Эллен Фоллен
Психея. Забвение
Глава 5
Прошла неделя с момента нашей первой прогулки, и я начала привыкать к обычной жизни в этом маленьком городке. Постепенно приходила в себя, уже не переживая о том, что все на меня пялятся, и мне даже показалось, что я стала своей среди чужих. Мне продавали продукты, осыпали комплиментами, приглашали на вечерние концерты с танцами. Соседи приходили к нашему дому все чаще, уже не рассмотреть обезьянку, привезенную из Америки, это я о себе так ласково. Они хотели стать мне другом, показать, как у них здесь здорово, ну и, естественно, предложить что-то для покупки. Люди все делали своими руками и делились на сословия, любой заработок был для них весомым. Поэтому мне приходилось постоянно контактировать с этими бесконечно болтливыми людьми, замечу, не без удовольствия. Я поражалась их отношению к жизни, радости от всего происходящего и огромное поклонение еде. Это какой-то культ, особое отношение к острым перчикам и соленым огурчикам. Жизнь кипела, как вода в котелке, и я была в центре этого бурлящего содержимого, как особый ингредиент. Хочу заметить, что ко всему привыкаешь – у тебя просто нет другого выхода. И зачастую твои проблемы и привычки обязательно кто-то разрушит, разобьет привычный уклад жизни, внося свои коррективы.
К чему я так издалека? Время девять часов и пятнадцать минут, утро не задалось с самого начала, и виной тому кто? Конечно, Матео. Этот ребенок вообще спит когда-нибудь? Ну, хорошо, можно допустить тот самый монотонный стук или даже визг. Я бы закрыла двери на балконе, готовая сжариться от утреннего палящего солнца и духоты… Готова даже приобрести беруши в ближайшей аптеке, до нее, кстати, далеко идти, но и это не является проблемой.
Сегодня он решил, что этого мало, и запустил мне в окно футбольный мяч. Круглый предмет влетел в балконную дверь, разбив стекло в дребезги. Еще до конца не проснувшись, я подскочила, как ненормальная, с кровати и упала на пол, закатившись под нее, ожидая нападающих, грабителей, да кого угодно, но никак не маленького влюбленного поганца, подобным образом вызывающего меня на свидание.
И вот теперь мы с ним сидим за столом и смотрим друг другу в глаза. Наши взгляды схлестнулись минут десять назад, и никто не хочет проигрывать. Перед нами стоят тарелки с завтраком и остывают, но сейчас гораздо важней понять, каким образом объяснить ему, что так поступать нельзя. Я могла бы взять его за ухо и отвести бабушке или маме на работу, но тирания не является оружием. Точно так же, как и физические увечья, ремень, веник или такой популярный здесь обычный домашний тапок на резиновой подошве.
Если вспомнить короткое знакомство, практически с каждым проживающим в моем районе, пролетающий перед твоим лицом тапок говорит о том, что кого-то в доме воспитывают, и когда следом выбегает нашкодивший ребенок, все вопросы отпадают.
Благодаря Матео я познакомилась чуть ли не со всем городом за довольно короткий срок, в том числе и со всей его семьей, не без курьеза, конечно.
Парнишка реально решил, что у него есть будущее со мной, сделав вид, что он сломал себе ногу, и не мог идти. Я несла его на руках, пока он обнимал меня за плечи и упирался своим маленьким подбородком мне в сиськи. Не думаю, что это законно, но мне хотелось скинуть его на землю и уйти прочь. Естественно, как нормальный адекватный человек, я помогла ему, передала матери, но вот убежать не успела. Он нес какую-то чушь о любви, о бабушке, которая старше дедушки. В итоге сошлись на дружбе и мире только благодаря природной болтливости его мамы. После тех событий я уже даже подумываю о том, чтобы симулировать отношения с первым встречным. Даже если это будет коротышка Хуан, живущий через дом. Но не буду кривить душой, этот ребенок будоражит все мои нервные клетки, и я бегу из дома на улицу, лишь бы хорошенько ему не всыпать.
– Сеньора Андреа, – в кухню заходит Химена, – стекольщик сказал, что придет завтра.
– Маньяна, – поясняет мне Матео, теперь он считает, что просто обязан меня обучить своему языку, – и он не придет ни завтра, ни послезавтра. Маньяна, это когда обещаешь, но не выполняешь.
– Не перебивай взрослых, – отвечаю ему, у меня огромное желание отвести глаза, но тогда можно ждать его очередной выходки. – Ты еще маленький, чтобы встревать во взрослые разговоры.
– Я уже мужик! – его писклявый голос режет мои перепонки. – Хочешь, съем острый перец и даже не стану запивать его молоком?
– Цыц, – шикаю на него и обращаюсь к домработнице. – Если стекольщик сказал, что придет завтра, как я буду спать сегодня? Эрнесто уехал в Мехико, у него есть москитная сетка, инструменты?
– У меня есть, я помогу тебе, чика, только ты будешь обнимать меня, чтобы я не упал, – пацан снова нагло перебивает меня, и я вздыхаю от отчаяния. – О, кажется, моя мама идет в гости.
Я машинально оглядываюсь и слышу задорный смех сорванца при виде моего испуга. Готова обходить эту женщину огородами, если она появляется перед тобой, того и гляди зацепится языками так, что не отдерешь. Он меня надул и рад этому, клянусь, однажды я подсыплю ему больше перца или надеру задницу… словесно.
– Молодец, но справлюсь без тебя, а теперь быстро ешь и иди гулять, – я говою максимально строго, указываю на двери дома, в котором сейчас живу. – Ты не можешь разбивать мои окна, ломать двери, понимаешь? А сейчас, будь добр, помолчи, я хочу спокойно позавтракать, выпить этот чертов остывший кофе, пока на нас не упало небо. – Ребенок смотрит на потолок, и я громко стону, как же с ним тяжело.
Мальчик уплетает за обе щеки еду, а я лениво разрезаю ножом яйца и наблюдаю, как растекается желток по тарелке. Мне необходимо вернуться в город и утолить свой исследовательский голод, покопаться в загадках, которые у всех на виду, но никому нет до них дела. Чувствую себя заржавелой, отставшей от жизни. И эту жажду нужно утолить, а интерес разжечь.
Убрав за собой посуду, я встаю рядом с Хименой, ожидая, когда ребенок закончит. Время тянется бесконечно долго, даже тихо тикающие стрелки на часах начинают раздражать, я ведь все еще стою в пижаме и халате, надетом поверх нее. Моя прическа выглядит самым ужасным образом, а зубы требуют хорошей чистки. Этот маленький монстрик выбивает меня из нормального ритма жизни – он был дьяволенком в теле человека, намеренно портящим мое существование. Когда Матео, наконец, встает, Химена забирает у него тарелку, с грозным видом указывает на дверь, и эти очаровательные глазки-блюдца держат меня на мушке. Я скрещиваю руки на груди, нервно поправляя халат. Господи, хорошо, что ты не дал мне детей, я была бы самой бесхребетной и все дозволяющей матерью.
– Матео, не смотри на меня так. Я не хочу, чтобы ты навредил себе. Все, что ты делаешь, может привести к ужасным последствиям. Пойми, – его глаза наполняются слезами, и я присаживаюсь перед ним на корточки, – я взрослая для тебя. Когда ты вырастишь, я покроюсь морщинами, как твоя бабулита. И ты будешь разочарован в своем выборе. Могу предложить тебе дружбу и совместный обед каждый день. Тебе должно быть стыдно за свое поведение.
– Ты меня не любишь? – его голос дрожит.
Я поднимаю голову и встречаю огромные печальные глаза Химены, она осуждает мое поведение, так как делаю больно ребенку. Одними губами она произносит «валорес», то есть ценности. Всех детей в основном обучают по Библии. Мексиканцы рассказывают про чувство справедливости, про ответственность за свои поступки, уважение к другим людям. Мне казалось, что это и так нечто само собой разумеющееся, а вот в Мексике на эти темы воспитания делается особый упор. Дети должны чувствовать любовь к себе, и видя, как его мать с утра до ночи работает, видимо, ему просто не хватает этого внимания. Я не могла ему соврать и сказать, что люблю его. У меня еще не было времени задавать этот вопрос себе, а обманывать не умею. Переступив через себя, я отодвигаю мальчика подальше от себя и заставляю посмотреть мне в глаза. Какая-то боль появилась в груди, жалость к нему и себе. Мы идем к входной двери, как всегда открытой настежь.
– Если ты не будешь меня слушать, я уеду, – совершенно серьезно произношу, он должен отчетливо понимать, кто я для него. – Я твоя соседка, у меня есть личная жизнь. Сон, который ты постоянно прерываешь, и окно, которое теперь некому сделать. Ты мне нравишься, но любит тебя твоя мама. Не я.
Чистая слеза скатывается по его смуглой щеке, агатовые глаза блестят, наполняясь влагой. Его детское лицо искажается от обиды и разочарования, рукавом он стирает слезы, размазывая темные пыльные следы на щеках, и отходит от меня, не прерывая зрительного контакта.
– Ты предатель! – громко кричит он. – Плохая!
Эти слова больно вонзаются в мое сердце, я никогда не слышала их по отношению к себе. Старания и тот трепет, с которым я к нему относилась, и чем он отплатил. Ненавистью! Иду ему навстречу, желая утешить, но мальчик выскакивает за ворота, сбив ничего не понимающую Кэрри с ног. Ее пакеты падают на пол, она резко окликает ребенка, который уже повернул за угол.
– И что это с ним? Какая муха его укусила? – Я помогаю ей собрать продукты в сумку.
– Не спрашивай, и так тошно, – отвечаю я и становлюсь объектом внимания всех детей в округе, они смотрят на меня, как на монстра. – Пойду в дом.
Химена отступает в сторону, дав понять этим, что она тоже в каком-то смысле не согласна с моим поведением. Но мне никогда не принять эту свободу, которой наделяют своих детей мексиканцы. Они с большим уважением относятся к своим родителям и старшему поколению, но так безалаберно к младшему поколению. С рождения ими занимаются няни, с младенческого возраста они не видят своих матерей. И это не потому, что они плохие, нет. Для поддержки более низких сословий им нужна работа, матери нужны финансы для содержания малыша. Все вроде просто, но в итоге получаются совсем неприятные вещи.
Я за это время еще ни разу не видела, чтобы мать, та, которая играет важную роль в семейном укладе, к слову, которой прислушиваются, воспитывала своих отпрысков. Причем дети слушают свою маму до старости, что привносит некоторые проблемы в их собственные семьи. По мне, это образец того, как нельзя относиться к потомству, их не заботит, что он сегодня ел, пил ли колу, ползал ли он по грязному полу и не вымыл руки.
И мне очень жаль, что никто не объяснил Матео, что человеческая доброта и его детская влюбленность никак между собой не связаны. Я не приглашала его в свой дом, а уступила в его желании находиться здесь, играть с другими детьми в нашем дворе. Да и кто меня спрашивал? Тут нет понятия собственности, мы живем с раскрытыми дверями, и каждый желающий переступает черту. Расстроившись из-за случившегося с ребенком и одновременно разозлившись на себя, я иду в свою комнату и усаживаюсь на кровать.
Мелкие осколки разбитого стекла все еще поблескивают, играя с солнечными лучами, Химене не удалось собрать их все. Вот еще одна особенность местных жителей – они убирают дома щетками, хотя можно спокойно приобрести пылесос. Пусть социальные слои разные, но и цены, соответственно, тоже. Хватает того, что они не снимают обувь в доме. Раздражение накапливается, превращая меня в мигающую лампочку, готовую взорваться от перенапряжения.
Снимаю с себя вещи и переодеваюсь в свободные штаны и растянутую футболку; мне необходимо привести свои мысли в порядок. Справившись с волосами, поправляю на себе одежду и обуваю кроссовки. Пусть это будет пешая прогулка, и плевать, сколько времени это займет, сидеть здесь, ожидая, когда все мамаши соберутся меня линчевать.
Спускаюсь быстро по лестнице, в дверях замечаю Кэрри, беседующую с Хименой, по их поведению сразу понятно, о чем шла речь, обе чувствуют себя неловко.
– Не знаю, что сделала не так, но чтобы вы понимали, я не обязана внушать ему и потакать его капризам. Это не мой ребенок, – резко говорю им. – Я знаю, что их семья еле сводит концы с концами, и именно поэтому сносила все его дрянные поступки, разрешала находиться здесь, сколько ему угодно, и кормить. Это не благородство! Не желание стать значимой! Мне тоже было тяжело войти в этот круг общения, и он помог мне справиться с желанием уединиться. Но доброта сработала не верно. – Сжимаю губы, они все равно не поймут меня.
– Не стоит расстраиваться, он походит и вернется. – Кэрри встает рядом со мной. – Дети быстро привыкают к хорошему. И он тебя не ненавидит.
– Ему шесть лет, и он один шатается по городу, – бубню я и в смятении оглядываю улицу. – Может надо его догнать?
– Наши дети всегда находят дорогу. Не переживайте, сеньора, вы его обидели, но он простит, – отвечает Химена, отгоняя детей, стоящих перед нашим домом с открытыми ртами. – Идите отсюда, все нормально. Давайте, идите.
Еще раз оглядев всех вокруг, я прохожу сквозь плотное кольцо детей, кажется, что они не правильно оценили ситуацию, и что сейчас они придумают в своих маленьких головах, неизвестно. Я настолько устала от этой эмоциональной качели, что с радостью шла вдоль по улице все дальше от дома, в котором бесконечно случалось что-то выводившее меня из себя. Хотелось свободы, спокойствия и уравновешенности, а не вечных переживаний о ребенке, который не является мне родным.
Успокоиться мне помогает исследование местности, и я знаю, какое направление мне выбрать.
Глава 6
Я брела по улицам в одиночестве, чтобы, наконец, увидеть что-то интересующее меня. Хотелось выкинуть из головы маленькую ссору с ребенком. Вроде ничего такого не произошло, но осадок после небольшой стычки плотно засел во мне, нервируя. Может это скопилась усталость от нового образа жизни, или попросту я не могла смириться с тем, что обидела человека. Будь это взрослый, наверняка прошла бы мимо и не обратила внимание на произошедшее. Но сейчас я переживала и была намеренна с утра поговорить с Матео, может даже попросить прощение за резкие слова, объяснить.
Моя мама считала, что ребенок настолько беззащитен, каждая фраза пропитывает его полностью, он растет на словах и действиях других. И если не правильно распределить свое внимание и обязанности перед ним, произойдет перевес. В данном конкретном случае именно это и происходит.
Прогулка затянулась на долгие часы, я даже не заметила, как солнце уже перестало так обжигать мою кожу. Прогулявшись вдоль собора и крепости, естественно не заходя внутрь, продолжила свой путь по каменной дороге, ведущей на холм. Куэрнавака выглядел, как огромная деревня с множеством тропинок, ведущих от центра к окраине и обратно. Рассматривая новые здания, стоящие вдоль улиц, меня заинтересовали их основания. Фундамент отличался по цвету и структуре, так, словно изначально снесли здание и построили новое. Но если думать логически, тогда каждый из этих домов стоит на руинах пирамид?
Мне приходится остановиться, стоит запнуться об развязавшийся шнурок. Пропускаю проходящих мимо людей, становлюсь ближе к коттеджу и ставлю ногу на его выступ. Согнувшись пополам, я стягиваю длинные шнурки в красивые узлы, обращаю внимание на мелкий рисунок, расположенный на камне. Пальцами провожу по символу, стирая мелкие крошки цементной смеси. Ящерица или рептилия, перевернутая вверх ногами. Наклоняю голову немного в сторону, приближаю лицо, убеждаясь – символ рептилии. Именно такой я видела в крепости и на дорожке перед ее входом. Выпрямляюсь и начинаю оглядываться по сторонам в поисках того, что я упускаю.
Мой отец рассказывал о медном городе рептилий. Конечно, когда он доносил эту историю до меня, смягчил такие вещи, как поедание человеческой крови и плоти этими хладнокровными, и рептилии изначально представлялись драконами. Но это было скорей для впечатления и сказочности. Что, если Куэрнавака именно этот самый город? Может отец хотел однажды исследовать его или отправить меня? Надо свести нити. Руины, пирамиды, символы и Джаред каким-то образом связаны с Психеей. Но было что-то еще.
Я мгновенно переключаюсь на поиск интересующих подсказок, пока в голове еще не сложилась картинка, что именно я ищу, но это был вопрос времени, которого у меня полно. Иду вдоль улицы, замечая очередной символ на доме, они словно помечены. Присаживаюсь и фотографирую на телефон, дома надо будет разобраться, что именно это все обозначает. Перед глазами мелькает множество подсказок, доступных для человека, но проходящие люди не обращают внимания. Вспоминая рассказ Эрнесто о крепости, которые уничтожал конкистадор, борясь со змеями. Эта не состыковка меня сбивала, именно поэтому я не обратила внимания на все то, что окружало меня. Все было связано между собой: город, картины, рассказ моего отца и душа Психеи… или кристалл?
Ускоряю шаг, взгляд цепляет перевернутые символы то здесь, то там, пока их не становится больше, и все дороги ведут меня…
– Теопансолько, – выдыхаю я тихо, – храм, посвященный Тлалоку, богу дождя.
Это то самое место, появившееся в последствие землетрясения два года назад. Тогда по какой-то причине природа будто поднимала на поверхность сокровищницы, спрятанные глубоко под землей. Таким образом, примерно в это же время обнаружили храм в пирамиде Теопансолько. Об этом я узнала у Эрнесто, так как время подобного открытия выпало как раз на момент моего уединения в больнице.
Аккуратно спускаюсь вниз по дощатым лесенкам, оставленным отнюдь не для туристов. Скорей всего, при проведении экспедиционной работы все так и осталось на своих местах. Первое, что бросается в глаза, это невероятной красоты зеленая трава, покрывающая всю территорию прямо вокруг храма. Странность в том, что термометр в этих местах зашкаливает, и ни один солнцезащитный крем не способен спасти кожу от бронзового загара. Никто из местных не устанавливал поливочную систему или правильный уход. Плотный слой травы, без единой вмятины или пустыря. Я наступаю на хрустящий плотный покров, надвигаюсь все ближе к древним руинам. Камни все помнят, так говорил отец, именно поэтому я останавливаюсь и рассматриваю стены и, видимо, не зря.
– Папа, так значит, это была настоящая история. И что же я должна сделать? – Я изучаю камни, прикасаясь к каждому, которому могу дотянуться. Разрушения колоссальные, то, что называется руины, и нет никаких сомнений, что здесь была нога человека, как только я поворачиваю влево и нахожу вход в пирамиду.
Во рту пересыхает от ощущений, прохлада мягко обволакивает мои обгоревшие плечи. Археологи оставили деревянные доски, ведущие вниз. Хватаюсь руками за выступающий камень, обломанный на основании, и медленно опускаюсь в темноту. Выудив из кармана телефон, включаю фонарик и осторожно иду по узкому коридору. Стены очень близко между собой расположены, мне приходится двигаться медленно. Задрав голову кверху, у меня только один вопрос: под какой рост строили этот проход? Метра три, не меньше. Спотыкаясь на обломках, сканирую помещение, больше напоминающее длинный узкий вход. Я потрясено приостанавливаюсь перед вырастающими стенами из другого материала, они более аккуратные, и состав отличается от прежней, как и уровень повреждения. Кроваво-красные кирпичи один за другим выстроены в идеальный ряд на всю глубину вниз. Это отдельный храм, построенный намного раньше.
Держусь одной рукой за камень и свечу фонариком на разряженном телефоне, ничего не видно, тогда я пинаю маленький камушек и прислушиваюсь, когда тот ударится об дальнюю стену. Ничего, будто нет у тоннеля не начала, не конца. Строения, скорее всего, принадлежат ацтекам, как и многие расположенные на территории Мексики. Телефон отключается, мой интерес не удовлетворен, но ничего не поделаешь. Убираю его в задний карман и двигаюсь на ощупь.
Возвращаюсь спиной вперед, размышляю над тем, что здесь наверняка жили очень худые люди. Они должны были каким-то образом проскальзывать внутрь отдельного храма, так как проход слишком узкий для обычного человека. Одна моя нога застревает между камнями, выпавшими из стены. Наклониться нет возможности, кроссовки конкретно увязли в трещине. Без возможных вариантов для выбора, освобождаю ногу из обуви и замечаю рисунок, появившийся перед моим лицом, благодаря удачно упавшему лучу естественного света. Вся стена испещрена множеством символов, изображения летучей мыши, паука и тот самый, который встречается мне слишком часто. Понимая, что у меня нет возможности сфотографировать, я выхожу из пещеры, оставшись практически босой. Солнце медленно опустилось за верхушку пирамиды, темная тень падает на яркую траву и исчезает, погружая весь город в сумерки. Яркая луна, как патрульный, возвышается над этим местом, устрашая и предупреждая.
Отхожу на небольшое расстояние и снимаю единственный кроссовок, оставшийся на ноге. Деревянные ступеньки усыпаны мелкими насекомыми, больше напоминающими термитов. Наступать босой ногой на них опасно, поэтому я решаю забраться по склону, но стоит мне зацепиться за траву руками, как я слышу это снова. Голоса в моей голове, они перешептываются и переходят на крики, голова начинает жутко кружиться, я оседаю на траву, обессиленная. Фоном идет шипящий звук, он настолько громкий, что мне приходится закрыть уши и сжать с силой голову. Он похож на оружие массового действия, когда твое тело не слушается тебя, в душе поселяется паника и страх быть обездвиженной.
Я чувствую свое глубокое дыхание, слабость заставляет меня лечь на прохладную траву и закрыть глаза. Будто примагниченная к этому месту, не могу заставить себя двигаться и перестать слышать шипение. Мое сердце пропускает удары, острая боль под лопаткой и онемение рук – это все приводит меня в дикий ужас. Из последних сил я привстаю и ползком забираюсь на деревянные лестницы с насекомыми, они ползут по моей одежде, проникают в волосы и кусают. Каждое движение причиняет мне нестерпимую боль, локтями отталкиваюсь от последней лестницы и падаю навзничь, поднявшись наверх.
– Что это, черт возьми, такое?! – Поднимаюсь через силу и принимаю вертикальное положение, на подогнутых ногах делаю шаги, постепенно удаляясь от этого места. Я не чувствую боли от врезающихся в стопы камней, со стороны может показаться, что я изрядно напилась. Меня качает из стороны в сторону, пока я, обнимая себя за плечи, бреду между улицами в поиске правильной дороги. Город-лабиринт путает меня все сильней. Все кружится вокруг, не могу разобрать, где именно сейчас нахожусь. Люди, проходящие мимо, горланят свои песни, музыка превращается в демонические звуки, лица замедленно искажаются, превращаясь в гримасы. Будто под сильнодействующим препаратом голова становится еще более тяжелой. Окончательно лишившись сил, я сажусь на тропинку, опираясь спиной на дом. Я расслабляюсь и позволяю ощущениям обрушиться на меня, захлестнуть по полной. Потеряв счет времени, я не могла больше контролировать себя и держать тяжелое тело, провалившись в бездну, я искала путь назад, но все тщетно.
Толчок, затем еще один, резкий запах, и я с трудом раскрываю глаза, чтобы увидеть столпившихся прохожих, обступивших меня со всех сторон. Мужчины и женщины роптали на мексиканском, пока я не остановилась на Эрнесто. Его темные глаза отражали печаль и переживание, я будто чувствовала его эмоции.
– Андреа, ты можешь встать? – Эрнесто берет меня за руку, но опускает, видя, что я не двигаюсь. – Я отнесу тебя домой, подожди немного, доктор уже в пути. – Я слушала его голос и хотела что-то сказать, но из меня вырвался нечленораздельный звук, который был не понятен для моих ушей. Нечто больше похожее на неизвестный диалект, лепет.
Он подхватил меня на руки, помогая мне удерживаться горизонтально. У меня не получалось обхватить его шею, так как в теле было странное онемение, обмочись я в эту самую минуту, точно не смогла бы почувствовать. Я снова открыла рот, и из меня полились бестолковые звуки, мои глаза расширились. Что, если у меня сейчас случился инсульт, я мозгами понимаю, но сказать не могу. А если я останусь недвижимой на всю жизнь? Господи! Смыкаю веки, внутри меня все сжимается от страха.
– Не надо плакать, ми аморе. Все хорошо, у тебя рана на ноге, надо ее срочно обработать и остановить кровь. Где же ты была все это время?! Я с ног сбился искать тебя, – говорит мужчина, – еще немного осталось, два дома и мы на месте.
Все, что мне остается делать, это моргать. Он почти бежит со мной на руках, пока я вишу на нем, сокрушаясь над тем, что мне страшно. Мой отец всю жизнь был инвалидом, и в данный момент я чувствую то же самое, что и он. Немощной, беспомощной и потерянной. Я с трудом понимаю, где мы, весь мир переворачивается передо мной, небо утопает в толстом слое тумана и туч.
– Мы дома, – дрожащим от усталости голосом говорит Эрнесто, и я уже слышу, как открываются железные ворота и деревянные двери.
– Что произошло? – паникует Кэрри, обхватывая мою голову, как только меня укладывают на диван. – Почему она молчит? – она обращается к мужчине, бегающему по комнате, судя по топоту.
– Она говорит, но я не знаю этот язык. Меня больше беспокоит то, что она не может двигаться. – Он подбегает ко мне, поправляет подушку под моей головой, Кэрри укладывает еще несколько, помогая мне принять положение полулежа, и они оба крутятся около меня. – Врач должен приехать с минуты на минуту, не закрывай двери.
– У нее кровь бежит из ноги, и она опухла! – чуть ли не визжит.
– Ты меня оглушила, открой дверь и прекращай паниковать, – говорит Эрнесто, осматривая мою ногу. – Кэрри, я прошу тебя, не ори ты мне в ухо.
Кэрри смотрит сначала на меня, расплывшуюся и напоминающую больше вздувшуюся пиньяту, потом на Эрнесто, резво обрабатывающего мою ногу перекисью.
– Я не хочу ее потерять, не могу, – уже тише произносит девушка.
Быстрые шаги входящего человека отражаются от стен. Маленький пузатый дядька, со стандартными усиками и густой темной шевелюрой отодвигает Эрнесто от моей ноги. Серьезный мужчина внимательно рассматривает мою рану, затем, не говоря не слова, поднимает мою кофту и слушает. Фонарик просвечивает мои глаза, ослепляя, доктор, не внушающий доверия, заглядывает в рот и, наконец, я вижу, как из саквояжа появляется шприц и ампула.
– Я поставлю капельницу, очень похоже на алкогольное опьянение и как следствие отравление. Очень надеюсь, что мы успели. – Узкая игла впивается мне в вену, оставляя растекаться невыносимую боль. – Эрнесто, держи ее.
Меня в буквальном смысле выворачивает наизнанку, я выкручиваюсь всем телом, как демон во время сеанса экзорцизма. Боль, прожигающая насквозь, тупая и острая, сильная и слабая, не имеющая определённого места. Это невыносимо, я слышу свой дикий крик, чувствую участившееся биение сердца, тяжелое дыхание. Как неприятное предвкушение, ожидание, когда ловкий убийца безмолвно вонзит в тебя острый кинжал и нанесет подлый удар в спину. Боль становится настолько невыносимой, я прекращаю сопротивляться и позволяю уничтожить меня. Они ошибаются…
– Ногу, доктор, она ее поранила, – отдаленно слышу голос моей подруги, – рана очень глубокая.
– Вот к чему приводит решение выпить лишнего, Эрнесто сказал, что у нее раньше были проблемы с алкоголем. Сколько она провела времени в клинике? Это не сработало. – Последнее, что я слышу перед тем, как отключиться.
