Эмили Бронте Грозовой перевал

«Присядьте, сэр, – в конце концов произнес Эдгар. – Госпожа Линтон, вспоминая прежние времена, желает, чтобы я принял вас сердечно; меня же, разумеется, тешит любое событье, доставляющее радость ей».

«Как и меня, – отвечал Хитклифф, – особенно если к событию этому я причастен и сам. Я охотно побуду у вас час-другой».

И он сел против Кэтрин, а та сверлила его взглядом, точно боялась, что он испарится, ежели она отведет глаза. На нее он смотрел нечасто – ему хватало редкого взгляда мельком; но всякий раз глаза его все увереннее сверкали неприкрытым упоеньем, кое он черпал из ее упоенья. Оба так были поглощены взаимной радостью, что и не думали смущаться. Чего не скажешь о господине Эдгаре – тот побледнел от чистейшей досады, каковая достигла пика, едва супруга его поднялась, прошлась по ковру, вновь стиснула руки Хитклиффа и засмеялась так, словно тронулась умом.

«Я завтра сочту, что мне это привиделось во сне! – вскричала она. – Я не смогу поверить, что вновь видела тебя, и касалась тебя, и говорила с тобою. И однако же, бессердечный Хитклифф! ты не заслуживаешь подобного гостеприимства. На три года исчез и замолк, ни единого разу обо мне не думал!»

«Немногим чаще, нежели ты думала обо мне, – пробурчал он. – Я лишь недавно узнал о твоем замужестве, Кэти; поджидая во дворе, я измыслил такой план: разок мимолетно увидеть твое лицо – твой удивленный, вероятно, взгляд и притворную радость; а затем свести счеты с Хиндли и отвратить законную кару, наложив руки на себя. Твой прием изгнал подобные мысли; но берегись, если в следующий раз ты встретишь меня другой гримасою! Нет уж, больше ты меня не прогонишь. А ты правда меня жалела, а? Что ж, и не без причин. Моя жизнь полна была горькой борьбы с тех пор, как я в последний раз слышал твой голос; и ты обязана меня простить, ибо я боролся только ради тебя!»

«Кэтрин, если ты не хочешь пить чай холодным, прошу тебя, садись за стол, – перебил их Линтон, стараясь соблюсти непринужденный тон и должную меру вежливости. – Господину Хитклиффу еще долго возвращаться пешком туда, где он нынче заночует, а я хочу пить».

Она встала к чайнику; на звонок сошла юная госпожа Изабелла; затем, придвинув им стулья, я вышла. Трапеза длилась едва ли десять минут, а чашка Кэтрин так и не наполнилась – госпожа не могла ни есть, ни пить. Эдгар плеснул себе в блюдце и не проглотил ни куска. Гость в тот вечер пробыл не дольше часа. Когда он уходил, я спросила, не в Гиммертон ли он направляется.

«Нет, в Громотевичную Гору, – отвечал он. – Господин Эрншо пригласил меня, когда я навестил его нынче утром».

Господин Эрншо пригласилего! и он навестил господина Эрншо! После его ухода я мучительно обдумывала эту фразу. Уж не лицемерит ли он? вернулся к нам, дабы украдкою вершить дурные дела? Я все размышляла; в глубине души моей затаилось подозренье, что лучше бы Хитклиффу было не возвращаться никогда.

Посреди ночи я очнулась от первой дремы, поскольку госпожа Линтон вплыла в мою спальню, уселась у постели и разбудила меня, подергав за волосы.

«Не могу уснуть, Эллен, – пояснила она в рассуждении извиниться. – И хочу, чтобы в счастии моем мне составил общество кто-нибудь живой! Эдгар дуется – я рада тому, к чему сам он не питает интереса; не желает рта открыть, разве только извергает совершенно вздорные и глупые речи; заявил, что я жестока и себялюбива, раз хочу поговорить, когда ему так неможется и охота спать. Чуть слово поперек скажешь – ему беспременно неможется! Я два слова произнесла в похвалу Хитклиффу, а Эдгар заплакал то ли от мигрени, то ли от ревности; ну, я встала и ушла».

«Что проку хвалить ему Хитклиффа? – ответила я. – Мальчишками они друг друга не выносили, и Хитклиффу тоже отвратительно будет слушать похвалы вашему супругу; такова уж природа человеческая. Не мучайте господина Линтона Хитклиффом, ежели не желаете довести их до открытой ссоры».

«Но это разве не признак великой слабости? – не отступила она. – Вот я не завидую; мне не бывает обидно, что у Изабеллы белокурые волосы и белая кожа, что она изысканна и элегантна, а вся семья души в ней не чает. Даже ты, Нелли, иногда, если мы с Изабеллой спорим, тотчас встаешь на ее сторону, а я уступаю, как глупая матушка; зову ее голубушкой и льщу ей, лишь бы она пребывала в добром расположении духа. Ее брату приятно видеть, что мы сердечно дружим, а сие приятно мне. Но они очень похожи: избалованные дети, полагают, будто весь мир создан их благоденствия ради, и хотя я потворствую обоим, мне все же представляется, что резкая отповедь пошла бы им на пользу».

«Вы ошибаетесь, госпожа Линтон, – сказала я. – Это они потворствуют вам: уж я-то знаю, что было бы, кабы они вам не потворствовали. Вы можете мирволить любому их быстротечному капризу, ибо дело их – предугадывать всякое ваше желанье. Вы, однако, можете рассориться из-за того, что первостепенно для обеих сторон, и тогда те, кого вы почитаете за слабых, выкажут упрямство, достойное вас».

«И мы тогда подеремся до смерти, а, Нелли? – рассмеялась она. – Вот уж нет! Говорю тебе, я верю в любовь Линтона – мне представляется, убей я его, он все равно не пожелает мщенья».

Я посоветовала за такую привязанность ценить его только пуще.

«Я и ценю, – отвечала она, – но зачем же он ноет по пустякам? Это ребячество; надо было не слезами исходить, когда я сказала, что Хитклифф теперь достоин всевозможного уважения и первому джентльмену округи почетно будет с ним сдружиться, – надо было все это сказать мне самому и радоваться из сопереживанья. Он должен приучиться к Хитклиффу, да и симпатию к нему питать вполне резонно: у Хитклиффа имеются против Эдгара возраженья, и однако вел он себя великолепно!»

«А что думаете о его визите в Громотевичную Гору? – спросила я. – Он сплошь исправился, с какой стороны ни взгляни – прямо заправский христианин, направо и налево протягивает врагам руку дружбы!»

«Он всё объяснил, – сказала она. – Я тоже в недоумении. Он сказал, что пришел добыть сведения обо мне у тебя, полагая, что ты по-прежнему живешь там; а Джозеф доложил Хиндли, и тот вышел и взялся расспрашивать, чем Хитклифф занимался да как жил, и в конце концов пожелал ввести его в дом. Там некие люди сидели за картами; Хитклифф составил им общество; брат мой проиграл ему кое-какие деньги, обнаружил, что сам Хитклифф в деньгах купается, пригласил его зайти вновь ввечеру, и Хитклифф на это дал согласие. Хиндли опрометчив и в выборе знакомцев неосмотрителен; ему и в голову не пришло поразмыслить, что стоило бы усомниться в человеке, коего он так подло притеснял. Хитклифф, впрочем, утверждает, что главный его резон возобновить знакомство с давним своим тираном – желанье поселиться от Усада вблизи, дабы пешком приходить сюда, и привязанность к дому, где некогда мы жили вместе; я же надеюсь, что, если он поселится там, а не в Гиммертоне, я смогу видеться с ним чаще. Он собирается щедро уплатить за дозволенье жить в Громотевичной Горе; не сомневаюсь, что алчность моего брата побудит его согласиться на такие условия; он всегда был жаден, хотя то, что одной рукой хватает, другой выкидывает на ветер».

«Ничего себе жилище выбрал юноша! – сказала я. – И вы не страшитесь последствий, госпожа Линтон?»

«За своего друга – ничуть не страшусь, – отвечала она. – Голова у него светлая, она убережет его от беды; за Хиндли – слегка, но падать ему дальше некуда, а от физической пагубы его уберегу я. Нынешний вечер примирил меня с Господом и человечеством! Я свирепо бунтовала против Провиденья. Ах, до чего горькое горе я сносила, Нелли! Знай этот человек, сколь глубоко было мое горе, – постыдился бы, едва оно рассеялось, напускать туману праздной своей вздорностью. По доброте я терпела горе одна; выкажи я муки, что так часто меня терзали, он бы выучился грезить об их утолении с не меньшей страстью. Впрочем, все позади, и я не стану мстить ему за несуразность; отныне я способна вынести всё! Пусть жесточайшее существо на земле ударит меня по щеке – я не только подставлю другую, но и испрошу прощения за то, что его рассердила; а в доказательство я сию же минуту пойду мириться с Эдгаром. Доброй ночи! Я ангел!»

И с этим самодовольным убежденьем она удалилась, а назавтра было очевидно, что свое намеренье она успешно осуществила: господин Линтон не только отбросил всякую сварливость (хотя задор и жизнерадостность Кэтрин, похоже, все одно угнетали его дух), но и ни словом не возразил, когда супруга вместе с Изабеллой собралась в Громотевичную Гору; Кэтрин же вознаградила его таким цветеньем любезности и любви, что дом на несколько дней обернулся раем: это негасимое солнышко грело и хозяина, и слуг.

Хитклифф – мне отныне надлежит звать его господином Хитклиффом – попервоначалу дозволял себе визиты в Скворечный Усад с осторожностью; он словно прикидывал, насколько хозяин готов терпеть его вторжения. Кэтрин тоже почитала разумным умерять пыл восторга, принимая его; и мало-помалу он стал чаемым гостем. Сдержанность, отличавшую Хитклиффа в юные годы, он во многом сохранил, и она споспешествовала унимать любые яркие изъявления чувств. Тревоги моего хозяина были до поры убаюканы, а дальнейшие события нашли им покамест иное примененье.

Новым источником его бед стало непредвиденное несчастье: у Изабеллы Линтон развилось внезапное и неодолимое влеченье к нашему через силу принимаемому визитеру. Изабелла тогда была очаровательной юной леди восемнадцати лет, манерами незрелой, однако с развитым умом, развитыми чувствами, а ежели ее рассердить, то и темперамент выказывала развитый. Эдгар сестру обожал, и ее невероятная сердечная склонность его ужасала. Мало того что союз с человеком без роду-племени позорен – еще ведь надо и о собственности подумать: наследовали ее потомки мужеского полу, и владенья Линтонов могли перейти к эдакой вот личности; в придачу Эдгару хватало разуменья прозревать нрав Хитклиффа – понимать, что, хотя тот изменился обликом, душа его переменам не подвластна и не подвержена. А души этой хозяин страшился и с дурными предчувствиями отшатывался от мысли вручить Изабеллу эдакой душе на попеченье. Он бы отпрядывал тем более, кабы знал, что привязанность сестры его расцвела непрошено и дарована была тому, кто ни в коей мере не отвечал на нее взаимным чувством; едва узнав о ее цветенье, всю вину Эдгар возложил на Хитклиффа и его коварные планы.

Некоторое время мы все отмечали, что юная госпожа Линтон неведомо почему волнуется и тоскует. Она часто горячилась и изнуряла всех; огрызалась на Кэтрин и постоянно ее изводила, неминуемо рискуя истощить небеспредельное невесткино терпенье. До известной степени мы извиняли это хворью: Изабелла чахла и сохла у нас на глазах. Но в один прекрасный день она раскапризничалась на диво – отказывалась от завтрака, сетовала на слуг, не делающих, что им велено, на хозяйку, что низвела ее в собственном доме до пустого места, на Эдгара, что совсем ее позабросил, на простуду, кою она подхватила, потому как не затворили дверь, на нас, кто сугубо ей назло не подкинул дров в камин салона, и высказывала сотню придирок еще мелочнее, покуда Кэтрин категорически не потребовала, чтобы Изабелла легла в постель, не отчитала золовку от души и не пригрозила послать за доктором. Заслышав про Кеннета, Изабелла тотчас воскликнула, что совершенно здорова, а несчастна лишь из-за жестокости Кэтрин.

«Как ты можешь говорить, что я жестока, избалованная ты злыдня?! – вскричала хозяйка, дивясь столь неразумному укору. – Да ты совсем разум теряешь. Когда это я была жестока, вот скажи мне?»

«Вчера, – прорыдала Изабелла, – и сейчас!»

«Вчера! – повторила ее невестка. – Это по какому случаю?»

«Мы гуляли на пустошах; ты мне велела идти, куда пожелаю, а сама пошла дальше с господином Хитклиффом!»

«И ты полагаешь, это жестоко? – засмеялась Кэтрин. – Я не имела в виду, что твое присутствие излишне. Нам было не важно, пойдешь ты с нами или нет; я просто подумала, что речи Хитклиффа тебя не развлекут».

«Нет, нет! – заплакала юная леди. – Ты хотела меня прогнать – ты же знала, что я хочу с вами!»

«Она вообще в своем уме? – уточнила госпожа Линтон у меня. – Изабелла, я повторю тебе нашу беседу слово в слово, а ты мне сообщи, если найдешь в ней очарованье».

«Беседа меня не интересует, – ответила та. – Я хотела быть с…»

«Итак?» – подзадорила ее Кэтрин, заметив, что золовка мнется.

«С ним; и нечего постоянно отсылать меня прочь! – продолжала та, вновь распалившись. – Ты как собака на сене, Кэти; хочешь, чтобы все любили только тебя одну!»

«Ах ты наглая мартышка! – изумилась госпожа Линтон. – Поверить не могу в такое идиотство! Быть не может, чтобы ты жаждала поклонения Хитклиффа… чтобы он был тебе приятен! Надеюсь, Изабелла, я тебя неверно поняла?»

«Ты поняла верно, – сказала влюбленная девочка. – Я его люблю – ты за всю жизнь так не любила Эдгара; и он бы тоже мог меня полюбить, если б ты ему позволила!»

«Ну, тогда я ни за какие царства земные не хочу быть на твоем месте! – объявила Кэтрин с жаром и, по видимости, искренне. – Нелли, помоги мне отговорить ее от этого безумия. Расскажи ей, кто таков Хитклифф – неукротимое существо, ни утонченности, ни воспитанья; безводная глушь, где всё утесы да утесник. Да я лучше выпущу канарейку посреди парка в зимний день, чем посоветую тебе подарить Хитклиффу сердце! Лишь одна есть причина тому, что в голове у тебя поселилась такая греза, дитя, – прискорбная неосведомленность о его нраве, и больше никаких сему причин нет. Умоляю, не воображай, будто суровая его наружность таит бездны великодушия и любви! Он не алмаз без огранки, не заскорузлая устрица, что в недрах своих таит жемчуг, – он свирепый, безжалостный хищник. Я никогда не говорю ему: “Оставь такого или сякого недруга в покое, ибо неблагородно и жестокосердно будет ему навредить”; нет, я говорю: “Оставь их в покое, ибоя не желаю им зла”; и если ты, Изабелла, обернешься докучливым бременем, он расплющит тебя, как воробьиное яйцо. Я знаю, что он не в силах питать расположение к любому Линтону; однако он вполне способен жениться на твоем состоянии и наследстве; грех алчности разрастается в его душе и не дает ему покоя. Вот каков его портрет – а ведь мы с ним друзья, и такие друзья, что, вздумай он всерьез тебя уловить, мне, пожалуй, надлежало бы смолчать и посмотреть, как ты угодишь в его западню».

Юная госпожа Линтон взирала на невестку в негодовании.

«Как не стыдно! как тебе не стыдно! – сердито твердила она. – Да с таким поганым другом и двадцати врагов не надо!»

«А! выходит, ты мне не веришь? – сказала Кэтрин. – Думаешь, я из злого себялюбия так говорю?»

«Ни капли не сомневаюсь, – отрезала Изабелла, – и мне гадостно это видеть!»

«Ну и пожалуйста! – рявкнула Кэтрин. – Раз душа просит – попробуй сама; я умываю руки, раз доводы мои – ничто против беззастенчивого твоего нахальства…»

«И я должна страдать от ее эгоизма! – прорыдала Изабелла, когда госпожа Линтон вышла. – Все, все против меня; она замарала единственное мое утешенье. Но ведь она его оболгала, правда? Господин Хитклифф – вовсе не изверг; у него благородное и верное сердце, иначе как же он вспомнил о ней?»

«Выбросите его из головы, госпожа, – посоветовала я. – Эта птица сулит черные невзгоды. Госпожа Линтон выразилась сильно, и однако возразить я не могу. Она лучше знает его душу, чем я, да и любой другой; и она никогда не представила бы его хуже, нежели он есть. Честные люди своих деяний не скрывают. Как он жил? как разбогател? отчего остановился в Громотевичной Горе – у человека, коего презирает? Говорят, с его приезда у господина Эрншо все идет под откос. Ночи напролет они коротают вместе, и Хиндли занимает деньги под землю, и ничего не делает, лишь играет да пьет; всего неделю тому я слыхала – Джозеф мне рассказал, я его встретила в Гиммертоне: “Нелли, – говорит, – у нас в дому эдак вскоряк учинят кронерское дознатство. Один чутка палец се не откромсал – другому мешал, чтоб тот ся не зачекрыжил, как подтелка. Сам-т у нас, знашь, сё хотит на великий суд пойтить. Ни судей на лавке не боитси, ни Павла, ни Петра, ни Оанна с Матфеём, никогось, во как! Сё ему тронь-трава – хотит бесстыжное свое рыло им казать! И Хытклифф ентот, знашь, – тот ще хрукт! Щеритси да гогочет, сё ему потеха дьяволиная. Вон чогой, не бакулит в Усаде-то, как у нас славно заквартировал? А я те скажу: ввечеру подыметси, кости да бренди, ставни на замок, свечки жгут ажно до полудни; тутось дурень ентот к се в спальню, сех клянет да ругмя ругает, приличным людям от сорома токмо ухи затыкивать, а жох-то денежки считает, ест да спит, а опосля к соседу гостевать, с женкой его бакулить. Кэтрин-то он, вестимо, докладает, как золотишко ее батюшки к ему в мошну текёт, как сынок ее батюшки галопом к погибели дует и как сам вон поперед его бежит, ворота ему отмыкнуть!” Понимаете, госпожа, Джозеф – тот еще старый плут, да только не лгун; а ежели он не наврал о том, что Хитклифф там вытворяет, вы ж ни в жизнь не захотите эдакого мужа, правда?»

«Ты тоже со всеми сговорилась, Эллен! – отвечала она. – Не желаю слушать твою клевету. Какая у тебя злобная душа – уверять меня, будто нет в мире счастия!»

Преодолела бы она свое увлеченье, кабы никто не вмешался, или век бы его лелеяла, сказать вам не берусь; времени на раздумья ей толком и не выпало. Назавтра в городке по соседству случилось судейское заседанье, и хозяину пришлось отправиться туда; господин же Хитклифф, зная, что того дома нет, явился пораньше обычного. Кэтрин с Изабеллой сидели в библиотеке, обуянные взаимной неприязнью, однако молчали; последняя переживала, что накануне поступила опрометчиво и в мимолетном порыве страстей раскрыла тайные свои чувства; первая же по зрелом размышлении обиделась на компаньонку взаправду и вознамерилась, хоть дерзость оной и смешна, постараться, чтоб Изабелле стало не до смеха. Увидев, как под окном прошел Хитклифф, Кэтрин засмеялась. Я подметала перед камином и заметила, как на губах у госпожи заиграла озорная улыбка. Изабелла, погрузившись в раздумья или же в книгу, сидела, покуда не отворилась дверь, а тогда уже поздно стало бежать, что она с превеликой радостью бы сделала, выпади ей такая возможность.

«Заходи, вот как хорошо! – весело сказала хозяйка, придвигая кресло к огню. – Пред тобою две особы, коим настоятельно потребен третий, способный растопить меж ними лед; и обе мы для сего подвига избрали бы тебя. Хитклифф, я наконец-то с гордостью предъявляю тебе ту, чье обожание затмит мое. Надеюсь, ты польщен. Да нет, не Нелли – на Нелли не гляди! Одна мысль о телесной и душевной твоей красе разбивает сердце моей бедненькой золовке. В твоей власти стать Эдгару братом! Нет уж, Изабелла, ты никуда не убежишь, – продолжала она, с притворной игривостью удерживая смятенную девушку, вскочившую в негодовании. – Мы, Хитклифф, из-за тебя поцапались как кошки, и спору нет, я со своими завереньями в преданности и восхищении была побеждена; более того, узнала, что, хвати мне воспитанья стать в сторонку, соперница моя, каковой она себя видит, пронзит твое сердце стрелою, пригвоздит тебя навеки и образ мой предаст неизбывному забвенью!»

«Кэтрин! – сказала Изабелла, призвав на помощь гордость и сочтя ниже своего достоинства вырываться из крепкой хватки. – Буду признательна, если ты даже в рассуждении пошутить не станешь изменять истине и на меня клеветать! Господин Хитклифф, будьте добры, попросите вашу подругу меня отпустить; она забывает, что мы с вами знакомы не накоротке, и то, что ее забавляет, причиняет невыразимые страданья мне».

Поскольку гость ничего не ответил, лишь сел, выказав полнейшее равнодушие к любым ее чувствам в свой адрес, она повернулась и жарким шепотом потребовала свободы у своей мучительницы.

«Ни в коем случае! – возразила ей госпожа Линтон. – Меня больше никто не назовет собакой на сене. Тыостанешься; итак! Хитклифф, отчего тебя не тешат мои отрадные вести? Изабелла клянется, что любовь Эдгара ко мне – ничто в сравнении с той, кою она питает к тебе. Она, несомненно, рекла нечто в этом роде; правда, Эллен? И с позавчерашней нашей прогулки она крошки в рот не брала, печалясь и ярясь, ибо я лишила ее твоего общества, полагая таковое для нее недопустимым».

«По-моему, ты ее оболгала, – заметил Хитклифф, разворачивая к ним кресло. – Сейчас, по меньшей мере, от моего общества она желает избавиться!»

И он пристально воззрился на предмет беседы, точно на диковинное мерзкое животное – скажем, многоножку из Индий, кою любопытство побуждает разглядывать вопреки отвращенью. Бедняжка такого не стерпела – стремительно побелела, покраснела, унизала ресницы слезами и применила силу своих пальчиков, дабы ослабить твердую хватку Кэтрин; затем, уразумев, что едва ладится отогнуть один невесткин палец, в локоть тут же впивается другой, а разом вырваться не получается, Изабелла прибегла к ногтям, и острота их тотчас украсила руку поимщицы алыми полумесяцами.

«Вот это тигрица! – воскликнула госпожа Линтон, отпустив ее на свободу и от боли тряся рукой. – Уйди, Бога ради, сокрой свою лисью мордочку! Зря ты показала ему когти – ну и очень глупо. Ты что, не понимаешь, к каким выводам он придет? Гляди, Хитклифф! эти орудия тебя и покарают – береги глаза».

«Если они станут грозить мне, я их вырву, – безжалостно сообщил он, когда дверь за Изабеллой затворилась. – Но зачем ты дразнила это существо, Кэти? Ты же неправду говорила, да?»

«Истинную правду, уверяю тебя, – отвечала она. – Она уж которую неделю по тебе тоскует, намедни бредила тобою и обрушила на меня поток оскорблений, когда я, дабы утишить ее восторги, живописала твои изъяны без прикрас. Но забудь об этом; я лишь хотела наказать ее за нахальство, и все. Она мне слишком симпатична, дорогой мой Хитклифф, – я не позволю тебе забрать ее и пожрать заживо».

«А мне она слишком несимпатична – я не стану и пытаться, – отвечал он, – разве что в весьма вампирской манере. Живи я подле этого плакучего воскового личика, до тебя долетали бы дивные слухи, и самый заурядный бы гласил, что я размалевал его белизну всеми цветами радуги, а голубые глаза раз в пару дней перекрашиваю в черный: они отвратительно похожи на Линтоновы».

«Обворожительно! – поправила его Кэтрин. – Голубиные глаза – ангельские!»

«Она ведь наследует брату, да?» – помолчав, спросил Хитклифф.

«Как ни прискорбно, – отвечала Кэтрин. – Милый Боже, пускай полдюжины племянников лишат ее титула! Отвлеки пока свои помыслы от сего предмета; ты слишком склонен желать добра ближнего своего; не забывай, что доброэтого ближнего – мое».

«И быть таковым не перестало бы, перейди оно комне, – сказал Хитклифф. – Впрочем, Изабелла Линтон, может, и дурочка, но едва ли безумица; говоря кратко, мы внемлем твоему совету и сей предмет оставляем».

Языки их сей предмет оставили, а Кэтрин, думается мне, выбросила его и из головы. Хитклифф же, без сомненья, в тот вечер возвращался к нему нередко. Я видела, как наш гость сам себе улыбается – ухмыляется даже, я бы сказала, – и погружается в зловещие раздумья всякий раз, когда госпоже Линтон выпадает случай выйти из комнаты.

Я решила последить за дальнейшими его шагами. Душою я неизменно льнула к хозяину и выказывала ему предпочтенье перед Кэтрин; и не без причин, думается мне, ибо он был добр, и доверчив, и благороден; она же… нельзя сказать, что она была егопротивоположностью, однако свобода ее обладала таким разбросом, что веры в ее принципы я питала мало, а сопереживания ее чувствам – и того меньше. Мне мечталось о событии, что мирно избавит от господина Хитклиффа и Громотевичную Гору, и Скворечный Усад, предоставив нам жить, как мы жили до его появленья. Визиты его были нескончаемым кошмаром для меня, и, подозревала я, для моего хозяина тоже. Проживанье Хитклиффа в Громотевичной Горе угнетало так, что и словами не объяснить. Мне мстилось, будто заблудшую овцу, что обитала там, Господь оставил беззаконно бродить, как ей вздумается, а свирепый зверь отрезал ее от стада и теперь крадется, улучая мгновенье, дабы атаковать ее и погубить.