Владеет хладное искусство! Ах, Эда, Эда! Для чего Такое долгое мгновенье Во влажном пламени его Пила ты страстное забвенье? Теперь, полна в душе своей Желанья смутного заботой, Ты освежительной дремотой Уж не сомкнешь своих очей; Слетят на ложе сновиденья, Тебе безвестные досель, И долго жаркая постель Тебе не даст успокоенья. На камнях розовых твоих Весна игриво засветлела, И ярко-зелен мох на них, И птичка весело запела, И по гранитному одру Светло бежит ручей сребристый, И лес прохладою душистой С востока веет поутру; Там за горою дол таится, Уже цветы пестреют там; Уже черемух фимиам Там в чистом воздухе струится, — Своею негою страшна Тебе волшебная весна. Не слушай птички сладкогласной! От сна восставшая, с крыльца К прохладе утренней лица Не обращай, и в дол прекрасный Не приходи, а сверх всего — Беги гусара твоего!
Уже пустыня сном объята; Встал ясный месяц над горой, Сливая свет багряный свой С последним пурпуром заката; Двойная, трепетная тень От черных сосен возлегает, И ночь прозрачная сменяет Погасший неприметно день. Уж поздно. Дева молодая, Жарка ланитами, встает И молча, глаз не подымая, В свой угол медленно идет.
Была беспечна, весела Когда-то добренькая Эда; Одною Эдой и жила Когда-то девичья беседа; Она приветно и светло Когда-то всем глядела в очи, — Что ж изменить ее могло? Что ж это утро облекло, И так внезапно, в сумрак ночи? Она рассеянна, грустна; В беседах вовсе не слышна; Как прежде, ясного привета Ни для кого во взорах нет; Вопросы долго ждут ответа, И часто странен сей ответ; То жарки щеки, то бесцветны, И, тайной горести плоды, Нередко свежие следы Горючих слез на них заметны.
Бывало, слишком зашалит Неосторожный постоялец, — Она к устам приставит палец, Ему с улыбкой им грозит. Когда же ей он подарит Какой-нибудь наряд дешевый, Финляндка дивной ей обновой Похвастать к матери бежит, Меж тем его благодарит Веселым кпиксом. Шаловливо На друга сонного порой Плеснет холодною водой И убегает торопливо, И долго слышен громкий смех. Ее трудов, ее утех Всегда в товарищи малюткой Бывал он призван с милой шуткой. Взойдет ли утро, ночи ль тень На усыпленны холмы ляжет, Ему красотка «добрый день» И «добру ночь» приветно скажет.
Где время то? При нем она Какой-то робостию ныне В своих движеньях смущена; Веселых шуток и в помине Уж нет; незначащих речей