Евгения Ивановна Хамуляк
Родинка
– Еще не уехали? – только поинтересовался Борис.
– Еще нет.
– А что совсем плохо дела?
– Позором закончится игра эта. Уж больно заигрывают с врагом, а тот ластится, подарочки делает, прям как рысь с тетеревом жирным играет, – и стал указывать на разные заголовки и статьи.
– Что там бабушка Оля делает? Почему в гости не пришла вместе с вами? – переключилась на меня бабушка Аглая.
– Пироги делает, завтра мама с папой приезжают в отпуск, – что знал отвечал я.
– А с чем пироги-то? – усмехнулась Аглая, трогая меня за мочку уха.
– Вроде с капустой… – вспоминал я, пытаясь одним ухом прислушиваться к шушуканью дедов.
И вскоре дедушка Боря, набрав в легкие воздуха, будто собираясь с силами, переключил внимание с газеты на меня.
– Что, внучок ты мой родной, учит уже тебя деда Саня боевой магии?
Я быстро воззрился на деда. Какая-такая боевая магия? И помотал отрицательно головой. Даже с обидой чуток.
– Такому в школе не научат. Ты, Вася, хорошо его слушай. Он меня еще учил. Может, мы благодаря этому огонь и воду прошли. У нас же мамки-папки не было. Мне дед твой и мамкой и папкой, и дядькой, и теткой родною был. Хорошо успела бабка наша кое-что порассказать ему самому перед тем, как ее большевики укокошили, – и укоризненно взглянул на деда. Тот отвел глаза.
– Есть моменты в истории, которыми мы, коммунисты, не гордимся, а стыдимся.
– А что ж твоя коммунистическая партия магию не одобряет? Вот узнали б где надо про твои приемчики да сказочки – не соскучился бы объясняться? – и стал смешно ухахатываться над братом, сделавшимся пунцовым.
– Дед, а ты что правда что ли черный колдун? – вдруг спросил я, как будто впервые вижу своего деда.
– Слушай больше Борьку, – только и бросил он, а сам отвернулся.
– Эх, люди! – вздохнул Борис и опять от души потрепал меня по плечу. – Какие вы счастливые! Вот нам бы хоть один из троих нарожал бы Васьков, Машуль, Варвар, Григорьев… Да, мать?
– Дождешься от них! – махнула рукой бабушка Аглая. – Каждый день мне только фотографии шлют с Канар, то с Африки, то еще с каких-то земель чужих. А оно надо?! Что дома-то не сидится? Кто будет здесь жить, работать? – и размахнула руками в стороны, указывая на хоромы, в которых только старики и проживали.
– А вот пусть Боря созовет всех сыновей со снохами, да с деверями, да со сватьями, кумовьями, разрешит друзей закадычных пригласить, устроит пир на весь мир, в баньке своей знатной попарит, как родных… Что ее жалеть-то? Авось и приедут целым миром… – и сам махнул рукой. – А если не приедут, внуки все равно приедут. Кто земле долг не отдал, все равно внуку-внучке возвращать. Крапивницей угрями пойдут в Африке-Америке своей, а сюда вернутся – как огурцы малосольные – родные и здоровые станут. Вот на Васька хоть гляньте, в городе задыхается, говорят врачи. Что там у тебя? Аллергия?! Тьфу на нее… А здесь, а ну, Васек, хоть раз воздуха-то не хватало?
Я помотал отрицательно головой, за что получил кулек конфет.
– Это да! – согласился Борис, – да хоть бы сначала нарожали. А то все для себя, да для себя!
– Война, брат, идет! Только раньше на нас танки свои гнилые гнали, а теперь хитрецы, поняли – русского солдата войной не проймешь. Они по мягкому, по душе, танками своими лживыми давай давить, приучать молодежь к веселой беззаботной жизни…
А если грянет завтра война настоящая? Кто постоит за землю, за мать с отцом, за деда и бабушку? – и стал размахивать газетой, как оплотом противника.
– Внуки, – вставил я свое слово, прожевывая шоколадную конфету, прилипшую к небу, и не дающую выговорить слово нормально.
Все трое воззрились на меня с интересом, будто увидали в первый раз, что я вырос.
– Я вас никогда не забуду, – проглотил-таки шоколадную прилипалу я и завидел, как намокли глаза у моих бабуль и дедуль.
Продолжение следует
Бабушкины Ольгины Сказки
– Вася, смотри, как мешать-то. Ты смотри сначала, потом делать будешь. По часовой стрелке, обалдуй, – медленно, размеренно, нежно, но как всегда напористо бабушка Ольга ткнула своим красивым пальцем мне в затылок, направляя внимание бестолковой головы на мешанину в огромном тазу. – Еще детям будешь показывать… – учила она, другой красивой рукой с большими рабочими пальцами, и светлыми, белыми, полупрозрачными ногтями, помешивая красивое тягучее тесто, усыпанное мукой в крапинку отрубей. И красивое золотое неснимаемое колечко с кабашоном граната, привезенным дедом из Чехии, с войны, все больше и больше погружалось в теплую душистую массу, становясь похожим на скульптуру из белого мрамора руки. Я опять засмотрелся на эту удивительную картину и тут же получил еще тык в затылок.
– Ну, бабушка, – заныл я. – Как я буду готовить? Да и для кого? Каких детей? Пусть жена готовит… Да ну, я никогда и не женюсь… – болтал я и получил удар, значительный, теперь уж по хребту.
– Ты что городишь, дурачок!? Типун тебе на язык! – и белые красивые брови бабушки, которые редко сходили со своих орбит, потому что редко что-то могло столкнуть их со своих мест, понеслись к переносице. – Ты думаешь ради чего племя человеческое живет? В носу копошиться ради? Или пузо набивать требухой? Ради детей, конечно, дурачок! – шлепнула она меня еще раз, но уже более дружелюбно, видно вспомнив, что я и в самом деле дурачок еще по возрасту и что с меня взять. – Но больше так не говори. Мысли, внучок, они скакуны. Сказал – не воротишь! Да и боженька все слышит, и слова наши, как и мечты сбывает. Быстро, иногда и не заметишь – а они сбылись окаянные.
Я обернулся на икону Спасителя, рядом с которой толпились игрушки-крупинички, сшитые бабушкой Олей, подаренные бабушкой Аглаей, какие-то были совсем старые, довоенные, наверное, еще с малолетства остались. И среди них стояла самая красивая, большая дама с бусами, в руках держа штук шесть детишек-крутенышей.
– А что ж Иисус твой не женился? – парировал я, задетый «дурачком» и «обалдуем». Бабушка на этот вопрос взяла мою руку в свою и цепко и неуклонно продолжала водить ею по часовой стрелке, что б я уразумел.
– Ибо несчастный он был человек…
– А вот и женился бы на твоей Макоши! – указал я подбородком на матрону, – может осчастливился бы.
Она посмотрела на икону, потом на куклу, потом на меня, и через минуту рассмеялась своим долгим, тягучим, глубоким, грудным, теплым, детским смехом.
– А может они и женились. То нам неведомо, ты лучше об себе думай. Ох, Васек-Васек! Выдумщик ты затейный. Какая девка на такого болтуна посмотрит?!
– Ну, зачем мне хлеб печь? – начал я уговаривать бабушку после маленькой победы, чтоб она меня отпустила побыстрее. Дед в сенях снедь собирал, намереваясь на рыбалку предвечернюю.
– А вдруг голод? – рассердилась бабушка на спешку. – Будешь знать, как сныть сушить, как муку из нее делать, чтоб волшебные лепешки получились, они голод на два дня гонят… – поучала бабуля.
– Ну, какой голод, бабушка?! Что ты говоришь?! Голод еще большевики победили… На дворе двадцать первый век, – повторил я любимую славу деда.
– А так война… может быть.
– Да мы ж самые сильные, кто против нас пойдет? – все спорил я, при этом не забывая все-таки помешивать тесто и подбавлять ингредиенты, на которые кивком указывала Бабушка. Честно сказать, катать тесто было приятно, а с сушенной снытью и еще какими-то травками, масса сделалась вся зеленая, смешная, а пахла так ароматно, что съесть хотелось сейчас, до запекания.
– И на твою долю хватит, сынок. Не беспокойся! – успокоил дед, с удочками заходя в дом. В другой руке, он как обычно держал свежую газету, с утра пятницы доставленную почтальоншей тетей Светой.
И стал ей махать. Как обычно. Как мечом или стягом.
– Ты понимаешь, обложили со всех сторон. Прям, как на минном поле! Сталина на них нет!!! – краснел дед. – Дождутся! Дождутся, спиногрызы. Проснется русский дух. Покажет, где раки-то зимуют. Французы тех раков пробовали, фашисты вотась недавно откушали. А вообще, – и он приподнял седую бровь, за которой блестел недобро голубым свечением глаз. – Проигрываем мы, сынок, проигрываем по всем фронтам. – И отчаянно тихо выругался.
– Не ругайся, Саня! При хлебе нельзя… – спокойно молвила бабушка, что-то наговаривая на массу, которая окончательно была сформирована, переливалась всеми цветами радуги и даже была в крапинку. Но красивая-красивая. Вкусная-вкусная.
– Поэтому и на тебя, Вася, хватит. Учись, сынок, у бабушки науки врачевания…
– Она меня хлеб учит готовить, – хотел было похныкать я.
– Так хлеб и есть медикаменты, – удивился моему непониманию дед.
Теперь мои брови поползли вверх.
– Будешь все травы знать – никогда не захвораешь. Никогда! Где немец не пройдет, фин не пройдет, – и он наклонился ближе, – даже заяц сгинет от холода или голода, – ты жив останешься. Знаешь, татары почему всех завоевали? они ведь нам, братья хитрые, все порассказали про колдовство свое, когда мы им жердочку-то подпилили. Про зелье татарское. Трава есть болотная, как ведь, мать, она зовется? – спросил помощи дед у бабушки.
