Евгений Поздеев Мастер Игры

От ствола расходились ветви. На каждой – прозвище. Чётким, узнаваемым почерком Игоря Леонидовича.

«Князь». Стрелка вела к короткой заметке: «Контроль ресурсов. Стабильность. Мотив – власть. Знак – ключ». В голове Алины тут же всплыл Максим с его безупречной маской и пустым взглядом.

«Лицедей». Заметка: «Управление восприятием. Иллюзия. Мотив – признание. Знак – блокнот». Лика с её вечным телефоном.

«Архитектор». Имя Антона. Заметка: «Созидание структур. Стратег. Мотив – порядок из хаоса. Знак – книга». Архитектор. Как кубок на полке. Антон, которого не было на похоронах.

«Сирена». Света. Заметка была длиннее: «Влияние через слабость. Привлечение и отвлечение. Мотив – безопасность через зависимость. Знак – шахматная фигура».

Но рядом с «Сирена» была выведена ярким красным карандашом, резкая, рубленая надпись: «СБОЙ. УТИЛИЗИРОВАНА».

Слова «утилизирована» вонзились в сознание Алины лезвием. Это было не о выводе из игры. Это был отчёт об удалении неисправного компонента. О смерти.

Её пальцы похолодели. Она перевернула следующий лист.

На него была приклеена её старая школьная фотография. Она, лет шестнадцати, с напряжённым, недоверчивым взглядом. Под фото – её роль: «Миротворец». Знак – Кристалл Кварца.

А на обороте фотографии, тем же чёрным, безошибочным почерком, фраза, от которой кровь отхлынула от лица:

«Самый стабильный элемент. Успешно выведен из Игры».

ЭПИЗОД 2

СЦЕНА 1. ОФИС МАКСИМА. ДЕНЬ

Офис Максима располагался в единственном в городе здании, претендующем на звание «бизнес-центра» – стеклянная коробка в шесть этажей на площади. Вид из окна открывался на крыши хрущёвок и собор. Интерьер кричал о деньгах, вложенных здесь: массивный дубовый стол, дорогая кожа на креслах, на стене – копия Айвазовского в тяжёлой раме.

Максим поднялся навстречу.

– Алина. Какими судьбами? Проходи.

Алина села. Не тратя времени на формальности, она достала из кармана ключ c бороздками и положила его на лакированную столешницу между ними. Металл глухо стукнул о дерево.

– Мне передали это. Кажется, это должно быть у тебя, – её голос был нейтральным. – Это твоё, Князь.

Слово «Князь» прозвучало тихо, но в тишине кабинета оно отозвалось, как выстрел.

Максим замер. Его взгляд, скользнувший с её лица на ключ, стал пристальным. Вся гладкая уверенность, всё напускное гостеприимство испарились за долю секунды. Он медленно протянул руку, взял ключ. Пальцы сомкнулись на холодном металле так крепко, что костяшки побелели.

– Где ты это взяла? – спросил он. Голос был низким, без единой нотки прежней бархатистости.

– Игорь Леонидович передал, – уклончиво ответила Алина, наблюдая, как маска трескается. – Теперь о деле. Я собираю средства на памятник Игорю Леонидовичу.

Максим несколько секунд смотрел на ключ в своей руке, будто видит в нём что-то далёкое. Потом резко, почти отшвырнув, положил его в ящик стола. Закрыл ящик. Когда он поднял глаза, в них было, предупреждение.

– Правое дело, – сказал он механически, потянулся к блокноту, выписал чек. Движения были резкими, рублеными. – Вот. От фирмы. Этого хватит. Установку организую.

Он протянул чек, даже не взглянув на сумму. Его внимание было всё ещё там, в ящике стола.

– Спасибо, – Алина взяла чек. – Но я не только за этим.

Теперь она знала, что его оборона уже пробита. Ключ сделал свою работу.

– Ты помнишь, Макс, ту игру? Роли?

Его взгляд стал остекленевшим, направленным куда-то сквозь неё. У него дёрнулся глаз. На этот раз судорожно, явно.

– Роли? – он попытался фыркнуть, но получилось плохо. – Детские тренинги. Ерунда.

– «Князь» – это ерунда? – она наклонилась чуть вперёд. – А «Сирена»? Что с ней случилось, Макс? Почему её «утилизировали»?

Максим резко встал. Стул отъехал с неприятным скрипом.

– Это прошлое, – прошипел он. Каждое слово было отчеканено. – Забытая история. Ты выросла. Я вырос. Закрой эту тему. Возьми деньги на памятник и займись им, а не призраками.

– Призраки оставляют ключи, – парировала Алина, тоже поднимаясь со стула.

Он стоял, сжав кулаки, глядя на неё взглядом, в котором плескалась ярость и… страх. Чистый, немедленный страх.

– У меня встреча, – выдавил он, указывая взглядом на дверь.

Алина кивнула. Она получила всё, что нужно. Реакцию на ключ. Реакцию на титул. Паническое отрицание, когда речь зашла о Свете.

Она вышла. Дверь закрылась за её спиной.

СЦЕНА 2. ОФИС МАКСИМА

Дверь закрылась. Звук шагов Алины затих в коридоре.

Максим стоял за своим дубовым столом, уставившись в ящик, который только что захлопнул.

Медленно, будто преодолевая сопротивление, он снова открыл его. Вынул ключ. Положил на ладонь. Металл, согретый за минуту в ящике, всё равно казался ледяным.

Он сжал его. Острые грани врезались в кожу. И стены кабинета с копией Айвазовского и видом на собор поплыли, растворились.

Школьный коридор. Шум, гам. Он, Максим-подросток, прижимался к стене, пропуская всех. Его толкали, он извинялся. Он был тенью, серым фоном, тем, кого «всегда можно попросить» – сбегать, помочь, отдать. Он ненавидел это. И ненавидел себя за то, что не мог отказать.

Игорь Леонидович остановился рядом. Наблюдая за мельтешением в коридоре.

– Максим. Интересный вопрос. Почему ты всегда стоишь тут, у стены?

Максим пожал плечами, готовый к стандартной отповеди «не мешайся под ногами» или «будь увереннее».

– Так… получается.

– Получается? – Учитель обернулся к нему. В его взгляде был аналитический интерес. – Ты же видишь, как они носятся. Ты же понимаешь, что половина из них бежит просто потому, что побежал первый. Ты умнее этого гвалта. Почему подчиняешься?

Максим молчал. Слова учителя били прямо в незащищённое место, в ту самую язву.

– Боишься? Или… тебе просто не дали другой роли?

«Роли». Странное слово.

– Какие роли? – пробормотал Максим.

Игорь Леонидович приблизился. Его голос опустился до конфиденциального, почти заговорщицкого шёпота.

– Есть игра. Сложная. Только для тех, кто видит систему. Ты видишь. Ты видишь иерархию в этом стаде. Ты знаешь, как надо лучше. Но стоишь у стены. Хочешь перестать быть статистом?

Максим почувствовал, как что-то ёкнуло внутри. Глухое, давно задавленное. Желание не просто быть как все, а чтобы все были как он. Чтобы слушались.

– Хочу, – выдохнул он.

– Тогда забудь про Максима. На время игры. Ты будешь «Князем». Твоя задача – учиться управлять. Видеть ресурсы. Выстраивать структуры. Не кричать, как они. А расставлять. Понимаешь?

Максим кивнул. «Князь». Слово было тяжёлым, сладким, властным.

Игорь Леонидович улыбнулся. Он достал из кармана ключ. Тот самый, с бороздками.

– Первый урок. Власть начинается с территории. Со своего места. Этот ключ – от моего кабинета. Теперь он и твой. Ты можешь приходить сюда, когда захочешь. Когда нужно спланировать ход. Когда нужно просто почувствовать, что за этой дверью – твоё пространство. Принимаешь?

Максим протянул руку. Ключ лёг в ладонь неожиданно тяжело. Он сжал его. И в тот момент чувство собственной ничтожности отступило, сменившись головокружительным, пьянящим ощущением тайной силы. Он согласился.

Воспоминание отступило так же резко, как и нахлынуло. Максим стоял в своём дорогом кабинете, сжимая в потной ладони тот же ключ.

«Своё пространство». Он обвёл взглядом свою «территорию» – дубовый стол, кожаные кресла, вид на город. Всё, что он построил. Всё, чего добился. Корни этого всего вели сюда, к этому холодному куску металла и тихому голосу в школьном коридоре.

Это его роль. Он врос в неё. Стал ею. «Князь» – Это программа. И учитель её запустил.

А теперь Алина вернула ему ключ. Как сигнал. Как не желанное напоминание с чего всё начиналось.

Его взгляд упал на чековую книжку. На только что выписанный чек на памятник. Памятник Мастеру Игры.

Максим медленно подошёл к окну, к своему виду на город. В одной руке – ключ. В другой – ощущение, что игра только что вступила в новый раунд.

И ход был не за ним.

СЦЕНА 3. ПЕРВАЯ СМС. УЛИЦА

Вечерний город сжимался в морозных тисках. Фонари зажигались один за другим, отбрасывая на грязный снежник жёлтые, безжизненные круги. Алина шла, не замечая пути, пальцы в кармане всё ещё ощущали пустоту на месте ключа.

В кармане завибрировал телефон.

Она остановилась, достала его. Незнакомый номер. Самаринская кодовая приставка.

Сообщение было кратким, как удар ножом:

«Хороший Миротворец знает: некоторые войны должны быть забыты. Остановись. Мы следим за тобой»

Текст застыл на экране, кристально чёткий. Слова будто впились в сетчатку. Алина не дышала. Холодный ветер внезапно ощутимо прошёлся по коже шеи под воротником.

«Хороший Миротворец». Роль. Её старая, школьная роль. Кто-то не просто знал об игре. Кто-то помнил её роль. И обращался к ней по этому коду.

Её первая реакция была профессиональной, автоматической: «Прямая манипуляция. Обращение к внутренней установке, данной авторитетной фигурой. Попытка вызвать чувство вины за нарушение негласного правила»

Но озноб под кожей не исчезал. Это было напоминание. И приказ.

Она медленно подняла взгляд с экрана. Тёмные окна домов смотрели на неё слепыми глазами. Кто-то в одном из этих окон, или в проезжающей машине, или стоящий в тени подъезда только что нажал «отправить». Кто-то наблюдал. Кто-то знал, что она ходила к Максиму.

«Остановись»

Внутренний монолог, бесстрастный и быстрый, прорезал оцепенение:

Отправитель – один из «игроков». Возможно, Максим предупредил кого-то. Или… кто-то наблюдает самостоятельно. «Забыты» – ключевое слово. Они хотят, чтобы я забыла. Значит, есть что помнить. Смерть Светы. «Утилизирована». Они боятся того, что она откроется? Или что она закроется?

Она сделала снимок экрана, отправила его себе в облако, в папку с названием «Клиенты». Профессиональный жест.

Потом, всё так же медленно, положила телефон обратно в карман. Её лицо в отражении витрины пустующего магазина было спокойным. Только мышцы у уголков рта были чуть слишком напряжены.

«Мы следим за тобой»

Вместо страха, сквозь волну первого шока, начало пробиваться другое чувство. Глухое, тлеющее. Вызов. Они боялись. Значит, она на правильном пути.

Город вокруг внезапно перестал быть просто фоном. Каждая тень стала потенциальным наблюдателем, каждое окно – глазом. Она шла по нему, как по полю, внезапно оказавшемуся минным. А сообщение на экране было лишь первой, предупредительной табличкой «ОСТОРОЖНО».

СЦЕНА 4. ВСТРЕЧА С ЗАХАРОВЫМ. ПАМЯТНИК СВЕТЫ

Памятник был маленьким, серым, почти терявшимся в ряду таких же на старом кладбище. «Светлана К.», даты, девичья фотография под потускневшим стеклом. У основания – две свечи в стеклянных стаканчиках. Одна давно догорела, вторая, новая, чадила чёрной, ленивой струйкой.

Следователь Захаров стоял спиной, его силуэт казался размытым в предвечерних сумерках. Он наклонился, поправил стаканчик, механическим жестом проверил, нет ли на поминальном месте чего-то постороннего. Работа. Рутина.

Алина остановилась в двух шагах. Звон её шагов по мёрзлой земле заставил его обернуться. Узнав, он поморщился, словно увидел надоедливого голубя на подоконнике кабинета.

– Вы? Опять? – в его голосе была усталая неприязнь.

– Я хожу по местам, связанным с Игорем Леонидовичем, – голос Алины был ровным. – Он помнил всех своих учеников. И Свету тоже.

Захаров фыркнул, повернулся к памятнику, делая вид, что изучает фотографию.

– У вас слишком много свободного времени, гражданка. Дело закрыто.

– Вы смотрите на памятник, – тихо сказала Алина. – А я смотрю на тех, кто иногда приходит сюда. Вы видели их глаза?

Захаров медленно повернул к ней голову.

– Что?

– Глаза тех, кто оставляет здесь свечи. Я была здесь вчера, видела женщину. Она поплакала, поставила свечу и ушла. В её глазах была скорбь. В ваших, нет.

Захаров смерил её взглядом, полным презрения.

– А вы кто такая, чтобы в глазах разбираться? Психолог из столицы?

– Да, – она не отвела взгляда.

Он сделал шаг к ней, и его инертность внезапно испарилась.

– Слушайте, я вам вежливо объяснил…

Алина не дала ему договорить. Она достала из внутреннего кармана платок, развернула его. На ладони лежал сломанный кулон – тёмный шахматный ферзь на тонкой цепочке.

– Это было среди вещей Игоря Леонидовича, – солгала она, глядя прямо на Захарова. – Я нашла его в старых коробках, когда помогала вдове разбираться. Дорогая вещь. Это Светы, но для её семьи, это очень дорогая вещь.

Она протянула ладонь чуть вперёд.

– Вы это проверяли? Искали среди её вещей? Сопоставляли, от кого могла быть такая подарена? Или просто… «очевидное самоубийство»?

Захаров замолчал. Его взгляд, секунду назад полный раздражения, прилип к кулону. Он изучал. Блеск металла в потухающем свете, изящную, явно не массовую работу, сломанное основание.

Процесс в его голове был почти слышен: «Материальный предмет. Дорогой. Связь: учитель – умершая ученица. Не учтён. Не описан в деле. Пробел».

Его рука непроизвольно потянулась, чтобы взять кулон, но он остановил себя. Следовательская осторожность пересилила первое движение.

– Где вы это нашли? Точнее? – его голос стал тише, но в нём появилась новая нота – не дружелюбия, а сосредоточенного интереса. Улика. Материальная улика выпала из чьих-то рук прямо перед ним.

– Среди его бумаг, – повторила Алина, заворачивая кулон обратно в платок. – Завёрнутым в листок с её именем. Я могу оставить это вам. Для приобщения к материалам. Если вы откроете её дело для перепроверки.

Она смотрела, как в его глазах идёт борьба. Гора бумажной работы, уверенность в простом выводе – бьющего в глаза факта, который сейчас у неё в руках. Факта, связывающего две смерти, которые он так легко похоронил.

Захаров выдохнул. Дым от свечи поплыл между ними косой, чёрной лентой.

– Вам нужно будет дать письменное объяснение. Где, когда. И оставить это… – он кивнул на платок. – В кабинете. Завтра.

– Я приду, – кивнула Алина.

Он ещё раз взглянул на неё, на возможного свидетеля. Или на проблему.

Закончив разговор, он резко развернулся и зашагал прочь по кладбищенской дорожке, но походка его была уже не такой уставшей. В ней появилась тревожная собранность.

Алина осталась стоять у серого памятника. Она положила свёрток с кулоном обратно в карман. Свеча догорела и погасла. В наступившей темноте даты под фотографией Светы стали нечитаемыми.

Она тронула в кармане мягкий свёрток. Первая брешь в стене официальной версии была сделана. Теперь Захаров видел то, чего не хотел видеть. И это меняло всё.

СЦЕНА 5. КООРДИНИРОВАННОЕ ДАВЛЕНИЕ

Утро началось со стука. Тяжёлого, ритмичного. Просто стук. Как будто в дверь били не костяшками пальцев, а инструментом. Алина, накинув халат, подошла к глазку. Два силуэта в синей форме с чёткими шевронами. МЧС.

Она открыла. Лица мужчин были каменными, непроницаемыми.

– Внимание, гражданка. Проверка противопожарного состояния. На вашем стояке зафиксированы нарушения. Необходим доступ.

Они вошли без просьбы, как в свою собственность. Их глаза скользили по пространству, по предметам на полке, по ноутбуку на столе. Один щёлкнул выключателем, другой потянулся к щитку на лестничной клетке. Их движения были синхронизированы, отработанны. Театр.

Это не проверка. Это демонстрация. Они показывают, что могут прийти в любое время. В мое личное пространство. Достаточно звонка «сверху». Им даже не нужно искать нарушения. Им нужно, чтобы я это видела, – мысль пронеслась чётко, как диагноз.

– Замечаний нет. Извините за беспокойство, – сказали они и ушли так же быстро. Дверь закрылась.

Алина осталась стоять посреди комнаты. В ушах стоял звон от тишины, внезапно ставшей гулкой и небезопасной. Раньше эта временная квартира была укрытием. Теперь стены казались тонкими, как бумага.

Первый сигнал. Прямой и грубый. Запугивание, – констатировал внутренний аналитик, но под логикой уже шевелилось что-то тёплое и едкое. Страх? Нет. Ярость. Чистая, концентрированная ярость от этого вторжения. Её пространство, её контроль – нарушены.

Через час она была в школе. Канцелярия пахла старой бумагой и пылью. Женщина за столом, не поднимая глаз, пробормотала:

– Архив на ревизии. Доступ закрыт. Приходите через месяц.

– Кто дал распоряжение? На чём основание? – голос Алины прозвучал резче, чем она планировала.

– Районо! У нас бумага есть! – женщина почти взвизгнула, в её голосе был неподдельный испуг. Её тоже запугали, – мгновенно отметил внутренний голос. Значит, давление не личное. Оно системное.

Второй сигнал. Блокировка информации. Архив – это память школы. Память учителя. Его связи, его активность. Они вычёркивают его из системы, как вычеркнули Свету. «Утилизировали» данные, – думала она, уже выходя на улицу. Ярость кристаллизовалась в упрямое понимание.

Городская библиотека стала последней точкой. Пожилая библиотекарша, всегда приветливая, смотрела на неё с искренним смущением и жалостью.

– Подшивка за те годы… утеряна. В пути. На оцифровку. Такое бывает.

«Утеряна». Третий сигнал. Уничтожение сторонних свидетельств. Газеты – это независимый срез реальности. Возможно, там было что-то о Свете. О школе. Теперь нет. Исчезло. Как она.

Алина вышла на крыльцо. Снег под ногами был мокрым и грязным, как эта ситуация. Она медленно закурила, чтобы руки не дрожали.

Внутренний монолог бушевал, сбрасывая профессиональный хладнокровный тон, превращаясь в жёсткий, яростный диалог с невидимым противником:

«Три удара. Точных, синхронных. Жильё – твоя крепость? Мы можем войти. Школа – твоя память? Мы её запечатаем. Город – твой свидетель? Мы его ослепим. Это не хаос. Это тактика. Сначала – шок вторжения. Потом – изоляция от прошлого. Потом – стирание следов. Координированное давление. Системное. Кто-то отдаёт команды, и механизм срабатывает мгновенно. Максим? Он «Князь», но не бог. Это уровень выше. Уровень системы. Самаринск – это игровое поле, и они контролируют все клетки на доске. Они не гонят меня в шею. Они создают вакуум. Ощущение полной беспомощности. Чтобы я сама убежала, задыхаясь».

Она глубоко затянулась, наблюдая, как серый дым смешивается с серым небом.

Но они просчитались. Они показали свои силы. Если нужно так старательно выталкивать – значит, боятся. Если боятся – значит, я на правильном пути. Смерть Светы не самоубийство. Смерть Игоря Леонидовича – не самоубийство. Это части одной схемы. И моё возвращение – это сбой в их схеме. Они пытаются меня «утилизировать» тихо, по-человечески. Выдавить. Но я не Света. Меня уже «успешно вывели из игры» однажды. Больше – не получится».

Она бросила окурок, раздавила его каблуком. Решимость, твёрже льда, встала на место ярости.

Они перекрыли официальные пути. Значит, путь будет неофициальный. Они забрали бумаги. Значит, остались люди. Их страхи, их сплетни, их вина.

Алина повернулась и пошла вглубь старого района, к обветшалому дому, где когда-то жила Света. Если система пытается стереть прошлое, нужно искать тех, кого нельзя стереть – живых свидетелей, которые помнят. Которые, возможно, тоже боятся, но чья память – последняя улика, которую не так просто «отправить на оцифровку»

Давление указало, где искать самые слабые точки в их броне. Там, где заканчиваются приказы и начинается человеческая память.

СЦЕНА 6. ДОМ ВАЛЕНТИНА. ГАРАЖ

Гараж был святилищем. Воздух пах маслом, старым деревом и тихой, законсервированной тоской. На полках, среди банок с гвоздями, стояли школьные тетрадки в аккуратных стопках, застеклённая грамота за победу в конкурсе чтецов, плюшевый медвежонок с выцветшей лентой. В центре, на верстаке, лежал старый девичий велосипед. Валентин, согнувшись, с невозмутимым, почти ритуальным спокойствием, чинил заднее колесо. Его большие, мозолистые руки работали точно, без суеты. Казалось, он чинил его каждый день все эти годы.

Алина стояла в проеме, наблюдая. Он даже обернулся, но его спина, в потертой телогрейке, выражала такое глубокое, бездонное знание её присутствия, что слова казались лишними.