Евгения Минаева
Бесовка
Это не любовь, это Дикая Охота на тебя!
Стынет красный сок, где – то вдалеке призывный клич трубят.
Это – марш бросок, подпороговые чувства правят бал.
Это не любовь, ты ведь ночью не Святую Деву звал!
Канцлер Ги «Дикая охота»
Бесы! Бесы все злей и злей
Бесы! Бесы в душе моей
Ария « Бесы»
Алина бродила по сине-красным коридорам, раздвигая телом обрывки влажной мясистой ткани. Ткань свисала с потолка, потолок терялся в темноте. Алина искала выход.
Женщины в белоснежных халатах и таких же белоснежных шапочках шли впереди, будто показывая дорогу, но на деле запутывая Алину все больше.
Пол был в красных разводах – весь – и Алина понимала, что это кровь. Но почему-то было не скользко, хотя кровь была свежая, и пол, по идее, был мокрый.
Странно.
Алина пыталась кричать женщинам в белых халатах, чтобы они остановились, наконец, и вывели ее из этого лабиринта Фавна, но говорить не получалось. Изо рта вылетало лишь невнятное мычание.
Зато Алина начинала слышать звуки. Кто-то плакал рядом – громко.
Очередная мясистая занавеска загородила проход, Алина попыталась отодвинуть ее, но руки были тяжелым-тяжелыми и отказались подниматься.
Внезапно красно-синее окружение стало светлеть. Откуда-то сверху полился холодный свет. Алина видела его сквозь веки. Свет становился все белее и белее и превратился в потолок.
Свет был белым, а потолок – нет. Он был грязно-белым, с большим количеством трещин и старым плафоном больничной лампы.
Алина пялилась в потолок порядком подсохшими глазами, отчего-то не чувствуя дискомфорта.
Через несколько секунд она моргнула и ощутила тошноту. Впрочем, не настолько сильную, чтобы искать таз. Желудок перед наркозом должен быть пустым, и был, так чем там тошнить?
Алина обвела взглядом свое тело, лежащее на больничной койке. Бело-желтая крепкая простынь, оставшаяся еще с советских времен. Вторая, сложенная в несколько рядов – под Алиной. Следы от капельницы на руке.
Ну вот и все, а ты боялась.
Разобравшись с собой, Алина повернулась на бок и тут же столкнулась взглядом с соседкой по палате. Красные глаза, мокрые щеки. Так вот, чей плач она слышала сквозь наркотический сон.
Сидевшая рядом с соседкой женщина – тоже пациентка их палаты – тихо выговаривала:
– Не плачь. Не плачь. Бог дал одного ребенка, даст и второго. Значит, не время для тебя еще…
«Точно! – вспомнила Алина. – Это же Надя, у нее замершая была. Она тут три дня лежала, все надеялись, что беременность нормальная. Увы».
Сегодня утром, всего несколько часов назад, они вместе с Надей стояли в очереди в большую операционную, куда женщины приходили на своих ногах, а уезжали на каталках под простынями.
Голова немного кружилась, но головокружение быстро проходило. Алина отходила от наркоза, оставалось лишь чувство нереальности произошедшего в последние часы. Да врезались в память страшные красно-синие лабиринты.
«Привидится же!» – подумала Алина, цинично пытаясь отбрасывать мысли о страшном. Игнорируя вообще все, что видела и сделала.
Запиликал телефон. Писала бабушка. «Алиночка, ты все? Ты как?»
Алина написала в ответ: «Бабушка, я хорошо. Отхожу от наркоза».
Бабушка начала набирать новое сообщение, набирала долго, Алина устала смотреть на три точечки. Потом точечки пропали. Сообщение так и не пришло.
Алина отложила телефон. Она итак примерно предполагала, что писала бабушка.
Бабушка Ира была против аборта и умоляла оставить ребенка. «Если сама не хочешь заниматься, оставь мне, – просила она. – Я не старая еще, всего-то шестьдесят три. Бог даст, дотяну твоего мальчугана до университета, а может и на свадьбе его погуляю».
Она отчего-то была уверена, что Алина ждет мальчика.
Но Алина с первого же дня как узнала о беременности, настроилась на аборт. Она очень любила бабушку: та вырастила Алину, когда мама Алины – дочь бабушки Иры – утонула по-дурацки во время поездки на Черное море. Папа Алины очень быстро женился снова, двенадцатилетняя Алина сама не захотела жить с мачехой – у той была своя дочь от первого брака. Папа, к счастью, настаивать не стал. Разрешил дочке жить с бывшей тещей, сам навещал Алину по два раза в неделю. К совершеннолетию визиты сократились до двух в месяц, а сейчас Алина и папа общались по разу в сезон. Мачеха родила папе сына, и тому стало не до взрослой дочери.
Алине исполнился двадцать один год. Не тот возраст, в котором девушкам хочется заводить детей, да еще и неустроенным по жизни девушкам. Алина была именно такой. Школу она окончила посредственно, на экзаменах в институт Технологии и дизайна провалилась, пошла в колледж, но и там не срослось… Алина плюнула на учебу – на время, как она сказала бабушке, насовсем – как думала на самом деле. Устроилась на одну работу – продавцом, потом на другую. Сейчас работала официанткой в ресторане итальянской кухни и пока всем была довольна: привлекательной девушке оставляли приличные чаевые. Вместе с зарплатой за месяц накапливалась нормальная сумма, которой вполне хватало и на жизнь, и на развлечения.
Развлечения… они-то и были причиной тому, что Алина оказалась в больнице. Признаться по-правде, Алина точно не знала, от кого у нее был ребенок. Постоянного парня у нее не было уже полгода. А желания определенного свойства были, и Алина не видела причин оставлять их неудовлетворенными. Если ей хотелось секса, она надевала короткую юбку и шла в клуб. И ни разу еще не оставалась без компании на ночь.
Кто же все-таки был отцом? Судя по сроку, им мог быть блондин, высокий и немного перекачанный, или брюнет с длинными очками на тонкой переносице. А может быть и кто-то еще: Алина не очень стремилась запомнить случайных знакомых.
К чему? Секс всего лишь секс.
Она недоумевала: как могло так получиться? Опасаясь венерических заболеваний, она всегда предохранялась, решительно отказывая всякому, пытающемуся влезть на нее без «резинки».
С другой стороны, презерватив же не дает стопроцентной защиты…
В общем, как ни молила бабушка, Алина не собиралась оставлять ребенка невесть от кого. Тем более, бабушка не молодеет. Это сейчас она клянется, что сама вырастит мелкого, а пройдет пара лет, и кто знает.
Да и нехорошо ребенку без матери расти.
Вот и отправилась Алина к врачу, взяла направление, легла в больницу, где на следующий же день из нее вытащили все, чему не было места в ее жизни.
Ну, по крайней мере, Алина так думала.
На деле вышло совсем иначе.
Бабушка встретила внучку из больницы, тут же предложила покушать. Алина смотрела на бабушкины красные глаза, на трясущиеся руки – раньше уверенные и умелые – и чувствовала себя неуютно.
«Это мое дело, – успокаивала она себя. – Мое тело – мое дело».
Но дурацкий лозунг не успокаивал. Скорее наоборот. Алина чувствовала себя дурой, поддавшейся давлению. Хотя никак не могла понять, кто на нее давил.
К чести бабушки, та не сказала внучке ни одного дурного слова. Плакала у себя в комнате и подолгу молилась у иконы Николая Чудотворца. Грех внучкин замаливала.
А для Алины все стало понемногу меняться. Ночью ей снились снова и снова сине-красные лабиринты с мерзкими занавесками. После этих снов она вставала разбитая, усталая. Вялой мухой ползала по залу ресторана, путала заказы, перестала шутить с клиентами… Ничуть не удивилась и не расстроилась, когда ее уволили. У Алины была небольшая финансовая подушка безопасности, кроме того была у нее железобетонная стенка – любимая бабушка. Бабушка не бросит, с бабушкой не страшно.
Алина была права. Бабушка Ира философски отнеслась к увольнению внучки. В разгаре стояла весна, и бабушка предложила:
– А поехали, Алинка, со мной на дачу? Что я все там одна да одна. Грядки копать заставлять не буду. Отдохнешь лето, а потом или опять на работу, или, вдруг Бог даст, на учебу устроишься.
