Евгения Беседина
Твой Ангел
– Милая. Спасибо, что ты есть у меня. Я недостойна такой дочери, – со слезами на глазах прошептала она. – Теперь мы начнём новую жизнь. И никто не помешает нам быть счастливыми.
Тот, благодаря кому этот день сложился именно так, слушал маму Кристи и был благодарен высшим силам, что в этот раз всё получилось.
Мама ещё какое-то время сидела на краю кровати, пока не услышала крик Бобби о том, что ему надо помочь вылезти из ванны. Встала, немного постояла рядом и пошла заниматься сыном. Синяк под её глазом только набирал цвет, напоминая о том, в каком аду жила она и её дети последние годы.
А Помощник под мирный сап Кристи думал о том, почему день сегодня был особенным и для него. Он никак не мог понять, почему Кристи его слышала, почему она помнила всё, что было у неё в сознании во время разговора. Во время размышлений в его сознании начали мелькать какие-то картинки, как будто из его личной жизни. Он об этом иногда задумывался: кем он был до того, как стал Помощником, где жил, что делал, была ли у него семья? Конечно, он хотел бы это узнать, но, к сожалению, спросить было не у кого. Он надеялся, что когда-нибудь всё поймёт. Этот небольшой перерыв перед новым днём был ему жизненно необходим, поэтому он поставил себе воображаемый диван, негромко «включил» фоновую музыку, «налил» стакан газировки и стал наслаждаться моментом передышки.
Он очень старался ни о чём не думать в этот момент, но мысли сами возвращали его в тот далёкий первый рабочий день. Он пытался найти зацепки, чтобы доказать себе, что он существует на самом деле, а не является результатом психических расстройств людей, к которым он приходит. Но, к сожалению, ничего конкретного вспомнить не удавалось. Поэтому он откинулся на спинку дивана, закрыл глаза и наслаждался приятной музыкой и лопаньем пузырьков в газировке. Ровно в полночь он покинул тело Кристи и отправился навстречу неизвестности.
Часть 2
Глава 1
«Как же болит голова… Мммм…»
Ночь. Голова просто раскалывалась.
Тело, в котором он находился, поднялось с твёрдой лежанки и, практически не открывая глаз, прошаркало к ведру с водой, стоявшему поодаль. Выпив немного («Фу! Как ты это пьёшь?! Гадость!»), человек вернулся на место, упал и вновь забылся тревожным поверхностным сном. У того, кто теперь находился в его голове, появилось немного времени, чтобы сориентироваться на местности. Пока его новый аватар пил воду, он успел заметить, что находится как бы в общежитии. Вокруг обрисовывались очертания несколькоярусных (сколько, он не успел заметить) кроватей, на которых были видны очертания спящих людей. Хоть было темно, но через щели проникал явно искусственный свет. Скорее всего, фонари, причём очень мощные. Было довольно холодно, стойкий запах человеческих испражнений бил в нос и мешал сосредоточиться. Но судя по всему, человек, спавший в этих ужасных условиях, уже привык к подобному.
Помимо этого, вокруг ворочались люди, по издаваемым звукам (скорее, стонам) – вроде бы мужчины. Женских голосов он не слышал. Всё тело было как пружина, в очень хорошем тонусе. Но в то же время постоянно присутствовало ощущение, что этому телу не хватает питания. Пока он размышлял и оценивал обстановку, прошло достаточно много времени. Он услышал крики на улице, три громких гудка, отозвавшихся в голове зверской болью, и двери в помещение распахнулись. Его аватар тут же, как будто и не спал, встал со своего лежбища, надел на ноги изношенную обувь (было такое ощущение, что эти ботинки не его, а больше размера на два), накинул на себя затёртую грязную куртку, которой укрывался, и пошёл к выходу из помещения.
Теперь он мог всё рассмотреть: вокруг стояли трёхъярусные кровати, но заняты были не все, это был барак без каких-либо условий для проживания людей.
– Восемьсот сорок седьмой!
Мужчина остановился.
– Помоги!
Он повернулся на голос и увидел, что рядом с одной из кроватей в глубине барака лежит тело мужчины с петлёй на шее. Он пошёл в сторону собиравшихся людей, наклонился и прошептал:
– Бэхор, ну что же ты? Была же надежда. Но для тебя теперь нет…
Головная боль стала невыносимой, била по вискам, как кувалда по наковальне. Он на время закрыл глаза. Боль немного поутихла. Он понимал, что медлить нельзя, их уже ждут снаружи. Снимая с шеи мужчины верёвку, он с трудом сдерживал слёзы. Столько смертей он здесь видел ежедневно, но никак не мог к ним привыкнуть. Тем более, научиться не привязываться к людям было невозможно в силу профессии и характера. До начала этого страшного времени он был врачом, он спасал людей. А что сейчас?..
Несмотря на худобу, сил в нём было довольно много. Он взял тело мужчины (оно ещё было тёплым – всю ночь, наверное, решался), перекинул его через плечо и направился к выходу на улицу. Боковым зрением увидел, что некоторые из наблюдателей набросились на место умершего и, как стервятники, стали заглядывать под солому, кровать, выворачивать карманы лежащей рядом одежды. Мужчина («Восемьсот сорок седьмой? Почему номер, а не имя?») поскорее отвернулся, чтобы не видеть, как люди превращаются в животных, готовых сгрызть себе подобных. Наверное, они бы так и поступали, если бы их не пересчитывали несколько раз за день. Были уже случаи, когда от трупа отрезали куски перед тем, как передать на уничтожение, если человек умирал не от болезни. Он поспешил прочь, туда, где уже были слышны голоса, множество голосов. Одни из них – командные, а другие – еле слышные в ответ. Но все мужские. И в основном числа, не имена.
«Где же ты находишься?» – в ужасе подумал наблюдатель, который понимал, что в этом кошмаре человеку, к которому его послали, надо помочь. Но чем тут поможешь? С каждой секундой, проведённой в голове аватара, он понимал, что страшнее места он в своей практике ещё не видел.
Мужчина вышел на улицу и присоединился к сотням людей, строившихся перед бараками. На помещении, из которого он вышел, был номер 13. Рядом стояло множество подобных строений с одной только разницей: из его барака выходили люди в более или менее сносной одежде и не такие худые, как остальные, из других же медленно, практически выползали истощённые люди, и некоторые из них несли на себе или волокли за руку или ногу тела.
На улице было ещё темно, но где-то вдалеке занималась заря. Фонари освещали площадку, на которой стояли люди. От них было достаточно света для оценки обстановки.
Когда восемьсот сорок седьмой вышел на улицу, прохлада дала облегчение головной боли. Вдохнув свежий воздух, он положил тело на землю как можно бережнее и встал рядом. Напротив выхода уже стоял мужчина в форме со свастикой на груди.
Невольный наблюдатель происходящего стал постепенно догадываться, где находится, и от нахлынувших на него самого чувств (аватар был на удивление спокоен), чуть не потерял контроль. Ему ужасно захотелось забиться в дальний угол сознания, чтобы не участвовать во всём этом. Но он не мог позволить чувствам взять верх, чтобы вновь стать невольным наблюдателем трагедии.
Немецкий военнослужащий начал перечислять номера, сверяясь с бумагой в руках. Говорил он по-немецки. Когда он назвал номер 98356, мужчина, который вынес тело, молча показал на труп. Офицер равнодушно кивнул и продолжил:
– Номер 57847.
– Я, – сказал аватар и поднял руку.
Некоторые не могли отвечать или поднимать руку из-за отсутствия сил, им помогали стоящие рядом собратья по несчастью. Их офицер отмечал в листке и жестом показывал выйти из строя. Все понимали, что с ними будет: работать они уже не могут, поэтому их можно отправить в утиль, чтобы потом использовать золу в качестве удобрения.
«Как же мне поговорить с моим подопечным? – настолько растерянным он чувствовал себя крайне редко. – Ладно, буду действовать по ситуации. Мой друг точно работоспособный, поэтому сегодня он вряд ли умрёт. Время для размышлений есть, тем более сейчас раннее утро».
Поразмыслив так, он отошёл подальше в сознание и продолжил наблюдать то, что творилось в этом страшном месте.
Внимательно слушая, что происходит вокруг, он потом узнал : только вчера прибыл очередной поезд с евреями, поэтому сегодня происходила чистка бараков, нужны были места для тех, кто может работать. Самых слабых отвели в газовые камеры. Аватар был членом так называемой «зондеркоманды», которая работала в крематории III. Сегодня у них опять было много работы, потому что газовые камеры были переполнены вчерашним вечерним «поступлением».
Восемьсот сорок седьмой спокойно пошёл в сторону своего рабочего места, пока его мысленный спутник решал, когда можно будет вызвать его на беседу в сознание. Покопавшись в памяти аватара, он понял, что сказаться больным нельзя – сразу отправят в медицинский блок, где работают врачи-садисты: они производили опыты даже на детях, особенно интересуясь близнецами, и не гнушались испытывать свои новые теории на взрослых больных, но физически крепких, людях. Поэтому было принято решение сделать это во время обеда. Конечно, обедом это сложно назвать, но время будет.
Восемьсот сорок седьмой вместе со своими «коллегами» пришёл в газовую камеру, которая на тот момент была уже открыта. До ухода им дали немного мутной жижи и небольшой кусок хлеба, по вкусу и ощущениям больше напоминающий резину, чем что-то съедобное.
Приступив к работе, он, как врач, осматривал всех, кого выносили из газовой камеры в крематорий. Бывали случаи, что кто-то оставался жив (хотя логически это объяснить довольно сложно), и его убивали, ножом протыкая глаз насквозь. Чаще это делали надсмотрщики. Хотя многие, кто входил в состав этой рабочей команды, теряли своё лицо после первой недели работы здесь: почувствовав своё привилегированное положение среди заключённых, чувствовали себя почти на одном уровне с надсмотрщиками. Поэтому они сами могли умертвить человека, если это было необходимо. Во время работы они ходили по трупам, могли обмениваться шутками, смеяться, стоя у кого-то из умерших на голове.
Восемьсот сорок седьмой так и не смог обесценить жизнь человека, находясь здесь. Он старался максимально осторожно и с уважением переносить тела в крематорий, складывая их на тележки, и мысленно за каждого молился.
Когда они начали работать в этот день, невольный попутчик аватара вновь зажался в углу сознания. При взгляде в газовую камеру, где находились тела стариков, женщин и грудных детей (на удивление, детей постарше не было среди трупов, видимо, их отправляли куда-то в другое место, где они могли выполнять несложную работу), он пытался сохранить спокойствие, но не мог. Вся его сущность сотрясалась в рыданиях, в то время как его носитель с медвежьим спокойствием осматривал тела; если находил что-то ценное (например, золотой зуб), звал того, кто отвечал за золото, складывал тела на носилки и, когда набиралась достаточно большая гора, увозил их в крематорий.
По скромным подсчётам попутчика в камере находилось больше двух тысяч тел.
Восемьсот сорок седьмой взял на руки тело еврейского малыша, тяжело вздохнул и положил его к остальным, прошедшим проверку. Так продолжалось довольно долго, пока камера не опустела. На улице уже было довольно светло. В этот момент привезли обед – небольшой кусок хлеба и баланду из картофельных очистков. Но побывав в памяти аватара, попутчик знал, что «зондеркоманда» не голодает: им разрешается забирать еду из пожитков новоприбывших, так как их немецкие командиры боялись заразиться какой-нибудь болезнью, как иногда случалось с членами их команды.
Глава 2
Восемьсот сорок седьмой сел в углу помещения и начал не спеша есть. Времени у них было достаточно для того, чтобы отдохнуть. Эту газовую камеру они уже вычистили, а следующий поезд должен прибыть только через пару дней, поэтому помогать приводить приговоры в исполнение нужно будет только для местных. А как он успел заметить, сегодня их направили в другие газовые камеры, которые на тот момент пустовали.
Попутчик вышел на первый план в сознании, полностью оттеснив восемьсот сорок седьмого, усадил тело поудобнее и закрыл глаза: и физически, и мысленно.
«И опять дилемма: как предстать перед тем, кому нужна помощь? Думаю, на этот раз подойдёт мужчина – ровесник, чтобы новый друг смог обсудить со мной то, что собирается делать».
На этот раз обстановка была выбрана под стать времени и памяти аватара: небольшая квартирка на третьем этаже трёхэтажного кирпичного дома. Место переговоров находилось в гостиной, на вид абсолютно обычной для того времени: на полу перед камином лежал красивый ковёр, рядом стоял диван, немного поодаль перед окном разместились два кресла с небольшим столиком, на котором парил чай в небольшой кружке с фигурной ручкой. По стенам развешаны были полки с книгами. Примечательно было одно: если выглянуть в окно, видна была не только улица с дорогой, машинами и деревьями, но и вдалеке можно было увидеть символ Парижа и Франции в целом, построенный по эскизу Мориса Кёшлена, который и не думал, что его идея может стать настолько знаменитой во всём мире – Эйфелеву башню.
Помощник постарался детально проработать всю обстановку, понимая, что эта отдушина нужна восемьсот сорок седьмому, как воздух. Но в то же время он очень боялся сломать его напоминанием о той жизни, которая безвозвратно для него потеряна.
«Восемьсот сорок седьмой», – негромко позвал он и тут же услышал твёрдые шаги. В дверном проёме появился человек – невысокий мужчина примерно лет тридцати пяти, с тёмными, постриженными очень коротко волосами, карими глазами, небольшой щетиной на лице; большой крючковатый нос и пухлые губы намекали на еврейское происхождение. Примерно такой, каким он себе его представлял (это был один из тех немногих дней, когда аватара он видел впервые именно в момент общения, чаще всего, даже если не было зеркала, то помогали витрины магазинов, начищенные до блеска столовые приборы или ещё какая-нибудь отражающая поверхность; в этот раз такой возможности не представилось).
«Здравствуйте, – сказал он и, осмотревшись по сторонам, протянул руку для приветствия. – Кто вы? И где мы находимся?»
Его голос был спокойным и уверенным. Помощник до сих пор не понимал, как он может помочь этому человеку. Его самообладание было на грани безумия: как можно оставаться таким хладнокровным? Он бы мог подумать о психическом нездоровье этого человека, но интеллект в его глазах и поведение во время сортировки трупов не давало ни на секунду сомневаться в его вменяемости.
«Мы находимся в вашем сознании. Я – аш Помощник. Сегодня перед вами стоит очень сложный выбор, и мы должны принять решение, которое для вас будет наиболее оптимальным».
Мужчина спокойно подошёл к окну.
«Как красиво. Я скучаю по этому городу. Интересно, переживёт ли башня это страшное время? Закончится ли оно? И если закончится, то чем?»
Стоя у окна, он опирался на подоконник и смотрел вдаль. Его глаза оставались сухими, но в их глубине была такая скорбь, от которой Помощнику самому хотелось плакать. Одно из самых сложных чувств – это сопереживание: сам ты ничего не можешь изменить в прошлом этого человека, но и понимаешь, что он принял это прошлое, пережил его, смирился, и от этого становится почему-то только больнее. Может, потому, что кажется, что он перестал бороться? Потерял надежду? Но его слова сегодня утром умершему другу доказывали обратное: надежда ещё с ним. Она не покинула его. Но надежда на что? В таких условиях может поддерживать и надежда на скорую смерть, как избавление от ежедневных страданий. Это предстояло выяснить. Помощник сел в кресло и стал ждать.
Прошло немало времени, когда восемьсот сорок седьмой повернулся лицом к комнате. Казалось, он проживал моменты своего прошлого, стоя у окна, глядя на городской пейзаж, но не видя его.
Он прошёл и сел в кресло рядом.
«Что ты хочешь?» – спросил он.
«Для начала я хочу поговорить. Хочу понять. Хочу прочувствовать. А потом уже будем думать, что делать».
«Чем ты мне можешь помочь?» (слишком часто он слышит этот вопрос, и ему каждый раз больно его слышать, но потом очень приятно опровергать эту мысль результатами, когда всё-таки получается выполнить свою миссию).
«Расскажи. Пока этого будет достаточно», – Помощник развернул своё кресло так, чтобы видеть глаза собеседника и немного подвинул чашку с чаем в его сторону.
«Меня зовут Лиор. Знаешь, начиная с моего имени и наполняется вся моя жизнь. Догадаешься, как переводится моё имя?». «Нет». «Сострадание. Можешь себе представить? Сострадание! – тут он немного улыбнулся. Но это не была улыбка иронии или радости. Эта улыбка была пропитана скорбью. – Я очень устал сострадать. Я действительно устал. И страдать я устал тоже. Я не знаю, почему со мной всё это происходит. Наверное, и не хочу знать. Я до сих пор верю в Бога. Верю, что Он даст мне успокоение. Я знаю, что Он даёт испытания только по силам. Но мои силы на исходе!!! Я больше не могу! Мне всё время больно! И это далеко не физическая боль, хотя и она теперь постоянно присутствует в моей жизни. Каждый вечер, засыпая, я надеюсь, что не проснусь утром. Но каждое утро я слышу эти три гудка, три вызова обратно в ад. Почему три? Чтобы я помнил о Святой Троице. Надеялся. Но я очень устал…»
Он замолчал. Помощнику было удивительно, что в кресле всё также сидел мужчина, появившийся в дверном проёме. Физически он не изменился. Только глаза. Они превратились в чёрную дыру отчаяния. Но стабильный физический образ в сознании давал уверенность, что этот человек очень силён душой и всё ещё можно исправить.
Он продолжил.
«Я жил во Франции, в Париже. И действительно из окна моей квартиры была видна Эйфелева башня. Я был врачом. Хорошим врачом. Не было и дня, чтобы ко мне не обращались люди. Но я не был слишком богат. Да, мы жили в достатке. Но без излишков. Я понимал, что обязан всем этим Всевышнему. Поэтому старался «не копить сокровищ на земле». Незадолго до войны я женился. Видел бы ты её, мою жену! Её звали Кэрэн. Она, под стать своему имени, была лучом, освещавшим всё вокруг. Она вдохнула в меня жизнь, о которой я даже мечтать не мог. Скромная, спокойная, красивая. Всех её качеств не перечислить, даже если о ней говорить вечность! Такой она была вначале. Но потом стало ещё лучше. Хотя казалось, что наша с ней жизнь и так до невозможности гармонична. Она забеременела. И тут пришёл весь этот ужас. Вернее, он пришёл раньше. Ещё в 1940 году. Но первое время силой нашей любви мы могли справляться с ним. Я практиковал даже во время войны – хорошие врачи, даже если они евреи, необходимы. Конечно, мы уже не жили так свободно, как раньше. За нами был постоянный контроль. Все друзья других национальностей перестали с нами общаться, а друзей-евреев отвезли куда-то, как думали мы тогда, к более спокойной жизни.
Так продолжалось до середины 1941 года. Тогда мой Лучик забеременела. Она светилась ещё больше, чем раньше. Малыш во много крат усилил все её качества! Я старался оберегать её от всех страстей, творившихся вокруг. Но уберечь её так и не смог. 13 марта 1942 года ночью в нашу дверь постучали. По этому стуку уже стало всё понятно. Зная отношение к евреям, у нас уже были заготовлены некоторые необходимые вещи. Я открыл дверь, и оттолкнув меня в дом ворвались нацисты. Кэрэн стояла в дверном проёме в спальню в сорочке, придерживая свой круглый животик. Эта сволочь оттолкнул и её. Слава Богу, я успел её поймать, чтобы она не упала и не ударилась. Даже в этот момент, когда я ее подхватил, она посмотрела на меня не наполненными страхом и ненавистью к незваным гостям глазами, а взглядом, пропитанным благодарностью, и даже немного улыбнулась.
Они обыскали весь дом и велели нам собираться. После этого нас отвели на вокзал и погрузили в обычный товарный вагон с множеством таких же страдальцев, как мы. В нём не было никаких удобств для моего нежного пузатика, но она и не подавала виду, что ей тяжело. Как всегда, даже в этих жутких и страшных условиях, она улыбалась, помогала пожилым и инвалидам, играла с детьми. Только изредка я мог поймать в её глазах затаившийся страх. Но как только она замечала мой взгляд, её страх исчезал, как будто его и не было. Она была уверена во мне. А я её подвёл».
Лиор вновь замолчал. Было видно, как тяжело ему вспоминать всё это. Что рана, оставленная на его сердце, до сих пор кровоточит. Но глаза так и оставались сухими. Собеседнику сказать было нечего. Он терпеливо ждал – хотя от рассказа ему становилось больно, он ждал продолжения. Как всегда, он уже знал, что случилось. Файлы в его голове были уже на месте. Он знал, что покажет Лиору. И ему не терпелось всё показать. Но нужно было дослушать рассказ. Иначе мужчина легко может наломать дров, поддавшись эмоциям.
Молчал он недолго.
«Мы ехали несколько дней и ночей. Не раз нас пересаживали из вагона в вагон. Иногда пахло настолько противно, что выворачивало наизнанку. Но мой лучик продолжал светиться. До последней ночи. В тот момент многие уже забылись тревожным сном, когда я почувствовал её руку на своём лице и услышал сдавленный хрип: «Любовь моя, мне больно». Я повернулся к ней и увидел гримасу, искажающую любимое личико. Посмотрев на одежду ниже пояса, я увидел, что она вся мокрая и в крови. «Больно!». Она закрыла рот обеими руками, стараясь никого не потревожить. Как всегда, она думала о других. Её тело сжимало, как в тисках.
Я всё понял, отбросил эмоции и на время стал врачом, а не мужем. Снял с неё всю одежду ниже пояса, подложил чистые тряпки под неё и принялся давать указания шёпотом, хотя в этом не было необходимости. Она интуитивно знала, что и как должна делать: в какой момент тужиться, в какой – нет, она чувствовала малыша внутри себя так, как никакой врач и представить себе не может. Через некоторое время у меня на руках оказался крепенький мальчишка, который в голос закричал.
Слава Богу, обошлось без обильных кровотечений. Я всё сделал, что нужно, чтобы мой Лучик чувствовала себя уютно: укрыл её и заставил спокойно полежать. Сам тоже лёг рядом и положил между нами малыша. Под стук колёс он немного пососал её грудь и заснул. Несмотря на то, что она очень сильно устала, она не спала. Лежала и смотрела на нашего сына. Она часто улыбалась, но такой улыбки я не видел у неё никогда. Лёжа на железном полу грязного вагона, в одежде, испачканной кровью, измождённая долгим путём и родами – несмотря на всё это, она была счастлива. Только она умела видеть, чувствовать, понимать счастье даже в таких условиях».
В этот момент его глаза стали как будто светлее. Было похоже, что его любовь освещает его изнутри. А пухлые губы тронула нежная улыбка.
«Глядя на неё, я не мог поверить, что всё это происходит с нами. Что мы не дома, что нас везут, и мы не знаем, куда. Что моя жена только что родила мне сына. Я решил назвать его Лазарь. Бог был всё это время с нами, у меня не было сомнений. Но то, что произошло дальше, покачнуло мою веру».
В этот момент взгляд вновь стал непроницаемым.
«Ближе к утру наш поезд не в первый раз остановился. Мы ожидали новой пересадки, но это был наш пункт назначения. Двери вагона отворились, и к нам зашли худые люди в одинаковой одежде. Они разговаривали с нами спокойно, объясняя, что ничего с нами не случится. Помогали подняться пожилым и немощным, провожали к выходу. Мы с Кэрэн и малышом на руках пошли к выходу сами. Я видел, как ей страшно, больно и тяжело идти. Как мог, поддерживал её и ребёнка. Спрыгнул из вагона и аккуратно на руках спустил и их. Когда её ноги коснулись земли, к ней подошёл один из помогавших людей, взял её под руку и повёл в сторону. Туда, где стояли пожилые люди и инвалиды. Там же было несколько женщин с детьми на руках. Сначала я пошёл за ними, но меня довольно настойчиво, хотя и мягко, остановили. Мужчина на ломаном французском мне объяснил, что всех, нуждающихся в медицинской помощи, пока отведут туда, где как раз её окажут. Тогда я поверил ему. Успел подбежать к Кэрэн, поцеловал её в последний раз, шепнул на ухо: «Мой Лучик! Всё будет хорошо, не бойся», чмокнул Лазаря в лобик, он в ответ смешно скукожил мордашку и издал кряхтящий звук, и вернулся в группу относительно здоровых людей. Как теперь я понимаю, именно там и происходила сортировка. Мой Лучик спокойно шла навстречу смерти, веря моим словам. Она несколько раз обернулась. Кэрэн улыбалась. Ей было страшно, я знаю, но она верила мне и Богу. Она знала, что всё будет хорошо».
В этот раз молчание было намного продолжительней. Помощнику уже не терпелось начать говорить и показывать. Но он не мог. Его раздирали противоречивые чувства боли за Лиора, и радости от того, что он сейчас узнает.
«Знаешь, сколько раз, работая в команде «Канада», я сам забирал малышей у молодых женщин и отдавал их старушкам? Лишь бы только сохранить хотя бы одну жизнь. Но для чего? Разве это жизнь? Иногда я думаю, что моему Лучику повезло. Что она сейчас не страдает так, как я. Я рад, что она не видит всего, что происходит вокруг. Но также я знаю, что даже здесь она бы не сломалась. Она бы дарила радость окружающим, она бы поддерживала и помогала верить в светлое будущее.
После того, как меня и остальных подвергли санитарной обработке и отправили в карантинный барак, я всё ещё верил, что с ними всё хорошо. Я верил, что после карантина мы с ней встретимся. Только через несколько дней я понял, что́ это за место. После избиений, голода, издевательств я понял, что больше их не увижу. А когда я стал работать в «Канаде», я воочию увидел, что происходит с женщинами с грудными детьми. Сколько раз во сне я слышал её голос – не крик, она никогда не повышала тон, голос: «Любовь моя, я с тобой», и видел, как тухнут её глаза в газовой камере. Но никогда она не просила о помощи. Я уверен, что она приняла смерть с благодарностью, как и всё в жизни».
Он замолчал. Наконец-то настало время его собеседника.
«Лиор. Я знаю, что тебе очень плохо, хотя твоя стойкость поражает. Поверь, вы с твоей женой стоили друг друга. Ты очень стойкий человек. Я наблюдал сегодня, как ты работал в газовой камере и крематории. Несмотря на всё случившееся с тобой, ты остаёшься человеком. Я бы даже сказал – Человеком с большой буквы. Да, тебе приходится находиться здесь. Пока у тебя нет выбора. Но поверь, то, что ты собрался сделать сегодня, не поможет. Это тоже не выход. Ты потеряешь всё».
«Что я могу потерять, кроме своей жизни? Скажи мне? – его тон стал немного тяжелее. – Неужели ты думаешь, что я побоюсь, что из-за меня приговорят к смерти тех, с кем я работаю? Ты видел их? Они давно потеряли человеческое лицо. Осталось лишь несколько людей, которые ещё держатся. Сегодня решил проститься с жизнью один из них. Бэхор хоть и не был первым из нашей команды, кто решил свести счёты с жизнью – но он был тем, в ком остался человек».
«Я не об этом. Давай я тебе кое-что покажу».
И вновь комната преобразилась. Это был не тот кинозал, в котором сидела ещё вчера Кристи. Это был небольшой старый кинозал с деревянными креслами, а посередине стоял большой кинопроектор с двумя большими катушками. Он издавал до боли знакомый треск. А впереди на большой растянутой белой ткани появился прямоугольник света. Через некоторое время появилась чёрно-белая картинка. На ней Лиор увидел тот день, когда они приехали в концлагерь. Увидел свою Кэрэн, и сердце защемило так, что казалось, он не может дышать. Даже на чёрно-белой картинке её глаза светились, а губы шептали ему: «Я люблю тебя». Он весь подался вперёд. Ему так хотелось коснуться её руки, схватить в охапку и бежать, куда глаза глядят. У неё на руках был маленький св ёрток. Малыша не было видно, но он знал, что он там. Лиор увидел себя, как он подбежал к ней, поцеловал, шепнул на ухо страшную ложь (тогда он верил, что это правда), и вновь скрылся из кадра. Его маленькая Кэрэн пошла вместе с остальными. Кто не мог идти, тем помогали люди в одинаковой серой одежде. Кэрэн шла сама. К ней подошёл какой-то молодой мужчина в нацистской форме, посмотрел на ребёнка, на её одежду в крови и отошёл.
Их вели довольно долго. Привели к кирпичным зданиям, выстроили в ряд на краю глубокого рва. Когда раздался залп, Лиор подумал, что это звук его разрывающегося сердца. Всю картинку заволокло пылью от падающих тел и горящего пороха. Когда немного развеялось, были видны тела, лежащие друг на друге, которые не упали в яму. Их было немного. Основная часть была в братской могиле. Лиор пытался увидеть хотя бы край одежды своей любимой, но в этой каше тел, крови и мозгов не мог ничего разглядеть. Ком в горле никак не хотел уходить. Ему хотелось рыдать в голос, но он не издал ни звука. Исполнители казни стаскали остатки трупов в ямы. На этом картинка немного ускорилась, и Лиор мельком увидел, тело его жены в яме. Она продолжала держать в руках кулёчек с их сыном. Затем все ушли, и наступила тишина. Вдруг куча трупов немного зашевелилась. Затем вновь замерла. Потом снова Лиор заметил небольшое движение, затем снова – ничего. Так происходило несколько раз, пока из-под тел не показалась знакомая одежда со следами крови. Лиор замер, как будто это происходило прямо сейчас, на самом деле. Он даже не дышал, чтобы не издать ни звука и не привлечь охрану. Тем временем его Кэрэн выбралась из-под тел и аккуратно выглянула из-за края ямы. В руках она так и сжимала кулёчек, дающий ей силы на борьбу. Лиор заметил, что у неё по руке стекает пульсирующая струйка крови. Кэрэн как будто этого не замечала. Всё так же аккуратно, ползком, она выбралась из ямы и направилась в сторону от лагеря.
