Эмили Бронте Грозовой перевал

Глава XXVI

Лето уже двинулось к закату, когда Эдгар неохотно поддался мольбам и мы с Кэтрин впервые отправились на прогулку с ее кузеном. День выдался душный да знойный – бессолнечный, но слишком пестрое мутное небо не грозило дождем; а для встречи назначили место возле указательного камня на перекрестке. Однако, едва мы туда прибыли, пастушонок, отправленный к нам с посланием, возвестил, что: «Хозяй Линтон по сю сторону Горы дюже будет преблагодарен, коль мы чутка подале соберемся».

«В таком разе хозяин Линтон позабыл первое дядино указанье, – заметила я. – Нам велено было оставаться в наших угодьях, а эдак мы тотчас же окажемся за их границею».

«Ну, мы развернем лошадей назад, когда с ним повстречаемся, – отвечала моя спутница, – и прогуляемся к нашему дому».

Но отыскав Линтона – он едва ли на четверть мили удалился от своей двери, – мы увидели, что лошади у него нет вовсе; пришлось спешиться и оставить наших скотин пастись. Линтон лежал в вереске, поджидая нас, и не поднялся, покуда мы не очутились в каких-то ярдах от него. Тогда он зашагал к нам, и шел так шатко, а сам был так бледен, что я тут же вскричала: «Да куда ж вам нынче гулять-то? Вы, я вижу, совсем разболелись!»

Кэтрин оглядела его в горестном изумлении, и с губ ее сорвались восклицанья не радостные, но испуганные, не восторги давно откладываемой встречи, но беспокойные расспросы – ему что, хуже обычного?

«Нет, мне лучше… лучше!» – выговорил он, еле дыша, задрожал и схватился за ее руку, будто ему надобна опора; его большие голубые глаза оглядывали ее робко; они так ввалились, что прежняя томность претворилась в измождение безумца.

«Но вам хуже, – заспорила его кузина. – Хуже, чем в последнюю нашу встречу; вы похудели и…»

«Я устал, – поспешно перебил он. – Гулять слишком жарко, отдохнемте здесь. И по утрам мне часто бывает нехорошо – папа говорит, я быстро расту».

Мало удовлетворившись эдаким ответом, Кэти села, а он прилег подле нее.

«Это похоже на ваш рай, – заметила она с напускной веселостью. – Помните, мы уговорились провести два дня в том месте и в тех обстоятельствах, что для каждого из нас всего приятнее? И это почти ваш рай, только небо пасмурное; зато облака такие мягкие и нежные – милее, чем солнышко. На будущей неделе, если сможете, съездим в Скворечный парк и попробуем мой рай».

Линтон явно не припоминал, о чем речь, да и любую беседу, по видимости, поддерживал с превеликим трудом. Его равнодушие к предметам, о коих заговаривала Кэти, и равно его неспособность ее развлечь были так очевидны, что она не сумела скрыть разочарования. Нрав его и манеры неуловимо переменились. Капризность, кою ласками удавалось обратить в нежность, уступила безжизненной апатии: не столь упрямство ребенка, что нароком сердится и дразнится, дабы его утешили, сколь себялюбивое угрюмство убежденного инвалида, что отталкивает любое утешенье и готов оскорбиться при виде чужого незлобивого веселья. Как и я, Кэтрин уразумела, что общество наше приносит Линтону скорее муки, нежели удовлетворенье; и, не смущаясь, тотчас предложила расстаться. Замысел этот нежданно пробудил Линтона от летаргии и погрузил в странную ажитацию. Он в страхе покосился на Громотевичную Гору и взмолился о том, чтобы провести здесь еще по меньшей мере полчаса.

«Но вам, мне кажется, удобнее было бы дома, – заметила Кэти, – а я вижу, что нынче не умею вас развлечь ни историями, ни песнями, ни беседою: за эти полгода вы стали мудрее меня и не склонны к моим забавам; умей я вас позабавить, я бы охотно осталась».

«Останьтесь и отдохните сами, – отвечал он. – И, Кэтрин, не думайте и не говорите, что яочень нездоров; я изнываю от гнетущей погоды и жары, а прежде, чем вы приехали, я немало погулял. Передайте дяде, что здоровье у меня сносное, хорошо?»

«Я передам, чтовы так говорите, Линтон. Сама я этого подтвердить не могу», – сказала моя юная госпожа, озадаченная столь неуступчивыми увереньями в заведомой неправде.

«И приходите сюда снова в будущий четверг, – продолжал он, пряча глаза от ее недоуменного взгляда. – И передайте ему мою признательность за то, что разрешил вам прийти, – мою глубочайшую признательность, Кэтрин. И… и если повстречаетесь с моим отцом и он обо мне спросит, не внушайте ему мысли о том, что я был весьма глуп и молчалив; не смотрите в ответ грустно и уныло, как сейчас, – он разгневается».

«Мне его гнев безразличен», – отвечала Кэти, полагая, что гнев Хитклиффа обрушится на нее.

«А мне нет, – отвечал ее кузен, содрогнувшись. –Не настраивайте его против меня, Кэтрин; он очень грозен».

«Он суров с вами, господин Линтон? – спросила я. – Ему прискучило вам мирволить, и от пассивной ненависти он перешел к деятельной?»

Линтон взглянул на меня, но не ответил; просидев подле него еще десять минут, в протяжении коих голова его дремотно клонилась на грудь и он ни звука не произносил, лишь старался подавить стоны изнеможения и боли, Кэти принялась искать утешенья, охотясь за черникою и принося мне плоды своих трудов: Линтону она их не предлагала, видя, что, ежели обращать на него вниманье, он только утомляется и досадует.

«Уже прошло полчаса, Эллен? – наконец шепнула она мне на ухо. – Не понимаю, зачем нам оставаться. Он спит, а нас папа ждет».

«Не оставлять же его спящим, – отвечала я. – Погодите, покуда он проснется; проявите выдержку. Вам так не терпелось сюда прийти, но желанье повидаться с бедным Линтоном что-то быстро испарилось!»

«Аон-то почему желал повидаться со мною? – парировала Кэтрин. – Прежде в самом вздорном расположении духа он нравился мне больше, чем в этом странном настроении. Ему будто поручили работу – вот эту встречу, – и он выполняет, боясь, что иначе его станет ругать отец. Уж и не знаю, зачем господину Хитклиффу понадобилось обречь Линтона на подобную епитимью, но я едва ли доставлю ему такое удовольствие. Я рада, что Линтон окреп, но мне жаль, что он стал вовсе не такой приятный и не так со мною нежен».

«Вы, значит, полагаете, чтоон – окреп?» – переспросила я.

«Да, – сказала она. – Прежде он, знаешь, ужасно носился со своими страданиями. Сейчас он не в сносном здравии, как просил передать папе; но, пожалуй, ему лучше».

«Тут я с вами не соглашусь, госпожа Кэти, – заметила я. – Мне-то думается, ему гораздо хуже».

В эту минуту Линтон в смятенном ужасе пробудился ото сна и спросил, не окликал ли его кто.

«Нет, – ответила Кэтрин, – разве что в грезах. Не понимаю, как вы умудряетесь спать на воздухе, да еще поутру».

«Мне почудился голос отца, – прохрипел он, подняв глаза к взгорку, что насупился над нами. – Вы уверены, что никто меня не звал?»

«Совершенно уверена, – отвечала его кузина. – Только мы с Эллен спорили о вашем здоровье. Вы правда стали крепче, Линтон, чем при нашей разлуке зимой? Если так, я убеждена, что ослабело одно лишь – ваша привязанность ко мне; говорите же – вы окрепли?»

Залившись слезами, Линтон отвечал: «Да, да, я окреп!» Все еще во власти воображаемого голоса он, ища обладателя оного, бродил взглядом туда-сюда.

Кэти встала. «Нынче нам пора расстаться, – сказала она. – И не скрою, что нашею встречей весьма огорчена; впрочем, о том я не скажу никому, лишь вам; не то что бы я трепетала пред господином Хитклиффом».

«Тише, – прошептал Линтон, – ради Бога тише! Он идет». И вцепился в локоть Кэтрин, тщась ее задержать; но при таких его словах она поспешно вырвалась и свистнула Минни, коя слушалась ее, как собачка.

«Я приеду сюда в будущий четверг, – крикнула Кэтрин, вспрыгнув в седло. – До свидания. Поторопись, Эллен!»

И мы его оставили; он, правда, едва ли это заметил – так поглотило его предчувствие отцова появления.

Прежде чем мы добрались до дома, неудовольствие Кэтрин смягчилось, обернувшись недоуменным сочувствием и сожаленьем, а их щедро сдабривали смутные неуютные сомненья касательно подлинных обстоятельств Линтона – и здоровья его, и окруженья; эти чувства я разделяла, однако посоветовала Кэтрин не слишком о них распространяться – мол, вторая поездка поможет нам судить точнее. Хозяин испросил подробностей произошедшего. Благодарность племянника он принял, а все прочее госпожа Кэти затронула лишь мельком; да и я в ответ на его расспросы мало что прояснила, ибо и не разумела толком, что оставить во тьме, а на что пролить свет.

Глава XXVII

Пролетели семь дней, и каждый отмечен был разительными переменами здоровья Эдгара Линтона. Прежде вражеская пагуба чинила зло месяцами – ныне ей хватало считаных часов. Мы еще обманывали Кэтрин, но ее не обманывала собственная чуткая душа: втайне она всё прозревала и печалилась об ужасном вероятии, что постепенно затвердевало убежденностью. Когда настал четверг, Кэти духу не хватило помянуть о прогулке; я заговорила сама и испросила разрешенья выгнать юную госпожу на свежий воздух, ибо весь ее мир замкнулся в библиотеке, куда каждый день на краткий срок заглядывал отец – сидеть подолгу он теперь не мог, – и в его спальне. Кэти почитала потраченной зря всякую минуту, что не склонялась к подушке отца и не сидела подле него. Лицо ее побледнело от бдений и скорби, и хозяин мой с радостью нас отпустил, льстя себе надеждою, что для Кэти поездка станет приятной переменой окруженья и общества, и утешаясь тем, что после его смерти дочь не останется одна-одинешенька.

По некоторым его нечаянным словам я догадалась, что он упрямо держится за убежденье, будто племянник, похожий на дядю обликом, напоминает его и душою, ибо письма почти или же вовсе не выдавали неприглядности Линтонова нрава. Из простительной слабости я воздерживалась исправлять ошибку, спрашивая себя, что проку тревожить последние часы хозяина сведеньями, из коих он не имеет ни власти, ни случая извлечь пользу.

Выехали мы лишь пополудни; стоял золотой августовский денек, дыханье холмов так полнилось жизнью, что казалось, любой, кто вбирает его, к жизни же и возвратится – даже с порога смерти. Лицо Кэтрин отражало пейзаж – тени и солнце сменяли друг друга быстротечной чередою, – однако тени медлили дольше, а солнце вспыхивало мимолетней; бедное ее сердечко укоряло себя и за минутное забвенье тревог.

Мы разглядели, как Линтон наблюдает за нашим приближеньем с того же места, что избрал в прошлый раз. Юная моя хозяйка спрыгнула с пони и объявила, что, поскольку намерена задержаться совсем ненадолго, пускай я подержу Минни под уздцы, а сама не спешиваюсь; но я не послушалась – я не отваживалась ни на минуту отвести взгляд от своей подопечной; посему мы взобрались по вересковому склону вместе. На сей раз молодой господин Хитклифф встретил нас оживленнее; впрочем, живость его рождалась не из бодрости и не из радости; она больше походила на страх.

«Как поздно! – произнес он отрывисто и с трудом. – Ваш отец ведь очень болен? Я думал, вы не приедете».

«Отчего вы не желаете быть откровенным? – вскричала Кэтрин, проглотив свое приветствие. – Отчего не можете сказать попросту, что не хотите со мною видеться? Очень странно, Линтон, что второй раз вы меня сюда вызвали нарочно, дабы расстроить нас обоих, и более ни для чего!»

Линтон содрогнулся и поглядел на нее то ли с мольбою, то ли со стыдом; кузине его, однако, недоставало терпенья на эдакую загадочность.

«Да, мой отец очень болен, – сказала Кэти, – и зачем же меня отзывают от его постели? Отчего нельзя было написать и освободить меня от данного слова, если вы и сами не хотели, чтоб я его сдержала? Ну-ка говорите. Я желаю объяснений; мне нейдут на ум ни игрушки, ни пустяки, и я больше не могу плясать под неискреннюю вашу дудку!»

«Мою неискреннюю дудку! – прошептал он. – Какую дудку? Ради всего святого, Кэтрин, не смотрите так сердито! Презирайте меня сколь угодно; я никчемный трусливый негодяй; нет слов, дабы упрекнуть меня предостаточно; но для вашего гнева я слишком низок. Ненавидьте моего отца, а мне оставьте презренье».

«Что за чушь! – с жаром вскричала Кэтрин. – Глупый вы мальчишка! Ну вот – опять дрожит; можно подумать, я вас бить собралась! Вам нет нужды молить о презрении, Линтон; его и так по вашей милости испытает всякий. Уйдите! Я возвращаюсь домой; что за неразумие – отрывать вас от камина и изображать, будто… что-что мы тут изображаем? Отпустите мой подол! Даже пожалей я вас за слезы и ужас до чего испуганный вид, подобную жалость вам следовало бы отвергнуть. Стыдно так себя вести – Эллен, скажи ему. Встаньте, не опускайтесь до ничтожной рептилии…а ну хватит!»

Весь в слезах, с горестным лицом Линтон всем своим обессилевшим телом рухнул на землю, содрогаясь, как будто в животном ужасе.

«О! – прорыдал он. – Это невыносимо! Кэтрин, Кэтрин, я еще и предатель и не смею вам открыться! Но уйди вы – и меня убьют!Милая Кэтрин, моя жизнь в ваших руках; вы говорили, что любите меня, и если так, вам не станет хуже. Вы же не уйдете, да? добрая, славная, хорошая Кэтрин! И, быть может, вы согласитесь – тогда он дозволит мне умереть подле вас!»

Моя юная госпожа, узрев столь непомерное горе, наклонилась, дабы помочь Линтону встать. Прежняя снисходительная нежность пересилила гнев; Кэти была глубоко тронута и напугана.

«На что я соглашусь? – спросила она. – Остаться! изъясните мне смысл ваших странных речей, и я останусь. Вы сами себе прекословите и сбиваете с толку меня! Успокойтесь, скажите правду, немедленно сознайтесь во всем, что вас гнетет. Вы же не навредите мне, Линтон, правда? Не дозволите недругу навредить мне, если это в вашей власти? Я поверю, что вы не явите отваги ради себя, – однако лучшего друга вы ведь из трусости не предадите?»

«Но отец мне угрожал, – еле дыша, пролепетал юноша, молитвенно стискивая исхудавшие пальцы, – и он страшит… он ужасает меня! Яне смею рассказать!»

«Что ж, – с презрительным сочувствием сказала Кэтрин, – храните ваши тайны.Я-то не труслива. Спасайтесь сами – я не боюсь!»

От ее великодушия он вновь заплакал; он рыдал безутешно, целуя ее руки, что поддерживали его, но храбрости заговорить не обнаруживал. Я гадала, в чем же его секрет, и клялась себе, что, будь моя воля, Кэтрин ни за что не пострадает ни ради Линтона, ни ради кого другого; но тут зашелестел вереск, я подняла голову и увидела, что от Громотевичной Горы к нам спускается господин Хитклифф – и уже подошел почти вплотную. На спутников моих он и не глянул, хотя они сидели неподалеку и всхлипы Линтона он наверняка уловил; однако, окликнув меня едва ли не дружелюбно – тон, коим он ни с кем другим не беседовал и в коего искренности я не могла не усомниться, – сказал:

«Надо же, Нелли, – нечасто увидишь тебя вблизи моего дома. Как дела в Усаде? Ну-ка рассказывай. Ходят слухи, – прибавил он тише, – будто Эдгар Линтон лежит при смерти; не преувеличивают ли его недуг?»

«Нет, мой хозяин умирает, – отвечала я, – вести вполне правдивые. Это опечалит всех нас, но подарит блаженством его».

«Долго он еще протянет, как думаешь?» – спросил Хитклифф.

«Не знаю», – сказала я.

«Потому как, – продолжал он, посмотрев на молодых людей, под его взглядом застывших (Линтон, похоже, не смел шевельнуться или хотя бы поднять голову, а из-за него не могла двинуться и Кэтрин), – потому как парнишка-то, похоже, намерен меня обставить; я был бы признателен его дядюшке, если б тот поторопился и успел первым! Ты смотри-ка; и давно щенок играет в эту игру? Я, похоже,и впрямь научил его пресмыкаться. Как он вообще с госпожой Кэти – жизнерадостен?»

«Жизнерадостен? нет – он в великом расстройстве, – отвечала я. – На него посмотреть, так я бы сказала, что ему не по холмам гулять с любимой, а лежать в постели под присмотром доктора».

«Где он и окажется спустя день-другой, – проворчал Хитклифф. – Но для начала… подъем, Линтон! Вставай! – закричал он. – Нечего тут ползать, ну-ка прекрати сию секунду!»

Линтон рухнул в новом припадке беспомощного страха, каковой вызван был отцовским взглядом, думается мне, ибо произвести столь унизительное действие больше было нечему. Юноша вновь и вновь тщился подчиниться, но и без того слабые силы вовсе его оставили, и наконец он со стоном упал. Господин Хитклифф подошел, поднял его и прислонил к кочке.

«Так, – промолвил он, усмиряя свою свирепость, – я уже сержусь; и если ты, размазня, не изволишь собраться с духом…черт бы тебя побрал! немедленно подъем!»

«Я встану, отец, – прохрипел Линтон. – Только не трогайте меня, а то я лишусь чувств. Я же сделал, как вы велели. Кэтрин вам скажет, что я… что я… был весел. О, побудьте со мною, Кэтрин; дайте руку».

«Возьми мою, – сказал его отец, – и подымайся. Вот так; обопрись на ее плечо; очень хорошо, давай-ка, посмотри на нее. Он в таком ужасе, госпожа Линтон, – можно подумать, я дьявол во плоти. Будьте добры, проводите его домой, хорошо? Если его касаюсь я, он весь трясется».

«Линтон, голубчик! – зашептала Кэтрин. – Я не могу пойти в Громотевичную Гору; папа мне запретил. Отец тебя не обидит; отчего ты так боишься?»

«Мне не можно более войти в этот дом, – отвечал Линтон. – Мненельзя туда войти без вас!»

«Цыц! – закричал его отец. – Мы уважим дочерние чувства Кэтрин. Нелли, отведи его в дом, а я безотлагательно прислушаюсь к твоему совету и позову доктора».

«И верно поступите, – сказала я. – Но я должна остаться с хозяйкой; печься о вашем сыне – не моя забота».

«Какая ты упрямая, – заметил Хитклифф. – Я сам знаю, что забота не твоя; но ты что хочешь – чтоб я щипал младенца, а он орал? Тогда ты подобреешь? Что ж, мой герой, пошли. Ты готов вернуться, если тебя провожу я?»

Он снова приблизился и как будто попытался схватить хрупкое созданье; Линтон же, отшатнувшись, вцепился в кузину и взмолился о том, чтоб его проводила она; лихорадочная его назойливость не слышала никаких возражений. Мое неодобренье тоже эффекта не возымело: да и как могла Кэти ему отказать? Обе мы вовсе не разумели, в чем причина эдакого ужаса, и однако Линтон беспомощно дрожал в отцовской хватке, и любое новое потрясенье довело бы его до идиотства. Мы подошли к порогу; Кэтрин вступила в дом, а я остановилась подождать, покуда она проводит инвалида к креслу, ибо ожидала, что она затем тотчас выйдет; но тут господин Хитклифф подтолкнул меня и объявил: «Мой дом не поражен чумою, Нелли; а я нынче настроен быть гостеприимным; сядь и дозволь мне закрыть дверь».

Дверь он закрыл, а потом и запер. Я вздрогнула.

«Выпьете чаю, затем отправитесь домой, – прибавил он. – Я сегодня один. Хэртон погнал коров на выпас, а Цилла с Джозефом ушли гулять; я, конечно, привычен к одиночеству, но, если выпал случай, занятное общество мне предпочтительнее. Госпожа Линтон, сядьте кнему. Я дарю вам то, что имею; дар мой едва ли стоит принимать, но больше у меня ничего нет. Я о Линтоне говорю. Ты смотри, как вытаращилась! Удивительно, до чего я свирепею от тех, кто так меня боится! Родись я в краю, где законы не столь строги, а вкусы не столь утонченны, неспешная вивисекция этой парочки дивно развлекла бы меня как-нибудь вечерком!»

Он втянул воздух, ударил кулаком по столу и выругался себе под нос: «Дьяволом клянусь! Ненавижу их».

«Я вас не боюсь! – вскричала Кэтрин, не услышавшая окончания его речи. Она шагнула ближе; черные ее глаза сверкали пылко и бесстрашно. – А ну сейчас же отдайте ключ! – сказала она. – Я не стала бы здесь ни есть, ни пить, даже если б умирала с голоду».

Его рука с ключом лежала на столе. Хитклифф поднял глаза, удивившись эдакому нахальству или, быть может, вспомнив ту, от кого Кэти унаследовала эти голос и взгляд. Она схватила ключ и едва не выдернула его из ослабевших пальцев; однако жест ее вернул Хитклиффа в настоящее, и он ухватился за ключ крепче.

«Значит так, Кэтрин Линтон, – сказал он. – Прекратите, не то я вас ударю, и вы упадете, а госпожа Дин тогда разозлится».

Не слушая предостережений, она опять вцепилась в его кулак с ключом. «Мыуходим!» – повторила она, изо всех сил сражаясь с его железными мускулами; обнаружив, что от ногтей проку нет, она не дрогнув применила весьма острые зубы. Хитклифф воззрился на меня таким взором, что я помедлила вмешиваться. Кэтрин увлеченно сражалась с его кулаком и не видела лица. Пальцы он внезапно разжал и уступил ей предмет спора; однако, не успела она как следует сей последний ухватить, Хитклифф освободившейся рукой силком усадил ее к себе на колени, а другой осыпал грандиозными затрещинами наотмашь по вискам – каждая с лихвой осуществила бы его угрозу, кабы Кэти могла упасть.

Узрев эдакую дьявольскую жестокость, я в ярости налетела на него.

«Ах ты злодей! – заголосила я. – Ах ты злодей!»

Один толчок в грудь лишил меня дара речи: я дородна, у меня легко сбивается дыханье, да еще гнев накатил – я попятилась, перед глазами поплыло, и я почувствовала, что вот-вот задохнусь или помру от лопнувшего сосуда. Спустя две минуты все было кончено: Кэтрин отпустили, и она руками зажала виски; похоже, она не вполне была уверена, остались ли у нее уши. Бедняжка дрожала, точно камышинка на ветру, и опиралась на стол в совершенном смятении.

«Я, видишь ли, умею наказывать детей, – мрачно пояснил негодяй, поднимая с пола упавший ключ. – А теперь делай что велено, иди к Линтону и рыдай там сколько угодно! Завтра я стану тебе отцом – а еще через пару дней единственным отцом, – и подобных радостей тебе предстоит в избытке. Ты много чего снесешь; ты не из неженок; и если я еще раз прочту в твоих глазах этот дьявольский норов, будешь у меня получать угощенье каждый день».