Евгения Гришковец
Чужое не брать!

***

Ночью Наде не спалось. В сантиметре от нее, уткнувшись лицом в подушку, лежал Петька. Она прислушалась к его дыханию. Он словно всхлипывал во сне. А ведь они были так счастливы! И казалось, тогда, много лет назад, что она спасла их отношения. Но все могло разрушиться в одно мгновение. Надя отчетливо это понимала, и сердце у нее билось мелко, мелко, где-то высоко, почти в горле. Надя вздохнула. Она не заснет сегодня. Нечего и мечтать.

Женщина встала и подошла к окну спальни. Сквозь прозрачный тюль маячили огни машин. Общественный транспорт уже не ходил. Такси – это всегда след. Машина мужа в ремонте после… После того, как Наде не повезло. Лось. Или лосиха. Где, вообще, в городе можно встретить лося? Никто не спрашивал. Зато одной проблемой меньше. А эта, та, что не давала спать, подождет. У них отпуск с Петькой. Надо по списку собирать завтра чемодан, иначе они как всегда что-то упустят. В бытовом плане Петька походил на трехлетнего ребенка. Мог взять одну смену одежды, а потом искренне удивляться, что ему нечего одеть. Такое уже было.

***

Каждое утро, что наступало после ночных алкогольных возлияний, Люся считала по умолчанию самым худшим утром из своей жизни. Она просыпалась от того, что хотелось нестерпимо пить, шла, покачиваясь, на кухню, и пила воду прямо из кувшина. Вода по ощущениям была спиртом, неразбавленным теплым спиртом, но Люся выпивала все до самого донышка, и лишь последний глоток заставлял поверить в то, что она выпила воду. Настолько много внутри нее бултыхалось спирта, что вся вода, которую она пила мгновенно превращалась в алкоголь. Люся вытерла полные сочные, а потому неуместные губы (наградила же природа!) на своем изможденном сером лице и плюхнулась на табуретку. Табуретка стояла прямо напротив окна. Люся уставилась на улицу. Какое неприятное светлое утро! Звон просыпался в голове, и Люся поняла, что без таблетки от головной боли не обойтись. А она хотела сегодня начать жизнь с нового листа, без единой таблетки, без алкоголя, без химии.

Люся повернула голову, просто чтобы посмотреть на шкафчик, где притаился ящик с таблетками. Она пожалела об этом повороте моментально. Шею заклинило, и Люся даже испугалась, что больше не сможет смотреть вперед, только вверх и налево. Аж ледяной пот прошиб. Это ж она будет походить на какого-то краба-инвалида, который передвигается бочком после перенесенного инсульта!

Потом зазвонил телефон. Но ведь она поставила его вчера на беззвучный, чтобы никто не мешал напиваться. Хотя обычно никто и не мешает заливать глаза, забывать самое себя, свою сущность. Впрочем, это видимость, и даже в состоянии овоща Люся помнила, что она стареющая наглая тетка, у которой не сложилась личная жизнь. Так говорят в теле- и в радиопередачах. Ха-ха. У Люси, зато сложилась профессиональная судьба. И сложилась так хорошо, как и не мечталось. Интересные резонансные расследования, встречи с самыми разными людьми, начиная от генералов и заканчивая отбросами общества. Иногда одни от других почти не отличались. Все условности. Все вокруг условности. Даже этот настырный телефонный звонок.

Телефон следует отыскать хотя бы для того, чтобы бросить его об стену, ну или хотя бы поставить действительно на беззвучный режим. Люся нашла телефон в прихожей. Он лежал в вазочке с ключами, где и должен был лежать. На экране искрились буквы, которые Люся с трудом сложила в слова. А-ля, ра-бо-та. Что? Отпуск же! Какая еще Аля? Та с короткой стрижкой и с животом, словно у беременной? Миома сроком на 30 недель? Пока Люся пыталась вспомнить звонящую, та говорила четко, со знанием дела, вбивая каждое слово в чужую бедную голову:

– … Так и вот, мы решили, что ты, как его самая близкая коллега, примешь это решение.

– Ничего не понимаю. Какое решение я должна принять?

– Людмила! Я же вам говорю! Проснитесь! Петр в отпуске, как и вы. Стоит ли ему рассказывать прямо сейчас? Не подождет ли это еще пару недель? Насколько они были близки?

Люся помотала головой, забыв о боли в шее. Упругие короткие кудряшки забили по худым щекам. Люся проснулась.

– Аля, будьте добры, повторите еще раз. – Строго велела она.

– Погибшая в ДТП является дальней родственницей Петра. И опергруппа выяснила это только вчера вечером. Так что скажете, Людмила? Вам решать.

– Это криминал? Я имею в виду, девушку сбили или…

– Похоже на то. Сейчас я посмотрю.

В трубке зашелестели бумаги, что-то упало. Уж не сама ли Аля? Люся вспомнила, как сплетничали девчонки с колл-центра, что Аля беременна своей миомой уже несколько лет и все никак не решится на операцию из-за боязни не пережить наркоз, а также из-за непоколебимой убежденности в том, что никто не замечает ее живот.

– Да, тут написано, что девушка не была пьяна, не находилась под воздействием наркотических веществ, водитель скрылся, вероятно, сразу после ДТП. Свидетелей самого происшествия нет.

***

Люся с мрачным удовольствием почувствовала, как из крови выпархивает неизвестно куда спирт и его разрушительное действие на ее рассудок. Мгновенно она почуяла след, как сторожевая псина. Мгновенно пронеслось в голове какое-то тайное и мутное воспоминание, даже хвостик не удалось поймать сознанием. Как это случается? Дежавю? Не разгадан мозг человека. Не разгадана загадка до сих пор. Только тупо замечено сходство мозга по виду с грецким орехом. Его и доказывать не нужно. Что пронеслось в голове? Цвет морской волны? Стальной блик? Что? Люся поморгала, и исчезло вообще все, кроме необходимости что-то ответить Але.

– Аля, я расскажу лично о ДТП Петру, но через неделю. Пусть эту неделю он отдохнет. И пожалуйста, подготовьте мне выписку из этого дела. Я позже подъеду.

– Сегодня? Но вы же тоже в отпуске? Мне так жаль… – Аля искренне крякнула в трубку последние слова.

Но Люся уже нажала отбой. Она посмотрела на пустую бутылку коньяка. На самом донышке оставалось немного темной янтарной жидкости. Люся выкинула бутылку, держа ее с равнодушием и с легким удивлением. Что вчера ее так соблазнило в этой водице? Как неинтересно! Интересна выписка, интересно ДТП, интересна девушка, интересна жизнь, интересна смерть. Это настоящее. Не бутылка и не ее невнятное содержимое.

***

Утром была суета. Надя что-то все складывала, перекладывала, блинчики у нее подгорели, потом она забыла вытащить утюг из розетки, потом затеяла стирку, и они уже в прихожей сидели с полчаса, ожидая, когда обычно короткая стирка закончит все свои циклы, сушки и выжимания. Петька даже немного веселился, все-таки они поедут в отпуск, ему удастся отвлечься от своей мрачной работы, отвлечься от этих собак, которые бестолково топтались под ногами и заглядывали в глаза. Неужели их оставят одних? В этой квартире? Это что же за счастье-то такое их ждет, что за свобода? За что же они примутся в первую очередь? За вожделенные обои или за хозяйскую обувь? Надя напоследок потрепала Дружка и разрушила его надежды на все мирские удовольствия:

– Сейчас сын заедет, заберет вас! Должна же быть хоть какая-то польза от него!

Петька покосился на жену. Иногда она говорила так грубо и холодно об их сыне, что он предпочитал думать, что слух подводит его. В лифте он заметил, что у Нади под глазами темные круги, спросил:

– Тебя что-то гложет? Выглядишь усталой. Не спала?

Надя дернула плечом. Разве объяснишь? Зачем ей достался такой добрый и внимательный муж?

– Боялась что-то забыть. Все-таки на неделю уезжаем.

***

Когда они спускались в лифте, Надя прижалась к нему. Он гладил ее тонкую трепетную шейку и с удивлением размышлял, как может женщина после стольких лет брака, быта, работы с собаками иметь такую хрупкую шею, такие острые ключицы. Мальчиковая прическа только подчеркивала нежность ее фигурки. И снова пришлось сморгнуть и убрать руки от Надежды. Вспомнился эпизод опроса потерпевших студенток. Мужчине, что удерживал их в гараже, нравилось хватать за шею беззащитных девчат и держать так сильно, что они невольно прощались с жизнью. Почему каждое новое взаимодействие с преступниками, насильниками и извращенцами не теряло своей остроты? Почему каждое новое издевательство било по нервам словно в первый раз было услышано? Где та самая бронзовая броня, которую обещала Люся, когда он только начал с ней работать? Кстати, и она сама не обзавелась этой броней своей, как не хорохорилась, достаточно вспомнить ее с выключенным светом в допросной. Она чуть не тряслась тогда, сидя напротив жены насильника в полной темноте.

Может, и не их это работа? Может, им научные работы писать по портретам убийц, где ясно и по полочкам разложено, что никакие черты лица не подскажут человеку, кто перед ним: Божий агнец или дьявол в людском обличье?

***

Люся стояла возле зеркала в своей темной прихожей. Давно надо было поменять лампочку, но все не до этого. То работа, то запой. То работа запоем. Какие лампочки? Конечно, при такой темноте ни о каком макияже и речи быть не может. Но Люся все равно упрямо покрыла свои губы яркой помадой, пригладила пальцами вихры, одела очки и отправилась на автобусную остановку. До работы идти было не очень далеко. Но жара портила всякие планы на прогулку. Бежать от тенька к теньку это уже не для Люси. Того и гляди, она сознание потеряет от недостатка кислорода в воздухе.

Люся с презрением смотрела на проезжающие машины. Это все они виноваты в том, что в ее родном городе жить невозможно от жары. Не было такого раньше! Не хотелось летом удавиться. Может просто она была юна и полна надежд, поэтому не обращала внимания на раскаленный асфальт, на окружающих, на мир?

Люся влезла в автобус и уселась прямо под ледяной воздух, идущий от кондиционера. Хорошо. Не выходить бы из салона еще часа два. Но через три остановки показалось родное до боли здание, где ее ждала папочка с отчетом по ДТП. Люся вышла на остановке и пошлепала на работу.

***

На улице было жарко, душно. Трава на газонах пожухла, пожелтела, выглядела сухой и жалкой словно седая старуха. Но все равно Люся с удовольствием сняла бы босоножки и прошлась бы босиком по траве, почувствовала бы стопами что-то настоящее, связь с землей. Забытые ощущения детства. Прогулка под теплым летним дождем. Влажная земля, хлюпающая и чавкающая. Лужи густые и глубокие словно гороховый суп, который заставляла есть мама. Не поешь, гулять не пойдешь! А гулять хотелось так, как будто, если не сейчас, не тут же, то больше и никогда не выйдешь, и так и будешь до скончания веков сидеть над тарелкой супа и чахнуть.

Люся иногда думала, что у маньяков, с которыми она сталкивается по работе, именно так и работает мозг. Они не в силах отсрочить свое удовольствие, у них, как и в детстве эта жуткая обреченность и скудный выбор: или мгновенно или никогда.

Люся ни разу не пожалела о том, что добилась от начальства создания их особого отдела, где они вдвоем с Петькой просеивали все преступления на их территории словно через сито и выбирали те, где действовали люди с маниакальными наклонностями, «серийники». Как правило, у таких людей было чертовски неудачное детство, которое включало в себя насилие и жестокость со стороны родителей. Ничего нового в этом не было. И трудно ожидать от взрослого любви и доверия к миру, если мама пренебрегала, а отец бил. Но Люся не всегда могла понять, почему у некоторых людей такое детство приводило к необратимым изменениям психики, а для некоторых становилось пусковым крючком для того, чтобы стать жалостливым, эмпатичным и, в целом, хорошим взрослым.

У Люси, к примеру, мать была вечно занятой и холодной, иногда распускающей руки. И Люся уже взрослая до сих пор помнила, как жгло кожу от ударов резиновой пляжной босоножкой. Люся тогда на море заплыла так далеко, что мать не видела ее и была вынуждена поставить на уши всех спасателей пляжа. Мама бегала от катера к катеру, умоляя скорее спуститься на воду. В суете не сразу увидели, что Люся уже почти у берега. Вот тогда мать стащила шлепки с ноги и отхлестала дщерь отчаянно и зло. Люся после этого стала к матери относится еще хуже, ведь сцену избиения наблюдали все отдыхающие из их отеля, а также особенно смазливый молодой спасатель.

Люся огрызалась всю юность и даже всю молодость, пока не услышала, что ей рассказывала мать. Пока не поняла, как это страшно, увидеть вдалеке макушку своего ребенка, и четко, предельно четко знать, случись чего – судорога, усталость, и все. Нет ребенка. Не доплыть ей до него никак. Не развести руками гладь воды по обе стороны. Люсе не доведется никогда узнать и половину этого ужаса, но почувствовать она могла. С годами смогла. Так и вот, о чем это она? О том, что даже самые неприязненные отношения далеко не у всех, и слава богу, конечно, порождают в мозгу таких монстров, которые хотят убивать, хотят причинять боль, хотят видеть чужое страдание, как их последний обвиняемый. Он душил девчонок, а его жена готова защищать его. Ведь не убил. Не убил. Но поселил в сознании страх и не доверие, которые останутся с ними на всю жизнь. От этого обидно. Что такой кусок недочеловека, жалкий и мнящий себя важным оставляет глубокий след в душах потерпевших, глубокую никогда не заживающую рану. Да, не убил.

Глава 2

****

Люся впорхнула по ступенькам в прохладный холл. Никто из сотрудников особенно не удивился, что Люся, будучи в отпуске, пришла на работу. Чем они там в своем отделе с Петром занимаются до сих пор многие не понимали. Тащи им кипы документов, папок и талмудов, из которых они в лучшем случае выберут парочку дел, а остальное обратно по отделам распределять. Сизифов труд!

Люся прошла через одноэтажный переход в новый корпус. Интересное, все-таки, у них здание. Фасад, видимый для всех, старой советской стилистики и постройки, но вот после перехода, если бы посторонний смог бы туда проникнуть, все его несерьезное отношение к современной полиции в вопросах профессионализма, испарилось бы, как дым. Если, конечно, судить о качестве работы по внешнему виду этой части здания. Все было новым, современным, в стиле «хай-тек», много стекла, много серых оттенков, много холода и строгости.

Люся вошла в просторный лифт, куда перед самым закрытием дверей успела просочиться Аля с папкой подмышкой. Ну, правильно, именно эту немолодую женщину Люся представляла в своем воображении, разговаривая с нею по телефону.

– Не успела к вам в кабинет дело занести, искала пропуск от двери. Кроме вас с Петром, туда редко кто заходит. Что и немудрено. Ведь в отделе работаете только вы вдвоем. – Прохрипела Аля. Она много курила и всегда говорила всякому, кто вменял ей за дурную привычку: "Курыла, куру и буду курыть!".

***

Авто стояло у подъезда. Оно блестело, искрились и радостно переливалось от восторга и нетерпения посадить в свой салон величавого хозяина и его вечно беспокойную жену. Если бы машины могли бы говорить! И выбирать себе хозяев… Ни за что бы больше этот железный конь, починенный и обновленный, не повез бы хозяйку туда, куда возил неделю назад. Уж как она плакала, как била его по рулю своими маленькими кулачками, а потом этот страшный удар, от которого лечили и латали его мастера техобслуживания. Если бы железный конь был бы человеком, он визжал бы от боли и страха в тот день, когда хозяйка села за руль и допустила опасный маневр. Он был визжал, а она совсем не визжала. Она была спокойна как удав перед захватом прыгающего, суетливого кролика.

Петр загрузил в багажник чемодан и сумки. Надя стояла рядом и щурилась на солнце, держа ладонь козырьком.

– Думаю, с погодой нам повезет. Дождя не предвидится. Поехали! Море ждет нас!

Петька ощутил толчок энергии от жены. Так всегда бывало, когда она пребывала в хорошем настроении. Не женщина она, а нервозный подросток. Петр мягко тронулся с места, глянул на подъезд родного дома. Немного защемило в груди. Он сентиментален. Скоро они вернутся. Нечего грустить. Медленно удалялся дом. Надя посмотрела на окна их квартиры. Беспокойно заерзала. Вдруг забыла выключить свет, а возвращаться плохая примета, и не помогал ей никогда обязательный осмотр себя в зеркале перед повторным выходом из дома. Но нет. Окна не горели, а были пустыми словно глазницы у покойника. Зачем такое сравнение? Не к добру эти слова перед долгой поездкой! Ведь они вдвоем едут, с мужем, с тем, которому она доверила свою жизнь и жизнь их ребенка. Под защитой мужа не страшно. Никогда не было страшно. Все демоны спокойно спят, впереди только радость. Так ведь? Но что это мелькнуло в окне? Ветер всколыхнул тюль? Она закрыла все окна и лоджию.

– Петь? Что там? В окне?

– Не вижу! Мы на большую дорогу выезжаем. И что же там? – Петька не раздражался, нет. Не такой у него темперамент. Но Надя всегда боялась раздражения. Так и не изжила из себя за долгий брак эту боязнь. Петька спокойно поинтересовался. «Что там?».

– Занавески шевелятся. У нас в квартире. А сын через час только подойдет. Ты дверь запер?

– Конечно, запер. Это собаки твои бродят по комнатам, вот и шевелятся занавески. Успокойся.

– А… точно. Только я собак в прихожей заперла.

– Ну, значит, тебе показалось, Надя. – Спокойно произнес Петька. И оглянулся на жену. – Ты хочешь вернуться? Проверить?

– Нет, не хочу. Скоро сын придет за собаками. Скажет, если что…

Надя глубоко вдохнула и заставила себя не думать об этом. Показалось. Ничего там нет. Только тени ушедших из жизни людей.

***

Люся достала сигареты. Да, она знала, что это стереотип, и что с сигаретой лучше не думается, что мозг, наоборот, начинает усиленно нуждаться в кислороде, чтобы просто продолжать функционировать. И уже речи нет о каком-то мифическом просветлении. Не забыть бы то, что уже знаешь. Скажем, таблицу умножения. Но у Люси была своя теория на этот счет. Если сигаретный дым и его вдыхание не выводят деятельность мозга на новый уровень, то, значит, сигареты отрезают путь от реальности, и ты начинаешь вариться в соку изучаемой истории, в самом ее соку, в самой сердцевине. Ты не начинаешь думать лучше, но ты начинаешь видеть ситуацию изнутри, ведь доступ к внешнему миру отрезан, ты отупел, ты куришь, и словно муха в янтаре замираешь в той преступной истории, о которой читаешь. Вот как сейчас Люся въедливо стала всматриваться в строки документов, которые ей притащила Аля, а вокруг нее словно нимб раскручивались и клубились серые пары сигаретного дыма.

Итак, седьмая вода на киселе, а не близкая родственница Петра. Некая Марина. Марина. Море. Так, интересно, почему, вообще, к ним попало банальное ДТП? Ага, понятно. Водитель скрылся, но перед этим проехал по руке сбитой девушки. Сначала сбил, потом вернулся, проехал по руке. Вот снимок кисти. Кисть расплющена совершенно, вдавлена в асфальт будто, если асфальт был бы травой. Не случайное происшествие. Определенно. Но что девушка делала на проселочной дороге, где не ходят автобусы, судя по всему?

Люся сверилась с маршрутом, проверила геолокацию. Да, эта местность в пределах города, но не особенно оживленная, почти заброшенная. Рядом свалка. И свалка с непередаваемым ароматом особенно сейчас в летнюю жару. Девушка одета в голубое атласное платье, на ногах изящные босоножки со множеством ремешков. Свидание? Возле свалки? Люся пролистала папочку. Родственники опрошены. Самые близкие. Мать и младший брат. По горячим следам… Люся читала распечатанный бланк опроса. Родственники в полной прострации. Особенно, мать. Люся глянула на возраст матери. Под семьдесят. Поздние дети? Марине всего 18. Было. Брату – 15. Мальчика опрашивали в присутствии матери, хотя его можно опросить и одного. Паспорт уже есть. Может, не проверили? Щуплый? Не выглядит на свой возраст? А ведь подросток мог бы рассказать подробнее что-то о сестре.

Люся достала свой блокнот и сделала заметку поговорить с братом Марины отдельно. Ибо ни мать, ни он сам, возможно, совершенно не в курсе, что могла делать Марина почти на другом конце города возле свалки в атласном длинном платье.

***

Глава 3

***

Надя переместилась к вечеру на заднее сиденье, села боком и вытянула ноги. За окном машины мелькали деревья. Петька был непривычно молчалив. Надя даже разволновалась, но потом убедила себя в том, что профессия у ее мужа слишком тягостная, чтобы весело болтать сразу, как начался отпуск. Редко, кто живет и чувствует, согласно календарю или графику отпусков. Он отойдет через пару дней, как бывало уже не раз. Он оттает.

– Сложное было дело? Ты молчишь. Я переживаю. Поделись. Тебе станет легче.

Надя смотрела в зеркало на мужа. Суровый взгляд. Слишком суровый для него.

– Ты же знаешь, что я не могу подробно распространяться о своей работе. И… тем более, что это не для женских ушей. – проговорил Петька своим густым баритоном.

– Ага… А как же Люся? Она что, не женщина?

– Не женщина. На работе она – сотрудник полиции. Без пола. Коллега и товарищ.

– И что же? Дома она переключается в милую лисичку и ее начинает скручивать во сне от ужаса? – спросила Надя.

Петька покосился на жену. Лисичку? Уж, кого-кого, но лисичку Люся напоминала меньше всего.

– Поясни, мне, пожалуйста… Вот ты ничего не рассказываешь мне о работе по той причине, что я женщина, у меня нежные уши и что там еще, лабильная психика… Но вот же Люся тоже женщина, тоже с ушами и с психикой, а с нею ты делишься всем. Почему так вышло?

– Господи, Надя, ты на полном серьезе меня об этом спрашиваешь? Ну, начнем с того, что Люся моя начальница. Именно она открыла и возглавила отдел, а потом убедила свое уже начальство в необходимости моей работы с нею.

– Так… а что же, лучше тебя никого не нашлось? Почему ты? Обязательно ты?

Петька не любил, когда жена начинала канючить и говорить одно и тоже, совершенно бессмысленный разговор. Ни о чем. Какая муха ее кусает в такие моменты? Любопытство? И неожиданно какой-то чертенок ткнул в бок Петьку, и он выпалил:

– Да, дело было сложным, но не потому, что кого-то убили. А потому что супруга насильника поддержала его полностью и безоговорочно.

– А кого он изнасиловал? – спросила Надя.

– Никого. Не успел. Не понял еще, на что способен…

– Так, если не изнасиловал, то в чем его вина?

– Он удерживал молодых девчонок в своем гараже. Представь, чего они только не натерпелись. Каждый час прощались с жизнью. Ну, в общем, ты поняла. Разговаривал с одной из них уже после того, как их нашли и освободили. Вся жизнь стала кошмаром. Учиться, работать не может. Панические атаки бесконечные. – Петр перечислял сведения о деле бесстрастно. Он все это и уже перечувствовал, перевидал в своих снах. Почти отпустило.

За окном показалась узкая голубая кромка. Пока еле заметная, похожая на туман или на мираж. Но Петьке ударило в нос морским воздухом, соль заискрилась в легких, стало легче дышать, и то, что он услышал, ему точно почудилось.

– Так если он не изнасиловал их, какой же он маньяк? За что его судить?

Это не его Надя сказала, это сказала та наглая женщина, что сидела в допросной и с любопытством перебирала снимки девушек, снимки их увечий, которые они получили за дни пребывания в гараже. Жена того мужчины еще говорила, зачем же они пошли с ее мужем, привлек он их своей мужественной внешностью, умением разговаривать, харизмой.

Когда она говорила, то не могла скрыть невольного преклонения перед своим обаятельным супругом. Это жуткая история, особенно из-за того, что срок мужчине дадут небольшой, и он выйдет скоро на свободу. Ведь не изнасиловал, ведь обаятелен. И жена дождется его из тюрьмы, обязательно дождется. Нет здесь речи о том, что это хороший конец. Здесь речь о том, что подобный мужчина, находясь в браке, имеет отличное алиби.