bannerbannerbanner
Драконов много не бывает

Ева Ночь
Драконов много не бывает

Полная версия

Глава 1

Аркадий

– Зайди ко мне! – голос у отца громогласный и неприятный. Нет, не тембр – с этим всё в порядке. Интонация.

Такое впечатление, что дракону хвост зажали. Показать, что ему больно, – стыдно и недопустимо, поэтому рычать и плеваться огнём – самое оно. Есть только одна беда: живёт он с зажатым хвостом, можно сказать, всю жизнь. По крайней мере, я уже и вспомнить не могу, когда он разговаривал нормально.

Спорить или артачиться – бесполезно. Поэтому я следую в его кабинет. Становлюсь навытяжку. Живот подтянут к хребту. В глазах – тупое подобострастие. «Подчиненный перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство»1. М-да, именно так и никак иначе. А то воспитательный процесс может затянуться надолго. Лучше молчать, кивать, поддакивать. Легче на мочевой пузырь будет.

– Это что? – спрашивает он меня, вываливая на стол фотографии. Шлёпает ими, как мокрыми тяжёлыми тряпками. На лице родителя – отвращение и брезгливость. – Это что такое, я тебя спрашиваю!

Я смотрю на фото. Изумительной чистоты искусство. Замечательные оттиски. Отличные постановочные фотографии. Им можно бешено аплодировать и кричать «Бис!». Жаль, отцу сие не понять.

На снимках я и тело. Молодое, красивое и не женское. Белоснежная постель. Смятые простыни и две голые жопы. Ну, не совсем голые, скромно полуприкрыты простынёй, но задницы получились очень даже красивые.

– Это не «что», а «кто», – смею я дерзить, негодяй.

– Ты не паясничай! – дракон сминает тяжёлой лапой глянцевую жёсткую бумагу и швыряет фотки мне в лицо. Я не уклоняюсь, но это больно. Да и чувство собственного достоинства страдает весьма. – Мой единственный сын и это?!.. Да я тебя в порошок сотру! Наследства лишу!

– Скажи это вслух, отец: не стесняйся, скажи, кто я, – от собственной дерзости у меня кружится голова.

Старый дракон неожиданно берёт себя в руки. Сверлит меня насквозь серыми драконовскими глазами. Наследственно-фамильной драгоценностью решетит, дуршлаг из меня делает.

– У меня больше нет сына, – выталкивает он зловеще из себя каждое слово. А затем не выдерживает накала, багровеет мордой лица и, потрясая перстом в направлении двери, жутко орёт: – Вон! Вон из моего дома! Чтобы духа твоего здесь не было! Забудь, что у тебя есть отец и мать, семья!

Я ухожу молча. В голове – необычайная лёгкость. От этого – эйфория. Меня потряхивает. Папан что-то кричит вслед. Пусть проорётся, может, ему полегчает наконец-то. И хвост из зажима выйдет. Наконец-то он избавился от главного раздражителя своей жизни. Двадцать три года мучений. Ай-ай-ай. Памятник ему. Нагрудный бюст из бронзы высочайшей пробы. Или нет: из золота червонного. И бриллиантовые символы долларов вместо глаз

У меня всё готово. Сумка с вещами. Наличка на первое время. Если экономить, хватит надолго. А дальше будет видно. Банковские карточки оставляю на видном месте: дураку понятно, что отец первым делом перекроет кислород к деньгам. Он свято уверен, что без его вливаний я, избалованное и изнеженное дитя, долго не протяну.

Я сжёг все мосты. Заставил их пылать до небес и даже выше. Это был мой выбор: сделать так, чтобы не было пути назад. Не было возможности приползти на ленивом драконьем брюхе и вилять шипастым драконьим хвостом, как собаке.

В дверь бесшумно проскальзывает мать.

– Что ты наделал, сынок? – у неё трясутся губы и руки. Она моложе отца, красавица, но он запугал и затретировал её так, что мама на тень похожа, а не на женщину.

– Собственно, пытаюсь расправить крылья, – улыбаюсь, вглядываясь в её лицо. Каково это, прожить жизнь рядом с драконом?

– Сынок… пока не поздно – скажи отцу, что это шутка. Пусть всё утрясётся. И жизнь останется прежней.

У матери слёзы в глазах. За что мне это всё?..

– Мам, никакая это не шутка. Всё сделано. И всё будет так, как уже есть. А я наконец-то вырвусь из этой клетки и буду жить, как хочу.

– Но это же неправда! – теряется мать до слёз. – Ну, какой же ты… этот самый…

Она даже слово это произносить вслух боится.

– Я тот самый, мам, – вру и не краснею. – И мой тебе совет: бросила бы ты его, а? Ну, или хотя бы оторвалась хоть раз. Напилась там с подружками. На столе канкан станцевала бы. Изменила этому жлобу властному. Что-нибудь из ряда вон вытворила.

Мать отшатывается от меня как от прокажённого. Всё, что я сейчас сказал – это выше её понимания. Ну, или порог страха, через который она никогда не перемахнёт. Остаётся её только жалеть.

– Он же всё отдаст этому… сыну своему незаконнорождённому!

У неё получается задохнуться и вымученно пискнуть. Загнанная в ловушку мышь. Опять деньги, расчёты… Как же это скучно.

– Ну и пусть отдаёт. Не нуждаюсь. Я сам заработаю. А не сумею – поверь, люди существуют и без папочкиных капиталов. Живут и радуются.

Совесть у меня всё же есть. Я не такой злой, каким себя выставляю. И семья для меня не пустой звук, но дальше терпеть гнёт отца нет ни сил, ни желания.

– Прости меня, мам. Я даже понять меня не прошу. Просто прости и отпусти.

Как это ни тяжело, но я мягко отодвигаю её плечом и выхожу вон. Нужно торопиться, пока огнедышащий не придумал чего-нибудь эдакого, чтобы побольнее меня пнуть. Машину отобрать, например. Именно сейчас я не готов с ней расстаться. Хотя бы вещи перевезти, а дальше… Сгорел сарай – гори и хата.

* * *

– Ты хорошо подумал, Аркадий?

– Нормально я подумал, – раскладываю вещи в крохотной комнатушке. Здесь всё очень строго и по минимуму: шкаф, тумбочка, кровать, стол и стул. Маленький лохматый коврик на полу. Да мне, собственно, больше ничего и не нужно.

– Но ты же понимаешь, что тебя рано или поздно спалят?

– Паш, не начинай сначала. Сейчас важно вырваться, заякориться, начать новую жизнь, а потом уж будем всё остальное думать.

Паша переминается с ноги на ногу, отбрасывает со лба длинные пряди. Ноздри у него вздрагивают, рот кривится капризно. Пальцы играют завязками халата.

– И зачем тебе, воинствующему натуралу, потребовалась эта скандальная история? – воздевает он руки вверх, и я понимаю, что вселенскую скорбь придётся выслушать до конца.

Паша не понимал. Но не отказал. Мы договорились жить вместе, в его квартире, создавать видимость «греха», а на самом деле – каждый сам за себя. Я не вмешиваюсь в его дела, он не перекрывает кислород мне.

– Ты же понимаешь, что нам нужно будет поддерживать легенду? Ходить вместе и играть на публику?

Об этом мы тоже разговаривали. Но Паша хочет убедиться, что я не передумал.

– Я понимаю. И ничего менять не буду.

– Делай, как знаешь, – шумно вздыхает мой друг и наконец-то уходит. Я падаю на узкую односпальную кровать и пялюсь в потолок. Пока не пойму, что ощущаю. Наверное, мне должно легче дышаться или ликование обязано заполнить организм до краёв. Но почему-то ничего этого не происходит.

Кажется, я просто устал и перепсиховал. Что поделать: папа – человек, которого в малых дозах терпеть сложно, а в больших – и подавно.

Я попытался уснуть, но сон бежал от меня, как от прокажённого. Я пытался читать, думать, строить планы, но ничего не получалось. И тогда я понял: надо сбросить напряжение. Да. Отличный способ перечеркнуть прошлое и начать новую жизнь.

Глава 2

Алла

Мама всегда твердила: «Жить нужно на уровне». Что для неё «уровень» так и осталось загадкой, но она вечно стремилась к совершенствованию. Гналась за кем-то, пыталась, чтобы «не хуже, чем у других», пилила отца и нас с братом. Единственная, кому повезло, и то ненадолго, судя по всему, – это сестра. И то потому, что она ещё маленькая.

Мама умудрилась Машку родить почти на моё шестнадцатилетние. В это же самое время мы получили новую квартиру, переехали в новый район, и тут же новые соседи распустили сплетни, что Машка на самом деле – моя дочь, а не сестра. В то время это было неожиданно и больно, в школе от меня шарахались одноклассники, шуточки всякие отпускали, а мальчишки не давали прохода, оскорбляя возмутительными предложениями.

В общем, нормальной жизни до конца школы я не видела. Вечная борьба за выживание и тот самый ненавистный «уровень», о котором без конца талдычила моя ма.

Так получилось, подруг я в тот период тоже не нашла. И моей отдушиной стал папа, а не мама. Он у нас добряк и оптимист, спортсмен и альпинист. И вообще человек замечательный.

– Не грусти, – трепал отец меня по волосам, – у жизни на нас свои планы, и не обязательно, чтобы они совпадали с нашими.

Я вздыхала, клала голову ему на плечо. Жаловалась или нехитрыми радостями делилась. Рассказывала о вредной химичке и странном физике. Папа проверял мои тетради. С ним мы боролись с математикой – не давались мне все эти интегралы и уравнения, хоть плачь. Но, в конце концов, и это мы пережили.

Я окончила школу почти на «отлично» и укатила в большой город – учиться. Мне пришлось трудно. Бюджет. Медицинский институт. Недоспанные ночи. Зубрёжка. Общежитие. Полуголодное существование на стипендию. Минимум помощи из дома.

Всё выглядело бы печально, если бы… не кайф от обучения, не моя ослиная упёртость, когда лучше недоспать, чем чего-то не знать. Вечно насмешливые и снисходительные взгляды тех, кому не нужно прогибаться под жизнь: все и всё вокруг прогибались под них. Я не завидовала. Мне нравилось своими руками, головой, другими качествами, в том числе и упрямством, добиваться собственных высот.

– Алла Жалейкина, а пожалей-ка нас! – любит нараспев по-доброму, а когда и не очень, подразнивать меня соседка по комнате, Люда Осина.

 

Она без конца твердит, что я упускаю очень многое.

– Зарывшись в учебники, жизнь не познать! – глубокомысленно изрекает она, когда на неё находит блажь наставить меня на путь истинный. – Что может дать учёба или профессия, когда ты не знаешь жизни? Ты ведь от всего шарахаешься, Жалейкина. Мир бурлит, в нём столько радости, а ты уныло, изо дня в день, корпишь, зубришь, на кафедре пропадаешь. А толку? У тебя даже парня нет! Ну, вышла бы, развеялась, потусила хоть раз. Глядишь, улыбаться бы чаще стала! Скучно живёшь! Ещё и уборщицей подрабатываешь. Ну, где, скажи, где брать положительные эмоции? От тебя же эндорфины бегут, как от прокажённой! Ты шанса никому и ничему не даёшь за себя зацепиться!

В общем, она, наверное, права. За исключением некоторых моментов. Нам с Людой по двадцать, но я учусь на третьем курсе, а Люда Осина – первокурсница, поэтому упустила некоторые этапы моего становления.

Кое-какой парень у меня всё же был, правда, недолго. Я успела влюбиться, расстаться с девственностью, и на этом, наверное, всё. Не повезло. Не сложилось.

Наивная и доверчивая – это про меня в прошлом. А может, и не в прошлом, но я стала осторожнее – однозначно. И уборщицей я работаю в ночном клубе, но Осиной об этом знать совершенно не обязательно. Там я насмотрелась на бурление мира, шоу, любовь во всех её проявлениях и прочие радости жизни.

Не то, чтобы меня отворотило от всего, но когда рядом веселятся и радуются, а ты наблюдаешь за праздником жизни со стороны, или поднимая фантики от конфет, фейерверк чувств и эмоций кажется уже не таким и ярким.

Я подрабатываю в клубе больше года. Попала по протекции знакомого – лучшего друга того самого парня, с которым у меня ничего не получилось.

Естественно, это ночные смены. К счастью, не каждую ночь, но на выходных – обязательно. С десяти вечера до шести – семи утра. Как повезёт. Я адаптировалась. Привыкла спать мало. Умудрялась везде успевать. Денег хватало, чтобы жить и откладывать на «чёрный день». Поэтому речи Осиной меня не трогают. А её попытки взять меня на «слабо» не срабатывают.

Сегодня снова у меня смена. Я опять трясусь в троллейбусе – две остановки. Я могла бы их пройти пешком, но нынче холодно, уходящий октябрь кусает за пятки морозом, усталость закрывает глаза, в горле слегка першит – кажется, я простыла немного, но это не критично: я знаю все народные и медикаментозные способы, что позволяют мне держаться на ногах и не сваливаться, когда грипп косит слабые организмы. Я сильная, почти что божество. Ха-ха-ха. Меня боится даже зараза, а не только эндорфины.

Я приезжаю за час до открытия клуба. У меня величайшая миссия – убрать, вымыть, отчистить. Это привычно и не бьёт по моему самолюбию: кто-то должен выполнять и такую работу.

– Как успехи? – интересуется бармен Котя. На самом деле он Костя, но его настоящим именем почти никто не зовёт. Он действительно смахивает на кота: сытый, довольный, с мягким взглядом и такими же руками – нежными, немного пухлыми, вкрадчивыми бы, я сказала, как у кота лапки: за пушистыми подушечками скрываются острые когти.

Со стороны может показаться, что он ко мне подъезжает, но Котя так разговаривает и ведёт себя почти со всеми, как с мальчиками, так и с девочками: мурлычет, очаровывает, улыбается. Его любят посетители за спокойный уравновешенный нрав и умение улыбаться, даже если камни падают с… потолка – здесь и такое случается, но редко. Так что обольщаться на Котин счёт лучше не стоит. Что я и делаю.

Трезвая голова, отличные деловые качества, умение быть незаметной. Униформа, отсутствие макияжа, зализанные волосы делают меня универсальным солдатом. К слову, меня здесь не обижают. В «Лагуне» вполне приличные посетители и персонал.

Вечер набирает обороты. Музыка гремит, на танцполе уже вовсю танцуют и целуются. За столиками – пьют и разговаривают. Заводят знакомства, флиртуют, веселятся. Кое-кто одиноко сидит за дальними столиками. Эти в печали. Они созерцатели. Впрочем, под конец ночи всё может измениться для них к лучшему.

– Хочешь выпить?

Он не цепляет меня. Всего лишь предлагает. Глаза у него – оторваться сложно, если глянешь. Аркадий Драконов. Что-то зачастил. Рядом с ним друг, тоже красивый, но он выпить не предлагает, только нервно поглядывает то на меня, то на товарища.

– Спасибо, я на работе, – вытираю со стола и сгребаю мусор.

– А потанцевать?

Я виновато развожу руками и улыбаюсь. Я всё время отмазываюсь так на любые предложения, а их тут иногда делают.

– Ну, как хочешь, – налегает он на коктейль.

По некоторым признакам я понимаю: он немного не в себе. Очень нетрезвый, если уж быть совсем точной. Но по нему не скажешь, держится хорошо. И речь у него почти нормальная.

Вскоре он и его спутник присоединяются к танцующим. Вот где настоящее шоу, а не то, что скоро появится на сцене. За таким самцом можно наблюдать, затаив дыхание. Красивое тело, хорошо прорисованные мышцы. На него заглядываются, да и я не отказываюсь кинуть взгляд-другой.

У меня передышка. Можно посидеть, вытянув усталые ноги и почитать книгу. Я привыкла. Шум не мешает. Тут важно отключиться, погрузиться в текст, а дальше меня из раковины не достать.

– Что читаем? – небрежная рука бесцеремонно хватает учебник, и я даже ойкнуть не успеваю, когда остаюсь ни с чем.

– Патанатомия?.. Серьёзно? Студентка? Медицинский?

Он забрасывает меня вопросами, как стрелами, нимало не заботясь об ответах. Стоит, покачиваясь, а побелевшие пальцы стискивают обложку так, что кажется, ещё немного – и дым пойдёт.

Глава 3

Аркадий

– Это не очень хорошая идея, – Паша, конечно, зануда, каких поискать, но он очень чуткий и по-настоящему внимательный. А я сейчас – прообраз папаши своего – делаю так, как хочется мне, не прислушиваясь к мнению друга.

– Просто расслабься, – приказываю, не особо заботясь о его желаниях. Но он не может радоваться жизни, чем невероятно напрягает и портит вечер. Без конца пытается, чтобы я меньше пил, нудит, что алкоголь – это яд.

Яду мне да побольше! Это первый день, когда я свободен от условностей. В этом клубе, где мелькают разноцветные огни и звучит музыка, где танцуют и отрываются, я думаю, что могу жить, как хочу, не оглядываясь, что скажет или прикажет мой отец. Только ради этого стоило обмануть и лишиться всего, что он ценит, а я… Не то, чтобы не ценю, но хочу попробовать жить по-другому. Своей жизнью и своим умом. И это пьянит куда сильнее той дряни, что плещется на дне моего стакана.

Я набрался до уровня, когда свет становится размазано-мягким, клубящимся и обволакивающим, когда люди кажутся милыми и улыбчивыми.

Чтобы не потерять контроль, мне нужен якорь – фигура, за которую можно зацепиться взглядом и не отпускать. Тогда всё будет хорошо. И я нахожу её – девушку, что снуёт по залу. Ловко у неё получается. Гибкая, спорая. Почти незаметная. Но не для меня. Она мой якорь – теперь я могу пить спокойно – не развезёт. Да и вообще: хорошо иметь точку опоры.

Я не выдержал. Захотелось увидеть её глаза, когда она оказалась рядом. Красивые – интуиция меня не подвела. Конечно же, девушка не согласилась выпить со мной. И потанцевать не захотела. Зато с этого момента стало легко и просто: та самая эйфория, что должна была накрыть сразу после того, как я ушёл из дома, наконец-то меня догнала.

Вот только сразу после танцев я понял, что мой якорь исчез. Нет-нет-нет! Этого нельзя допустить, иначе натворю бед или упьюсь до невменяемости.

– Прикрывай мой тыл, – командую Паше, и ерунда, что фраза звучит двусмысленно.

– Аркадий, хватит уже, поехали домой, а? Ну, что тебе стоит побыть милым и простым? Ты ведь всегда – само очарование. И легко с тобой – это не простые слова.

Вот только не надо, не надо на меня давить!

– Паш, ты мне друг? – это уже пьяный разговор, но без него никак.

– Кажется, я не давал ни единого повода в себе усомниться! – Паша поджимает обиженно губы, оскорблённый до глубины души. Ну, и кто из нас пьян? Я бы так не дулся, правда-правда! Он бы ещё ножку отставил картинно. Наверное, плохо, что он трезвый и здоровье бережёт.

– Расслабься, ладно? А мне… нужно тут…

Я не собираюсь ему объяснять, что без якоря пойду ко дну. Поэтому направляюсь к туалетам, а потом иду искать девчонку.

Она сидит в каморке папы Карло, или нет, в комнатушке с инвентарём. Ни дать ни взять – бедная Золушка. Где-то там гремит музыка, народ веселится, гуляет, а она погрузилась в чтение, словно ничего не происходит. Мой якорь. Я её нашёл.

И чем же так увлечена девушка с карими глазами?

– Патанатомия?.. Серьёзно? Студентка? Медицинский?

В висках бьётся боль. В глазах темнеет. Но я парень крепкий, меня с ног не сбить – пусть и не старается.

Девчонка протягивает руку. Смотрю на конечность, как на щупальце инопланетянина. Это что, способ познакомиться? По-мужски пожмём друг другу руки? Хоть в глазах и плывёт, вглядываюсь в девушку внимательнее. Всё у неё на месте. И грудь вон имеется. Нормальная, красивая, вполне даже очень.

– В чём дело? – спрашиваю, на всякий случай от руки её отодвигаясь подальше.

– Учебник отдай, пожалуйста, – как с тяжелобольным на всю голову. Улыбочка у неё участливая, мягонькая, благостная. И ручонка жадная тянется. Я по субботам не подаю, обойдётся.

Неловко приземляюсь рядом с ней. Тяжело, как авоська с апельсинами. Рукой по лбу провожу. Не раскисать. Сосредоточиться. Якорь. Выдержать!

А книга намертво в руке зажата. Когда-то и я на третьем курсе учился. Там, где и она. Надо же. Это меня догнало то самое прошлое, о котором вспоминать и больно, и приятно. Прошлое, из-за которого отец сломал моё будущее.

Алла

Я помню его, Драконова. Вот же: столько всего пропускаю мимо себя, отбрасываю ненужную информацию, как конфетные фантики, а этого красавца неземного помню. Да как его забыть, когда он такой прекрасный: высокий, стройный, мышцы прокачаны, волосы тёмные, ресницы опахалами, а глаза серые, с синими искрами.

Я первокурсница желторотая, а он третьекурсник, весь из себя. Шалопай, как потом оказалось, папочкин сынок, но очаровательный – с ног сбивал своей красотой и магнетизмом. В прямом смысле сбивал.

Я на него засмотрелась тогда, споткнулась и растянулась на затоптанном полу. Ладонями проехалась, чудом нос не расквасила. Все ржали над неуклюжей коровой, а он не стал. Руку мне протянул, подняться помог. Предложил в медпункт отвести, рассматривая разодранные ладони.

Я от него убежала тогда. Слишком дикая и не привыкшая к общению и вниманию. Он меня не запомнил. Да и не мог: руки изучал мои, но никак не лицо.

– Знаешь… я ведь тоже в медицинском учился, – откровенничает он, но учебник из рук так и не выпускает. Сидит, плечом к моему плечу прижимается. Не специально, не намеренно. Жар от него идёт и… волнует меня Аркадий Драконов, что скрывать. В этом хоть самой себе признаться можно. Слишком много одиночества, наверное. А я нормальная. Хочется и поговорить, и чтобы меня поняли, выслушали. Вот как сейчас я слушаю откровения парня, что однажды помог мне подняться с пола.

– Бросил после третьего курса. Отец настоял. Сказал: где это видано, чтобы Драконовы медиками были? Бизнес, деньги, больше, выше. Планка, должен соответствовать. А теперь я никто – и ничего не нужно. Вон пошёл, ясно?

Мне не совсем понятно, что он хочет рассказать, но по привычке я киваю, улыбаюсь, излучая доброжелательность. За год привыкла. Тут иногда откровенничают. А начальство моё как бы не против: если клиенты хотят поговорить, душу излить – послушать и поддакивать можно. Лишь бы дело не страдало и посетители довольны были.

– Что молчишь? Я дурак, да?

Он заглядывает мне в глаза. Какой ответ ждёт?

– Если очень хочется, если о чём-то жалеешь, всегда можно вернуться и довести дело до конца, – лучше выразиться обтекаемо, чем потом страдать из-за неосторожных слов.

– То есть? – он всё же притормаживает. Мягко высвобождаю из его рук книгу и прячу её в сумку. Раритет. Большая часть материала сейчас – в электронном виде. А мне нравится шелест страниц, книжный запах. Буквы пальцами трогать обожаю.

– Ну, раз так жалеешь, что ушёл из института, может, стоит вернуться? Доучиться?

– Ты гений, – больно сжимает Драконов мою руку. – В яблочко. С первой стрелы.

Он вскакивает. Меряет шагами помещение. Оно ему не по размеру явно: здесь слишком мало места для его энергии и роста.

– Нужно всё хорошо обдумать, – кидается он вон, а на пороге оборачивается. – Ты это. В зал вернись, а?

Это называется, хорошо, что сидела, а то бы упала. Всякое бывало, но посетители мной ещё не командовали, мне для этого хозяев хватает.

 

– Ты мой якорь. Мне без тебя никак. Пожалуйста, – произносит он загадочные слова, и я, получив заряд ослепительной улыбки, поднимаюсь на ноги и иду за ним, как зомби.

А дальше – чёрно-белое кино какое-то. У меня работа, мне не до Драконова, но что бы я ни делала, чувствую на себе его взгляд. Такое впечатление, что он за каждым жестом моим следит, и когда бы я ни обернулась, глаза его на мне дыру прожигают.

Буйное помешательство. В груди пылают станицы. Колени расхлябаны, походка – неуверенно-приседающая. Благо у меня должность такая – в вечно скукоженном состоянии, не так видно, что ноги не держат.

Это как в глубоком детстве и подростковом возрасте, когда тебе мальчик нравится, и вдруг ты ловишь на себе его заинтересованный взгляд. Или просто глазами мазнул. И тут же фантазия услужливо дорисовывает всё остальное: фату, лимузин, куклу на капоте, свадебные колокола, любовь до гроба.

Стыдно признаться, вот именно сейчас я ощущаю нечто подобное. Подростково-детское томление. И мальчик глаз от меня не отводит. И в голове смешались кони, люди, а тело – сплошные нервные окончания: не подходи, а то шарахнет током.

Я уговариваю себя, что Драконов – тот ещё фрукт. Рядом с ним – его друг, ни на шаг не отходит. А внутри гормоны взбесились, и в ушах, как эхо: «Ты мой якорь. Без тебя никак».

Ухожу, чтобы проветриться, а заодно в чувство прийти. К тому же, меня ждут туалеты – не самое приятное занятие, но необходимая часть моей работы.

Но до туалетов я так и не дохожу. Горячие руки хватают меня за плечи, а затем всё, как в кино: он прижимается ко мне всем телом, вжимает меня в стену, а губы впиваются так стремительно, что я не успеваю ни оттолкнуть, ни возмутиться.

Это умопомрачительный поцелуй. Горячий и самый лучший за всю мою жизнь. Так меня ещё никто и никогда не целовал.

1Слова, приписываемые Петру I
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19 
Рейтинг@Mail.ru