Евгения Ивановна Хамуляк
Плот или байдарка
– Я! Я! Я! Я! – зло вскричал Кузя. – Все у тебя я! А ты о семье подумал? Собирается он операцию сделать, отрезать себе черенок, чтоб потом на всю семью Земиных пальцем показывали. Мол, сынок-дегенерат-кастрат!
– Ты на себя посмотри! – закричал Шура в ответ. – Сам эгоист! Про тебя в городе знаешь какие сплетни ходят?
– Да плевать, но не те, что я кастрат в женских платьях с сиськами разгуливать собираюсь!
На крики из леса выбежал отец и стал махать руками, чтоб плот приплыл за ним. Но никто не обратил на него внимания.
– Мальчики, уймитесь! – жестко попыталась одернуть сыновей Мария Карловна, желая проникнуть в дьявольское оцепление, но они ее теснили.
Тон разговора только усилился до грозовых герцев. Гриша кричал, чем грозит ему подобный поступок. Кузя обзывался всеми известными и неизвестными матерными словами, от которых становилось тошно на душе. Вася посоветовал покончить самоубийством, но не позорить ни себя, ни других.
– Прекратите же! – вскричала мать, но и здесь сыновья не отозвались, а только накинулись на него, избивая со всех сторон. Вася не бил, но не давал матери подойти.
Глядя на избиение Шурика, Мария Карловна понимала, что сыновья прямо сейчас испытывают похожие чувства, которые испытывала она, когда впервые узнала, что он желает стать женщиной или умереть. Тогда она сама желала его убить.
Но только одна сцена с ванной, полной сыновьей крови, в которой лежал он, голый и бледный, будто мертвый, отрезвила ее ум. Она прошла адские муки с Шуриком за этот период, но пришла к выводу, что ужасная ситуация сделала ее как мать лучше. Столько терпения, понимания, любви она никогда не испытывала ни к одному из детей.
Она желала, чтоб Шурик жил. Даже с искалеченным телом. Даже с испорченной навсегда судьбой. Лишь бы жил.
А сейчас он валялся на полу плота битый, от некоторых ударов Шуру спасало только то, что плот качался и не давал старшим братьям бить точнее.
– Беги сынок! – кричал отец, уже подплывая к плоту. Братья отвлеклись и лица их ожесточились. Они не ожидали, что отец встанет за Сашу.
– Прыгай в воду! – вскричала Мария Карловна и толкнула Васю, чтоб вломиться в этот круг и сбить с ног Кузю, который был легче Грини.
Шура быстро поднялся и быстро сиганул в воду, проплыв под водой так долго, что вынырнул чуть ли не у берега, убегая в чащу.
В этот момент на плот поднялся отец, снял с себя последние одежды, которые от страха не успел снять на берегу, завидев страшную драку. И не вытираясь, без промедления дал в морду старшему сыну. Тот кубарем отлетел в сторону, но не свалился в воду. Плот был большой.
Кузя стал пятиться, но это его не спасло. Николай был похож на разъяренного гигантского медведя: в таком состоянии, будто раненный, он был способен на убийство. И со всего размаху он влепил и Кузе. Тот ударился о стенку и осоловело сполз мешком на пол.
Поглядев на Васю, он молча дал тому понять, что разберется позже.
Наконец, он развернулся и бросился опять в воду за Сашей.
Мария Карловна будто окаменела, но завидев Николая в воде, быстро разделась и бросилась в холодную воду за мужем.
Глава 15. Мать и Отец
Саша сидел в кустах, и его сильно трясло то ли от холода, то ли, скорее всего, от перенесенного стресса. Ничего теплого, кроме горячего сердца, полного любви, ни у Николая, ни у матери не было для сына в этот момент.
Но когда он их увидел, оттаял и тут же бросился в объятия отца. Тот не знал историю про насилие.
– Ну что, что с тобой случилось, сыночек? – накинулся на сына Николай, хватая в охапку упругое подростковое тело.
Мария Карловна сухо пересказала разговор со всеми подробностями. Николай нехорошо качал головой, чувствовалось, что обвинял себя в эти мгновения. Будто это он почти изнасиловал сына. Мария Карловна впервые видела, чтоб муж так обнимал и так переживал за него.
– Сашка, ты только не думай, что это навсегда, – сказал отец. – Не думай, что эти мысли поганые с тобой навсегда. Все проходит. Знаешь, я в армии чего только ни насмотрелся, и похуже твоего. И ничего, мужики держались, не давали чертям душу растерзать, пили, бухали по-черному, но человеческий вид не теряли. Ибо все проходит, а человек остается. Потом у них и жены-красавицы, и дети прекрасные, и друзей полный дом был. И все плохое забылось. А если б они тогда поддались, то черти им бы разодрали все до самых кишок. И они б тогда в этих тварей сами превратились, что тебя трогали. А они не дали злу проникнуть.
И ты держись!
Хочешь, мы найдем его, который на дискотеке. Найдем, отловим, как пса поганого. Он небось не одного тебя трогал. Мы его вычислим. Я друзей привлеку из пожарки. Найдем и отрежем ему все, что чешется зря…
Шура хрипло плакал на плече у отца. Он уже не слушал родителя. Да и неважно, что тот говорил, неважно было найдут – не найдут эту тварь. Важно, что отец с матерью были рядом. Зато хорошо слушала своего мужа Мария Карловна, проникая в каждое сказанное и прочувствованное отцовским сердцем слово.
– Не дай себя раздербанить, сынок. Только потому, что ты мужик. Мужиком родился и навсегда мужиком останешься. Ведь быть мужиком или бабой – это не только иметь грудь или пенис. Быть мужчиной – это знание своей сути, природы, своей воли, оно будет жить с тобой всегда. И чем больше ты теряешь это знание, тем больше отдаляешься от себя самого настоящего. Ты думаешь быть женщиной легче? Еще сложнее. Женщиной родиться мало. Если мужику достаточно, то женщине мало, она еще должна заслужить это звание, быть настоящей женщиной. Поэтому ни лживые поцелуи других мужчин, ни секс с ними не сделают из тебя женщину. Ты только потеряешь себя окончательно. Превратишься в наркомана, который начнет жизнь чувствовать жопой. А жизнь – прекрасный цветок. И у тебя еще все впереди. И поверь, то, что с тобой случилось, – не главное. Главное, чтоб твои жена и дети, мама и папа, братья – были здоровы и счастливы.
Он сам поднялся и потянул за собой сына. Мария Карловна, так и не произнеся ни слова, пошла за мужчинами. Она молилась на погоду, которая сжалилась над ними в этот день, разгорячившись до экзотической в этих краях температуры. Они вышли на небольшой дикий пляжик, и отец уселся на песке, предлагая и другим чуть согреться и обсушиться. Все слушались его беспрекословно, будто он делал так всегда, хотя возможно, за долгое время это был первый раз без возражений. Он просто был прав.
Николай попросил рассказать поподробнее сына о случившимся, но тот не хотел больше вспоминать.
– Это мужское решение. Пусть оно станет тебе просто опытом. Важным и нужным. И поверь, в один день он пригодится. А я помогу тебе найти себя. Как мужчина мужчине помогу. Как друг другу. Как отец сыну.
Они опять обнялись, причем в этот раз Саша вновь бросился в объятия, как маленький мальчик. Это несколько успокаивало. Это было знаком того, что его решения и поступки были продиктованы юношеским максимализмом, взращенным на трагической ситуации.
Мария Карловна подошла сзади и обняла их, уже почти сухих.
– Больше ничего не бойся. Если что, батя рядом, – перед тем, как плыть назад, сказал отец, выразительно посмотрев на бледного сына. И пошел первым.
Их ждали горящие глаза на распаленных от разных чувств лицах. Бить Николай больше не стал. Просто в самых твердых мужицких выражениях попросил убраться с плота к чертям, которые отныне и вовеки им, выродкам, мать с отцом.
– Вы меня били. Нет! Вы мать свою били по ребрам, по животу, где сидели еще недавно. Там и Шурик сидел. Били, и если б вас не остановили, вы б убили. Убили и меня, и ее, – он пальцем указал на Марию Карловну.
Гриня усмехнулся, мол, если б мы били по-серьезному, вот тогда б… Но быстро поправился, взглянув на лица родителей, которые не понимали шуток сейчас.
– Ладно, сегодня не надо. Завтра стыковка. Завтра собирайте свои манатки и с машиной до дома, до хаты! – твердо скомандовал отец. И закрыл глаза, не желая видеть троих иродов.
– Я сказал вон отсюда!!! – взорвался Николай и хотел броситься на Гриню, старшего сына, которого ценил и любил всегда больше остальных, как раз за зрелость, ум, благородство. Мария Карловна остановила его, встав между двух огней.
– Вы стоите на плоту, который вам оплатили. Жрете еду, которую вам оплатили. Даже шмотки ваши – и то не ваши. Квартиры-машины-игрушки-поездки… Идите-поищите теперь тех, кто вам что-то оплатит за красивые бесстыжие глаза.
– Ты особо-то себе заслуг не приписывай, – вставил Гриня ядовитое перо в больную мозоль. – Мать на работе своей пашет и на твои удочки с сапогами. Так что… чья бы корова мычала.
Мария Карловна развернулась и засадила больную пощечину старшему.
– Никогда не думала, что ты такой дурак, Гриша, – сказала она и действительно по-новому взглянула на сына. Ему стало нехорошо от этого взгляда. Вечно первый, вечно старавшийся обойти других, отличник, пример для младших, лучший для нее – он только что разбил этот образ у себя внутри. Разбил и у нее.
Гриша замялся и попятился назад. Кузя заметил его смятение и все еще пытался хорохориться, но почувствовал, что бой проигран. Их оборона сломалась. Две большие колонны, о которых сломались три тонких прута.
Николай за долгое время впервые почувствовал себя вождем стаи, которая вымирала на глазах: ее путь зашел в тупик и по его вине в том числе. Когда вожак слаб, начинается хаос. Но сейчас Николай вновь нащупал свою силу, он наматывал ее на кулак, и тот становился стальным. Поэтому он будто знал, что делать и как действовать, чтоб вернуть мир в стаю. В его семью.
Он не стал отступать и сурово, в своих выражениях рассказал, как Саша подвергся насилию и как сломался в свои шестнадцать лет. Он не стал обличать себя и винил, в том числе и Марию Карловну, но досталось и братьям. Мальчик сломался и чуть было не лишил себя жизни, а эти хотели раздавить его еще больше.
Вася что-то промямлил про то, что не знал ситуации.
– А ты больше на диване валяйся со своими танчиками! – поставил его на место отец.
– Шура, мы его найдем. Мы его выловим. Я с него ножчиком кожу мелкой стружкой снимать стану. – Кузя слушал рассказ и с каждой минутой становился более пунцовым.
– Ты на себя посмотри, чудовище! – сказал отец. – Ты его чуть не убил только что. Братоубийца. Это для Бога еще хуже.
– Что ты заладил: убил-не убил, – начал отход Кузя, кривя лицо от чувства вины, наступившего поздновато, – ну бывает. Ну перебрали. Перегнули. Синяками б отделался или легким переломом. – Кузя шустро, обходя отца, подбежал к брату и стал ощупывать ребра. – Слава Богу, все на месте. Обошлось. Ну прости, – и стал сердечно обнимать голого Сашу, который будто изваяние застыл посреди всей войны.
– Дела не меняет, – смотрел Николай на объятия, – завтра на состыковке, чтоб исчезли отсюда. Ты, олигарх, в свою Москву мотай. Ты беги к своей юбке. А ты, Вася, раз выздоровел – иди пой, ищи свою судьбу. Видеть вас не хочу больше.
Николай подошел к Саше, отдернул от того руки Кузи и вместе с ним направился в комнату переодеваться.
Мария Карловна впервые за все время приготовила ужин. И тайком отлила из большой кастрюли горячего супа братоубийцам. Те молчаливо взяли суп и виновато скрылись за перегородкой.
Николай разговаривал с Шурой, точнее, постоянно что-то рассказывал, редко слышался ответ сына.
Мария Карловна уселась одна на краю плота и просто вздохнула свободно.
– Нужно было пройти настоящий ад, чтоб почувствовать вкус рая, – подумалось ей.
Ведь этот прекрасный день, такой жаркий, летний и солнечный они провели будто в другом измерении: там выли огненные гиены, кипели масло, сера, и пару раз обжигающеее до костей месиво капнуло и на нее. А уже вечером они оказались в раю, где дремала тишина и все страсти улеглись. Или почти все… А впереди было еще десять дней хода.
Она сняла одежду и прямо в лифчике и трусах погрузилась в воду, холодную, но прекрасную, и поплыла…
В голове проносились разные мысли, в основном похожие на мысли пьяной обезьяны: о цистите, об ангине, о радикулите, о рисках под водой… Но все эти страхи, похожие на облака, сами просто проплывали мимо. Впервые в жизни Марии Карловне было нестрашно за свое здоровье. Будто с тем, что произошло между Николаем и сыновьями, между ними всеми, с нее, ее массивных усталых плеч слетел огромный груз, который она несла неимоверно долго, выбиваясь в последнее время из сил. Ей хотелось просто плыть. Потому что она была счастлива. И хотя не предполагала, чем закончится эта история с плотом, но счастье вернулось к ней в сердце. Счастье и надежда на будущее.
Глава 16. Состыковка
Ребята собрали вещи и ждали состыковки, которая должна была состояться на особом причале. На нем уже скопилось много людей. Техники, которые должны были осмотреть плот и подготовить его к следующему заплыву. Торгаши со своими пирогами, зарядками, обвешанные рулонами туалетной бумаги. Пришли даже музыканты, так как проходила небольшая ярмарка в честь какого-то летнего праздника.
Множество плотов, лодок, байдарок стремились к причалу, чтоб хватануть цивилизационного воздуха после продолжительной паузы наедине с природой.
Мария Карловна в душе сожалела, что семье приходиться разделиться. Чего стоило соединение, а тут разделение. Но она не знала, как остановить сыновей, и не знала, как умилостивить Николая. С другой стороны, на сердце стояла такая легкость, что она не влияет на их решения, а значит, на ней нет вины за последствия, что не хотелось вмешиваться в отношения сильных мужчин, где было тяжело разобраться даже очень сильной женщине. Поэтому Мария Карловна улыбалась и находилась в самом благожелательном настроении. Главное, ведь за вчерашний день и за ночь изменилась не только она, но и Шурик. Он стал другим, а точнее, прежним. Он все еще ходил хмурым, но на лице не было того блуждающего сумасшествия, сводившего с ума всех вокруг. Он был просто мальчиком, который попал в сложную ситуацию и чуть не сломался, но семья вовремя поддержала его. Этой мыслью тешила себя мать, когда они причалили и стремительно влились в веселую ярмарочную жизнь, полную пенной медовухи, которая тут же давала в голову и в ноги, разнообразных предложений по покупке вязанного пояса из шерсти собаки, прихваток, лаптей… И еле-еле растолкавшись с толпой, они нашли техников, которые должны были помочь им двинуться дальше по маршруту.
Николай весь ушел в техническое понимание деталей предстоящего нового маршрута, ему – капитану корабля не нужны были помощники, и поэтому Мария с Шуриком отправились на прогулку, тут же потеряв из вида других сыновей, которые ушли, не попрощавшись. Возможно, это было правильным решением. Что тут говорить после случившегося? Мария Карловна вздохнула с облегчением, решив разобраться с внутрисемейным конфликтом после возвращения из отпуска.
Наконец формальности были улажены, капитан имел полную картину передвижений и дальнейший план. Осмотр плота тоже показал его боевую готовность к последнему десятидневному заплыву. Закупки были сделаны. Сувениры куплены. Их ждал правый рукав реки, более бурный и живописный.
Они дошли до плота и к удивлению обнаружили там братоубийственную троицу. Все стояли с хмурыми лицами, даже Вася прикусил губу и насупил брови, которые обычно, словно ласточки, летали высоко на лбу, будто на открытом небе.
Отец отрицательно помотал головой, что значило: вердикт не подлежит обжалованию. Мария Карловна развела руками.
– Боже, как хорошо быть женщиной, – впервые за долгое время подумала она, понимая, что начинается новая игра.
Отец развязал канаты, связывающие плот с землей, и уже хотел отплыть, как сыновья, один за другим, запрыгнули назад, на деревянный остров.
– Хочешь подеремся, – сказал Гриня, – но мы не уйдем с плота. Мы тоже члены семьи и хоть, как ты говоришь, копейки не вложили в путешествие, все равно поплывем с вами. Хочешь обижайся, хочешь нет. Нас большинство.
– Вас не большинство, – наконец разомкнул губы Николай.
Действительно, на одной стороне было трое и на другой трое. Шесть глаз одной стороны взметнулись в сторону матери за поддержкой.
– Вы должны попросить прощения за вчерашнее, причем перед всеми нами. Лично я вас прощаю, по молодости и неразумности, и незнанию… Хотя это было очень жестоко. От Кузи я еще этого ожидала, но от вас.., – Кузя прикусил губу. – Но если вы попросите прощения, это еще не значит, что вас простят папа и Шура.
– Я прощаю, – сказал младший брат.
Отец воззрился с удивлением на сына. Но воспользовавшись паузой, за которой мог опять последовать строгий отказ, а Николай был иногда упрямее самого упертого вепря, мальчики набросились в поцелуями и объятиями на Сашку.
– Ну ты будешь сиськи-письки наращивать или все? Сдулся? – набросился Кузя на пацана, хоть тот и был с него ростом и стал в шутку душить его.
– Не буду, – буркнул Саша.
– Правда, не будешь делать операцию? – очень удивился Гриня, серьезно вглядываясь в лицо брата. Вася примолк и насторожился. Это был важный вопрос для всей семьи. Точнее, ответ.
– Не буду. У меня, правда, крыша чуток поехала после той ситуации. Наверное, мне надо к психологу сходить.
– Сходи, Шурик, сходи. Хуже не станет. Я вот как-то был у психиатра, прилег там и захрапел. Знаешь, как помогло?! Ууу! Только дорого за койко-место в час, – расхохотался Кузя, и все разулыбались дурацкой шутке. – Не нужен тебе психолог. Нормально все с тобой. Земиным психологи не понадобятся, они сами перемогут, перепьют, переплачут, перепукают, да, мам? Так же ты говоришь всегда? – Кузя шлепнул мать по мягкому месту.
– Кузя, ну дурак ты! – разозлилась Мария Карловна понарошку, отмечая с удовольствием это потрясающее качество сына из всего делать шутку и разряжать атмосферу, даже если еще пару минут назад пахло жареным. – При людях так не сделай! – строго предупредила она.
Отец хоть и хмуро посмотрел на балаган, в который превратил все Кузя, но не стал настаивать на своем, отошел в каюту разбирать карты и маршруты, стоянки с живописными местами.
– Мы ж тебя по-доброму били, ты пойми, – обнимал Кузя Шуру, отводя в сторону, а матери вдруг насторожившейся, что подняли опять эту болезненную тему, буркнул:
– Мам, ну отстань… Иди к своему бирюку-капитану, мы с братом сами поболтаем.
Несмотря на перенапряжение и усталость, Саша улыбнулся, тем самым показав, что одобряет эти шуточки и разговорчики.
– А ты б что правда б себе сиськи нарастил? – все не унимался Кузя и стал щупать безволосую пацанскую грудь.
– Да, – отвечал Шура.
– Какой размер?
– Ну я хотел третий…
– Ну больной… – покрутил у виска Кузя, и продолжал расспрашивать неустанно опускаясь в вопросах все ниже и ниже пупка. Шура отвечал, чем вводил брата в шок.
– Всякое я повидал в Африке. Одна знакомая проститутка, которая переводчиком днем работала на прииске, мне рассказывала чудесатые дела про баб, про мужиков, но ты, брат, переплюнул ее.
А потом перестал улыбаться, опять схватил Шуру за шею и тихо в объятиях произнес:
– Не делай, Сашка, этого. Плохо это. Ненатурально как-то. Сам мучиться будешь. Мы-то че, раз и плюнуть тебя забыть, а тебе всю жизнь обрубком человеческим ходить: не туда и не сюда. Тебя б ни одни не приняли, ни другие.
– В Америке… – хотел за себя заступиться Сашка.
– В Америке много гадов ползучих живет, а мы в России-матушке, тут другое. Не делай себе больно, брат. Себя беречь и любить надо. Это, – он указал на его тело, – сосуд. Его тебе мамка с папкой слепили, порежешь, покромсаешь – все равно, что им глотку перережешь тем мачете, что мне спину исполосовал.
– Да я может и не хотел.., – стал мямлить Шура. – Еще мамка когда уперлась, разоралась, треснула меня по башке, вот тогда у меня вообще крыша поехала.
– Вот я так и знал! – закивал Кузя. – Ты, Земин, упертый, как олень. Назло мамке хотел уши свои нижние чиркнуть. А потом бы чиркнул, посмотрел в какое… превратился и уже по шее себе ножичком… Потому что такое чудо-юдо не будет земля-матушка носить.
Мимо прошел Гриня, судя по всему, услышав половину разговора между братьями, в котором большая часть была – словечки из тюремного лексикона, которого понабрался Кузя в Африке от «москвичей», которые «афганцы».
– Олигарх-психолог, – помотал он иронично головой. – Пойдемте порыбачим. А потом нажарим карасей.
– Пойдемте, – согласились все и, быстро собравшись, отогнали плот к берегу, спрыгнули и пошли искать рыбное место.
На плоту остались двое, Николай и Мария. Они не могли разговаривать, такой объем чувств скопился за все годы и за это короткое, но интенсивное время на плоту. Николай просто ее позвал, она быстро приблизилась, и они крепко обнялись и стали рыдать.
Вообще-то Мария Карловна никогда не видела Колю плачущим. Никогда. Он всегда был какой-то сухой. Даже когда умерла его мать, с которой у него были очень плохие отношения, но он принимал близко к сердцу размолвки с ней, он не плакал. Хотя она знала, что потом отдельно ездил к ней на кладбище без всех. А тут такая истерика, до всхлипываний и красных обожженных горем глаз. Мария Карловна даже забыла свои страдания насчет Шурика и других сыновей, начиная беспокоиться за мужа: уж больно тот разошелся и стала тихонечко, словно мальчишку, успокаивать его.
– Все, Коля, все прошло. Он живой, мы его спасли. Мы его как-то сумели переделать. И ребята его приняли и поняли. Они ему помогут. Ему поддержка, общение нормальные теперь нужны. Братья лучше всего ему помогут в этом. Он сильный, теперь он сильный.
– Да-да, я знаю, – соглашался Николай, сам прозревая, насколько любит своих детей. И как тяжело ему дается быть отцом.
– Ничего-ничего. Мы справились.
Мария Карловна пошла за успокоительным, уж очень расчувствовался Николай.
И уже через полчаса после принятия едких капель муж спал сладким сном младенца. Ребята вернулись через пару часов с одним ведром рыбы и, узнав, что отец спит, сильно удивились и принялись сами за рыбу, о чем-то тихо переговариваясь.
Глава 17. Бог с ней
Мария Карловна смотрела на детей и понимала, что произошло нечто серьезное, на грани чудесного, когда она своей идеей, а точнее идеей Лейсян, смогла перевернуть ход жизни семьи в обратную сторону: из смертельно-убийственной в живую. Этот плот, медленно плывущий по огромной реке, увозил их от проблем, ждавших на каждом шагу. Он являлся неким ковчегом, который давал шанс выжить плывущим на нем, каждый день преподносил такие уроки, от которых каждый познавший и осознавший воскресал в мире живых. И это была хорошая новость.
Мария Карловна также понимала, что впереди последние, решающие десять дней плавания, а значит, еще несколько невыученных уроков, в основном, невыученных ею и Колей, как правильно заметила Лейсян, и их придется пройти так и или иначе. Это являлось плохой новостью. От предстоящих испытаний съеживалось сердце. Если даже к половине пути уже были братоубийственные мысли и самоубийственные, то что же ждет впереди?
С другой стороны, глядя на мирную картину с беседующими братьями, взявшимися за рыбу и ужин, Мария Карловна впервые за свою жизнь почувствовала присутствие Бога около себя. Даже его прикосновение. Она явственно ощущала, что ее ведут. Ее и ее семью. Позади стояли неведомые силы, которые тихо, на ушко, подсказывали, как действовать дальше, несмотря на риски и последствия. И Мария Карловна расслабилась, вздохнула и успокоилась. Эта чудаковатая молитва Кузи: «Я не свой, я божий» лучше всего характеризовала внутреннее спокойствие.
Возможно, впервые за долгое время, как Шурик стал сам не свой, ей почудилось, что все будет хорошо. Хорошо с ним. Хорошо с их семьей. Хорошо Марии Карловне.
Она молча пошла спать с этой мыслью, что Бог рядом, что он находится в каждой детали этого плота и того, что окружает плот: в дремучих лесах, тайге, горах, рыбе, ухе, которую поставили варить четверо ее сыновей, – что она – простая, уставшая от проблем женщина, – теперь с Богом и с его помощью. Она пошла спать в каюту к мужу, хотя они давно не спали вместе и даже на плоту у нее была своя отдельная каютка, а Коля теперь спал с Шурой. Тем не менее, она хотела удостовериться, что с Николаем все в порядке. Он действительно тихо спал. Она прилегла рядом, положив голову и руку на его теплое, приятно пахнущее знакомым ароматом тело. Места было мало, но он не шелохнулся от ее прикосновений, смесь горьких трав на водке действовала хорошо. Мария Карловна уснула тут же, будто сама напилась своих же зельев. Они спали мертвецким сном, как после долгой изнурительной войны. Сыновья не мешали им.
Глава 18. Вроде все хорошо
Мария Карловна ушла в свою каюту на рассвете, раньше того, как Николай проснулся. Все-таки за эти года образовалась такая пропасть между ними, в сущности, очень родными людьми и даже лучшими друзьями, но все равно потерянными душами. Поэтому, чтоб не создавать неловкую ситуацию, она ушла. Они являлись мужем и женой, но все знали, и она в том числе, что у Николая давно есть другая женщина. Хорошая или плохая, как ее зовут, чем она живет – Мария Карловна никогда не интересовалась. Потому что не имела права спрашивать – у нее за эти года у самой было несколько романов, которые оставили разный след на сердце, некоторые серьезные рубцы не меньше, чем от мачете на спине Кузи. Эта женщина являлась компенсацией за прогулы Марии Карловны, и она очень надеялась, что она делает и делала ее мужа счастливым.
Любила ли она Николая, чтоб взять вот так и отдать какой-то незнакомке? Или пуститься в любовные приключения при живом муже?
Любила, когда-то очень сильно любила. Но что-то произошло, что-то сломалось по ходу движения. И этот негласный компромисс: ее романы и его женщина спасли их брак.
Мария Карловна стояла под душем в ранний час. Вода лилась прямо из реки: ледяная, обжигающая кожу. Но женщина не замечала холода, хотя всегда его ненавидела и боялась.
– Получается, эта женщина и мои любовники спасали наш брак. Нашу семью. Являлись как бы громоотводами. Но зачем мне семья? Зачем мне Николай? За что я цепляюсь? За общий дом? Я там почти не бываю. За общие кредиты, машины, мебель, шубы? Плевать на это. Зачем мне нужна эта жизнь рядом с чужим мужчиной, которого я называю мужем при всех? – Мария Карловна говорила языком Лейсян, хотя образ психолога уже слегка стерся из памяти – его заменили тайга, река, небо, воздух и семья.
– Потому что я очень люблю Колю и всегда любила. Что же с нами произошло, почему я стала чужой?
Выйдя из душа и после утреннего моциона, перемешанного с глубокими раздумьями, Мария Карловна не обнаружила ребят на плоту.
– Верно уплыли с утра пораньше и отца забрали с собой. Опять какие-то приключения, – подумала она и сделала себе кофе и завтрак. Плот не двигался, река была неспешна сегодня.
Мария Карловна вспомнила самое первое знакомство с мужем. Они встретились на танцах в общей компании друзей. И он ей не понравился. Она даже его не заметила. Большой, неповоротливый, какой-то негалантный, неинтересный, молчаливый. Одевался средне, хотя под рубашками и брюками проявлялся настоящий богатырь и спортсмен.
Она же ему понравилась сразу. Это было видно по глазам. Да она почти всем нравилась сразу, поэтому ее не удивило, что он часто, почти каждый день, стал появляться в ее компании. Девчонки похихикивали над влюбленным медведем, Маше было все равно, она так и говорила:
– Ой, да заберите его себе! У меня таких полно.
И девчонки выпендривались: и так и эдак выгибались перед ним, а он, как заколдованный, все за ней ходил. Если б не одна неприятная ситуация, где Маше чуть не досталось от одного очень строптивого ухажера. По сути, она сама была виновата, давала слишком много надежд красивому, яркому, наглому красавцу. Ей ведь они нравились всегда, да и подходили лучше всего, могли оценить ее ум, юмор, задор и наглость.
Одним словом, случай свел с Николаем, который поставил на место бешеного кавалера, и Мария Карловна по-другому на него посмотрела.
– Этот будет носить меня на руках всю жизнь, – подумалось с удовольствием ей тогда.
И все чаще она разрешала ему присутствовать рядом с собой, появлялись общие интересы, разговоры. Она и не заметила, как оказалась в ЗАГСе.
Родители выступали против, Коля был из деревенских, за душой родительский деревянный теремок и лошадь с коровой. Маша была городской королевой. Но она все равно поступила по-свойски.
Хотя уже через год поняла, что родители были правы. Разное представление о быте, о планах на жизнь, обо всем на свете – это вещи основополагающие в браке. И хотя Николай был лучшим из людей, лучшим из друзей, да и в постели, надо признаться, очень ей подходил: сухой, но удивительно чувствительный и страстный, и угождающий… А постель для Марии Карловны имела большое значение, по крайней мере, первую половину жизни играла главную роль. Но вдруг мелкие бытовые и небытовые различия с мужем сначала потихоньку, потом все больше стали сводить с ума Марию Карловну: педантизм, деревенская незатейливость, простота раздражали… Все время присутствовало ощущение, что она достойна большего.
А вот сейчас, по прошествии многих лет, сидя на плоту на краю мира, Мария впервые поняла: ее брак не был случайностью или ошибкой. Он сотворен на небесах, как и положено. За эти года у нее в любовниках проходили и бравые, и богатые, и воспитанные, и птицы самого высокого полета, а осталась она с Николаем. Хотя давно не было никаких поцелуев да и ласк. Потому что это было настоящей ошибкой – бежать за чувствами, которые опасны, хитры, изворотливы, способны завести в такие дебри, откуда не выбраться.
А Коля берег ее чувства все эти года. Любил и берег. А еще подарил этих прекрасных, умных, своенравных, сильных детей. Ни один из любовников, вдруг ясно осознала Мария Карловна, будто подсмотрев планы Бога, не подарил бы ей детей. Николай был единственным шансом стать матерью.
И вот ведь какое дело, вдруг озарило Марию Карловну, что ни секс, ни деньги, ни богатство, ни самореализация в профессии, ни почести, ни научная деятельность, ни признание, ни ее личное здоровье и благополучие не были связаны с истинным счастьем. Ее истинным счастьем.
– Господи, годы ушли на всю эту мишуру, а ведь только семейная катастрофа показала, что ее счастье – это счастье и здоровье Саши, Васи, Кузи, Грини и Коли, – она вдруг схватилась за голову, потом за горло. – Разве она думает сейчас о постели? О научной деятельности? О деньгах и славе? Она о них не думает ровно с того момента, когда Шура стал ее будить. У нее напрочь отбило все желания. Ее взгляд, ум, сердце и душа были настроены только на исцеление сына и в его лице всей семьи.
Она хотела быть с ними, вот прямо, как сейчас на этом плоте. Быть с ними, разделить с ними эту красоту вокруг, здоровье, хорошее настроение, эту благость, которую издавал каждый кустик и травинка и капелька воды. И даже бури и ураганы, особенно бури и ураганы! Она хотела и желала разделить с ними, чтоб помочь, поддержать, подставить плечо, дать мудрый совет.
