Евгения Ивановна Хамуляк
Семейные психологи
«Свобода, любовь, приятие…» – записывал Ваня за жабой с черными волосами, стараясь на нее не смотреть, но слушать, а потом вдруг задумался, закусив край ручки, и обратился к Васи, в упор смотрящему на телевизор. Брат ничего не записывал, так как и в школе писал медленно, и по чтению и русскому языку имел то твердую тройку, то нетвердую четверку.
– Ты знаешь, что такое «приятие»? – надул губки будущий психолог Ваня.
Вася, не оборачиваясь на брата, деловито обратился глазами за помощью к потолку:
– Я думаю, типа ты всех любишь, ну как папу и маму, даже если они неприятные… – и Вася опустил глаза вновь на телевизор, откуда уже вещала злобного вида белобрысая старуха-страшилище.
– Спасибо, – Ваня радостно и с приятием толкнул младшего брата в бок.
А ведь и самому можно было догадаться!
Приятие – приятель – приятно, – ну конечно! Так просто! «Это, типа, ты всем улыбаешься, даже, если они тебе и не приятели, а то и вовсе неприятные… Элементарно!» – записал на всякий случай себе в дневник Ваня и уставился на светловолосую психологиню, отчитывающую семью за то, что в их неправильной жизни не наблюдалось ни капельки свободы, любви, и уж тем более приятия.
Короче говоря, ребята были заняты так до самого вечера, лишь отбегали во время рекламы попить водички и в туалет, а потом опять, как заколдованные, усаживались перед голубым экраном, в будни полностью отданным в рабство психологам всех мастей, одни страшнее других. С тринадцати до пятнадцати часов эфирное время принадлежало старухам-толстухам, ругающим людей, а потом женящим их между собой, а после старух – дяденьке, очень напоминающему Кощея Бессмертного, с таким же серым цветом лица и худющим горбатым телом. Этот обругивал и стравливал между собой мужчин и женщин, растолковывая им, какие они разные. И те и другие, очень согласные, начинали так истошно кричать на это стравливание (а вскорости и на дяденьку горбатого Кощея), что в результате становились очень похожими друг на друга.
Эту передачу больше всего любил смотреть Васька. Он даже забывал бегать за водичкой и в туалет, так переживал то за одну команду, то за другую: то за тетенек, то за дяденек, которым доставалось от Кощея Бессмертного по первое число. И хотя понимал с гулькин нос, чего это они там все разверещались, как куры в курятнике, но иногда покрывался алым румянцем, особенно когда обстановка в зале накалялась до предела, и кому-то грозило ходить с надранными ушами.
Ваня с восхищением смотрел на брата, погруженного в происходящее на экране до самого последнего рыжего волоска на большой головке второклассника, и понимал, что тот тоже пойдет по его тропе в непроходимые дебри человеческой души. Но станет, похоже, психиатром.
***
Неожиданно прозвенел дверной звонок – это первым пришел с работы уставший Папа. Уставшим он был не из-за того, что перетрудился, ибо профессия у него была любимая и интересная – шеф-повар, а из-за…
– Про-о-бки… – мучительно выдавил из себя отец семейства и тут же улыбнулся, завидев своих пацанов, деловито сидящих на диване перед телевизором.
– Опять зомбо-ящик смотрите? – беззлобно пожурил Папа и упал на диван рядышком. В этот момент телепрограмма с Кощеем Бессмертным закончилась. На прощанье тот заманчиво анонсировал, о чем будет следующая, пообещал еще больше страстей и скандалов, попрощался и передал слово, а точнее, всевидящее око раздора, которое ему до этого вручили гурии, телеведущим срочных новостей… Те, практически обливаясь слюной, жаждали рассказать свежие ужасные новости, собранные с миру по нитки.
– Кровососы! – устало брякнул Папа на первые же картинки, посыпавшиеся из телевизора, и, щелкнув пультом, переключил на телеканал о животных, где как раз в этот момент плотоядные голодные гиены в ночи доедали тушу слона. Рядом валялись сытые львы, с заинтересованным видом уставившись в камеру и поглядывая на того, кто, верно, прятался за ней, как на новый бутерброд. Папа зевнул на это зрелище и переключил внимание с животных на своих отпрысков:
– Что там еще за беседа с психологом? – устало спросил родитель, намекая, что Мама ему уже все растрезвонила, поэтому он ждет только чистосердечное признание.
– Ну, Мария Ивановна, наша классная руководительница говорит, что я совсем от рук отбился, мои мысли где-то летают, я ворон считаю на уроках, мое внимание рассеяно, а поведение и дисциплина расшатаны, – по памяти цитировал Ваня. – Пока математика с русским ждут-не дождутся меня в классе, иначе в четверти сто пудов будет двойка, и из отличника я быстро заделаюсь троечником, а может быть, со временем, если ничего не предпринять, и двоечником. Что плохо. Короче, учительница позвала на помощь психолога, а та, Светлана Ивановна…
– Пап, почему все учителя обязательно зовутся или Мария Ивановна, или Светлана Ивановна, или Клавдия Ивановна…? – встрял Вася с озабоченным видом, не на шутку призадумавшись над случайным (а может быть, вовсе и не случайным!) совпадением. Рыжие бровки сложились на лбу в весьма серьезную морщинистую извилину, требующую от отца распрямления.
– Вася, а ты сам, кстати, уроки сделал?! – вопросом на вопрос ответил Папа, нахмурив точно такую же, но побольше, извилину на лбу, и мальчика как ветром сдуло в детскую, куда его нога не ступала с самого возвращения из школы. Дети провели у телевизора почти семь часов кряду!
– Светлана Ивановна, – продолжал старший сын, – сказала, что вся неуспеваемость и потеря интереса к учебе упирается в психологию родителей. И она, кстати, Пап, права… – стал кивать симпатичной головкой Ваня, с таким тяжелеющим серьезностью и досадой взглядом от опыта и понимания (ну точно как у Кощея!), дарованными говорящими головами из телевизора, что Папа стал подозревать неладное.
– Я что-то не понимаю, объясни-ка своими словами, сынок.
