Евгения Райнеш
Мга
– Лучше я пойду… наверное…
Девушка сбилась, как-то сразу ещё больше растерялась, и Гаю показалось, что на её и так мокром от дождя лице показались ещё и слёзы.
– Куда вы пойдёте? – галантно спросил он, решив, что не будет давить на нежное создание. – Вы живёте где-то поблизости? Я провожу вас…
Она смотрела на Гая долго, напряжённо и мучительно морща лоб. Наконец выдохнула:
– Я… Не знаю…
Лида всхлипнула, глаза наполнились ирреальным ужасом:
– Я действительно не знаю, кто я и где живу… Почему здесь и в таком виде…
Она вдруг схватила Гая за обе руки сразу, он почувствовал, что пальцы у неё —обжигающе холодные льдинки.
– Кто вы? – она опять перешла на горячий шёпот. – Почему я здесь? Почему вы здесь?
– Подождите! – Гаю пришла великолепная, как ему показалось в тот момент, мысль, – если вы подождёте минутку, я вынесу зонтик и плащ. И горячий чай. Прямо сюда, раз вы не можете зайти ко мне…
Лида продолжала дрожать. По её молчанию Гай понял, что она согласна. По крайней мере, ему хотелось в это верить.
– Я быстро, вот прямо сейчас, – он метнулся к подъезду, боясь, что девушка передумает. Он укроет Лиду, главное – согреет, а чуть позже, может, уговорит зайти к нему. Уже добежав до подъезда, он понял: что-то внезапно изменилось.
Резко, как и начался, прекратился дождь.
Гай оглянулся. Угол арки с заваленным ничейным гаражом был пуст. Ранний рассвет, просочившись в эту мокрую обитель, ясно выявил всё, что скрывал этот тёмный закоулок. Черепки от старого цветочного горшка. Жухлое деревце, пытающееся выжить изо всех сил.
А Лида исчезла.
Словно прекратилась вместе с дождём.
Глава четвёртая. Ваганька
Утром Гай обнаружил, что простыл. Болело горло и появился неприятный сухой кашель. Несмотря на это, он вышел из дома, насвистывая какой-то бравурный марш. Двор был сырой и мокрый после дождливой ночи. Гай поёжился и посмотрел туда, где ночью всхлипывало перепуганное видение. При привычном сером свете дня происшествие казалось сном. Гай в самом деле засомневался, случилась ли на самом деле ночная встреча.
Он вышел к старым стенам, идти стало легче, будто какую-то часть его тревог растворяло напряжение, витавшее в воздухе. Влажность отсвечивала от золотых куполов, радовало обманным солнцем.
Кто-то тронул Гая за рукав, он оглянулся. Увидел мужчину средних лет, такого профессорского, надёжного вида, что сразу неизвестно почему застеснялся.
– А вы куда хотите попасть? – спросил Гая интеллигентный и основательный.
Гай растерялся от неожиданности вопроса, открыл рот, беззвучно хлопая губами, а мужчина не без некоторой досады, но всё так же важно, произнёс:
– Там Кремль, – махнул рукой в сторону краснокирпичного забора.
– Там – все остальное, – повёл рукой в другую сторону.
И пошёл прочь.
«Словно предлагал мне сделать выбор, – тоскливо подумал Гай, – а я так ничего ему и не ответил. Как он: «Куда вы хотите попасть»? А вдруг не зря он меня спросил? Эх, надо было…». И он стал про себя перечислять, куда бы хотел попасть. И понял, что этот вопрос, на самом деле, достаточно коварен. Не «Чего вы хотите?», а «Куда?». А вот на него ответить совершенно непросто.
Если по большому счету, то правильно бы ответить «в историю», например. «Во всемирную историю» – так ещё лучше. На самом деле Гай никуда не хотел попадать, он, совсем наоборот, хотел выйти из этого замкнутого круга, куда кто-то (непонятно кто и за что) его загнал. Он совершенно растерялся от этого простого вопроса «Куда?».
– Самое страшное, если вечные вопросы «за что» и «почему» на самом деле не имеют совершенно никаких ответов, – подумал Гай. – Вот не почему, и всё тут. Потому что. Тогда во всём, что происходит с нами, нет абсолютно никакой логики. А это страшно. Когда «потому что» – это всё. Из этого уже никак не выберешься.
Так шёл Гай и все думал. Мимо «Националя», мимо бывшего «Питергофа», ныне – государственной Думы, мимо дома Жолтовского, мимо долго тянущегося за забором университета, около которого и встретился ему дружелюбный господин профессорского вида.
– Никчёмный я, никому не нужный и нелепый, – так сам с собой разговаривал он. – И сам не знаю, что мне нужно, куда я хочу. Квашня я, размазня и тряпка. На том и погорел…
Около станции метро Гай вдруг понял, что за ним кто-то идёт. Уже, видимо, довольно давно и вовсе не случайно. Просто вдруг почувствовал странное напряжение между собой и этим кем-то, точно в пространстве образовалась плотная опухоль, комком сбилась только что разреженная материя в определённом месте. Гай обернулся. Ему не показалось. Он наткнулся на пронзительный взгляд очень тёмных глаз.
Чернявая и неопрятная девочка лет девяти-десяти. Лицо пересекает, словно деля пополам, уродливый шрам. По одну сторону от шрама оно застыло зловеще неподвижной маской, по другую – нервно дёргалось, то ли нервным тиком, то ли шутовской гримасой. Девочка не успела отвести глаза, и Гаю сразу стало понятно, что шла она именно за ним, не упуская из вида, целенаправленно. Увидев, что Гай заметил её, нисколько не сконфузилась, а растянула в улыбке подвижную половину лица, тут же подскочила совсем близко и хрипловатым голосом бойко затараторила:
– Просить идёшь? Знаю. Знаю, что просить идёшь, не отпирайся. Не туда идёшь только, не туда. Не здесь нужно. К Крымскому мосту иди. Там энергетика сегодня невероятная. Вчера мужик с него в реку сбросился, вот потеха была! Голый совсем, всё с себя снял. На опоры залез и как сиганёт вниз! До сих пор круги на воде остались. Не знаешь, что ли? Да вся Москва на те круги уже ходила смотреть. А ты не знаешь, ну даёт! След от утопленника зачерпни, умойся, так тебе удача его достанется. Пойдём со мной, я тебе покажу, где он… того!
Она схватила Гая за руку, он брезгливо вырвался. Не то, что бы испугался, а просто невыносимо противно идти рядом с сумасшедшей нищенкой, от которой, кстати, ещё и плохо пахло странной смесью тухлой рыбы и медицинской карболки. Он быстро, почти бегом пустился по асфальту, лишь бы подальше от неё. Девочка не отставала, бежала рядом, назойливо старалась всё время заглянуть ему в лицо, схватить за край футболки, и приговаривала:
– Я покажу тебе, покажу, а, кроме меня, никто тебе не покажет…
Гай прибавил ходу по неожиданно пустынному тротуару. Она, кажется, отстала. Рванулся и, уже совсем задыхаясь, на красный свет пересёк Дорогу. Плюхнулся на скамейку возле небольшого музейного сквера. Поднял глаза на часовню, что оказалась перед ним. В этот момент почему-то сзади, за спинкой лавочки и за затылком Гая опять раздался хрипловатый неприятный голосок страшной девочки:
– Ну, пойдём же… Тебе ни с кем не будет так весело, как со мной. Я тебе и спеть могу, хочешь? Любое желание исполню. И станцевать могу, и сказки знаю. А ты за это только сходи со мной, посмотри на круги по воде от утопленника…
Гай вскочил, вытянул руки, словно отгораживаясь от кошмара, и закричал:
– Да уйди ты уже! Денег у меня нет, будешь приставать, я полицию вызову.
Он опустил руку в карман, обозначив намерение достать мобильный телефон. Девочка прищурила глаза и засмеялась:
– Какая полиция? Ты сам в бегах. И денег у тебя нет, точно. Да я ж денег и не прошу. Сама тебе всё, что хочешь, дать готова. Развеселить тебя хочу. А ты за это только сходи со мной к Крымскому мосту…
Безнадёжной тоской сжалось сердце. Безбрежной, бесконечной печалью.
– Уйди, – уже тихо и просительно сказал он, – уйди, пожалуйста.
Девочка заскакала вокруг него на одной ноге, радостно напевая речитативом:
– Да я поиграть, просто поиграть с тобой хочу. Скучно мне, скучно. Когда ещё меня отпустит…
Она наворачивала круги вокруг Гая, темп убыстрялся и убыстрялся.
– Кто ты? – уже покорно спросил он.
Девочка внезапно остановилась и залилась своим каркающим, хрипловатым смехом. Одна половина лица у неё так и оставалась безучастной, вторую корчили гримасы.
– А то не знаешь?
Она настырно, так же, как и до этого, заглянула ему в лицо: особенно, снизу, подлезая под его взгляд, и удивилась:
– И точно. Не знаешь. Я же вижу, что просить пришёл, а не знаешь… Да как же так?
Она всплеснула грязными руками, Гай ненароком заметил, что ногти у неё квадратно обкусаны до самых пальцев, и, кажется, расстроилась.
– Ваганьки мы, те самые, которых с Кулишек прогнали. Неужто не помнишь? Шуму-то, шуму было, весь город об этом говорил…
Гай отрицательно помотал головой. Она опять поднырнула под его лицо, жалобно и одновременно как-то с нетерпеливым сладострастием ловила взгляд:
– Да как же так, не знаешь… К нам на забаву кто только не приезжает! Забыли, неужели забыли? Да, нет, быть не может. Это скучный ты человек, вот и маешься. Всего-то и хочу, развеселить тебя. На круги посмотреть, это же так весело! Ну, если не на Крымском, то здесь хотя бы, глянь.
Лицо её то ли от нервного тика, то ли само по себе опустилось вниз зыбкими морщинами, и Гай понял, что девочка эта совсем не девочка, а скорее даже маленькая старуха. Перед его глазами пошли кругами волны, голова закружилась, словно он попал в водоворот. Потянуло в прохладную, тёмную и такую спасительно равнодушную воронку. В тот же момент он почувствовал физическую боль. Кто-то схватил его за плечо, грубо развернул, и закричал:
– Эй, мужик, ты что? Тебе плохо?
Гай от неожиданного рывка упал на землю, больно ударившись копчиком. Он с удивлением обнаружил, что сидит, как полный идиот, прямо на каменном мосту и с открытым ртом оглядывается вокруг. Два молодых парня, очевидно, оттащивших его от резного бортика, смотрели, как на придурочного.
– Ты пьян что ли? Проспись. Чуть в реку не свалился, козёл…
Парни уже почти скрылись из вида, а Гай все ещё сидел на мосту и вертел головой. Девочки-уродки в поле зрения не было, а как он попал на этот мост, Гай совсем не помнил. Только будто кто-то тихо шепнул ему в левое ухо: «Заморочили, загуляли», и опять мир встал на свои места. Нужно уходить, пока полиция не заинтересовалась странным человеком. Что Гай странный, он понимал и сам, поэтому быстренько сгрёбся, и, стараясь не смотреть вниз, быстрым шагом направился в обратный путь.
– Мало ли сумасшедших ходит по улицам столицы? – сам себе, успокаиваясь, сказал Гай. Решил вспомнить о чём-то приятном, и это почему-то оказалась его ночная встреча с вымокшей под дождём девушкой.
– Лида… – мечтательно подумал он и улыбнулся. Почему-то очень захотелось увидеть её хотя бы ещё раз.
***
Ночью Гаю стало плохо. Сны приходили давящие, душные, они обрывались, не заканчиваясь, один кошмар тут же сменял другой. В них не прослеживалось ни конкретики, ни сюжета, только одно душное предчувствие.
Гай порывался проснуться несколько раз, а когда удалось, он обнаружил, что весь мокрый, и постель вся, перекрученная узлами, тоже мокрая. А ещё казалось, что очень жарко, комната плыла перед глазами, и всё тело ломило так, словно его накануне всё-таки сбросили с моста. Он попытался подняться, но не смог, и поразился этой нечеловеческой слабости.
Пить.
Очень хотелось пить.
Ещё Гай чувствовал, как горло опухло изнутри, будто его там раздирал когтями заблудившийся хищный зверёк среднего размера. Нужно как-нибудь подняться и пройти на кухню. Целую вечность он поднимал голову от подушки. Затем ещё сто лет пытался сесть. А когда Гай уже морально приготовился спустить с кровати правую ногу, в тишине раздался громкий стук, а затем прорезался пронзительный визг.
Кричало небольшое существо в смертельной тоске и невыносимой боли.
После первой же ночи пребывания в этой квартире, пережив нашествия грызунов, Гай нашёл огромную самодельную мышеловку в залежах одного из хозяйственных шкафчиков. Вида она казалась ужасного: напоминала миниатюрную гильотину, но он поставил её в углу кухни с изрядным куском сыра в качестве приманки, и после этого перестал передёргиваться с отвращением, вспоминая стук маленьких лапок в лестничных пролётах. Мышеловка стояла, не подавая никаких признаков жизни, так долго, что он успел забыть о ней. И вот именно в эту ночь, так некстати, свершилось.
Пронзительное верещание на одной ноте разносилось по всей квартире.
– Наверное, защемило хвост, – подумал Гай и проникся жалостью к зверьку, вспомнив тронутый ржавчиной тугой механизм капкана. Но если ещё минуту назад выход на кухню казался сродни подвигу, то теперь он стал просто невозможен. Гай не только физически, но и морально не мог заставить себя сделать несколько шагов в направлении непрекращающегося писка. Он сидел на скомканной постели, зажав руками уши, покачиваясь от слабости. Его внутренне «я» раздиралось сразу в несколько направлений. Жалость, слабость, ненависть, отвращение и брезгливость.
Сколько времени Гай просидел в этом состоянии, сказать было сложно. Внезапно ему показалось сквозь уже выдыхающийся писк, что из коридора доносится звук поворачивающегося в замке ключа. Гай подумал, что он бредит. Но звук повторился, а затем скрипнула дверь, и из коридора потянуло сквозняком.
Послышались шаркающие шаги, сначала они проследовали на кухню, раздался невнятный, причитающий шёпот, что-то локально и недолго громыхнуло, и невыносимый визг прекратился. В резко упавшей тишине шаркающие шаги стали медленно приближаться к комнате. Гай, борясь с нечеловеческой слабостью, вцепился руками в тугой матрац и не отрывал взгляда от двери, со стороны которой приближалась непонятная опасность.
Дверь открылась медленно и тихо. На пороге в слабом сиянии падающего из окна рассвета обрисовался невысокий тёмный облик.
– Что ж вы, юноша, так немилосердно неосторожны? – знакомым голосом проговорил возникший на пороге, и Гай с облегчением откинулся на подушку. Просто упал, сразу и окончательно обессилив. Он узнал Аристарха Васильевича. Старичок гневно прошаркал к самой постели, где тяжело дышал Гай, обливаясь лихорадочным потом. Видимо ночной гость собирался сказать что-то не очень лицеприятное, но, только глянув на Гая, моментально понял ситуацию:
– Эко тебя, – услышал Гай сочувствующий голос, и тут провалился в спасительное бессознание. Уже совсем без сновидений.
Когда он вновь открыл глаза, в окно било яркое солнце.
Постель ощущалась чистой и сухой, на самом Гае каким-то образом образовалась мягкая фланелевая пижама, а в рядом, в кресле, сидел Аристарх Васильевич. Он с удовольствием читал толстую книжку сквозь съехавшие к кончику носа старенькие очки. Дужку очков у самого уха укрепляла синяя старинная изолента. Услышав тихий скрип кровати, старичок посмотрел поверх сползших очков на больного:
– Очнулся, юноша? Сильно тебя скрутило…
Гай хотел ответить, но не смог. В горле поселилась пустыня. Там мело колючим песком, от этой сухости растрескались губы. Он вяло пошевелил рукой, Аристарх Васильевич встрепенулся:
– Лежи, лежи… Я сейчас.
Он налил из уже знакомого Гаю термоса ароматного чая. Запах трав, тут же окуривший комнату, казался очень приятным. Он чувствовался даже сквозь воспалённый заложенный пластилин, который словно облепил всего Гая изнутри.
– Не бойся, он не горячий. Тёплый, пей.
Аристарх Васильевич поднёс кружку к губам Гая. Мягкий аромат приятно огладил сухие губы и обволок саднящее горло. Стало намного легче.
– Вы как тут… – наконец-то пусть хрипло и с трудом, но смог произнести Гай. Он принял от старика кружку и мелкими глотками проталкивал в себя спасительное тепло.
– Я-то? Я Криса пришёл выручать. Из большой беды. А тут гляжу – ты уже и без сознания лежишь. Ох, и бредил ты юноша! Лиду звал, на Кита ругался. А ещё какую-то цыганку гнал от себя. Что с тобой случилось?
– Ангина, наверное, – Гай показал рукой на горло. – Кажется, точно – ангина. И много чего ещё… На нервной почве.
Ему хотелось жаловаться Аристарху Васильевичу. Болезненная муть просто толкала Гая к этому.
– Странную девочку встретил. Когда вы мне посоветовали на холм сходить.
Гай передёрнулся, вспомнив, как безобразная незнакомка уговаривала его прыгнуть в реку. Старик внимательно посмотрел на него:
– Разве я тебе советовал? Наоборот, отговаривал…
Гай съёжился от этого пронзительного взгляда. Ему захотелось снова лечь, желательно, под одеяло с головой, но мешала уже опустевшая кружка, которую он всё ещё сжимал в руке.
– А вы не знаете, случайно, кто такие ваганьки? – спросил он.
– Ваганьки? – Аристарх Васильевич подошёл к Гаю, забрал у него кружку и протянул стакан, на дне которого плескалась какая-то прозрачная жидкость:
– Залпом пей, – а когда Гай залпом выпил неожиданно горькую и едкую микстуру, неожиданно причмокнул:
– Это когда было-то! Очень. Очень давно. Против Кремля находилось поселение царских шутов. Звали их, когда веселья душа жаждала, и они вовсю ваганили, то есть потешали государя и бояр всякими непотребностями. Потом село Ваганьково перенесли за Никитские ворота и далее в район пресненских Трёх гор. Но, говорят, энергия ваганов до сих пор в районе Боровицкого холма клубится.
Аристарх Васильевич задумался на секунду, затем твёрдо сказал:
– Ты знаешь что… Вот сейчас, пока вода поднимается, знакомств не заводи. Мало ли, кого к твоему берегу прибьёт, а у тебя – своих проблем выше крыши…
Старичок задрал голову к потолку и закатил глаза, словно подчёркивая гору проблем, которые навалились на бедного больного. Гай хрипло хмыкнул, Аристарх обернулся:
– Ты чего это? Надсмехаешься надо мной?
– Просто мне кажется… Извините, но вы тоже кажетесь… Вот вы, Аристарх Васильевич, не совсем обычным мне кажетесь. Только не подумайте, что я не благодарен за вашу помощь, но … Вот, например, каким образом вы попали в эту квартиру?
– Так я же тебе объяснил всё. Разве нет? – казалось, старичок и в самом деле озадачился непониманием Гая.
– Нет, – твёрдо ответил тот. – Вы сказали только, что пришли выручать какого-то Криса.
– Ну так вот же, так оно и было. Я же сказал…
– Хорошо. Кто такой Крис, почему вы выручаете его на этой кухне и всё-таки главное: как вы вообще попали в квартиру?
– Так у меня ключи от всего дома, – растерянно произнёс старичок. – Всегда у меня ключи от всего дома имелись. А как иначе? Вдруг пожар случится, а ребёнок какой в квартире заперт? Или Скорую вызовет кто, а сам сознание потеряет? А у меня вся связочка, вот она!
Аристарх Васильевич неопределённо провёл рукой по поясу просторных брюк. Старенькая, но аккуратная рубашка спускалась ниже бёдер, поэтому, что там у Аристарха Васильевича есть на поясе, Гай не увидел. Поверил на слово.
– Ладно, – сказал он. – Тогда… Крис…
– Ох, – голос Аристарха Васильевича стал задумчивым и ласковым. Он и так говорил всегда, будто старинную мелодичную песню напевал, а тут любовь и жалость к незнакомому таинственному Крису запели в нём ещё сильнее, чем обычно. – Старый, что малый, он же совсем, как ребёнок, доверчивый и любопытный, а ты его… Чуть на тот свет не отправил нашего милого Криса. У них и так неприятности, вода поднимается, с насиженных мест гонит. Не от хорошей жизни бегут, ещё и нас упреждают. Эх…
Аристарх Васильевич укоризненно покачал головой, и Гаю, хотя непонятно за что, тут же стало стыдно.
– Проблемы у нас, – продолжил Аристарх, – и так проблемы. Рачка чтоб её, бестолочь шалопутную, руны выломала. Истра ещё держится, а Даро совсем плох. Наверное, и не встанет уже. А ещё и ты Криса… Эх!
– Впрочем, ладно, голубчик, – всё-таки сжалился старик. – Ты отдыхай. Поспи ещё, после моей микстуры полезно поспать. А я попозже забегу, бульончика тебе доставлю.
Он поправил одеяло на Гае и неспешно отправился к выходу. Показалось или старичок прихрамывал? У самого порога оглянулся и повторил:
– Поспи, поспи… Мы тебя быстро на ноги поставим…
Глава пятая. Кит начинает действовать
Никита Званцев, больше известный в Нижнестранновске как Кит, свернул с парадной улицы в небольшую арку. Этот краткий проход между срастающимися серыми стенами домами он знал ещё со своих школьных лет. Сразу повеяло детством – спёртым запахом мусорных баков, сыростью вечно теневых стен. Здесь всё началось много лет назад. Когда они были ещё совсем мальчишками. Тогда, десять лет назад…
Нижнестранновск. Около десять лет назад
– Пацан, поди сюда, – рыжий Эрик произнёс это негромко, не поворачивая головы, но Никита вздрогнул и остановился. Сначала на краткий миг ему показалось, что Эрик окликнул его, Званцев даже поразился этой наглости, но через секунду он узрел сгорбленную фигурку Гаевского, застывшую перед рыжим. В расслабленной позе Эрика пока не читалось никакой угрозы, и голос звучал, кажется, даже дружелюбно, но все же Никита понял, что ничего хорошего Гая в ближайшем будущем не ожидает.
– Чего тебе? – Гаевский постарался придать вопросу полную независимость, но в конце фразы, там, где предполагался вальяжный вопрос, тембр прогнулся, в голосе скользнула предательская визгливая нота. Это было плохо. Очень плохо для Гаевского.
Кажется, вся банда в сборе. На бетонном приступке за тыльной стороной аптеки, они, пять материализованных кошмаров всех приличных мальчиков в округе, расположились лениво, хмуро и абсолютно бесцельно. В этой жизни приспешников Эрика, действительно, не предполагалось никаких порывов и стремлений. До тех пор, пока в поле их зрения не возник Гай. У них сразу же появилась цель в жизни.
И чёрт дёрнул Званцева пойти дворами. Видимо, та часть Никиты, которая вечно стремилась к неприятностям, потащилась на репетицию этими вонючими тылами, мимо стыдливо укрытых от парадной стороны улицы мусорных баков. Там, где скрываются от света вопиющие несовершенства мира и банда рыжего Эрика.
До сих пор они существовали параллельно – банда и Никита Званцев. Видимо, настал момент попасть в орбиту их интересов. Это было неминуемо, как восход и закат солнца. Они выбирали каждый раз новую жертву, и Никита знал, что когда-нибудь очередь дойдёт и до Гая. Это знали все, просто потому что Гаевский представлял из себя идеальную жертву. Классическую. И их растущее внимание к тихому, домашнему мальчику сгущалось душным кольцом уже несколько дней.
– Оставь его, Эрик, – сказал Кит негромко, уже проклиная себя за то, что влез. Его ждал Рай, он договорился в одном из клубов, что они смогут там играть днём, когда посетителей ещё нет, и Званцев уже очень опаздывал. – Отвянь от Гаевского.
Он подошёл поближе. Под носом у Гаевского надувались красные пузыри, он дышал тяжело, со всхлипами. Кровь. У этого хлюпика уже пошла носом кровь, хотя его никто ещё пальцем не тронул.
– Вытри лицо, болезный, – Кит, поморщившись, протянул ему носовой платок. Мама каждое утро зачем-то совала ему в нагрудный карман чистый носовой платок. Ситцевый, хотя все уже давно пользовались при необходимости бумажными салфетками. Гаевский размазал коричневую кровь по лицу, протянул уже замурзанную тряпку обратно. Кит хотел было отказаться, но вспомнил, что мама может сильно расстроиться из-за потери этого допотопного платка. Он скомкал его и засунул обратно в карман.
Рыжий Эрик сплюнул жёлтой тягучей слюной на бетон, резко соскочил с расцвеченного граффити приступка. Он, гипнотизируя неподвижного Гая даже затылком, подошёл к Никите – не торопясь, почему-то странно вихляясь на ходу. Гай щемился где-то за спиной, но не убегал. Никите показалось, что тот даже поскуливает, как щенок.
– Ты бы, Кит, не лез в чужие дела…
Эрик, наверное, уже с утра основательно нагрузился дешёвым пивом. От него и разило, как из пивной бочки – отстойным солодом, а ещё очень противно нездоровыми зубами. Классически разило, как и принято от нехорошего парня.
– Тебе от него что нужно? – спокойно спросил Кит, старательно сдерживая нарастающую ярость. Вдруг затянуло ввинчивающейся болью в районе нагрудного кармана. Он чуть не упал, пытаясь справиться с внезапным приступом слабости. Пробил пот, густо облепив испариной лоб и виски.
– А ты как думаешь? Может, у тебя лишнее бабло есть, чтобы поделиться?
Это была последняя фраза, которую Кит помнил.
…
– Урод мундявый, – крикнул Подсосёнок, убегая и оглядываясь на ходу. Кит чувствовал шлейф тщательно скрываемого ужаса, остающийся там, где петляли его следы. Тощая задница смешно подпрыгивала на бегу, и он почему-то вспомнил слухи, что банда его имеет по очереди.
– Только рыпнетесь ещё хоть раз, – торжествующе послал ему вдогонку Кит и наклонился, поднимая с заплёванного окурками асфальта телефон. Он не помнил тот момент, когда мобильник выпал из кармана его куртки. Честно говоря, вообще не понимал, куда и почему эти придурки сейчас убегали. Их пятеро, он – один. Гаевского уже тоже след простыл. Что не вызвало никакого удивления, потому что это был закон природы – от проблем Гай всегда убегал и прятался. И вокруг никаких, даже случайных, прохожих. Чего бы им делать на вонючих задворках мироздания? Совершенно никого, кто бы мог их заставить в таком ужасе броситься врассыпную.
Потрогал внезапно занывшую губу. На руке осталась кровь. Губа, судя по всему, лопнула от удара. Только…. От какого? Память оставалась девственно чистой. Всё, что происходило от момента, когда рыжий Эрик, расслабленно вихляясь, подошёл к этому тюхле Гаю и сказал: «Деньги гони!», до мгновения, когда Никита стоит и вытирает грязной рукой кровь, сочащуюся из разбитой губы, в его памяти совершенно не проявлялось.
Кит нажал на вызов Рая. Тот включился, и фоновые звуки столь приятной слуху репетиционной неслаженной какофонии, резанули сердце тоской. Бухали басы. Они уже все собрались и играли, Никите до слез захотелось быть в то же мгновение там, с ними.
– У меня форс-мажор, – просвистел он в телефон, действительно чуть не плача. Говорить было больно, губа распухала. – Я не могу сейчас. Не ждите.
– Парень, ты в порядке? – встревожено спросил Рай. – Что-то нужно?
– В порядке, – произнёс Кит с трудом и дал отбой. На него навалилась вселенская усталость. И ещё почему-то слезливость. Всё, о чём он только успевал подумать или увидеть, тут же подходило комком к горлу и вызывало желание заплакать. Последней каплей стала глубоко беременная встрёпанная кошка, рыжая, как Эрик. Она протащила свой невероятно разбухший живот за один из мусорных баков, и Кит, зацепив глазами её ободранный жалкий хвост, вдруг всхлипнул в голос. Зажав рот рукой, кинулся назад, домой. Пока кто-нибудь не увидел этого позора.
– Почему ты позволил себя побить? – с раздражением сказала мама. Это всё, что она сказала, увидев его перекошенное лицо. Скрываться не имело никакого смысла, она не будет беспокоиться о Ките.
Он – поздний ребёнок, очень поздний, родители произвели его на свет уже глубоко за сорок, обычно над такими детьми трясутся, но у мамы Никита вызывал только раздражение. Сколько он себя помнит, любое падение, рана, неудача злили её. Отбрасывали Кита всё дальше из светлого круга одобрения, в который он с раннего детства всё время хотел попасть. В отличие от всех его друзей, стремящихся выбиться из-под опеки родителей, он наоборот хотел, чтобы его пусть чрезмерно, но опекали.
Никита Званцев не был плохим парнем. И старался быть ещё лучше. Бог ты мой, он всё время старался понравиться своим собственным родителям. И не понимал, почему они все время холодны. Иногда ему казалось, что будь он щенком или котёнком, у него появилось бы больше шансов на их тепло. Хотя всё, что нужно мальчишке в том или ином возрасте, у него имелось. Роботы-трансформеры, радиоуправляемые машинки, велосипед. Затем, по мере того как Никита взрослел, появился хороший ноутбук, Дорогой телефон, планшет последней модели.
Мама готовила завтраки, обеды и ужины. Она знала, что Никита не любит яичницу, и по утрам стояла у плиты, переворачивая на сковороде шипящие горячим маслом сырники. «У тебя все в порядке?», – равнодушно спрашивала мама, когда хлопала входная дверь, он говорил: «Угу», мыл руки и садился обедать или ужинать – в зависимости от обстоятельств – в перманентно надраенной мамой кухне. Почему-то у мамы был пунктик по поводу кухни. Остальные комнаты её не очень интересовали – там могла лежать недельная пыль и валяться разбросанные вещи, но кухню она тёрла, скребла и начищала, кажется, сутки напролёт. Кастрюли блестели так, что если на их торжественные бока попадал свет, то глазам было больно, любое пятно на плите приводило маму в мистический ужас, скатерти на столе она меняла каждые два дня, отбеливая, накрахмаливая, отглаживая.
Вечерами они вместе смотрели какое-нибудь кино. Фэнтези, или триллер, или мистика. То, что подходило всем. Они сидели каждый на своём привычном месте: отец, в те редкие моменты, когда не находился в своих вечных командировках, разваливался на диване, мама съёживалась в глубоком кресле, а Никита ложился на пушистый, мягкий ковёр. Все добросовестно смотрели на экран большого телевизора, подключённого к компу, выполняя обязательную вечернюю программу. Молча. И ещё… Они никогда не смеялись все вместе. В их доме вообще никогда не смеялись. Иногда Киту казалось, что он случайно оказался в семье роботов. Которая живёт по давным-давно заложенной кем-то программе.
– Почему ты позволил это сделать? – повторила мама и отвернулась от Кита к плите. Разговор был закончен, так и не начавшись. Ему и в голову не пришло рассказать о неожиданном провале в памяти.
Никита зашёл ванную и, открыв кран, подставил лицо под обжигающе холодную струю. Одновременно и больно, и приятно. Потом посмотрел в зеркало. Губа точно лопнула и стала раза в три больше, чем ей положено, перекосив лицо на одну сторону. «Красавец», – подмигнул он перекошенному уродцу в зеркале.
– Иди ужинать, – будничным голосом, словно ничего не случилось, крикнула из кухни мама.
***
Рыжее безобразное мурло скособочило свой вонючий рот:
– Деньги есть?
Он оглядел этот полуфабрикат для крематория с ног до головы. Пацан был какой-то неправильный. Рожа – то что надо для разговора на равных. Наглая, изначально настроенная на то, что он сейчас должен обоссаться от страха. А вот задницу рыжего обтягивали пидорские, очень узкие штаны, заканчивающиеся у щиколотки все той же тоненькой трубочкой. Наши пацаны в таких джинсах не ходят.
– Иди в жопу, – ответил мягко, но подчёркнуто медленно и по слогам.
И сразу посмотрел ему в глаза. Спокойно так, размеренно. По-деловому. Краем глаза заценил кулак, нацеленный в лицо. Попытался незаметно поднять руку на перехват.
И тут все замедлилось, как в тягучей съёмке. Время и пространство стали вязкими, и они с рыжим вдруг забарахтались в самом эпицентре этого липкого приторного варенья.
– Тля небесная и земная! – крикнул кто-то, кого он не видел за спиной рыжего пидора. – Эрик! Он чернеет, мать его! Он…. Ох ты ж! О-ууу…
Подворотню наполнил уже не крик, а какой-то животный вой, преисполненный первобытного ужаса.
Сразу двое или трое крикнули одновременно:
