bannerbannerbanner
Сквозняки закулисья

Елена Юрьевна Кузнецова
Сквозняки закулисья

Полная версия

Ощущение холода и промозглой сырости, обычное в таких поездках, из чрезвычайного становилось привычным, и только сознание, что где-то актеры живут иначе – с комфортом и в тепле – как-то печально угнетало. С недавних пор ее стала посещать пораженческая мысль, что, возможно, мать была права. Она устала от дикого капитализма «с человеческим лицом», от частых приемов «шоковой терапии» без наркоза, оттого, что всякий раз, засыпая, не знаешь, в какой стране проснешься, заснула в одной – проснулась в другой. «Уйду», – решила она. И всякий раз, принимая решение бросить театр, она забывала о прежних, точно таких же решениях. Твердо уверив себя вот в такие же хмурые поздние вечера, что обязательно с этим надо кончать, утром, отведя дочку в садик, она пробегала глазами текст роли за чашкой кофе и отправлялась на репетицию.

Когда автобус въехал в город, она почувствовала непреодолимое желание выйти. Хорошо, что их отвезли сразу домой. Даша еле дотерпела и выскочила из двери первой. У подъезда стояли актрисы. Она попыталась незаметно проскочить на свой этаж, но ей стали говорить что-то о садике, о Кате, о больнице… Что было потом – помнилось с трудом, потому что…

Потом закончилась жизнь.

Нелепо… Страшно… Катька раскашлялась за обедом в садике и подавилась хлебом… корочкой хлеба.

Как же можно так подавиться, чтобы умереть???

– Как, доченька, как… Мы же должны были с тобой пойти в поликлинику, а потом пирог-и-и-и… Кусок черного хлеба… того… материнского, проклятого…

Страшная черная ночь накрыла собой Дашу.

4 глава. Жена

Наглое солнце нестерпимо било по глазам. Прячась от него, Павел перепробовал уже оба бока и спросонья попытался было поискать третий. Но, поскольку третьего бока для человека природа не предусмотрела, пришлось проснуться. От короткого дневного сна не осталось и следа – внутри все пело. Павел почувствовал необыкновенный прилив сил. Да! Он действительно готов к своему проекту. Внимательно просмотрел вчерашний сценарий и наброски. Некоторое время ушло на то, чтобы договориться об аппаратной. За что он любил родное Останкино, так за многовариантность. Путем несложных подсчетов была вычислена ночная смена, где за четыре часа работы с опытным монтажером с него обещали взять символическую плату.

Он вдруг подумал, что никогда всерьез не размышлял о счастье. Нет, конечно, время от времени, как всякий нормальный человек, он предъявлял претензии к жизни – не без того. Но счастье? Оказывается, счастливым можно почувствовать себя в любой момент. Для этого на самом деле нужно не так уж много, просто… Павел подошел к окну и зажмурился от яркого света. Неужели ему для счастья не хватало именно солнца или этого шаткого состояния равновесия, которое люди привыкли называть гармонией. Хотя гармония еще не все в мире. Без базы самая распрекрасная гармония – мгновенное ощущение. А только ощущения мало. Нет, ему нужна настоящая гармония, которая и душа, и тело, и дух, и кошелек.

Наверное, деньги поклоняются своему особому богу и признают только собственную логику. Надо научиться понимать ее. Тогда можно надеяться, что деньги выберут именно его своим хозяином, хотя, в нынешнем положении тоже было немало плюсов и преимуществ. Да, безденежье. Но, свобода! Хотя отсутствие денег делало его существование незавидным, а положение шатким. Только назвать это несчастьем Павел не мог. Сейчас не мог и не хотел.

Интересно, а если он заимеет деньги? Ну, можно же это себе представить? В конце концов, он – творческая личность. Творческая – без всякой иронии. Он почувствовал, как распрямились плечи, обычно, в таком качестве себя он воспринимал именно иронично. Вот он заимеет много денег. Все равно как – кредитом в банке, займом у друзей, спонсорской подачкой, свалившимся наследством от забытой бабки – и что? Что будет дальше? С деньгами и с ним? С деньгами как раз, наверное, хлопот будет меньше – вложить их проект и вся недолга. А вот с собой, что с собой произойдет? Потеряет ли он свою свободу? Вынужден ли будет подстраиваться под новую ситуацию и менять себя?

А ведь это непременно произойдет – деньги не терпят бессмысленности. И ценность для них представляет только система, при которой они могли бы размножаться, производя себе подобных, – деньга прирастает деньгой! Павел усмехнулся, он вдруг осознал, что думает о деньгах, как герой гоголевских «Игроков» о колоде карт – Аделаиде Ивановне. Что-то в этом было нехорошее, болезненное. И все от постоянного безденежья. Он прикрыл отяжелевшие веки: «Господи! Почему я должен все время выбирать между белым и черным?»

Странно, только что была гармония – и нет ее. Стоит о наличных подумать, как счастье мгновенно заканчивается. Одна лишь память в остатке. Резкий звук телефонного звонка вынудил его отойти от окна.

– Мечтатель, где тебя носит? – Бывшая жена не стала утруждать себя этикетом.

– Ты, как всегда, берешь быка за рога.

– Неужели выросли?

Павел промолчал.

– Не куксись, это я так, сморозила, уж больно гладко вышло.

– А я и не спорю, ты, как всегда, права.

– Что, действительно оторвала от полета фантазии?

– Что-то вроде того, – нехотя промямлил Павел.

– Опять про свободу…

– Не угадала, про деньги.

– Ну, ты даешь! – Жена чуть не поперхнулась.

– Никому! Пока нечего. Да и некому.

– Если что, запомни – я первая в очереди. По знакомству удружишь?

– Как только, так сразу, – Павел произнес это совершенно серьезно.

– Ладно, что мы с тобой все о низменном, хотя, куда от этого деться? Какие планы на выходные, не забыл, что у Кольки день рождения? Хорошо бы встретиться.

Павел чертыхнулся про себя – надо быть последним негодяем, чтобы забыть о дне рождения собственного сына. Ирина права, что бросила его. А, может, и не права.

– У меня сегодня есть время, хочешь, давай встретимся, только…

– Финансирование я беру на себя, потом сочтемся, – великодушно опередила его Ирина.

– Мне от ресторанной еды плохеет. Давай, по бульварам погуляем, помнишь?

– С твоей язвой надо заканчивать шляться по забегаловкам. Я несколько оторопела от неожиданности, но так даже лучше. И дешевле. На солнышке последнем погреемся перед зимой. Где?

Павел обрадовался, по дороге было удобно забросить пилот программы Сереге, – тот обещал показать кое-кому. Как ни странно, разговор с бывшей супругой взбодрил. С тех пор, как они развелись, с ней стало приятно общаться. В оставшееся до встречи время он тщательно побрился и даже погладил брюки. В ванной на расческе заметил седые волосы и нешуточно огорчился – возраст. Зеркало ответило гримасой: «Тоже мне, девица красная, еще морщины посчитай?» Однако…

Сзади раздался оглушительный сигнал. Павел вздрогнул и виновато улыбнулся в боковое зеркало, – в дороге мечтать опасно. Горел зеленый глаз светофора, и он едва успел тронуться с места, чтобы успеть к следующему красному. Но красный сменился желтым, потом зеленым, опять зажегся красный… Павел мысленно похвалил себя, что выехал на встречу с женой с большим запасом времени. Пробка впереди была минут на двадцать, если не больше, – можно и помечтать. Но хороша ложка к обеду, – момент уже прошел, и вместо флейты пронзительными голосами жаловались клаксоны.

В правом ряду из серебристого джипа, сияющего как зеркало, тоскливо выглядывал большой черный пес. Павел подмигнул ему, словно старому знакомому. Бритоголовый хозяин окинул цепким глазом тротуар и распахнул дверь. Павел усмехнулся, новым хозяевам жизни терпения не хватало. Они, конечно, могли носиться по улицам по собственным правилам, прессинговать, подрезать, брезгливо откупаться от гаишников, но в пробках все были равны – и водители отечественных малолитражек, и владельцы престижных иномарок. Хозяин джипа тем временем вытащил пса из салона и повел к тротуару.

– Эй, качок! – Словно по команде водители принялись обсуждать проблему нужды братьев наших меньших. – А как не успеешь?

Но он успел. Спокойно привязал собаку к железной решетке, потрепал ей ухо и вернулся к машине. Пес послушно сидел, только в глазах застыло непонимание. От неожиданности все разом замолчали. Павлу показалось, что огромная шумная улица провалилась в глухую тишину, – не стало слышно ни работающих моторов, ни людского гомона, ни криков птиц. Только противная липкая тишина. Машины медленно поехали, а пес недоуменно вытягивал шею, не смея подняться. Павел еле сдерживал себя, чтобы не протаранить бок лощеного джипа. Для него и машина, и ее хозяин стали одним целым – мерзким мурлом господ, свихнувшихся на безнаказанности и вседозволенности. Если бы Павел знал, что оставленный пес загрыз несколько не в меру болтливых болонок только потому, что они раздражали хозяина, наверное, он бы умерил свой гнев. Но Павел не знал. Да и какое это имело значение? Живая душа – не игрушка, с которой поигрался и выбросил.

А мы? Едкая горечь поднялась изнутри и залила язык. Он пронзительного ощущения потери закололо в боку. Злость постепенно улеглась, уступив место холодной ярости. Качок, конечно, редкостный негодяй, но разве он – Павел – лучше? Он ведь точно также убирал из своей жизни ненужных людей. Вот и сын… тоже попал в категорию ненужных. Ведь не только про день рождения забыл, но и возраст не сразу вспомнил. Правильно говорят про камень, – у кого достанет порядочности, чтобы бросать его в других?

Что же это за мусорник такой – собственная душа? Хочется, чтобы была она необъятной и бесценной, а на деле получается… отстойник получатся. Иногда бывает жутко лишь от сознания собственной беспомощности. Вот он – здоровенный мужик – может контролировать свое тело, свои высказывания, иногда – мысли и поступки, но душа – словно чужая собственность – живет по каким-то другим законам. Она все время подчеркивает свою автономность от него. Нет у нее никакого желания договариваться с ним. А на все попытки у нее ответ один: «Твои это проблемы!»

– Еще бы! – Павел чертыхнулся. – Мои-мои, кто бы спорил! И ведь без спроса во мне стойбище устроила?! А за постой платить не желаешь. Какой там платить?.. Еще и присвоила себе монопольное право распоряжаться моими чувствами. Кого любить и кого ненавидеть – сама определяешь, предварительно лишив меня права голоса, только и остается лишь глупо талдычить, что сердцу не прикажешь. Какие мечты? Какая совесть, какая справедливость?

 

Павел подозревал, что и здесь без ее происков не обошлось. Сколько еще гадостей уготовила ему собственная душа? Вот интересно, как бы она поступила с ним, если бы… Он не успел додумать эту мысль, потому что из глубины сознания вынырнула другая: «Каково было человеку, рожденному гениальным летчиком или режиссером где-нибудь эдак в 13 веке»? Вот-вот, только этого ему и не хватало!

Жену не узнал. Ирина вынуждена была позвать его. А когда он вытаращил глаза, снисходительно усмехнулась.

– Сильно постарела?

Павел беззастенчиво пожирал ее глазами, – так хорошо Ирина не выглядела даже во времена их бурного романа. Кожа гладкая, волосы блестящими пышными локонами лежали на плечах, глаза блестели. Никаких морщин, лишнего веса и усталости в движениях. Про остальное можно было и не говорить – за версту чувствовался дорогой парфюм, парикмахер и портной.

– Тебе хорошо? – Он почувствовал себя последним глупцом, но ничего лучше придумать не смог.

– Когда женщине хорошо, она смотрит только на три вещи, – на дорогу, когда переходит улицу на перекрестке, в кастрюлю на кухне и в глаза любимого человека.

– И все?

– Для женщины, которой хорошо, этого достаточно.

– Но потом…

– А потом возникают другие вещи – магазины, телевизор и… другие мужчины. – Ирина звонко рассмеялась. – Но это – факультативно. Вы, мужики, странные создания. Считаете, что женский век короче мужского, только не знаете, что делать с тем, что наша физическая жизнь длиннее вашей? Чем старше становится мужчина, тем быстрее он вынужден бежать, а поскольку передвигаться с возрастом становится все труднее, он высматривает молоденькую дурочку и садится на хвост ее глупой уверенности в собственной юной неотразимости. И эта недалекая молодость оттого, что не научилась еще скаредно распределять свои силы, впрягается в золоченый хомут и начинает успокаивать себя обманом, – как он молод душой, как наивен и непосредственен в свои …-ят! Бедные глупышки! Еще как посредственен, ведь и молодость, и наивность ему уже не по средствам.

Павел не успел ничего ответить на эти обидные слова, а Ирина без перехода указала ему на проходящую длинноногую девицу.

– Как тебе мини юбки?

– У меня их нет.

– Я же тебя не про одежду спрашиваю.

– А про что?

– Про ноги, Павлуша, исключительно, про ноги, которые из-под них торчат.

– Если хорошие, пусть себе торчат, а что?

– Да вообще-то ничего, просто сейчас так явно все подряд демонстрируют кривые ноги.

– Ты преувеличиваешь, не все.

– Если ты внимательно присмотришься, то все – целиком или по частям через разрезы юбок.

– Мне как-то не до подобных исследований.

– А напрасно, тебе, как режиссеру, это должно быть интересно.

– Ты меня специально пригласила, чтобы унижать? – Рассердился Павел, – Я ведь и уйти могу.

– Не можешь.

– Это еще почему?

– Ты голодный. Голодный?

– Голодный, – нехотя согласился Павел и рассмеялся. – А ты так мне аппетит стимулируешь?

– Нет, ты только посмотри, – Ирина повернула его голову в сторону, – какая волосатость, какая кривизна!

Навстречу им шла странная парочка в коротких шортах. Молодые люди так сплели свои объятия, что непонятно было, как они вообще умудряются переступать ногами.

– Неужели им не холодно? Зима как ни как на носу.

– Форсят до последнего.

– Последнего чего?

– Здоровья. А все-таки прав был Александр Сергеевич, хорошие ножки в России редкость.

Павел силился понять, куда клонит Ирина, и чего ей от него нужно? Долгая дорога, гадкая сцена с собакой и так его выбили из колеи, а тут еще этот странный разговор. Он и не заметил, что к ним приближается чудной человек. Из-под его распахнутого пальто виднелись два пиджака, надетые один на другой, а на вязаную шапочку была нахлобучена зимняя ушанка. Поравнявшись, он смачно плюнул под ноги Ирине. Павел было рванулся выяснять отношения, но жена повисла на руке и потащила прочь.

– Не связывайся, прошу тебя, – выдохнула она в ухо.

Павел тяжело дышал и силился освободить руку. Когда это ему удалось, и он повернулся, то с удивлением увидел, что удаляющийся хам методично плюется налево и направо и делает это, вероятно, без всякого умысла.

– Зачем это?

– А ты не знаешь?

– Нет.

– Пашенька, сколько тебе лет? Взрослый давно, а не знаешь, что вы, мужики, плюетесь на улицах точно так же, как это делают собаки.

– Какие собаки? – Павел вытаращился на жену.

– Обычные псы, которые метят свою территорию.

– Ты хочешь сказать…

– Да, Павлуша, да. Эта особь, – Ирина махнула рукой в сторону странного мужчины, – пытается захватить максимально возможное пространство, точно также как любой самец метит свои владения для привлечения самки. – И тут же без всякого перехода добавила. – А вот погляди на эту дуру, – и указала пальцем на девушку у фонтана.

– Почему обязательно дура? Вполне милая девушка.

– Милая девушка, хорошая фигурка, глубокий разрез во всю ногу. – Ирина вдруг заговорила с неприкрытой злостью. – Ждет принца. Не знает главного правила – принцы появляются в сугубо определенных местах, заранее оговоренных многовековым этикетом. В людных местах водятся простые хорошие парни. Принцы – ни-ни! За принцами ей придется специально гоняться по всему миру. Просвещенному или овосточенному. Но принц – безусловно – в состоянии оценить все достоинства чистых линий и честолюбивых амбиций. Если очень капризен, может и разделить, то есть, заставить считаться со своим выбором королевскую семью. Сегодня это выглядит очень демократично. Но все равно, не стоит слишком уж верить в подобный выбор – велика опасность остаться с носом. Кстати, маленькое дополнение, рискованный разрез лучше не демонстрировать на автобусных остановках и в других людных местах – непременные приставания «крутых» парней будут оскорбительны, но абсолютно логичны. А для кого еще такой разрез по бедру? Как раз для них.

Он внимательно смотрел на бывшую жену и не понимал себя. Впервые ему было интересно слушать и то, что она говорила, и как. Она разгорячилась настолько, что щеки зарделись сквозь умелый макияж. Павел залюбовался, и не сразу понял, что она его о чем-то настойчиво спрашивает.

– Родной, ты где? Ау! – Острый ноготок больно щелкнул по носу.

– Я вот о чем подумал, знаешь, а ты стала такой… такой… – он смутился от того, что нужное слово никак не решается сойти с языка.

– Ладно, не мучайся. Знаю, что хороша. Теперь вот и ты это знаешь.

– Почему же я этого не замечал раньше?

– Это ты у меня спрашиваешь?

– У кого же еще?

– Ну ты и пакостник. Я тебе, можно сказать, лучший кусок жизни подарила, а ты, выходит, меня даже и не рассмотрел хорошенько?

– Теперь вот вижу, что ошибался, может…

– Нет, дружочек, можется тебе будет с другими, я – пас. Поиграла уже в эту викторину, не обольщаюсь больше.

– А любовь?

– А плата? Даром только солнце блестит. И то не для всех. За сутки меняется цвет дня. На рассвете и ранним утром – ультрафиолетовые лучи несут комфорт и покой, красные и оранжевые в середине дня побуждают к деятельности, им вторят синие, голубые и желтые. Темно-красные, пурпурные и темно-синие лучи прощаются с нами на вечернем закате, уступая территорию дня ночному покою. – Ирина говорила медлительно, чуть растягивая слова и неотрывно глядя в небо.

– Давно стихи начала писать?

– Не льсти. – Она лучезарно улыбнулась и взяла его под руку. – Лучше прибавь шаг, а то мне еще к массажистке успеть надо.

Павел неожиданно для себя ощутил юношескую неуверенность от острого чувства, вызванного близостью ее тела. И испугался, что она это заметит. Но Ирина ничего не заметила, хотя кто ее теперь поймет. Во всяком случае, Павлу сейчас было не до рассуждений. Он с облегчением выдохнул, когда она подвела его в невзрачной двери небольшого особняка и нажала на кнопку звонка.

– Что там внутри? – Павел недоверчиво провел рукой по облезлой штукатурке.

– «Там внутри» – пьеса Метерлинка, если ты помнишь.

Дверь распахнулась тотчас, словно их ждали. Молчаливый почтительный швейцар повел их за собой. К изумлению Павла, внутри обстановка сильно отличалась от наружного вида, – мягкий приглушенный свет, перебирающий клавиши рояля музыкант на небольшой эстраде.

– Ирина Анатольевна, – перед их столиком возник вышколенный официант в белом смокинге, – посмотрите карту вин, у нас сегодня много интересного. – Ирина открыла узкую книжицу и тотчас ахнула.

– Не может быть!?

– Мы вас еще никогда не обманывали.

– Не томи, неси.

Павел еще не успел перевести дух, а официант уже торжественно водрузил темную пузатую бутылку на стол. Ирина принялась недоверчиво изучать этикетку. На лице официанта мелькнула улыбка и тут же погасла – служба. Павел посочувствовал ему внутренне – приходится бедному пресмыкаться. Если бы он догадывался, в какой сумме выражается эта служба… Тем временем, жена закончила изучение этикетки и озадачилась выбором закусок. Обедали они молча, наслаждаясь едой и вином.

После обильного и качественного стола Павел чувствовал себя обалдевшим. Приятная сытость настроила на миролюбие.

– Ты ничего не рассказала о теще. Как поживает моя драгоценная Любовь Степановна?

– Твоими молитвами, – усмехнулась Ирина. – С чего это ты? Лучше про сына спроси.

– И про сына спрошу.

– Знаешь, как ни странно, она тебе привет передавала.

– А чего же ты его не донесла?

– Вот теперь доношу. А вообще, после того, как она отпраздновала твою выбраковку, у нас с ней мир. Я ее не огорчаю, а она занимается Колькой. Да еще я постаралась направить ее кипучую энергию на борьбу с разного рода слесарями и водопроводчиками. Очень эффективно получается.

– Должен тебе признаться, что она во многом была права, это я только теперь понимаю, во всяком случае, когда-то под ее метким глазом мне приходилось все время держать форму.

– То-то я смотрю, распустился.

– Это ты меня перекормила.

– Еще бы! На халяву…

– Не обижай, мне и так дурно.

– Есть надо меньше.

– Завтра стану есть меньше. Веришь?

– Верю.

– А сегодня еще немного поем, ладно? Вкусно очень.

– Точно пес подзаборный, – без меры и впрок. Остановись, Павлуша, отдохни, мы еще часок тут посидим, потом с остальным расправишься. Я хотела с тобой серьезно о Кольке поговорить. Мне кажется, что он все время чего-то боится.

– Ты его наказываешь?

– Нет. Ни я, ни мама. Помнишь, как он плакал в детском садике?

– Все дети плачут и не хотят ходить в садик, потому что боятся, что их там оставят, но потом они вырастают.

– В том-то и дело, что они вырастают, а страх остается. Мне кажется, что у него отсутствует чувство безопасности.

– Не отпускай его одного на улицу.

– Ему уже 10 лет, в клетке не запрешь. А кроме того, он смотрит телевизор.

– И от этого пугается? Не смеши меня, пожалуйста. – Павел раздраженно откинулся на высокую спинку стула.

– А ты сам давно смотрел телевизор?

– Да я… – Павел осекся. Он вдруг понял, что никак не может назвать себя телевизионным зрителем. Он создатель разного рода телевизионных продуктов. И только.

– Вот-вот. Посмотришь ваши новости…

– Наши новости.

– Нет, родной, ваши. И где только вы их берете – эти новости? Что ни день – ужас, сплошные убийства, кровь, насилие…

– Я рекламу делаю, – он попробовал оправдаться.

– Очень интересно, а главное поучительно, в 10 лет познакомиться с проблемой женских прокладок. Ты хотя бы понимаешь, во что превращаются наши дети?

– И во всем виновато телевидение?

– Паша, я не хочу ругаться с тобой. Извини, просто накипело, сорвалась. Я понимаю, что ты – подневольная лошадка, но вокруг столько жестокости, а телевизор ее еще и усугубляет, утрирует и смакует. Получатся, что жизнь состоит из одних войн, катастроф, беснующихся маньяков. Нам, взрослым, и то нелегко отключиться от этого негатива, а каково ребенку? Хотя, я подозреваю, что Колька уже адаптировался к телевизионным кошмарам, только… – Ирина горько вздохнула, – мне кажется, что теперь он… Я вчера случайно услышала, как он другу по телефону советовал выпить на ночь полный стакан воды.

– Зачем?

– Тогда попугай вернется. Видишь ли, Пашенька, после нашего с тобой развода, он выпивает на ночь стакан воды для того, чтобы я возвращалась каждый вечер домой с работы.

 

– А я? – Павел растерялся.

– А тебя он с работы не ждет, – прошептала Ирина и горько улыбнулась, – хотя, я могу заблуждаться. Только точно знаю одно, он теперь за меня боится, как бы со мной ничего плохого не случилось. Ты будешь смеяться, но я должна звонить домой каждые два часа, чтобы не вызвать у него депрессию.

– Господи! Что ты такое говоришь? – Умиротворение слетело с Павла, и он ощутил противное жжение под ложечкой. Как не вовремя проснулась язва. Ее только не хватало. – Что же делать? Что же делать?

– Я тебя очень прошу, пожалуйста, поговори с ним, как со взрослым поговори. Может, это сначала будет трудно, он не сразу пойдет на откровенность, но ты постарайся. Я не могу. Я женщина. Ему нужен твой опыт, пока… Пока не приобщился к куреву или наркотикам.

– Надо следить, он же еще маленький.

– За всем, дорогой, не уследишь. К тому же, давай смотреть правде в глаза, если очень захочется… Впрочем, ты и по себе это знаешь.

Павел скривился от подступающей изжоги. И зачем он пил эту благородную натуральную кислятину шут знает какой выдержки, лучше бы обошелся простой водкой. Не вовремя подумалось, что заболевания и неприятности зависят от неправильных поступков. Церковь внушает, что это кара за грехи, а ведя праведную жизнь и замаливая грехи, можно смягчить гнев Божий. Чем он сегодня прогневил Создателя?

– Я бы и рада покаяться, да не знаю, в чем, – Ирина словно бы подслушала его мысли, – душа изболелась, сил нет. Понимаю, что на все воля Божья и в нее нельзя вмешаться – никого не спасешь, и сама к ответу будешь призвана. Всему свое время. И место. И дело.

Павел устало опустил голову на руки. Вот оно – настигло. Никому не дано оправдать прошлое. Оно необратимо. Сбегать в него на прогулку с целью исправить пакости, можно только в фантастическом приключении. Жизнь – не кинолента, ее не отмотаешь, не вырежешь, не поправишь кадр. Это кино пишется без дублей. Сами играем, сами озвучиваем. И не согласно сценарию – вживую, экспромтом, с умом – кому как повезет. От жизни хочется получить по максимуму всего. Хотя все стараются получать исключительно хорошее, праздничное. Только разве на всех напасешься? Постоянный праздник неизбежно оборачивается буднями. К нему привыкаешь, как к чему-то обязательному, обычному. Так начинается повседневная скука. И снова отправляешься на поиски нового праздника…

Когда, наконец, Павел поднял голову, то увидел, что ресторанный зал погрузился в полумрак. На столах мерцали свечи, и пианист на эстраде тихо наигрывал первую часть «Лунной сонаты» Бетховена. Ирина смотрела в окно, и в ее глазах блестели слезы. Павел накрыл рукой ее холодные пальцы.

– А мальчишки?.. – Павел испугался, что заплачет.

– А мальчишки не хотят больше быть летчиками и космонавтами, ведь аудитор и юрист зарабатывают больше. Бандиты тоже. Со всех сторон, Пашенька, обступил нас культ насилия – газеты, книги, кино, телевидение… Кровь, трупы, мафиозные разборки. Цена человеческой жизни – единственной ценности на земле, которая не имеет никакой ценности, потому что бесценна, – сегодня в исчезнувшую копейку.

– И все-таки… – Павел смотрел на бывшую жену, как на оракула: никогда ничего подобного от нее не слышал и даже представить не мог, что она размышляет над подобными вещами. Откуда эта философия? Что случилось в ее жизни?

– И все-таки радость рождает радость, – Ирина грустно улыбнулась, – беда приводит беду, страх провоцирует страх. И только колоссальный труд позволит создать собственное счастье. Только преодолев собственный страх, можно рассчитывать на обретение радости. И никогда нельзя забывать, что страх – это только то, что сидит внутри тебя. Внешние беды и опасности всегда отступают, если внутреннему страху ты не даешь взять себя за горло.

– А у тебя получается?

– Что-то получается, что-то нет. Знаешь, я отупело наблюдаю за огромной армией суетящихся маленьких людей. Они изо всех сил делают большие деньги. И опять, как много лет назад, меня пугают, расстреливая в упор маленьких людей с набитыми кошельками. Крутых убивают еще более крутые. А мне опять остается сидеть тихо, молчать и не высовываться, – пули летают шальные. Помнишь, как эпоха учила нас молча ничего не замечать. Очень важно было сделать так, чтобы у граждан страх был главным чувством. Ни любовь, ни милосердие, ни жалость, ни… Только страх. Парализованным сознанием управлять легко и удобно.

– Как же быть с душой? – Хмель давно выветрился, и Павел даже забыл о своей язве.

– Не знаю. Я – человек. Ни большой, ни маленький. Обычный. Просто человек. Женщина. И я хочу того, чего хочет каждый человек. Всякая женщина. Любви. Нежности. Взаимности. Я хочу любить и быть любимой.

Павлу показалось, что Ирина обращается к нему, и он готов был разделить этот ее призыв – внутри затрепетало желание, совсем, как в лучшие их времена. Но она грустно покачала головой. Стало больно. Так больно, словно кто-то вонзил нож в сердце по самую рукоять. Когда-то страстно любимая женщина делилась сейчас самым важным в жизни, тем, что приходит не с возрастом – с осознанием своего места в мире. Почему? Почему они никогда не говорили друг с другом на эти темы? Может, еще не поздно?

– Мне нужна ласка и удача не помешает. Но самое главное, самое желанное – ожидание покоя. Беспредельного покоя, когда прошлое и будущее незаметно становятся настоящим. Когда сердце не сжимается с последним лучом солнца, и душа не замирает, глядя на розовый закат нового дня. Усталость от постоянной жизни в сумерках рождает безразличие.

– Пашенька, дорогой, теперь я понимаю, что обещания юности подспудно были замешаны на изживании страха перед неизвестностью. Вспомни, какими мы были? Разве страх определял наши желание и поступки? Изо всех молодых сил и безрассудства щенячьего восторга перед будущим я верила, что со мной это не выйдет. Меня не запугают!

– Я помню! – Он готов был закричать, как от острого приступа, – так ясно и отчетливо возникло давнее обещание друг другу. Клятва о планах на будущее, в которое они собирались идти вместе честно и бескомпромиссно.

– Мы обещали друг другу, что нас не согнут годы и испытания. Что из седла жизни нас не выбьют ни приспособленцы, ни политика, ни реальная жизнь.

– Паша-Паша… Всё это были мечты-мечты-мечты… Но все равно. Я пришла в этот мир. И чего бы мне не стоило, попытаюсь сделать его для себя. И сыну нашему того же желаю, и тебе, Павлуша.

– Тебе страшно жить, Ириш?

– С чего это?

– Мне показалось.

– Тебе показалось.

Взгляд бывшей жены больше не напоминал ту ее – молодую и желанную. Он осекся, как-то надо было выходит из этого неловкого положения, в которое он сам себя загнал невольными спонтанными иллюзиями.

– Власть наша опять что-то… – ничего не шло на ум.

– А что тебе власть? Живи себе своей жизнью и не задирай голову. Там наверху и без тебя найдут способ передраться.

– Тебе не кажется, что это трагично?

– Трагично? Может быть. Надо признать очевидное: если нет страданий, счастья не заметишь. Наверное, Адам и Ева поэтому и сбежали из рая.

А вот этого ей не стоило говорить. Особенно сегодня, особенно после того, что с ним в последние дни случилось.

– Тоже мне – рай! Нектар пить, когда всем «плодитесь и размножайтесь», а тебе – только соловьев слушать? Нет! Такого рая нам не надо!

Ирина даже зашлась от смеха. На них стали оборачиваться с соседних столиков.

– Мы живем с грузом потерь. – Она промокнула салфеткой смеющиеся глаза. – Понимаешь, теперь с этим столкнулся и наш сын. Едва появившись на свет, он стал третьим в неразрывной, как тогда нам казалось, связке троих. Бог знает, что могло остановить трещину, которая возникла в тот момент. Любовь? Жалость? Материнская мудрость?

– В тот момент?

– Ну не в тот, в другой, какая теперь разница?

– У тебя есть кто-нибудь сейчас? – Вопрос вырвался помимо воли. Павел испугался, что Ирина обидится, но она снова рассмеялась, медленно изучила ресторанный счет и вложила несколько купюр. – Теперь – на воздух, пройдемся немного, чтобы жир растрясти.

Ирина взяла его под руку, отметив, что бывший муж легко вздрогнул. Мелькнула мысль, – может, пожалеть? Но она ее легко отфутболила, – какой теперь в этом был смысл?

– Помнишь, Володю?

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36 
Рейтинг@Mail.ru