Эмили Бронте Грозовой перевал

Глава XX

Дабы отвратить сию угрозу, господин Линтон велел мне спозаранку отвезти мальчика домой верхом на пони Кэтрин и прибавил: «Мы более не властны над его судьбою, к добру или к худу, а посему не говори моей дочери, куда он уехал; отныне ей нельзя с ним сообщаться и лучше не знать, что он поблизости, не то она потеряет покой, стремясь в Громотевичную Гору. Скажи просто, что за Линтоном внезапно прислал отец и мальчик принужден был нас оставить».

Линтон очень неохотно восстал из постели в пять утра и изумился, узнав, что ему предстоит новый вояж; но я смягчила удар, объявив, что он, то бишь Линтон, теперь побудет со своим отцом, господином Хитклиффом, кой так возжелал его, Линтона, видеть, что не захотел откладывать удовольствие до будущих времен, когда тот оправится от путешествия.

«Отец! – вскричал мальчик в странном замешательстве. – Мама никогда не говорила, что у меня есть отец. А где он живет? Я бы лучше остался с дядей».

«Он живет поблизости от Усада, – ответила я, – прямо за теми вон холмами; не так уж далеко, вы пешком дойдете, как поздоровеете. И радуйтесь – вы поедете домой, увидитесь с отцом. Постарайтесь любить его, как любили мать, и тогда он тоже вас полюбит».

«Но отчего я прежде о нем не слышал? – спросил Линтон. – Отчего они с мамой не жили вместе, как все люди?»

«Его дела не отпускали с севера, – сказала я, – а здоровье вашей матери удерживало ее на юге».

«А отчего мама о нем не говорила? – упрямствовало дитя. – О дяде она говорила часто, и я полюбил его давным-давно. Как же мне любить папу? Я его даже не знаю».

«Ой, да все дети любят родителей, – ответила я. – Может, ваша мать думала, что вы захотите жить с ним, коли часто его поминать. Давайте поспешим. Ранняя прогулка в эдакое чудесное утро гораздо лучше, нежели поспать лишний час».

«Аона с нами поедет? – вопросил он. – Вчерашняя девочка?»

«Не теперь», – сказала я.

«А дядя?» – продолжал он.

«Нет, вас провожу я».

Вновь откинувшись на подушку, Линтон долго думал свои думы.

«Я без дяди не поеду, – в конце концов заявил он. – Я же не знаю, куда ты меня везешь».

Я было принялась внушать ему, до чего это дурно – не пожелать встретиться с собственным отцом; однако Линтон упорно сопротивлялся любой попытке хотя бы приступить к одеванию, и, дабы выманить его из постели, пришлось звать на помощь хозяина. Бедный ребенок в конце концов вылез, вняв обманным посулам – мол, отсутствие его будет кратким, а господин Эдгар и Кэти не раз его навестят; в придачу я сочинила, а потом всю дорогу повторяла и другие обещанья, равно безосновательные. Чистый вересковый воздух, яркое солнышко и мягкая поступь Минни мало-помалу рассеяли уныние. Оживившись, Линтон засы́пал меня любопытными вопросами о своем новом доме и его обитателях.

«А Громотевичная Гора такая же красивая, как Скворечный Усад?» – спросил он, в последний раз обернувшись на долину, где у кромки голубизны курчавым облачком сгустился легкий туман.

«Там вокруг не так лесисто, – отвечала я, – и дом не так велик, зато великолепно видна вся округа; и воздух для вас полезнее – свежее и суше. Вам, наверное, попервоначалу покажется, будто дом древен и темен, однако он почтенен; только Усаду у нас тут и уступает. И на пустошах гулять очень славно. Хэртон Эрншо – он тоже госпоже Кэти кузен, а значит, выходит, и вам отчасти родня, – покажет самые приятные места; в погожий день можно брать с собой книжку, и зеленая лощина станет вам классной комнатой; а иногда вам составит общество дядя – он часто гуляет по холмам».

«А какой у меня отец? – спросил Линтон. – Он как дядя? Тоже молодой и красивый?»

«Он так же молод, – сказала я, – но у него черные волосы и глаза, и на вид он суровее, а в придачу выше и крупнее. С первого-то взгляда вы его, пожалуй, не почтете за человека мягкого и доброго, ибо он не таков; но вы все одно будьте с ним открыты и сердечны, и тогда сама натура велит ему привязаться к вам сильнее любого дяди – вы же его плоть и кровь».

«Черные волосы и глаза! – раздумчиво повторил Линтон. – Не могу и вообразить. Я, значит, на него не похож?»

«Не слишком», – отвечала я; ни чуточки, подумала я про себя, с сожалением оглядывая белую кожу и хрупкое телосложенье своего спутника, его большие томные глаза – глаза у него были материны, вот только, ежели не вспыхивали на миг болезненной обидчивостью, не обнаруживали ни следа ее искрящейся живости.

«Странно, что он к нам с мамой никогда не приезжал! – пробормотал Линтон. – А он меня видел? Если да, я тогда, наверное, был совсем маленький. Я о нем вовсе ничего не помню!»

«Ну что сказать, господин Линтон, – ответила я, – триста миль – большое расстоянье, а на взрослом человеке десять лет отразятся не так, как на вас. Вероятно, господин Хитклифф откладывал приезд с лета на лето, да все никак удобного случая не выпадало; а нынче-то уже поздно. Не тревожьте его расспросами на сей предмет; он расстроится, и ничего хорошего не выйдет».

Мальчик предавался размышленьям до самого конца пути, покуда мы не остановились перед садовыми воротами фермы. Я наблюдала, желая уловить, каковы его впечатленья. Серьезно и пристально он оглядел резной фасад и низкобровые окна, крыжовенные дебри и корявые ели, а затем потряс головой; чувства его ничуть не одобряли наружность нового жилища. Ему, однако, хватило разуменья отсрочить жалобы: может быть, награда скрывалась внутри. Прежде чем он спешился, я открыла дверь. В половине седьмого утра семейство едва позавтракало: служанка уносила посуду и протирала стол. Джозеф стоял подле хозяйского стула, излагая некую повесть об охромевшей лошади, а Хэртон сбирался на сенокос.

«Здравствуй, Нелли! – сказал господин Хитклифф, завидев меня. – А я уж боялся, что надо идти и забирать свое имущество самому. Ты его привезла, да? Ну-ка, посмотрим».

Он поднялся и прошагал к двери; Хэртон и Джозеф, от любопытства разинув рты, последовали за ним. Бедный Линтон в испуге оглядел лица всей троицы.

«Ну знатно дело, – сказал Джозеф, степенно его осмотрев, – он вас обморочил, хозяй, девку свою подсудобил».

Хитклифф, неумолимым взглядом доведя сына до смятенного озноба, презрительно рассмеялся.

«Батюшки! какой красавчик! какая миленькая, очаровательная безделица! – заметил он. – Ее что, на улитках и простокваше растили, Нелли? Ох, черт бы побрал мою душу! дела еще хуже, чем я ожидал, – а, дьявол мне свидетель, я не питал духоподъемных надежд!»

Я велела дрожащему растерянному ребенку спешиться и войти. Он не вполне уразумел, в чем смысл отцовых речей и обращены ли они к нему; он даже не был убежден, что сей угрюмый и ухмыльчивый чужак – его отец. Однако в нарастающем ужасе Линтон цеплялся за меня, а когда господин Хитклифф сел и велел ему «поди сюда», мальчик лицом уткнулся мне в плечо и разрыдался.

«Только этого недоставало! – промолвил Хитклифф, рывком подтащил Линтона к себе, поставил меж колен и приподнял ему подбородок. – Прекрати этот вздор! Мы тебя не тронем, Линтон, – тебя ведь так зовут? Ты поистине мамочкино дитя! А моя доля где, плаксивый ты куренок?»

Он снял с мальчика шапку и убрал ему с лица густые соломенные кудри, пощупал тоненькие ручки и пальчики; в протяжении осмотра Линтон перестал плакать и поднял голубые глазищи, дабы проинспектировать инспектора.

«Ты меня знаешь?» – спросил Хитклифф, удостоверившись, что детские члены равно хрупки и хилы.

«Нет», – отвечал Линтон, глядя на него в помертвелом ужасе.

«Но ты, надо думать, обо мне слышал?»

«Нет», – повторил тот.

«Надо же! Мать не воспитала у тебя сыновних ко мне чувств! Весьма прискорбно! Итак, да будет тебе известно, что ты мой сын; а мать твоя – испорченная курва, раз оставила тебя в неведении о том, каким батюшкой ты располагаешь. Ну-ка, нечего мне тут морщиться и краснеть! Впрочем, кровь у тебя не рыбья – и то хлеб. Будь паинькой – и мы поладим. Нелли, если устала – присядь, если нет – иди домой. Полагаю, ты доложишь о том, что видишь и слышишь, этому ничтожеству в Усаде; а сие созданье не угомонится, пока ты тут торчишь».

«Что ж, – отвечала я, – надеюсь, вы будете к мальчику добры, господин Хитклифф, иначе он у вас надолго не задержится; а он ведь на всем белом свете единственная ваша родня, и у вас не будет другой, не забывайте».

«Я к нему буду очень добр, не бойся, – рассмеялся Хитклифф. – Вот только больше никто к нему добр не будет: я ревнив и желаю монополизировать его любовь. И, кстати, приступим к доброте: Джозеф, принеси мальчику завтрак. Хэртон, дьявольский ты телок, пошел работать. Да, Нелл, – прибавил он, когда оба удалились, – мой сын – будущий владелец вашего дома, и я бы не хотел, чтоб он помер, пока наверняка не стану его наследником. А кроме того, онмой, и я хочу восторжествовать, узрев, как мой потомок по справедливости царит в их поместьях; как мое дитя нанимает их детей пахать землю их отцов за жалованье. Вот и все соображенья, что понудят меня терпеть этого щенка; я презираю его лично и ненавижу за те воспоминанья, что он пробуждает! Но соображений этих довольно: со мною он будет цел и невредим, и заботиться о нем станут не хуже, чем твой хозяин заботится о своих подопечных. Я красиво обставил ему комнату наверху; я нанял учителя, что будет трижды в неделю приходить сюда за двадцать миль и наставлять его в том, к чему потянется его душа. Я велел Хэртону его слушаться; собственно, я все устроил так, чтобы он остался джентльменом и аристократом выше своего окруженья. Жалко, впрочем, что он столь мало заслуживает моих стараний; пожелай я хоть какого счастья в мире, я возмечтал бы узреть в своем сыне достойный объект гордости, а этот немощный негодный нытик горько меня разочаровал!»

Пока он вещал, вернулся Джозеф с миской молочной каши и поставил ее перед Линтоном; тот, в отвращении скривившись, повозил ложкой в неприглядном месиве и объявил, что есть это не может. Я видела, что Джозеф вполне разделяет хозяйское презрение к ребенку; впрочем, слуге-то полагалось таить свои чувства, ибо Хитклифф прямо требовал от домочадцев почитать наследника.

«Не можите есть? – переспросил Джозеф, заглянув Линтону в лицо и понизив голос, дабы не услышали. – А вот хозяй Хэртон малым ничогой боле не едал; а чогой ладно ему, то и вам ладно, я так скажу».

«Я это естьне буду! – огрызнулся Линтон. – Унеси».

Разъяренный Джозеф схватил миску и притащил нам.

«Чогой с кормежкой худо?» – вопросил он, сунув ее под нос Хитклиффу.

«Что с ней может быть худо?» – осведомился тот.

«Дак ничогой! – отвечал Джозеф. – Токмо ентот вон забалованный малой бакулит, дескать, есть не можит. Небось дак и надоть! Мамаша евойная така ж была – мы-т ей тутось до того грязные, аж негожи и пшеницу засевать ей на печево».

«Его мать при мне не поминай, – разозлился хозяин. – Принеси ему то, что он может есть, и дело с концом. Чем он обычно питается, Нелли?»

Я посоветовала кипяченое молоко и чай; экономке велели все это состряпать. Ладно, рассудила я, ребенку отцово себялюбие может и пойти на пользу. Отец уразумел, что сын слаб и обходиться с ним надобно сносно. Я утешу господина Эдгара, ознакомив его с нынешним настроеньем Хитклиффа. Не имея больше повода задерживаться, я выскользнула из дома, пока Линтон робко отбивался от ластившейся к нему дружелюбной овчарки. Однако мальчик был начеку, и провести его не удалось; едва притворив дверь, я услышала плач и лихорадочные крики:

«Не бросай меня! Я тут не хочу! Я тут не хочу!»

Затем щеколда поднялась и опустилась; выйти ему не дозволили. Я взобралась на Минни и пустила ее рысью; тем и завершилось мое краткое опекунство.

Глава XXI

Скорбные труды выпали нам в тот день с Кэти; она поднялась в великом ликовании, желая немедленно бежать к кузену, и весть о его отъезде встречена была до того страстными слезами и сетованьями, что Эдгару пришлось утешать дочь самому – уверять, что кузен вскорости вернется; хозяин, впрочем, прибавил «если мне удастся его заполучить», а на это надежды не имелось. Обещанья не очень-то умиротворили Кэти, однако время оказалось сильнее, и хотя порою она еще спрашивала отца, когда вернется Линтон, черты кузена так затуманились в ее памяти, что при следующей встрече она его и не признала.

По делам навещая Гиммертон и ненароком сталкиваясь там с экономкой Громотевичной Горы, я расспрашивала, как поживает молодой хозяин; жил-то он уединенно, почти как Кэтрин, и никто его никогда не видал. С ее слов я понимала, что здоровье у него по-прежнему слабенькое, а родню и домочадцев он изводит. Она говорила, господин Хитклифф питает к нему антипатию все сильней и глубже, хотя и тщится отчасти это скрывать; хозяину неприятен самый голос ребенка, и он не в силах высидеть с сыном в одной комнате по многу минут. Словами они обменивались редко; Линтон учил свои уроки и вечера проводил в комнатушке, назначенной салоном, или же целыми днями валялся в постели, ибо вечно у него были то кашель, то простуда, то недомоганья, то боли какие.

«Ни в жисть не встречала таких пужливых, – прибавила экономка, – да таких робостных. Коли я окошко приоткрою ввечеру, он какзахныкает! Ох ты ж батюшки, какое, понимашь, смертоубивство – глоточек воздуху ночного! Посередь лета разожги ему очаг, да Джозефова трубка тютюнная ему ядовита, вынь да положь ему то конфекты, то еще какие сласти, и вечно молоко глушит, все молока ему да молока, и что за беда, коли мы зимой сами еле перебиваемся; а он в шубу закутается и сидит себе в кресле у огня, жует гренок, и вода у него на огне или чего уж он там пьет; а коли Хэртон по доброте душевной придет его позабавить – Хэртон-то у нас добродушный, хучь и неотесанный, – беспременно, как разойдутся, один ругмя ругается, другой слезы льет. Мстится мне, хозяин был бы и рад, коли Эрншо изобьет дитятку до омраку, да и сам бы его за дверь выставил, кабы знал, как дитятка себя пестовает. Однакось хозяин себя-то в соблазн не вводит: в салон ни ногой, а коли Линтон при ём каблучится, отсылает его наверх сей же миг».

Из повествованья сего я заключила, что молодой Хитклифф средь полного отсутствия состраданья растет себялюбивым и неприятным, ежели сперва и был иным, а посему интерес мой к нему угас, хотя я по-прежнему горевала о выпавшем ему жребии и жалела, что его не оставили с нами. Господин Эдгар побуждал меня вести расспросы; он, думается мне, о Линтоне вспоминал часто, готов был рисковать ради свиданья с ним и однажды велел мне поинтересоваться у экономки, ходит ли племянник в деревню. Она ответила, что в деревне тот бывал всего дважды, верхом и в обществе отца, и оба раза потом еще дня три или четыре делал вид, будто истомился необычайно. Экономка эта, ежели я верно помню, ушла спустя два года после появленья Линтона; ее сменила другая, я ее не знала; вот она-то живет в доме по сию пору.

Время в Усаде текло себе обыкновенным приятным порядком, покуда юной госпоже Кэти не минуло шестнадцать. В день ее рожденья мы не ликовали, ибо он был годовщиною смерти моей покойной госпожи. Отец Кэти неизменно проводил его один в библиотеке, а в сумерках отправлялся во двор гиммертонской церкви, где нередко оставался за полночь. Посему Кэтрин принуждена была забавлять себя сама. На то двадцатое марта выпал чудесный весенний день, и, когда отец уединился, моя юная госпожа сошла вниз при параде и объявила, что испрашивала у отца дозволенья погулять со мною на окраине пустошей, а господин Линтон ей разрешил, ежели мы не станем уходить далеко и вернемся через час.

«Так что поторопись, Эллен! – вскричала она. – Я знаю, куда хочу пойти, – туда, где обитает болотная живность; я хочу поглядеть, гнездятся ли уже птицы».

«Но это довольно далеко, – возразила я. – На окраине пустошей они не гнездятся».

«Ничего не далеко, – сказала она. – Я почти доходила туда с папой».

Я надела чепец и отправилась в путь, ничего дурного не заподозрив. Кэти бежала поперед меня, и ко мне возвращалась, и снова убегала, точно молодая борзая; и попервоначалу я немало развлекалась, слушая, как вблизи и вдали поют жаворонки, и наслаждаясь нежным теплым солнышком, и наблюдая за ней, моей любимицей и отрадой моей, чьи золотые локоны взлетали на бегу, чьи щеки румянились, как дикие розы, а глаза сияли безоблачным блаженством. Она в те дни была счастливым созданьем и ангелом. Жаль, что тем не довольствовалась.

«Ну-с, – сказала я, – и где ваша болотная живность, госпожа Кэти? Нам уже пора бы ее отыскать – ограда Скворечного парка далеко позади».

«Ой, еще чуточку – еще совсем крошечную чуточку, Эллен, – непрестанно отвечала она. – Одолей вон тот пригорок, минуй вон тот склон, и, когда перейдешь на другую сторону, я уже спугну птиц».

Но пришлось одолеть столько пригорков и миновать столько склонов, что в конце концов я притомилась и сказала, что надобно повернуть назад. Я крикнула ей – она обогнала меня намного; она же то ли не услышала, то ли не прислушалась, ибо скакала дальше, и я вынуждена была идти следом. Наконец она нырнула в лощину; и не успела я вновь ее разглядеть, она уже была двумя милями ближе к Громотевичной Горе, нежели к собственному дому; а я увидела, как ее задержали двое, и один из них – в том у меня не имелось сомнений – был сам господин Хитклифф.

Кэти поймали за разореньем или, во всяком случае, охотою на куропачьи гнезда. Гора – владенья Хитклиффа, и он теперь корил дичекрада.

«Я ничего не взяла и не нашла ничего, – отвечала ему Кэти, как раз когда подбрела я, и развела руками в доказательство своих слов. – И я не хотела их брать; но папа говорил, что здесь их много, и я думала посмотреть на яйца».

Хитклифф глянул на меня с улыбкой, не предвещавшей добра, тем самым дав понять, что упомянутое лицо знает и желает ему всяческих пакостей, а затем осведомился, кто таков будет «папа».

«Господин Линтон из Скворечного Усада, – отвечала Кэти. – Я так и подумала, что вы меня не знаете, иначе бы не говорили со мною так».

«А вы, значит, полагаете, папа ваш высокочтим и уважаем?» – саркастически осведомился Хитклифф.

«А вы-то кто? – вопросила Кэтрин, с любопытством его разглядывая. – Вот этот человек, я его уже видела – он ваш сын?»

И она указала на Хэртона, четвертого участника собранья, кой, прибавив к летам своим еще два годка, не приобрел ничегошеньки, кроме сил и мускулов; неловкость его и грубость притом не убавились.

«Госпожа Кэти, – вмешалась я, – мы гуляем уже никакой не час, а целых три. Нам взаправду пора назад».

«Нет, этот человек мне не сын, – отвечал Хитклифф, отодвинув меня. – Но сын у меня есть, и с ним вы тоже виделись прежде; вы с вашей нянькой спешите, однако мне представляется, что вам обеим не помешает передохнуть. Будьте любезны, обогните этот взгорок и зайдите в дом. Отдохнув, вы быстрее доберетесь до Усада, а примут вас радушно».

Я зашептала Кэтрин, что соглашаться на эдакое предложенье нельзя ни в коем случае – и речи не может быть.

«Почему? – вслух спросила она. – Я устала бегать, а земля росиста и не присядешь. Давай к ним заглянем, Эллен. Кроме того, он говорит, я знакома с его сыном. Он, наверное, ошибается, но я догадываюсь, где он живет: на ферме, куда я заходила по пути от Пенистонских скал. Не так ли?»

«Именно так. Идем, Нелли, и придержи язык – ей приятно будет нас навестить. Хэртон, иди вперед с девицей. А ты прогуляешься со мною, Нелли».

«Ничего подобного, никуда она не пойдет, – вскричала я, тщась вырвать локоть из его хватки; но Кэтрин, бегом промчавшись по бровке, очутилась уже почти у ворот. Назначенный ей спутник и не прикидывался, будто ее сопровождает: он попятился с дороги и исчез.

«Господин Хитклифф, это просто ни в какие ворота, – продолжала я. – Сами же знаете, что ничего хорошего не задумали. А она там увидит Линтона и, как вернется домой, тотчас все выложит; а виновата окажусь я».

«Я и хочу, чтоб она увидела Линтона, – сказал Хитклифф. – Он последние дни выглядит получше – ему не всегда впору принимать гостей. И мы быстро уговорим ее сохранить визит в тайне; что плохого-то?»

«Плохо то, что ее отец меня возненавидит, ежели узнает, что я пустила ее к вам в дом; а я убеждена, что вы ее подзуживаете с дурным умыслом», – ответила я.

«Умысел у меня – честнее не бывает. И я тебе изложу его во всей полноте, – сказал он. – Я замыслил, чтобы кузены полюбили друг друга и поженились. Я выказываю твоему хозяину щедрость: у девчонки его нет никаких перспектив, а разделив мои желанья, она будет обеспечена на всю жизнь и станет наследовать с Линтоном вместе».

«Ежели Линтон умрет, – возразила я, – а будущее его неопределенно, наследницей станет Кэтрин».

«А вот и нет, – возразил он. – В завещании нет такой клаузулы; его имущество отойдет ко мне, но, дабы предотвратить споры, я желаю их союза и намерен его добиться».

«А я намерена добиться, чтоб мы с нею никогда больше не приближались к вашему дому», – ответила я; тем временем мы как раз подошли к воротам, где нас поджидала Кэти.

Хитклифф велел мне помолчать и поперед нас заспешил по тропинке, дабы открыть дверь. Моя юная госпожа несколько раз взглядывала на него, словно не вполне понимала, что думать; но теперь он улыбался, ловя ее взгляд, смягчал голос, говоря с нею, и я по глупости вообразила, будто воспоминанье о матери обезоружит его и не дозволит причинить пагубы дочери. У очага стоял Линтон. Он едва вернулся с прогулки по пустошам – на нем была шапка, – и теперь требовал у Джозефа сухую обувь. Линтону недоставало еще нескольких месяцев до шестнадцати, однако для своего возраста он вырос высоким. Черты его остались красивы, а глаза и кожа сияли ярче, нежели мне помнилось, хотя временный сей блеск одолжен был у целительного воздуха и доброго солнышка.

«Ну-с, а это кто? – спросил господин Хитклифф, обернувшись к Кэти. – Узнаёте?»

«Ваш сын?» – предположила она, с сомнением оглядев одного, затем другого.

«Да-да, – отвечал Хитклифф, – но вы разве встречаетесь впервые? Пораскиньте мозгами! Ага! короткая же у вас память. Линтон, ты помнишь свою кузину? Ты ведь так нас изводил, желая с ней повидаться».

«Что?! Линтон?! – вскричала Кэти, от одного имени этого вспыхнув радостным удивленьем. – Это маленький Линтон? Да он выше меня! Вы Линтон, правда?»

Юнец выступил вперед и признал, что он Линтон, а Кэти пылко его поцеловала; оба они в изумлении созерцали перемены, коим их подвергло время. Кэтрин доросла до своего нынешнего роста; фигура ее была округла и стройна, гибка, точно сталь, а лицо искрилось здоровьем и жизнелюбием. Линтонов облик и жесты были томны, а фигура шибко худа; но в манере его сквозила грациозность, что умаляла эти изъяны и не вовсе лишала его приятности. Обменявшись с кузеном многочисленными нежными словами, Кэти направилась к господину Хитклиффу, каковой маячил в дверях, деля свое вниманье между предметами внутри и снаружи дома; сиречь притворяясь, будто наблюдает последние, но подмечая лишь первые.

«А вы, значит, мой дядя! – вскричала Кэти, встав на цыпочки, дабы его поприветствовать. – Мне так и почудилось, что вы мне нравитесь, хоть вы на меня поначалу и сердились. Отчего вы с Линтоном не навещаете нас в Усаде? Столько лет прожить близкими соседями и ни разу не повидаться; странное дело – зачем же вы так?»

«Прежде чем вы родились, я навещал Усад слишком часто, – отвечал он. – Там… черт бы вас взял! Если у вас припасены лишние поцелуи, подарите их Линтону; я не ценитель».

«Ах ты плутовка, Эллен! – воскликнула Кэтрин, с щедрыми ласками налетев на меня. – Злая Эллен! и ты не пускала меня в дом! Но отныне я стану приходить сюда каждое утро; можно, дядя? а иногда и папу буду приводить. Вы нам обрадуетесь?»

«Разумеется, – отвечал дядя, едва подавив гримасу глубокого отвращенья к обоим будущим визитерам. – Но постойте, – продолжал он, обернувшись к ней. – Я, пожалуй, должен вам сказать. Господин Линтон питает против меня предубежденье; как-то раз мы с ним поссорились жестоко, что не сделало бы чести ни одному христианину; если скажете ему, что ходите сюда, он наложит вето на ваши прогулки. А посему не говорите ему ни слова, если вам небезразлично, станете ли вы впредь встречаться с кузеном; приходите, если угодно, однако ему не говорите».