Евгения Сафонова
Когда завтра настанет вновь
Я только кивала. На самом деле Гвен не нуждалась в моих ответах: вопросы являлись риторическими, а вставлять свои пять пини[7] в поток её нескончаемой болтовни было занятием неблагодарным и бесполезным.
Мы познакомились с Гвен, как только переехали из города сюда, в Мойлейц. Мне тогда было тринадцать, и я неописуемо страдала от расставания со школьными друзьями. Помнится, когда мама объявила о переезде, я долго рыдала, пытаясь заставить её передумать – тщетно. Причины, почему мы сорвались из мегаполиса в провинцию, обменяв трёхкомнатную квартиру в престижном квартале на нынешний маленький дом, так и остались для меня туманными. Сейчас я уже не роптала – тихий живописный Мойлейц, где даже в центре дома не превышали пяти этажей, нравился мне куда больше воспоминаний о лабиринте стеклянных небоскрёбов, – а вот в тринадцать переезд стал для меня трагедией. Гвен жила на той же улице и ходила в ту же школу, что я, и в первый же день меня подсадили к ней за парту. Сперва непривычно было сидеть рядом с кем-то, тем более с фейри (в прошлой моей школе парты были рассчитаны на одного), но я быстро привыкла.
…а не был ли и тот наш переезд связан с неведомой историей, из-за которой теперь нам с Эшем придётся снова внезапно сменить место жительства?..
– Я сегодня ужасно спала, – пожаловалась Гвен, когда у неё кончились новости про запутанные отношения наших однокурсников. – Легла вроде рано, но кошмары снились.
– Кошмары? – Я вспомнила свой сон. – О чём?
– Бред какой-то. – Подруга передёрнула плечами, обтянутыми шёлком нежно-зелёного платья. Рядом с Гвен я со своими рваными джинсами, футболкой с принтом и красными «конверсами» казалась девчонкой-сорванцом. – Чёрный человек без лица.
Холод – ледяное эхо того же ужаса, что во сне лишил меня сил и воли, – расползся по телу, невзирая на жару летнего утра.
– Без лица?..
– Гонялся за мной по всему дому. Давно так не радовалась будильнику.
– Как и я.
В ответ на моё бормотание Гвен удивлённо вскинула тонкую белую бровь:
– Хочешь сказать…
– Да. Мне тоже он снился.
Подруга пожевала губу, маленькую и пухлую, как кофейная мармеладка.
– Что-то Повелитель Кошмаров расшалился, – изрекла она наконец. – Интересно, ещё кому-нибудь сегодня ночью явилось это чудище?
Я с сомнением воззрилась на зелёную изгородь дома, мимо которого мы проходили, высившиеся над ней яблони и газон вдоль дороги, пожухлый от зноя.
Теоретически наши сновидения и правда мог наслать Повелитель Кошмаров… он же Повелитель Тьмы, он же тёмный бог Донн, он же предводитель Дикой Охоты. В долгую ночь Самайна[8], когда Донн выезжает в наш мир на вороном коне во главе своры мстительных духов, злобных псов-оборотней и прочих жутких тварей (которых в других странах называли демонами, а мы окрестили фоморами), ни людям, ни фейри лучше было не спать. Всем, кто засыпал, снились кошмары: мучительные, до жути реалистичные и всегда – одинаковые. Будто всех жителей Харлера, которым не повезло задремать на повороте Колеса Года, затягивало в один и тот же сон, созданный богом в качестве особого праздничного подарка.
Но с чего бы Донну делать это посреди лета, когда до Самайна ещё так далеко?..
– Не знаю, – откликнулась я, пока зелёную изгородь сменял низкий белёный заборчик, за которым вместо яблонь красовались розовые кусты, а очередной коттедж уплыл за наши спины, чтобы уступить место другому. – Надо будет у Эша спросить.
Ещё одна странная странность. И на сей раз не только странная, но и страшная.
Ладно, об этом, пожалуй, я тоже поразмыслю потом.
Мы дошли до оживлённого перекрёстка, где на светофоре загорелся зелёный. Удачно – не пришлось перебегать на красный, а то мы с Гвен частенько этим занимались. По зебре перехода пройдя мимо скучающе жужжащих мобилей, приторможенных бдительным алым глазом на бетонном столбе, оказались в кленовом сквере, ведущем прямиком к колледжу; листья бросали пятиконечные звёздные тени на асфальт и прохожих, торопившихся по своим делам.
С тринадцати лет по утрам мы встречались с Гвен у моей калитки, чтобы идти в школу вместе. Два года спустя поступили в один и тот же колледж, на трёхгодичную программу предуниверситетской подготовки: в Кембридж или Оксфорд мы не метили, но попасть на факультет магических искусств в Лондонском университете рассчитывали. Оба пройденных курса закончили на восьмёрки и девятки (ладно, несколько семёрок затесалось, но ничего ниже) и заслуженно гордились парой десяток. В конце концов добились, чтобы на летнюю практику перед третьим курсом нас распределили к мастеру Тинтрэ, который вёл у нас курс преобразования энергии – мой любимый предмет.
А теперь мне придётся бросить долгожданную практику после первого же занятия… Блеск.
– Думаю, беспокоиться не о чем, – сказала Гвен, когда мы приблизились к трёхэтажному зданию красного кирпича; жестяная крыша под полуденным солнцем сияла так, что отблески резали глаза. – В конце концов, это просто сон. Привет, Пол, привет, Бет! Готовы к новым мучениям?
Я молча поднялась по широкому гранитному крыльцу к двустворчатым дверям колледжа, вяло махнув рукой однокурсникам, в ожидании практики задымлявшим воздух арбузными парами от вейпа.
По правде сказать, я не была согласна с её словами. И не была уверена, согласна ли со своими словами сама Гвен.
Но, с другой стороны, что нам оставалось делать?
* * *
– …игральные кости в качестве боевых артефактов хороши, даже несмотря на малую энергоёмкость. Впрочем, всё лучше карт. – Заложив большие пальцы в карманы шёлкового жилета, мастер Тинтрэ прохаживался между партами, наблюдая за нашими мучениями. – Карты как боевые артефакты удобны, и работать с ними проще всего – потому их и зачаровывают в рамках стандартного учебного курса. Но они, к сожалению, маловместительные. Зато когда доберёмся до драгоценных камней… Самые мощные и функциональные артефакты. Прекрасные резервуары для энергии любого типа. «Пустой» камень можно обратить в источник чистой магической силы – на случай, если вам не хватает собственной. Принцип работы тот же, что с кристаллами, которые мы осваивали в первом семестре. Можно поместить в камень любое заклинание, даже проклятие, вытянутое из человека. А для активации скрытых в камнях заклятий не нужно слов: достаточно броска, удара или соприкосновения с живым объектом. Зависит во многом от свойств того, что заключено внутри, однако и сам создатель артефакта…
Я украдкой подняла взгляд.
Совсем ещё не старый – едва ли за сорок – мастер мог показаться седым, но на деле кудри его были серебристо-белыми. Видимо, подарок предка из дин ши. Глаза скрывали затемнённые очки с маленькими круглыми стёклами, придававшие его худому лицу непроницаемость секретного агента; жара вынудила мастера сменить обычный строгий костюм на светлые брюки и хлопковую рубашку, но даже лето не заставило его отказаться от жилетки.
Отерев пот со лба – в аудитории было жарковато, – я вновь склонилась над своей костью: самый обычный игральный кубик из обсидиана с шестью гранями, помеченными нужным количеством белых точек.
– …впрочем, возвращаясь к костям. Принцип атаки тот же, что с картами, но с одним нюансом. Для активации заклятия, скрытого в карте, достаточно кинуть её в противника, приложив капельку ментальных усилий. Соответственно, самая большая трудность – достать из колоды ту, что вам нужна. Маги для этого прибегают к элементарному заклятию Призыва, обычные люди довольствуются тем, что складывают карты строго определённым образом. Но в костях скрыто не одно заклятие, и ни одно из них не сработает, если не назвать номер грани, к которому привязано интересующее вас заклинание. Так что…
Я повернула кубик, чтобы сверху оказалась грань с четырьмя точками. Сжав его в кулаке, сосредоточилась, стараясь не слушать тихое бормотание однокурсников, доносившееся со всех сторон.
Когда я разомкнула губы, с первым же словом на моей руке жемчужно-белым светом проявились извилистые линии магической печати, оплетавшие кожу от предплечья до кончиков пальцев.
– Ашке гам орт, ле форнайт аэр…
Кубик в моей ладони запылал жарким снежным сиянием, пробившимся даже сквозь плотно сомкнутые пальцы. Потоки силы, текущие по руке, хлынули в костяную безделушку в моём кулаке. Где-то сбоку послышался треск, потом – вскрик и искристое шипение; воздух наполнил запах гари, но я только зажмурилась.
Не отвлекаться. Контроль, ежесекундный контроль. Постоянно регулировать количество силы, вливаемой в кубик. Иначе последствия могут быть катастрофическими.
– …блинджед мо наймджэ, абхэ ар мо хосэндж!
Мысленно замкнув силовой контур, я ощутила, как остывает кубик в моей руке. Открыла глаза – и, разжав ладонь, удовлетворённо опустила кость на парту.
За два курса мы изучили немало разных заклятий, но теперь задание было куда интереснее: вложить заклинания в кубик, зачаровав все шесть его граней, и оставить дремать там – до момента, пока не понадобится активировать их, назвав нужную цифру и бросив кость в противника. В итоге получалось что-то вроде магических пуль.
Сколько сотен таких кубиков на моей памяти зачаровала мама, я и не вспомню.
– Четвёртое есть, – констатировала я, пока Гвен фиксировала каждое действие в свой графон. – Сколько у нас осталось времени?
– Десять минут. – Подруга сосредоточенно смотрела в голографический экран: тот мерцал над серебристой трубкой графона, лежавшего на парте, пока пальцы Гвен ловко бегали по иллюзии клавиатуры, спроецированной на столешницу. – Пятую уже не успеем.
Родись мы лет на двадцать раньше, и пришлось бы таскать с собой на учёбу громоздкие ноутбуки (они ещё и весили больше килограмма, мама рассказывала). Это сейчас хорошо: и средство связи, и персональный компьютер в одной компактной металлической штучке, проецирующей голограммы. Впрочем, когда-то студентам вообще вручную писать приходилось…
– Ладно, тогда завтра придётся тебе продолжить, – сказала я – прежде чем сообразила, что завтра меня в Мойлейце уже не будет.
…нет, не думать об этом. Потому что я так и не придумала, как объясню своё исчезновение, вернувшись в город осенью.
Если мне вообще суждено вернуться.
Я покосилась на соседнюю парту: Хелен и Джилл, две баньши[9], готовившиеся к поступлению на кафедру теоретической магии, сокрушённо взирали на обгорелые осколки своего кубика, раскиданные по столешнице. Понятно… Вложили слишком много силы за раз. Для этого мастер перед началом урока и велел нам надеть защитные очки, напоминавшие маски для подводного плавания: отлетит осколок кости в глаз, и пиши пропало.
– Мисс Форбиден, – послышалось из-за моего плеча, – позвольте взглянуть?
Гвен заметно занервничала. Я взяла кубик двумя пальцами, чтобы передать учителю.
Мастер Тинтрэ повертел кость в ладони – одновременно с тем, как на коже его полыхнуло плетение отрывистых зеленоватых линий, убегавших под длинный рукав рубашки. Говорят, печать отражает характер мага, но я никогда не сказала бы, что в характере Александра Тинтрэ есть острые углы. А вот моя вполне соответствовала этому утверждению: в четыре года, когда печать впервые проявилась, выдав во мне юного мага, она состояла из весёленьких жизнерадостных спиралей, однако с возрастом рисунок менялся, расправляясь из крутых завитков в плавный изгиб узора, напоминавшего стебли вьюнка. Хорошо хоть печать проявляется, только когда колдуешь… Не хотелось бы мне, чтобы она торчала на руке эдакой татуировкой, позволяя каждому встречному делать о тебе далекоидущие выводы.
– Четвёрка ослепляет, – комментировал мастер, неторопливо проворачивая кубик в пальцах, – тройка парализует, двойка создаёт морок, а единица… щитовой барьер? – Хмыкнув, учитель кинул кость обратно на парту. Лишь сейчас я заметила, что окружающие забросили собственные экзерсисы, глядя на нас. – И почему же барьер, мисс Форбиден? Я понимаю, если бы защитная сфера, но её мы будем изучать лишь в следующем году, а щит… Вы ведь в курсе насчёт радиуса действия этого заклинания.
– Если кинуть четыре кости вокруг себя, создав четыре щита со всех сторон, получится аналог сферы, – пояснила я. – Это будет быстрее и эффективнее, чем тратить силы на создание сферы такого размера. Учитывая, что лично моих сил всё равно не хватит на то, чтобы долго её поддерживать.
Мастер удовлетворённо почесал подбородок:
– Четыре кости, значит… а у вас творческий подход, мисс Форбиден. Всем бы здесь такой.
Гвен надулась от гордости, но я под чужими взглядами неловко ссутулилась.
Любимчики учителей редко пользуются любовью однокурсников. Меня спасало то, что я охотно делилась конспектами, помогала менее усердным товарищам готовиться к очередному зачёту и дружила с Гвен, которая, в свою очередь, дружила со всеми. Иначе я бы наверняка стала изгоем, особенно учитывая регулярные отказы от пьянок после экзаменов и походов в бар с ребятами: крепкий алкоголь нам пока не наливали, но на пиво, вино или сидр после шестнадцати мы вполне могли претендовать. Да только ни пиво, ни вино, ни сидр мне не нравились, мама была против, а для шумных посиделок я была слишком глубоким интровертом. Любые сборища, где количество участников превышало пять-шесть человек, очень скоро вызывали у меня желание сбежать на поиски пустой комнаты, где можно закрыться и посидеть в тишине. Так что я предпочитала выбираться в кафешки вдвоём с Гвен или коротать наш совместный досуг за сериалами, читать и обсуждать прочитанное с Эшем, а иногда вообще бродить по городу в одиночестве – случалось у меня и такое настроение…
– На сегодня время вышло. Упаковывайте кости в контейнер. Если есть что упаковывать, – добавил мастер. – Завтра продолжите работу, поменявшись местами.
Гвен торжествующе щёлкнула на графоне кнопку дезактивации, вынудив экран и клавиатуру растаять в воздухе. Пока подруга складывала вещи, я возвратила кубик в картонную коробочку, аккуратно подписанную маркером «Элайза Форбиден, Гвен Хайлин». Там уже лежала одна готовая кость и две, которые только предстояло зачаровать. Отстояв небольшую очередь из приунывших студентов, я отнесла контейнер на учительский стол; встретившись со мной глазами, мастер тепло улыбнулся, и я ответила ему улыбкой.
Наша любовь была абсолютно взаимной. Моя – к одному из самых прекрасных учителей, что мне попадались за жизнь, и его науке. Мастера – к пытливой, понятливой и многообещающей студентке, которая собиралась сделать его предмет своим призванием. Для боевого мага мой потенциал был слабоват: и силёнок маловато, и скорость реакции так себе. Тихо сидеть за партой, сплетая магические формулы, неторопливо преобразовывая разлитую в воздухе энергию в нечто большее, – другое дело. Потому я и хотела стать магом-артефактором – с тем, чтобы созданные мной артефакты использовал кто-то другой…
По сложной цепочке мыслей и ассоциаций скользнув к воспоминаниям о неведомой опасности, я разом перестала улыбаться. Спешно отвернулась, пока учитель не заметил в моём лице того, чего ему видеть не полагалось.
Что скажет мастер Тинтрэ, когда любимая ученица не придёт на его урок, как сквозь землю провалившись?..
– Неплохо, да? – покидая аудиторию, воодушевлённая Гвен почти пританцовывала. – Это мы так с костями раньше всех закончим! Может, мастер нам и камни для зачарования сразу выдаст? Ну, в порядке исключения?
– Вряд ли, – уныло ответила я, сворачивая к лестнице.
– Эй, ты чего такая кислая? Дома что-то случилось?
– Просто настроение плохое, – легко соврала я, ведя рукой по стене, чувствуя кончиками пальцев шероховатость фигурной штукатурки. – Из-за сна этого.
– Да ладно тебе! Мало ли чего приснится. Как будто в Самайн никогда не засыпала. – Копытца Гвен бодро цокали по гранитным ступеням. – Помнишь, что Повелитель Кошмаров в том году учудил, когда мы с тобой за фильмом задремали?
– Такое вряд ли забудешь. Когда у тебя червяки лезут из рук и жрут твои пальцы… Но сейчас-то не Самайн.
– Пф, как будто ему кто мешает не в Самайн пошалить! Тем более Лугнасад[10] скоро. – При нашем приближении стеклянные двери на улицу гостеприимно раздвинулись, вынудив подругу сощуриться, пряча зрачки от света за длинными ресницами. – Хорошо хоть всю Дикую Охоту из потустороннего мира не вытащил… Так мы сегодня к тебе или ко мне?
Спускаясь по крыльцу к кленовой аллее, я быстро вывернула руку ладонью наружу, скрестив пальцы в оберегающем жесте (с Дикой Охотой лучше не шутить). Запоздало вспомнив, что мы договаривались после практики посмотреть ещё пару серий «Кодекса Форбидена», хотела было ответить, что сегодня мне в принципе не до гостей, но вспомнила, что должна вести себя как обычно.
– Лучше к тебе. – Уж точно не к нам, где ждут бардак в моей комнате, мама, запершаяся в спальне, и Эш с лицом ледянее обычного. – Только я сегодня ненадолго.
– А что так?
– Дела.
Гвен вздохнула, доставая графон. Над короткой трубочкой всплыл и замерцал голографический экран – на сей раз небольшой, с ладошку, не чета полноформатному, который мы использовали на уроках.
– Окей, напишу маме, что ты у нас обедаешь…
Перешагивая через кленовые тени, мне хотелось сказать ей искреннее «спасибо» за отсутствие расспросов. Впрочем, сейчас подруга уже привыкла, что время от времени мне, глубокому интроверту, нужно побыть одной. Когда мы только познакомились, в ответ на такое заявление она обиженно поджимала губы, думая, что надоела.
По правде говоря, дружескую болтовню с Гвен действительно нужно было дозировать: небольшими порциями, до учёбы и пару часов после. Передозировка грозила хронической усталостью и ушами, увядшими от болтовни.
Мы неторопливо шли по скверу, приближаясь к перекрёстку, за которым начинались жилые кварталы. Гвен сосредоточенно набивала сообщение маме, расчерчивая пальцами голограмму экрана; асфальт пустой дороги купался в прозрачном горячем мареве – три часа, разгар жары. Видимо, все водители предпочли пересидеть это время дома. На светофоре горел зелёный, но он уже начинал тревожно мерцать.
– Перебежим? – убирая графон в карман, предложила нетерпеливая Гвен.
Я сорвалась с места, устремившись к пешеходной «зебре», и мы вприпрыжку выбежали на дорогу в миг, когда зелёный сменился красным.
В миг, когда я поняла, что по ту сторону перехода стоит оно.
…следующие мгновения тянулись бесконечно долго.
Вот я смотрю на безликую тьму, зависшую в паре сантиметров над землёй, явившуюся из моего кошмара.
Вот по спине волной прокатывается беспомощный ужас, сковывающий по рукам и ногам, заставляющий застыть на месте.
Вот кожу обжигает мерзкое ощущение от безглазого взгляда, устремлённого на меня. Гвен медленно, странно медленно бежит через дорогу навстречу монстру, оставляя меня за спиной; я хочу крикнуть ей «стой», позвать на помощь, сделать хоть что-то, но язык мой отнялся, как и моё тело.
Следом я слышу истошный визг тормозов.
Я поворачиваю голову, с каким-то отстранённым интересом наблюдая за мобилем, наезжающим на меня. Вижу перекошенное лицо водителя, отчаянно отдавливающего педаль тормоза. Понимаю, что капоту до моего тела осталось не больше фута[11] – и что я сейчас умру.
…а потом чувствую, как что-то тисками обхватывает мой живот, болезненным рывком оттаскивает назад…
…и время потекло с прежней скоростью.
Жадно вдохнув (последние секунды мои лёгкие благополучно забывали о такой мелочи, как потребность в воздухе), я проводила взглядом одинокий мобиль, проехавший ещё ярдов десять, прежде чем затормозить. Посмотрела на другую сторону дороги, где застыла Гвен: мертвенно-бледная, прижавшая ладони ко рту, не сводящая с меня полного ужаса взгляда, как и парочка случайных прохожих… и никого кроме.
Надо же. Я жива. А где чёрный кошмар?..
Поняв, что монстр бесследно исчез, я опустила взгляд. Заметила чужие руки на моей талии за секунду до того, как те разжались и скользнули мне за спину.
Обернулась.
Первым, что я увидела, были его глаза: тёплый блеск аметиста, весенняя сирень и фиалковый свет заката. Потом к картинке добавилось юное белокожее лицо и серебро длинных волос: спереди непослушные прямые пряди падают на скулы, доставая до губ, сзади отпущены ниже плеч – насколько ниже, с этого ракурса разглядеть было трудно. Ещё немного погодя – штаны и рубашка причудливого покроя, рукавами достающая почти до ступней босых ног: в дневном свете белая ткань его одежд, на которой кровавой вязью расцветали алые узоры, отливала лунным серебром.
Сид.
Осознав, что без него я уже была бы кучей мяса и переломанных костей, пачкающей кровью дорогу, я кое-как разомкнула губы.
– Спасибо, – голос был хриплым, мысли путались, слова отказывались идти на язык. Откуда-то доносились встревоженный гул чужих пересуд и гневная отповедь, которой невезучий водитель решил наградить безумных девчонок, прыгающих под колёса, но я почти не понимала смысла того, что слышу. – Вы… Я…
Сид отступил на шаг. Лицо его ничего не выражало.
– Будь осторожна, – проговорил он и исчез: словно кто-то в один миг сменил картинку кленовой аллеи, где он был, на точно такую же, только без него.
Я ошеломлённо смотрела на звёздные тени на плитке и прохожих – прежде чем продолжить путь, те не забывали наградить меня неодобрительными взглядами и качать головами не хуже катайских болванчиков, – когда Гвен, рыдая, сзади кинулась мне на шею.
– Лайза! Боги, я так испугалась! Я уж думала, тебя…
– Ты видела его?
– Кого?
– Сида! Который спас меня!
– Конечно, видела! Только что тут стоял! – Подруга недоумённо огляделась. – Ой, а куда он делся?..
Я прижала пальцы к вискам.
Значит, прекрасный спаситель мне не померещился. Уже хорошо.
– А этого… чёрного… из сна… видела?
По взгляду, которым Гвен уставилась на меня, я поняла – не видела.
На всякий случай я осмотрелась кругом. Злополучного мобиля уже не было видно: водитель решил не разбираться с сумасшедшей девицей, застывшей столбом посреди дороги. Моего спасителя – тоже. Только посторонние люди и фейри, иные из которых с любопытством оглядывались на нас.
– Ладно, забудь. – Я развернулась обратно к светофору, где красный свет мерцал в преддверии зелёного. – Идём.
– Лайз, ты в порядке?
– В полном. Просто из-за жары голова закружилась.
Но когда мы вновь зашагали по «зебре» – неторопливо, предварительно удостоверившись, что на горизонте действительно нет ни одного мобиля, – я пыталась вспомнить, которая эта странность по счёту из всех странностей, приключившихся со мной за последние сутки. И понимала, что с этими странностями нужно что-то делать.
Следующую, судя по всему, я могу не пережить.
* * *
– Привет, тыковка! – заворковала тётя Лэйн, стоило нам перешагнуть порог дома Хайлинов. – Привет, Лайза! – нам обеим достался сердечный поцелуй в щёку, но Гвен к тому же привычно поворчала на испорченную причёску, когда мать ласково взъерошила её белобрысую макушку. – Скорее обедать, пока не остыло!
Я прошла по коридору не разуваясь: в доме глейстигов, которым обувь не требовалась, это было ни к чему. Тростниковые коврики поверх мшистого ковролина смягчали звук шагов и стук копыт; бумажные обои в бежево-зелёных тонах и деревянная мебель в стиле кантри заставляли ещё острее ощущать, что мы далеко от больших городов. Повсюду виднелись цветы в горшках (глейстиги и в помещении предпочитали быть ближе к природе) и шкафы с настоящими книгами – не то что в нашей бывшей квартире, где даже обои были голографическими.
Честно говоря, сейчас я с трудом понимала, чем жизнь в мегаполисе мне так нравилась.
– Как день прошёл? – когда мы уселись за большой круглый стол, спросила тётя Лэйн, раскладывая овощной салат по деревянным тарелкам.
Мы с Гвен переглянулись.
– Нормально, – пожала плечами подруга после недолгой паузы.
– Как-то это «нормально» прозвучало не совсем нормально, – усомнилась тётя Лэйн, вытаскивая из духовки блюдо с зелёной фасолью в сливках, запечённой под сыром. В отличие от дочери она носила короткие шорты, так что оленьи ножки представали во всей красе – стройные, изящные, покрытые бархатистой светлой шёрсткой. Такие же, как у Гвен. Они с матерью вообще походили друг на дружку, как два древесных листа: когда я впервые увидела снимок тёти Лэйн в молодости, то подумала, что фотографировали мою неуёмную подругу.
Я тоже росла маминой копией. Даже причёску носила такую же, как она. И, в отличие от Эша, не унаследовала ни единой отцовской черты.
К счастью.
– Просто урок был сложный, – солгала Гвен с той же лёгкостью, с какой я солгала ей днём.
– Не учителя у вас, а изверги! Даже летом детям отдохнуть не дают… Фасоли хватит, Лайз?
Я тоскливо воззрилась на щедро наваленную порцию:
– Я бы сказала, перебор.
– Кушай-кушай! А то худенькая, что тростиночка! Да и Гвен туда же…
Мне хотелось возразить, что на одних овощах сильно не разъешься (глейстиги – убеждённые вегетарианцы), но я промолчала. К тому же зазвонил графон, лежавший на кухонном подоконнике, и тётя Лэйн процокала к окну:
– Папа звонит. Вы ешьте, я вернусь и пирог к чаю поставлю…
– Доедай быстрее, – бросила Гвен, когда хозяйка кухни вышла, предоставив нам опустошать тарелки в тишине и покое. – И пойдём ко мне в комнату. Поговорить надо.
А я-то думала, чего это подруга по дороге вела себя подозрительно тихо…
Закинув в себя салат и фасоль так быстро, как позволили руки, слегка дрожавшие после моей несостоявшейся смерти под колёсами, я поднялась из-за стола; Гвен сделала то же ещё раньше, чтобы прихватить из шкафа коробку с печеньем, а из холодильника – бутылку сладкой газировки. Коридор, заставленный фикусами вдоль стен и оглашённый отзвуками весёлого щебета тёти Лэйн, доносившегося из-за лакированной двери кабинета, привёл нас в королевство красного, розового и плюшевых зверей. Подобная инфантильность больше подходила Гвен, когда той было тринадцать, но с тех пор в её комнате ничего не поменялось: стены и мебель переливались всеми оттенками алого рассвета, игрушечные мишки и зайцы смотрели на меня с подоконника, с полок секретера и даже со шкафа. Один медведь – огромный, больше моего роста – восседал на полу, рядом с кроватью под сетчатым балдахином; к нему и направилась Гвен, чтобы усесться прямо на ковёр, воспользовавшись медведем как креслом. Я невольно засмотрелась на её юбку, раскинувшуюся по вересковой шерсти шёлковым кругом, отливающим красками летнего леса, но требовательное «А теперь рассказывай!» вывело меня из задумчивости.
– Что рассказывать? – уточнила я.
– Да про того сида, который тебя спас! – Гвен кинула перед собой печенье и бутылку: та катилась по полу пару футов, пока не уткнулась в ножку стула, и ответила на нелестное обращение пеной, забелевшей внутри. – Это твой отец, так?
Оторопев, я упала в кресло рядом с секретером – и расхохоталась.
– Что? – протянула Гвен обиженно. – А с чего ещё какому-то сиду выдёргивать тебя из-под колёс, взявшись из ниоткуда, и тут же снова исчезать?
– Мой отец – тилвит, – отсмеявшись, вымолвила я, сдержав на губах ответный вопрос, как подобная чушь вообще взбрела подруге в голову. – Могла бы вспомнить, какого цвета волосы у Эша. А у этого шевелюра была серебряная, если ты не заметила. Стало быть, он дин ши.
– Тогда, может, он знакомый твоего отца?
– Да при чём тут вообще мой отец?
– Ну как же – он рассказал о тебе кому-то, а его знакомый переместился сюда, в Харлер, нашёл тебя и теперь присматривает за тобой!
Удушливая волна раздражения подкатила к горлу, пока горькая улыбка сковывала спазмом мои щёки:
– Хорошая сказочка. Только вот верится в неё слабо. Не думаю, что отец вообще обо мне помнит. Кто я для него? Одна из детей одной из смертных дурочек, которых он обольстил. Он сам меня бросил, так с чего теперь будет вспоминать да заботиться?
Гвен пожевала губами воздух, явно расстроенная провалом блестящей теории, что она успела состряпать за десять минут, отделявшие злосчастный перекрёсток от её дома.
– А как они познакомились? Твои родители?
Мои руки раздражённо впились ногтями в коленки: спасибо дизайнеру, решившему продрать джинсы ровно там, где в детстве я, падая, рвала штаны почти постоянно.
– Мама гуляла в лесу рядом с городом, где она выросла. Встретила… его… – Последнее слово поневоле выплюнулось как ругательство. – Мама вроде пыталась его отшить, да не получилось. Они же знают, как очаровывать…
Я удержалась от того, чтобы добавить «скоты». Подумала, что в присутствии Гвен это может быть бестактно.
У Харлера, родины людей и «низших» фейри (тех, кому в своё время не позволили удалиться из человеческого мира в Дивную Страну), с Эмайн Аблахом, обителью «высших» фейри (они же Племена Богини Дану[12], они же Туата де Данаан, они же туаты, а для нас – сиды), издавна были сложные отношения. Вернее сказать – никакие. Причина проста: пусть Харлер и Эмайн разделяет лишь семимильная полоска морской воды – это даже не разные страны, а разные миры. На Эмайне и время течёт иначе, а какие могут быть деловые отношения с государством, живущим в другом временном измерении? Некоторые счастливчики, сплававшие на Эмайн и вернувшиеся оттуда сутки спустя, утверждали, что пробыли у сидов несколько месяцев. Другие уплывали из Харлера, оставляя своих детей младенцами, лежащими в колыбели, гостили на Эмайне всего-то денёк – а когда возвращались, могли познакомиться с собственными правнуками.
Вычислить правила или законы временных соотношений двух миров оказалось невозможно. Ни правил, ни законов просто не было.
Все эти поучительные истории нам рассказывали в школе, сводя их к одному: смертным в Дивной Стране не место. Не только потому, что гостеприимство сидов было весьма специфичным. Это для фейри Эмайн был благословенным краем, где не ведали ни смерти, ни болезней, ни бедности, ни горестей; людям погибнуть там или стать рабами сидов, живыми игрушками, от которых избавятся, как только они наскучат, было проще простого. Зато маленьким обитателям Эмайна, видимо, рассказывали совсем другие сказки: вырастая, они то и дело наведывались в Харлер – забавы ради, – а когда возвращались, утаскивали с собой приглянувшихся человеческих девушек. Не спрашивая, хотят они того или нет.
Впрочем, похищения случались немногим чаще полюбовного сожительства. В Харлере обитала куча людей, в жилах которых текла кровь сидов. Ни тилвиты, ни дин ши не находили ничего зазорного в том, чтобы прожить пару-тройку лет с понравившейся девицей, даже детишек от неё завести… а потом взять и исчезнуть. Вернуться на родину, не зря прозванную Дивной Страной. И детей забрать с собой, если успели полюбить, а если нет – бросить вместе с матерью.
Как бросили нас.
– Нет, твой случай куда романтичнее, – подумав, резюмировала Гвен. – Он спас её от смерти, ах… выдернул прямо из-под колёс…
