Елена Юрьевна Свительская
Две тысячи журавлей
3-ий Синий
Кто-то легко коснулся моего плеча. Протерев глаза, сел, посмотрел на разбудившее меня существо. Это оказалась узкоглазая женщина странной наружности: несколько рук, на лбу круглая шишка, мочки ушей свисают почти до самых плеч, длинные волосы собраны в высокий пучок на затылке, тело закутано в длинную белую ткань, со складками спадающую до земли. Две обнажённых руки её поддерживали длинные, узкие свитки, одна задумчиво приглаживала толстую длинную прядку чёрных волос, выбившихся из причёски, четвёртая её рука изящно поддерживала лютню, пятая рука – осторожно и грациозно перебирала струны, шестая – зависла над моим плечом, видимо, чтобы растормошить меня, если вздумаю заснуть, а седьмая и восьмая руки грели ладони под солнечными лучами. Кожа незнакомки была непривычно смуглой, а глаза – необыкновенно мудрыми и добрыми, такими ласковыми, что я засмотрелся в них и забыл обо всём на свете.
– Здравствуй, Юуки, – тепло приветствовала меня женщина.
– Здравствуйте… – тут меня наконец-то настигло понимание. – Здравствуйте, богиня Каннон!
– Говорила я нынче ночью с Сироиси-куном: он мне о тебе много-много разного рассказал, – она задумчиво улыбнулась, сыграла на поющих струнах ещё несколько чудных звуков. – Никогда ничего не просил с тех пор, как его душа рассталась с телом, молчал, а нынче пришёл ко мне, плачущий, да сказал: «Помоги, о милосердная богиня Каннон! Я не за себя прошу, за правнучка моего. Уж сколько у меня правнуков ни есть, а такой появился впервые: не чванливый, добрый. А я, говорит, увы, божество простое, не всесильное. Всего-то и мог, что подарить ему один день, дабы он мог на мир посмотреть, какой давно уже разглядеть мечтал. И, увы мне, старому, – и такая мука отразилась в его глазах, – я ему больше подарить не могу. А он и не требовал больше: правнучек мой обрадовался и этой крохе. Да не только порадовался, он ещё и несколько часов этого дня провозился с попавшим в западню обманщиком, так, что полностью мой дар и использовать-то не сумел. И понимал, что более дня чудо то не продлится, а потратил драгоценное время на спасение никчёмной животины. О, если бы мог я ещё что-то подарить правнучку моему милому! О, если бы я только мог!».
Так значит, Сироиси-сан до того меня любит, что дерзнул обратиться к могущественной богине, клянча для меня новое чудо!
Я упал на колени, взмолился:
– О, благая богиня! Не сердись на моего духа-предка, не наказывай его! Мне хватило и одного дня. Он и один был прекрасен, да и хорошего должно быть мало: если бы Сироиси-сан подарил мне хорошее зрение на всю жизнь, я бы рано или поздно охладел к его подарку, перестал радоваться, смотря на мир! Боюсь, мог из жадности потребовать что-нибудь ещё, если не все блага сразу! А так я целый день смотрел на окружающее меня пространство и ликовал. Это был самый сладкий, самый лучший день из всех, которые мне выпадали!
Каннон долго молчала, тихо перебирая струны, и лютня её играла мелодию грустную и трогающую душу. Наконец богиня заговорила:
– Многое из того, что могло бы принадлежать тебе, досталось другим. Только нет у тех той драгоценности, которая есть у тебя. Потому, не имея ничего, ты можешь обрести всё. Не сердись на жизнь, что родился таким, Юуки.
– Не буду. Только вы, пожалуйста, не гневайтесь на Сироиси-сан! Он не хотел вас сердить, просто хотел подарить мне побольше.
Женщина рассмеялась. Смех её звоном сотен металлических колокольчиков рассыпался по равнине и зеркальному озеру около неё.
– Прав был Сироиси-кун. А, впрочем, тебе не обязательно это знать.
В её свободной руке появился лотос: белоснежный, чистый, благоухающий. Смотря на него, трудно было поверить, что этот цветок вылез из мрака, из грязного ила и родился таким прекрасным и сильным, что достиг света и кажется теперь небесным цветком. А потом лотос засверкал столь ослепительно, что я невольно зажмурился, не в силах выносить это сияние.
***
– Нет, вы только посмотрите на этого сопляка! – задребезжал у меня над головой смутно знакомый голос. – Дрыхнет, как ни в чём ни бывало! Если я ещё с час прожду, пока он наконец глаза продерёт, сдохну с голода!
Широко распахнув глаза, увидел склонившегося надо мной барсука.
– Ну, ты проснулся, значит, на тебя никто исподтишка теперь не нападёт, – зверь вмиг повеселел. – Значит, я теперь могу спокойно найти уютное местечко и поесть.
Почему-то первым у меня проснулся желудок, а не голова. Дождавшись, пока недвусмысленный звук, шедший из глубины моего тела, ненадолго стихнет, попросил:
– Дай мне ещё немного риса, пожалуйста! Дома мне сразу и поесть не дадут: наверняка мама всё ещё на меня злится.
– Вот ещё чего! – рассердился оборотень. – Если я буду со всякими делиться, то до зимы не дотяну!
Теперь разозлился и я.
– А кто тебя вытащил из ловушки с магическим талисманом? Благодаря кому ты смог ночью наесться риса?
– Я их надул, слышишь ты? Я! – барсук поднялся на задние лапы, угрожающе навис надо мной. – Иначе бы и рису никакого у меня не было! А ты должен быть мне благодарен, что я тебе такую прорву еды столь милосердно отвалил!
Вскакиваю на ноги, ору:
– Тебя следовало бы назвать Жадиной, а не Злодеем!
– Это не жадность: это рассудительность и бережливость! – прошипел зверь.
– Да у тебя ж ещё целый мешок!
Акутоо поспешно спрятал упомянутый мной предмет за спину. Впрочем, мне короткого взгляда хватило, чтобы понять: мешок по-прежнему был пухлым от наполнявшего его рисового зерна.
Угрюмо отвернулся от скряги. И замер растерянно, не понимая, что же случилось с миром: окружающее меня пространство заметно изменилось. Запоздало понял: круг, в котором я ещё мог худо-бедно видеть, расширился. Ещё на десять-двадцать шагов: с непривычки так сразу и не высчитать. Тогда подошёл к барсуку вплотную – тот поспешно поднял мешок над головой, чтобы мне было не дотянуться – и развернулся к зверю спиной, отступил от него на пять широких шагов. Сзади послышался вопль. Резко развернулся: скряга не удержал рис – и мешок плюхнулся ему на голову, распластав по земле. Теперь из-под мешка торчали только лапы и голова Акутоо. Подбежал к пострадавшему другу, схватился было за мешок, дабы стащить в сторону, помогая барсуку освободиться.
– Убери руку, а то загрызу! – прохрипел полузадавленный оборотень, которому дороже собственной жизни и здоровья оказался большой мешок с едой.
Отступил от него на десять шагов и насмешливо крикнул ему:
– Был бы умным – и обратился бы во что-то большое.
Акутоо помедлил мгновение, потом превратился в большого чёрного медведя, столкнул с себя мешок, поднялся на задние лапы, прижал к себе свою драгоценность:
– Мой рис никому не отдам!
Полюбовался на яростно сверкавшие глаза друга, на белоснежные клыки, открывшиеся в оскале. Отступил ещё на пять шагов. Ничего не изменилось. Отступил ещё настолько же: медведь помутнел. Приблизился на четыре шага. Отступил на три. Приблизился на два. И радостно подсчитал в уме: мне теперь чётко видно окружающее пространство примерно на семнадцать шагов! Значит, милосердная Каннон, тронутая горячей мольбой Сироиси-сана, тоже сделала мне подарок. Только не понятно, насколько часов или дней. А впрочем, не важно!
Я радостно подпрыгнул и заорал во всю глотку.
– Свихнулся от голода, – задумчиво произнёс Акутоо, но спасать меня при помощи еды не торопился.
Может быть, он не такой плохой, каким кажется. Кто знает? Возможно, единственное, с чем барсук не в силах расстаться – это еда. Он лишь немного накормил своего спасителя, но это же может говорить не только о его жадности, а о том, что иногда, в особых случаях, Акутоо способен расстаться с чем-то дорогим ради кого-то. Только не каждому выпадет честь отведать угощение этого оборотня, так что мне полагается гордиться. И вообще, пора бы мне вернуться, а то, родители, брат и сёстры уже волнуются.
Отец очень холодно взглянул на меня, когда я пришёл к родному дому. Мать и вовсе побила. Про насмешки Такэру, которые тот бросал мне исподтишка, пока я покорно стоял у двери, не смея войти внутрь, молчу. Жаль, что моей милой Асахикари досталось из-за меня: младшая из сестёр пыталась накормить меня едой, припрятанной утром.
Мама только к вечеру смилостивилась, наложила мне немного овощей в миску и выставила еду на улицу. Ещё пару ночей я спал вне дома, не смея нарушить запрет моей родительницы. А потом всё наладилось. Не сказать, чтобы дети, прежде донимавшие меня, перестали издеваться надо мной. Нет, они вели себя как раньше, только теперь, с даром доброй богини, я мог разглядеть мучителей прежде, чем они приблизятся ко мне, так что временами успевал спрятаться или сбежать. Да и возможность увидеть большую часть мира, чем ту, которую мог разглядеть прежде, наполнила мою жизнь новыми красками.
О подарке Каннон я умолчал. Во-первых, теперь у меня было преимущество перед неосведомлёнными об этом ребятами, во-вторых, если бы я рассказал, то рано или поздно мой счастливый рассказ перешёл бы в хвастовство. Быть может, тогда бы потерял этот дар, а этого мне не хотелось.
Спустя несколько дней после ссоры с Акутоо – тот до сих пор так и не вернулся – я рано утром брёл по деревне. И увидел избитого барсука, привязанного к старой сливе. Сердце моё испуганно сжалось. Уж как ни злился на жадного оборотня, а гибели ему не желал. Потому бросился к измученному побоями зверю, стал развязывать державшую его верёвку. Прежде, чем распутал последний узел, понял, что барсук не тот: уж слишком большой, старый, но не остановился. Не хорошо дарить надежду, а потом отбирать. Это как поклясться своей честью, а потом унизить себя, запятнать невыполнением обещания.
Полностью развязать пленника не успел: вернулся крестьянин, поймавший его. Барсук сумел сбежать, волоча за собой верёвку, которую я не успел отвязать от его левой задней лапы. Охотник до того разозлился, что бросился на меня, а не вслед за добычей. Если бы на мои крики и брань мужчины не прибежала Аса-тян, если бы сестрёнка не рванулась ко мне, не накрыла своим телом, приняв на себя сильный удар, кто знает, может, меня бы в тот день забили до смерти.
– Беги, Юуки! – отчаянно закричала сестра, что есть силы вцепившись в ногу взрослого и сильного мужчины. – Беги, меня он не тронет!
С трудом оторвал малышку от разъярившегося крестьянина:
– Дурочка, он же тебя до смерти забьёт!
– Нет, он меня не тронет! – Асахикари заплакала. – А тебя убьёт! – вывернулась из моих слабых рук, заслонила меня своим маленьким худеньким тельцем. – Брата убивать не дам! Убейте лучше меня!
Я заплакал, потрясённый её смелостью и любовью ко мне, никчёмному болезненному мальчишке, который ничего кроме бед ей до сих пор не принёс. Даже чудо себе присвоил, а о ней ни Сироиси, ни Каннон не заикнулся. И пусть меня убьют, мерзавца эдакого!
Умоляюще посмотрел на охотника, попросил:
– Если вы мужчина – накажите виноватого. И не смейте прикасаться к моей сестре! А то я вас зарежу!
– Да ты от десятка моих ударов загнёшься! – усмехнулся мужчина.
Закричал:
– Если вы посмеете тронуть мою сестру, то после смерти я стану призраком и буду следовать за вами, пока не сведу вас с ума!
Охотник растерянно посмотрел на меня, потом расхохотался. И ушёл. Мы с Аса-тян ещё долго стояли, прижавшись друг к другу и дрожа.
Потом сестрёнка убежала домой, к матери, а я заковылял в лес, смотреть, добрался ли до него спасённый мной зверь. У толстой криптомерии обнаружил брошенную верёвку, с пятнами подсохшей крови, но самого барсука не нашёл. Толстый бамбук лениво шелестел листьями над моей головой, сопротивляясь солнечному свету. Я долго стоял, вслушиваясь в звуки бамбуковой рощи, но беглец не выдал себя: не то спрятался, не то не перенёс испытаний.
Долго бродил, но так и не нашёл ни живого барсука, ни мёртвого. А потом неожиданно столкнулся с самураем, бесшумно вынырнувшим мне навстречу из полумрака.
4-ый Синий
– Кто ты, мальчик? – спокойно спросил воин, разглядывая меня сверху вниз.
Высокий, сильный, одетый в тусклое темно-синее кимоно из конопляной ткани, с двумя мечами, один из которых оттопыривал край верхней одежды, в хакама до голеней, седовласый, морщинистый, он при этом выглядел крепким, несгибаемым и могущественным. А его неожиданное появление заставило меня вздрогнуть. Опустив глаза, вежливо и чётко ответил ему:
– Я сын своего отца.
– Человек, значит, – мрачно произнёс ронин. – А вид у тебя как у недавнего покойника, обратившегося в призрака.
Неужели, настолько избит и так сильно побледнел?!
Он молчал, и я ничего не говорил. Потом осмелился ненадолго поднять взгляд, но не на его лицо, а на выбритый затылок и бело-серый пук волос.
– Кто это тебя так отделал? – спокойно спросил мужчина.
Робко признался:
– Сосед, – глянул на его лицо, на сошедшиеся белые брови, и торопливо добавил: – Только я это заслужил.
– Чем же?
Потупился, тихо ответил:
– Я отпустил его добычу.
– Людям, значит, пакостить нравится? – строго уточнил самурай.
Мой голос задрожал:
– Просто пожалел зверя. Может, его в ловушку поймали, а потом избили до полусмерти.
– И чего ж тут неправильного? – недоумённо уточнил воин. – Люди с давних времён охотятся на зверей, да и некоторые из них – на нас.
– По-моему, не подобает сильным обижать более слабых.
– А рыбу, ты, значит, не ешь? – язвительно осведомился незнакомец.
– Ем, – почувствовал, что краснею. – Когда удаётся. Это несправедливо с моей стороны, но…
Мужчина громко расхохотался.
– А ты где живёшь, юнец? – поинтересовался он уже дружелюбно.
– В деревне Каваносин.
– Далеко она находится?
Я так долго обдумывал, куда же забрёл и как теперь добираться до дома, что воин не выдержал и насмешливо уточнил:
– Малец, а ты сам, случаем, не заблудился ли?
С огромным усилием вспомнил, где же нахожусь. И твёрдо указал рукой на северо-запад. Глаз не поднимал.
– Тогда проводи-ка меня туда, – твёрдо сказал незнакомец.
И я молча направился к деревне. Он шёл слева от меня. Спустя некоторое время самурай, наблюдающий за мной, моей хромотой и понурой спиной, предложил меня пронести.
– А то ещё загнёшься, не доведя меня до места, – проворчал он.
Отчего-то само собой моя спина выпрямилась, а плечи расправились. Обернулся к нему и тихо сказал:
– Господин, в моём жалком состоянии виноват я сам. С моей стороны будет верхом бесстыдства просить вас тащить меня.
Мужчина удивлённо остановился и заметил:
– А я думал, что ты согласишься. Ты ж едва идёшь. Того и гляди – упадёшь бездыханный.
Опустив голову, робко возразил:
– Если упаду, значит, поделом мне. За мои ошибки полагается отвечать мне самому.
– А если цена твоих ошибок – смерть? – он нахмурился.
Ох, я ж перечу воину!
Ронин долго молчал. Я дерзнул ненадолго взглянуть на него: седовласый мужчина пристально смотрел на меня.
– Готов ответить своей смертью?
Задрожав, кивнул.
– Врёшь, – голос его стал ледяным. – Такой сопляк как ты может быть смелым только тогда, когда его жизни ничего не угрожает. И зверя ты выпустил не только из жалости. Просто у тебя добрый и любящий отец, и ты ждал, что он вступится за тебя. Или же отплатит за твои мучения потом, когда узнает.
Вулкан отчаяния, боли и горечи, зреющий в моей душе едва ли не с самого рождения под гнётом принижения, презрения, насмешек и материнской досады, вдруг прорвался лавой злых, жгучих и громких слов:
– По-вашему, я не смогу решительно принять смерть, если заслужу её? Только то, что я – болезненный, слабый, измученный мальчишка – это уже означает, что от меня не может быть пользы, и на смелость хоть раз в жизни я не способен?!
– А ещё ты несдержан и невежлив, – недовольно припечатал воин. – Жалкий крестьянский мальчишка, ты посмел поднять на меня голос! – и он выхватил длинный меч.
Сегодняшние несчастья подтолкнули меня к опасной и дерзкой выходке. Нет, это просто плотину моей сдержанности прорвало.
Меч взлетел над моей головой…
А папа расстроится из-за моей смерти. И Аса-тян. Может, даже мама?
– Ну, так и будешь молчать? – сурово сказал воин.
Едва слышно пробормотал:
– А мои слова что-то изменят?
– Если ты покажешь мне, как должен вести себя презренный крестьянин, быть может, я пощажу тебя, – спокойно объяснил ронин. – Боги могут отвернуться от меня из-за убийства такого немощного сопляка, поэтому, хоть ты и оскорбил меня, я даю тебе шанс заслужить прощение.
Мне вспомнились папины рассказы о самураях, о том, как они хладнокровно встречали смерть. Тогда, сидя в безопасности и слушая о них, я восхищался их мужеством и безмерно им завидовал. О, они были прекрасны, эти твёрдые бесстрашные верные воины! Ну, сам я их никогда не встречал, тем более, подвигов их не видал, но отец описывал их необыкновенно красиво. Потому я часто мечтал, как вдруг стану воином, смелым, мужественным, непоколебимым в противостояниях с врагами и снисходительным к слабым. Вот так и прошли одиннадцать лет: в напрасных мечтаниях. Никчёмная жизнь жалкого мальчишки. И сейчас, когда я в каком-то оцепенении разглядываю длинное, острое, блестящее лезвие над моей головой, мне своей жизни не жаль. В моей душе только грусть от того, что от меня родным не было никакой пользы. А ещё мне обидно перед самим собой: так и не позволил себе приподняться хоть чуток хотя бы в собственных глазах.
– Щенок, если ты сейчас же не начнёшь просить прощения и пощады, я тебя пополам перережу! – воин говорил, перерубая фразу на куски своим чётким, холодным голосом.
И тут меня осенило, как можно всё исправить. Хотя бы для себя.
Задрожав, поднял голову и решительно встретился взглядом с самураем:
– Если я вас оскорбил, пусть моя кровь смоет ваш гнев.
– Хочешь сдохнуть?
Он замахнулся – и я задрожал ещё сильнее. Взглянуть на медленно приближающуюся смерть не осмелился, но с места не сошёл. Не совсем самурайская смерть, но хотя бы на каплю достойная выдержка. Хотя бы на каплю.
Лезвие проскользнуло мимо моего левого уха и впилось в плечо, потянулось к кости, чтобы отделить мою руку от тела. Я и без того немощен, а стану калекой – так родным придётся ещё больше возиться со мной? Или мне удастся умереть от потери крови? Тогда наконец-то избавлю их от тяжёлой обузы.
Боль, пронзившая меня, выбила все мысли и чувства.
Лезвие с противным чмоканьем выскользнуло из моей плоти. Я рухнул на колени, зажимая рану на плече. Дрожащие пальцы правой руки ощутили, что левая на месте, а так же – тепло выбегающей крови.
– Я люблю смелых, – спокойно объяснил ронин, доставая тускло-коричневый платок. – Смелые способны встретить смерть достойно. Для крестьянского заморыша ты держался очень хорошо.
Он спокойно, словно стряхивал грязь с сандалий, смахнул мою кровь с лезвия, тщательно протёр свой меч и плавным движением вернул его в ножны. На моё лицо, искажённое от боли, воин посмотрел равнодушно. Какое-то время разглядывал меня сверху вниз, потом твёрдо прибавил:
– А глупость наказуема. В следующий раз, когда ты начнёшь дерзить самураю – упадёт твоя голова. А может, и твоего спутника. Если тебе себя не жаль, глупый мальчишка, подумай хотя бы о своих близких и друзьях.
Я не хотел плакать. Клянусь, не хотел! Но предательская вода полезла наружу: моё тело ненавидело боль.
– Дурень! – сурово сказал мужчина.
Он оторвал край своего кимоно, отцепил мою ладонь, вцепившуюся в левое плечо в безуспешной попытке остановить кровь, грубо перевязал рану. Перед тем, как связать концы повязки, намеренно сжал их, заставляя меня застонать.
– Запомни, сопляк: глупость приносит горькие плоды, – крепко обхватил меня за раненное плечо, грубо поднял на ноги. – Показывай дорогу.
И мне ничего не оставалось, как опустить голову и плечи и двинуться вперёд.
Не успел сделать и сотни шагов, как мимо нас прошмыгнул молодой барсук. Почти сразу же за ним последовал большой и старый. Недоумённо проследил за ними, до тех пор, пока их силуэты, мелькающие между бамбуком, не стали расплываться, потом сделал ещё один шаг к цели. И едва не споткнулся о третьего барсука. Тот мрачно обернулся на меня, сердито блеснув чёрными глазами, и скрылся в роще. До того, как мы добрались до деревни, мимо нас пробежало более десятка барсуков, больших и маленьких.
– Да что ж это такое?! – не выдержал мой спутник, споткнувшись об очередного бегуна.
Зверь, на которого упал человек, отчаянно засипел. Поднатужился, выбрался. И нагадил на штаны самурая. Основательно так запачкал их и, судя по быстрому прощальному взгляду, намеренно. Ронин метнул ему вслед короткий меч, но промахнулся. Барсук остановился, задумчиво посмотрел на меч, застрявший в толстом бамбуковом стебле, и скрылся.
Когда воин выдернул меч из бамбука и вернул оружие в ножны, мимо нас пронеслись два барсучонка.
Мужчина недоумённо потёр правый висок:
– Впервые вижу, чтоб они себя так вели.
Да уж, сколько ни встречал за свою жизнь этих зверей, но ни разу не было, чтоб они бегали так часто и все в одном направлении.
От внезапной догадки ненадолго перестал чувствовать боль и усталость.
В одном?! Да, кажется, что барсуки со всей округи стекаются куда-то! Впрочем, мне сейчас не за ними бегать нужно, а самурая до деревни проводить. Пусть староста займётся им поскорее, тогда интерес воина ко мне иссякнет. И я смогу съёжиться дома, в углу, и заснуть. Впрочем, нет, мать начнёт ругаться, увидев, в каком я виде. Может, ей уже доложили, что чужую добычу отпустил. Лучше доковылять до леса и там поспать. А что в лесу опасно, так это не страшно. Страшнее маминых нотаций, выедающих душу, в мире нет ничего. Даже смерть теперь, спустя некоторое время после потрясения, кажется мне не такой страшной.
У окраины деревни мы нос к носу столкнулись с моим отцом. Тот мрачно взглянул на меня – ему уже рассказали и родитель из-за меня оторвался от работы, потом вежливо покосился на пришлого. И задрожал. Ронин растерянно сощурился, впился взглядом в лицо моего отца. И, как ни крепился, голос его задрожал:
– Мамору?
– Сабуроо… – отец замялся. – Сабуроо-сан?
– Вот ты и нашёлся, – мрачно заявил ронин.
Тон его менял смысл фразы на что-то вроде: «Вот ты и попался, Мамору!». А что если мой отец как-то оскорбил этого самурая в прошлом? И теперь он явился, чтобы отомстить нам?!
Испуганно отступил к отцу. Тот взглядом попросил меня уйти. Значит, дело плохо. Но неужели он думает, что я сбегу, оставив его умирать?! Его, моего доброго и заботливого родителя?!
Решительно встал между ними. Пусть лучше ронин разозлится на меня, сорвёт на мне злость. Может, тогда он пощадит моего отца. Странно, ведь он назвал его Мамору… и отец не возражал. Значит, его так зовут на самом деле или он когда-то соврал этому воину?
– Ты с ним знаком, Мамору? – теперь замялся и пришлый. – Мамору-кун, ты его знаешь? Или… – мужчина пристально взглянул на меня, сердито цокнул языком. – Ну, как я мог не признать? Ведь он похож на тебя в детстве!
– Мне казалось, я был покрупнее и повыше, – осторожно заметил мой родитель.
– Естественно: ты был здоровяк и крепыш, – задумчивая улыбка, взгляд поверх моего плеча, в прошлое, где они были хорошо знакомы.
Ведь не просто ж так пришлый самурай обратился к отцу, используя «кун»! И… как же его едва не назвал мой родитель? Отец назвал его имя, даже не фамилию, что уже свидетельствует об их близком знакомстве. А по возрасту ронин его старше, лет на пятнадцать-двадцать.
– Вот только этот малец… – Сабуроо увидел бегущего к нему старосту, нацепившего самую вежливую и почтительную улыбку из всех, на которую этот старик был способен. – Недавно он взглянул на меня точно так же, как и ты когда-то. И у меня сердце защемило от этого решительного, бесстрашного взгляда, от той же глупой отваги. Тогда приметил и некоторое внешнее сходство, только не решился поверить, что он – твой сын. Приветствую вас, почтеннейший, – обратился мужчина к старосте.
Тот, дабы не навлечь на себя беду, очень вежливо и льстиво приветствовал воина, пригласил в свой дом. А то ещё разозлишь такого, годами набиравшего опыт в убийстве людей – и беды не миновать. Несколько лет назад в деревню пришёл оборванный, грязный и злой ронин. Всего-то что было достойного в этом бродяге – два красивых меча. Второй сын старосты презрительно посмотрел на оборвыша – и уже через миг упал замертво, рассечённый от плеча до пояса.
Как бы между прочим староста осведомился, не знаком ли почтенный воин со здешним крестьянином Тадаси, то есть, с моим отцом. Тут, к моему глубокому изумлению, они оба изобразили людей, впервые встретившихся друг с другом. Отец стал обращаться к Сабуроо униженно и почтительно, прикинулся испуганным. А тот, в свою очередь, стал грубить и держаться развязно. Что-то такое связало этого ронина и моего отца, о чём те не желали никому рассказывать. Вероятно, и мне не скажут. В общем, староста увлёк гостя в свой дом, потчевать. А мой отец долго смотрел им вслед. Правая его рука вдруг задрожала, он крепко сжал её левой ладонью.
– Ты встретил его около деревни? – спросил родитель, справившись с собой.
Честно ответил:
– Я встретил его в лесу. Он попросил указать ему путь в мою деревню – и я привёл его сюда.
Отец вздрогнул, услышав, кто способствовал их встрече. Получается, он не желал больше никогда встречаться с Сабуроо, а я – привёл самурая к нему. Я, его сын, способствовал этому!
– Пойдём домой! – сказал мой родитель сурово.
Интересно, как же его зовут на самом деле: Тадаси, то есть Откровенный, или же Мамору, Защитник, как нескольких из героев его рассказов? Или… то был один и тот же самурай? Бесстрашный отчаянный и сильный воин по имени Мамору? Или… мой отец рассказывал о самом себе?!
Что ж тогда получается: это именно он дрался с самураем по имени Сусуму, он своими же глазами видел, как тот обратился в демона, желая отомстить за крестьян, позаботившихся о нём? Раньше мне думалось, что та история с человеком, ставшим демоном – просто красивая история о странном влиянии благодарности – Сусуму же был в отчаянии, поскольку не смог отплатить тем крестьянам за их доброту! Но после встречи с моим удзигами, с оборотнем-барсуком и сна, в котором мне явилась сама богиня Каннон и подарила новую силу моим глазам, мне как-то уже слабо верится, что то была просто история. Ну, она могла быть такой, но… Если есть боги, то и демоны должны быть! То есть, существует возможность, что по неведомым мне дорогам всё ещё ходит тот самый Сусуму!
Впрочем, намного больше меня потрясло другое: похоже, мой отец так любил истории о самураях и хорошо разбирался в их обычаях, поскольку сам был воином! И стал плохим крестьянином именно потому, что изначально был именно самураем, а потом, когда отчего-то стал притворяться простым земледельцем, ничего делать на земле не умел. Я как-то слышал насмешки селян над тем, что мои мать и отец ничего толком не умеют делать. И пару замечаний, что они многому научились за те одиннадцать лет, которые провели в Каваносин.
Но почему же тогда мы теперь живём именно здесь, как простые крестьяне? Почему отец сказал мне, что мы – из купцов? Что нам нечем гордиться, раз уж мы происходим из такого низкого сословия?! Нет, он не мог быть самураем! Отец бы не посмел соврать о наших предках! И, уж тем более, не дерзнул бы заявить, что такими предками не следует гордиться! А труд крестьянский потому ему был тяжёл, особенно, в самом начале, поскольку отец мой и мать вышли из купцов, и с землёй обращаться не привыкли.
Матери дома не оказалось. Только Асахикари. Девочка старательно протирала пол. Хозяин дома, вздохнув, прислонился к столбу посреди дома, устало закрыл глаза. Сестра его не трогала. Да и я молчал. Правда, спустя некоторое время не удержался и тихо спросил:
– Отец, мне не следовало приводить его в нашу деревню?
Мужчина открыл глаза и посмотрел на меня. Казалось, что одна встреча с былым знакомым состарила его на несколько лет, полностью вымотала. Что же случилось там, в прошлом? О чём родители умолчали?
– Я не хотел этой встречи, – неожиданно признался отец. – Но то, что именно ты встретил его первым, то, что именно ты привёл его в нашу деревню, наводит на следующую мысль: должно быть, самим богам было угодно, чтобы мы встретились. И что бы я ни сделал, чтобы воспрепятствовать этому – всё это было напрасно.
Аса-тян принесла отцу чашу с тёплой водой, почтительно протянула её ему. Хозяин дома быстро опустошил чашу, ненадолго задумался. Видимо, он перебирал в памяти все детали встречи и разговора с Сабуроо, так как чуть погодя сказал:
– Сабуроо-сан упомянул что-то о решительном и бесстрашном взгляде и о глупой отваге. Как вы встретились? Где он мог это увидеть?
Асахикари тихо произнесла:
– Я схожу за водой. Для обеда не хватает воды, – и быстро ушла, не желая слушать наш разговор.
Моя милая маленькая сестрёнка была не только доброй и красивой, но и очень сообразительной: отец проводил её довольным взглядом, так как не хотел говорить при ней, а она догадалось об этом – и сама поспешила уйти, якобы по делу, не понимая, что мы будем обсуждать что-то серьёзное. У второй сестры и Такэру не было такого ума и такта. Да, она прекрасна, моя милая Аса-тян!
– Так как вы встретились? – сердито уточнил отец.
Честно рассказал ему обо всём. Даже про странное поведение барсуков упомянул. Хотя, наверное, оно не имело никакого отношения к делу. Молчание надолго зависло в доме. Потом послышался топот ног на улице. И едва слышный шёпот Асахикари:
– Мама, не ходи туда! Не надо! У них важный разговор!
– Нет, я пойду! – ответила хозяйка громко. – Этот негодяй совсем от рук отбился: мало нам его болезней, бесполезности и дурной привычки шляться непонятно где целыми днями, так он ещё повадился пакостить нашим соседям!
Когда злая, глубоко дышащая мама вошла в дом, то отец встретил её таким взглядом, что она невольно отступила назад. И поспешила удалиться, увела за собой дочку. Всё это произошло молча и тихо. Хозяйка дома даже не посмела взглянуть на мрачного мужа.
Тишина в доме давила на меня нещадно. Не выдержав, едва слышно спросил:
– Я поступил очень дурно? Я должен был убежать, едва увидев его? Или униженно молить о пощаде?
Отец неожиданно улыбнулся мне:
– Ты всё сделал правильно, Юуки.
Такая драгоценная похвала после всего, что я сделал, потрясла меня. Как и то, что глава семьи неожиданно назвал меня моим прежним именем. Не Снегом, а Смелым! Хотя я вёл себя вызывающе дерзко с незнакомым мне воином! И ужасающе глупо – только сейчас это понял. И всё-таки отец меня похвалил!
– Сабуроо… – отец опять запнулся, желая назвать своего знакомого. – Сабуроо-сан любит смелых людей. Даже глупых смельчаков. И, похоже, ты ему понравился. Я не ждал, что ты можешь ему понравиться, но… да, наверное, так хотели боги. Мой… я только замедлил то, что должно было случиться.
