Эмили Бронте Грозовой перевал

«Ежели я верно поняла, что за гиль вы несете, – сказала я, – по всему выходит, что вы ведать не ведаете, каков ваш супружеский долг; либо же вы испорченная беспринципная девчонка. Больше не ходите ко мне со своими секретами; я не обещаю их хранить».

«Но этот сохранишь?» – горячо спросила она.

«Нет, я не обещаю», – повторила я.

Она хотела было настаивать, да появление Джозефа прервало наш разговор; Кэтрин пересела в угол и стала нянчиться с Хэртоном, а я тем временем взялась стряпать. Как ужин был готов, мы с моим сотоварищем-слугою поругались из-за того, кто отнесет поесть господину Хиндли, и всё не могли уговориться, покуда совсем почти не остыло. Затем поладили на том, что пускай сам спросит, – как он посидит в одиночестве, мы тогда особливо боялись к нему заходить.

«А шушваль наш чогой-то с поля не возверталсси в эдакую поздноту? Кудась задевалсси, лодырь бестолочный?» – вопросил старик, озираясь и не находя Хитклиффа.

«Я позову, – сказала я. – Он небось в амбаре».

Я вышла и окликнула его, но ответа не получила. Вернувшись, я шепнула Кэтрин – мол, у меня сомнений нет, что Хитклифф немало услыхал из ее речей, я видела, как он уходил с кухни, как раз когда она сетовала, до чего дурно с ним обращается ее брат. Она подскочила в страшном испуге, швырнула Хэртона на коник и помчалась на поиски друга сама, ни полминуточки не поразмыслив, отчего это она в эдаком смятении и как подействовали на Хитклиффа ее слова. Не было ее так долго, что Джозеф предложил больше не ждать. Он прозорливо полагал, что оба не идут нароком, дабы не слушать его пространных молений перед едой. «Токмо на никчемушность и гожи» – так он заявил. Ради них он обыкновенные свои четвертьчасовые благословенья перед трапезой предварил особой молитвой и впихнул бы еще одну после благословений, кабы молодая его хозяйка не ворвалась и не обрушила на него приказание сбегать по дороге, отыскать Хитклиффа, где бы тот ни шатался, и привести его назад сию же секунду!

«Я хочу идолжна с ним поговорить, прежде чем уйду наверх, – сказала она. – А ворота открыты; он далеко ушел, не докричаться – он не отвечает, хотя я с холма звала его во все горло».

Джозеф попервоначалу возражал, но она требовала с жаром и возражений слушать не желала; в конце концов он нахлобучил шляпу на голову и ворча отбыл. Кэтрин между тем расхаживала туда-сюда, восклицая: «Куда же он подевался… где же он может быть?! Что я сказала, Нелли? Я уж и позабыла. Он обиделся, что днем я была не в духе? Милая! скажи, чем я его огорчила? Пусть он придет! Пусть только он придет!»

«Столько шуму из-за ерунды! – возмутилась я, хотя и сама изрядно тревожилась. – Какой вас пустяк напугал! Тоже мне – страшная новость: Хитклифф пошел прогуляться под луною по болотам или залег на сеновале, разобиделся на весь свет и не желает с нами разговаривать! Бьюсь об заклад, он притаился там. Вот я его оттуда выгоню!»

И я ушла, дабы возобновить поиски; оные принесли разочарование, и поход Джозефа окончился тем же.

«Ентот малой все плошей да плошей, – отметил Джозеф, входя. – Вороты нараспах бросил, оспожий понь два поля оттоптал да прям на пажить выскочил! Ужо сам-т егой похаит вутрях, чин по чину. Терпежу-т у его колико на эдаких неключимых да негодных! Токмо енто ж не водерень, ужо вы се увидаете! А неча евойную душу спроста маять!»

«Ты нашел Хитклиффа, осел? – перебила его Кэтрин. – Ты его искал? Я же велела».

«Я б унше лошаденку поискал, – ответил тот. – Сё проку вяще. Да в эдакую нощь ни лошадь, ни человеча не сыскать – тама темь черна, се одно в трубе! А Хытклифф не таков, чтобя свистанул, а вон прибег, – вон бы верней услыхал вас!»

Летний вечер и впрямь выдался слишком темный – тучи как будто склонялись загромыхать, и я сказала, что нам всем лучше присесть: дождь, как польет, загонит Хитклиффа домой, и хлопотать не занадобится. Но Кэтрин было не утихомирить. Она все бродила туда-сюда, от ворот к двери, и волненье никак не давало ей передохнуть; в конце концов она заняла позицию обок от стены, у дороги, где, не внимая моим увещаньям, не слыша громового ворчанья и не видя крупных капель, что уже плюхались вокруг, то и дело окликала, а потом прислушивалась, а потом взахлеб разрыдалась. По части страстно и от души поплакать она обставляла и Хэртона, и вообще любое дитя на белом свете.

Около полуночи, когда мы еще сидели и караулили, на Громотевичную Гору со всей своей раскатистой яростью налетела гроза. Ветер ревел как бешеный, грохотал гром; тот либо другой раскололи дерево, что росло возле угла дома; огромный сук упал на крышу, снес восточный дымоход чуть ли не подчистую, и в очаг на кухне посыпались камни и сажа. Мы уж решили, что молния ударила прямо в нас, а Джозеф повалился на колени, умоляя Господа не забыть про патриархов Ноя с Лотом и, как в стародавние времена, пощадить праведных, изводя нечестивых. Мне и самой мстилось, будто на нас обрушился Божий суд. Господин Эрншо виделся мне Ионой, и я затрясла ручку на двери его обиталища, дабы убедиться, что хозяин еще не оставил общество живых. Отвечал он мне довольно внятно и такими словами, что мой компаньон принялся громче прежнего горланить призывы к Господу – мол, нужно все-таки различать святых, подобных ему, Джозефу, и грешников вроде его хозяина. Однако буря миновала спустя двадцать минут, а мы все остались в целости, не считая Кэти, коя, упрямо не пожелав укрыться, промокла до костей и стояла без шляпки и платка, дабы волосами и одеждой впитать дождя как можно больше. Она вошла и легла на коник, мокрая, как мышь, отвернувшись к спинке и закрыв лицо руками.

«Да вы что, госпожа! – воскликнула я, тронув ее за плечо. – Вы ж не удумали до смерти заболеть, а? Вы знаете, который час? Полпервого уже. Ну-ка в постель! и нечего больше ждать этого дуралея; он ушел в Гиммертон и там покамест и останется. Он-то догадывается, что мы в эдакую поздноту ждать его не станем; догадывается, во всяком случае, что бодрствовать будет один лишь господин Хиндли, а он бы предпочел, чтоб ему не хозяин дверь открывал».

«Эва чогой, нетути егой в Гиммертоне, – сказал Джозеф. – Не диво, ежли вон в чарусу канул. Енто явленье-т неспроста было, а вы б, оспожа, посторожилисси, не то и за вами придут. Благословенны за сё Небеса! Сё для пользы избранных, кого из праха подняли. Знаете ж, чогой в Писании-т писано». И он принялся цитировать такие и сякие книги, отсылая нас к главам и стихам, где мы всенепременно найдем процитированное.

Сколько я ни уговаривала своенравную девчонку подняться и снять мокрое, мольбы мои пропали втуне; я оставила Джозефа проповедовать, а ее дрожать, сама же удалилась почивать вместе с маленьким Хэртоном, который спал без задних ног, будто и вокруг все крепко спали. Я слышала, как Джозеф еще кое-что почитал; потом различила его медленную поступь по лестнице и уснула.

Спустившись несколько позже обыкновенного, при свете солнечных лучей, пронзавших щели в ставнях, я увидела, что госпожа Кэтрин так и сидит у очага. Дверь в дом тоже была приотворена; из незакрытых окон лился свет; вышел Хиндли, осунувшийся и сонный, и тоже подошел к очагу.

«Что тебя грызет, Кэти? – как раз спрашивал он, когда я переступила порог. – Ты ужасно выглядишь – ни дать ни взять щенок утопший. Ты почему вся мокрая и такая бледная, дитя мое?»

«Я промокла, – неохотно отвечала она, – и замерзла, вот и все».

«Ой, она тут набезобразничала! – вскричала я, уразумев, что хозяин относительно трезв. – Вся вымокла вечор под дождем и просидела тут ночь напролет, и мне ее никак было с места не сдвинуть».

Господин Эрншо воззрился на нас в удивлении.

«Ночь напролет, – повторил он. – И что не давало тебе спать? не грома же ты боялась? Гроза-то уж давно стихла».

Нам обеим не хотелось поминать пропажу Хитклиффа, покуда можно было ее сокрыть; посему я ответила, что не знаю, отчего ей взбрело в голову ночь просидеть тут, а сама она не сказала ни слова. Утро выдалось свежее и прохладное; я распахнула створку, и комната мигом наполнилась сладкими ароматами сада, но Кэтрин досадливо окликнула меня: «Эллен, затвори окно. Я вся измерзла!» И застучала зубами, придвинувшись к очагу, где уже почти погасли угли.

«Она заболела, – сказал Хиндли, пощупав ей запястье. – Видать, потому и не легла. Черт бы все побрал. Только новых болезней мне в этом доме и не хватало. Что тебя понесло под дождь?»

«За мальчонками бегала, как енто за ей водится, – прокаркал Джозеф, воспользовавшись нашей заминкой, дабы поупражнять злой язык. – Я б на ваш месте, хозяй, хлопанул бы дверью у их пред носом, вот у сех у их, чин по чину! Токмо вы уедете кудась, Линтонов сынок шасть сюды; и оспожа Нелли – тож краля! Сядет тутось в кухони, зырк-зырк се, не йдете ль вы; вы в дверь – вона шасть в другу; а оспожа-т наша давай голубитьсси! Добро навоспитана-т – по полям шляетси за полнощь с ентим мерзым страшенным дьяволом, с цыганом ентим Хытклиффом! Вони думают,я тут слепой, а я не слепой нисколь, от нисколь подобного! – я-т видал, как молодой Линтон ходит-выходит, и тя видал, – тут он обратился ко мне, – шушваль, ведьма ты поганая! как заслышь, что сам по дороге заскакал, тутось же и шасть в дом».

«Замолчи, шпион! – вскричала Кэтрин. – И чтоб никаких больше дерзостей при мне! Эдгар Линтон вчера случайно заехал, Хиндли, и этоя его отослала – я же знала, тебе не по душе будет повстречаться с ним в таком состоянии».

«Ты, Кэтрин, без сомнения, врешь, – отвечал ей брат, – да и дура ты отъявленная! Но покамест Линтона оставь; скажи мне, ты не с Хитклиффом ли была ночью? Ну-ка правду говори. Не бойся ему насолить; я его ненавижу по-прежнему, но он успел сделать мне доброе дело; переломить Хитклиффу шею мне совесть не позволит. А дабы предотвратить эдакую незадачу, я нынче же утром отошлю его подобру-поздорову; когда же он уйдет, советую вам всем быть начеку: вам моей горячности больше достанется».

«Я ночью Хитклиффа не видела вовсе, – ответила Кэтрин и горько заплакала, – а если ты ему от дома откажешь, я уйду с ним. Но, пожалуй, тебе и случая не выпадет, он уже ушел». – Тут она разрыдалась в невыносимом горе, и прочие ее слова стало не разобрать.

Хиндли осыпал ее потоками презрительных оскорблений и велел сию секунду убраться в спальню, а то ей будет о чем поплакать! Я принудила ее послушаться и никогда не забуду, какую сцену она закатила, войдя к себе; я в ужасе была. Решила уж, что она сходит с ума, и умолила Джозефа сбегать за доктором. Оказалось, у нее начался бред; господин Кеннет, как увидел, объявил, что она опасно больна, у нее горячка. Он сделал ей кровопускание и велел, чтоб я кормила ее сывороткой и кашей на воде, да следила еще, чтоб она не сбросилась с лестницы или в окно; а затем ушел, потому как у него и без нас дел было по горло в приходе, где между одним домом и другим две-три мили расстояния – дело обычное.

Не скажу, что из меня вышла нежная сиделка, да и Джозеф с хозяином были не лучше, а пациентка наша упрямилась и изводила нас, как только умеют больные, и однако недуг она пережила. Несколько раз приезжала, конечно, старая госпожа Линтон – уж она-то навела порядок, корила и гоняла нас, а когда Кэтрин стала поправляться, настояла, чтоб ту перевезли в Скворечный Усад, за каковое избавление мы были до крайности ей признательны. Но бедной даме представилась возможность пожалеть о своей доброте: и она, и супруг ее подхватили горячку и скончались с разницей в несколько дней.

Молодая госпожа наша возвратилась к нам дерзче и вспыльчивее прежнего, да и шибко надменнее. С того вечера, когда разразилась гроза, о Хитклиффе не было ни слуху ни духу, и однажды, когда Кэтрин ужасно меня рассердила, мне не посчастливилось обвинить в его исчезновении ее – а она и сама разумела, что вина на ней. После этого несколько месяцев она не заговаривала со мной вовсе – разве только распоряженья отдавала. Джозеф тоже впал в немилость; он, впрочем, все одно наставлял ее и порицал, как маленькую девочку, а она себя видела женщиной, нашей хозяйкой, и полагала, что недавняя болезнь дает ей право требовать заботы да вниманья. Затем доктор сказал, что она не снесет, коли ей перечить; как сказала, мол, так и делайте; и ежели кому приходило в голову воспротивиться и ей возразить, она это почитала за убийство в чистом виде. Господина Эрншо и его друзей она сторонилась; вняв наставленьям Кеннета и опасаясь серьезной угрозы припадков, коими нередко сопровождались ее приступы гнева, брат дозволял ей все, чего она ни потребует, и вообще избегал раздражать яростный ее темперамент. Капризам ее он мирволил чрезмерно, и не из любви, но из гордости: ему жарко мечталось, как она возвысит семью, породнившись с Линтонами, и покуда его она не трогала, нас, рабов, ей дозволялось топтать как заблагорассудится, ему-то что! Эдгар Линтон был заворожен, подобно великому множеству до него и после, и спустя три года после батюшкиной кончины почитал себя счастливейшим из смертных в тот день, когда вел Кэтрин в церковь Гиммертона.

Вопреки всем моим желаньям меня уломали уехать из Громотевичной Горы и сопроводить ее сюда. Маленькому Хэртону было уже почти пять годков, и я едва начала учить его буквам. Расставались мы в печали, однако слезы Кэтрин лились горше наших. Когда я отказалась уезжать, а она уразумела, что мольбы меня не трогают, она побежала плакаться мужу и брату. Первый предложил мне наищедрейшее жалованье; второй велел паковать вещи: ему, сказал он, женщины в доме без надобности, раз хозяйки больше нет, а что до Хэртона, его воспитаньем вскорости займется викарий. То бишь мне иного выбора не осталось – только сделать, как велено. Я сказала хозяину, что он разогнал от себя всех приличных людей и теперь еще скорей полетит в пропасть; поцеловала Хэртона, попрощалась; и с тех самых пор этот дитятко мне чужой – очень чудно́м так думать, но не сомневаюсь, что он совершенно позабыл и про Эллен Дин, и про то, что был для нее всех на свете драгоценнее, как и она для него!

Тут посреди своей истории экономка глянула на часы над камином и в изумлении узрела, что минутная стрелка уже отмерила половину второго. О том, чтобы остаться со мной хоть секундою дольше, она и слышать не пожелала; правду сказать, я и сам уже склонялся отсрочить продолжение ее повествованья. Она удалилась почивать, я еще час-другой предавался раздумьям, а теперь, собравшись с духом, тоже отправлюсь, невзирая на мучительную вялость в голове и членах.