Елена Ямпольская
О культуре и не только

Худсовет для Крыма

26.08.2014

«БЕРИТЕ, девчата, кефирчик, берите. Здешний, крымский. Украинская-то молочка от нас ушла…»

У тетушки за прилавком центрального коктебельского рынка лицо кислое – в точности как продукция на витрине.

– Ну и прекрасно, что ушла! – пытаюсь подпружинить патриотический тонус. – В России молока – залейся.

– Мы к украинскому привыкшие… Жалко…

Если путешествовать по Крыму частным образом, подметишь зигзаги и тонкости, недоступные официальному глазу. Поселок городского типа Коктебель – это вам, конечно, не Севастополь. Та человеческая порода неповторима. Тут люди проще, бытование у них прозаическое, склад души и образ мыслей сугубо земные. Жалуются – «нет сезона».

– Разве нет? На набережной не протолкнуться.

– Украинцев гораздо больше приезжало. А ваши-то – ну, наши, в смысле – поедут? Как думаете?..

Пока затрудняюсь ответить.

Пробная коктебельская декада лично для меня прояснила одно: захочется ли нам отдыхать в Крыму, зависит от того, готовы ли мы в Крыму работать. Каждый по-своему.

Пусть Коктебель не Севастополь, однако место не из последних. Край синих холмов был особо упомянут на ялтинской встрече президента Путина с деятелями культуры. Пройдя по дому-музею Чехова, глава государства уточнил: «В Крыму есть и еще один уникальный дом – художника и поэта Максимилиана Александровича Волошина. Знаменитый Коктебель стал духовным, творческим центром не только Серебряного века, но и культуры советского периода».

Таврида осваивалась различными племенами, однако создателями атмосферы и стиля, «имиджмейкерами» выступили: где-то – русская аристократия, где-то – русская интеллигенция. Коктебель, начиная с первопроходца, врача-офтальмолога Эдуарда Юнге, и затем больше столетия – вплоть до развала СССР, был интеллигентской Меккой. Зощенко и Булгаков, Грин и Паустовский, Петров-Водкин и Лентулов, Обухова и Уланова, Нейгауз и Козловский… А главное – поэты, поэты: Цветаева, Гумилев, Асеев, Берггольц, Алигер, Наровчатов, Маршак, Антокольский, Тарковский, Твардовский, Светлов, Михалков, Старшинов, Слуцкий, Асадов, Тушнова, Друнина, Дудин, Гофф… et cetera.

Сегодня интеллигенция попадает в Коктебель с короткими гастрольными вояжами, но отдыхать сюда не ездит. Пустынно на тропе, ползущей по склону Кучук-Енишара к высшей точке, могиле Волошина. Две-три фигурки за день там, где раньше пыхтели вереницы паломников – еще и камешки поэту несли.

В доме-музее – несколько случайных по виду визитеров. Заглянула сюда инкогнито – экскурсовода не нужно, с детства все помнится. Спрашиваю у смотрительницы: «Как у вас с посетителями? За минувший год сколько тысяч прошло?» Недоуменный взгляд из-под очков: «Я вам что, кассир?»

Поэзия нынешнего Коктебеля сводится к виршам доморощенных рифмоплетов, нацарапанным на дощатых сооружениях. «Я проснулся – нет вина, / да к тому ж в чужой постели. / Значит, точно с бодуна, / значит, точно в Коктебеле». Само сооружение при этом может оказаться и сортиром, и закусочной – местечковой поэзии соответствует первобытная архитектура. Сортиров, надо отметить, значительно меньше, нежели едален: «дикари», раскинувшиеся палаточными лагерями по-над Тихой бухтой, используют заросли у подножия холмов как импровизированные уборные…

Понятно, что стенания по поводу «загубленного Коктебеля» не утихали с начала XX века, усиливаясь всякий раз, когда в сухую полынную бархатистость вторгались очередные достижения цивилизации либо, напротив, войны и разрушения. Тем не менее утверждаю: сегодня центр поселка являет собой абсолют пошлости. Некогда песчаные пляжи, засыпанные остроконечным щебнем. Застроенная по обеим сторонам набережная. Движешься, словно в туннеле, между двумя рядами злачных заведений: харчевни, дискотеки, ночные клубы с соревнованиями по командному стриптизу… Громыхает убогий музой, тошнотворно тянет прогорклым жиром, не иссякают очереди к винным бочкам – как не исчерпываются и сами источники.

Первое впечатление – будто питие в Коктебеле начинается утром, с зазываний рыночных торговок: «А вот свое, домашнее, пять литров дешевле!», и заканчивается в темноте, на хмельно гудящей набережной. Но это иллюзии. У пьянства в Коктебеле нет пауз и перерывов. Курортник, прибывший вести здоровый образ жизни, выходит в семь утра на пляж – и сталкивается с «синяками», жадно сосущими портвейн из горла. То ли ранний опохмел, то ли затянувшаяся вечеринка. Можно, конечно, делать вид, будто не замечаешь, медитировать, глядя вдаль – на знаменитый карадагский профиль, но скажите честно: вас манит такой отдых?

В Коктебеле почему-то не действуют законы Российской Федерации об ограничении торговли спиртным, запрете распития в общественных местах. Сертификата на оборудование (а равно и лицензии на производство алкоголя) у бахусов в юбках тоже, сто пудов, нет.

Но и это не предел безобразий. На маленькой площади вокруг памятника коктебельскому десанту – надувные аттракционы, качели, батут, визг, грохот. Ступени постамента используются для отдыха и привала.

Вы слышали когда-нибудь о коктебельском десанте? Под новый, 1942-й год на оккупированный немцами берег высадились из штормящего моря почти три десятка бойцов, призванных посеять в рядах противника панику и оттянуть на себя внимание – вместе с огнем.

Спустя много лет после войны вдова Волошина Мария Степановна («Марусенька») запишет в дневнике: «Шум моря мне напоминает десант 41–42 годов и этих бедных мальчиков, которые тут метались и некуда им было деться. Они все были обречены – и все, все погибли. Я, вероятно, и больна-то оттого, что все это во мне еще живет…» Точный пофамильный состав десанта неизвестен, что породило в свое время страстный выкрик Михаила Зенкевича: «… На бой непобедимые / идут с морского дна… / Товарищи, родимые, / скажите имена!..»

А вы, граждане, под высеченными из гранита лицами – да чебуреки трескать?!

Коктебель освинячился, Коктебель оскотинился. В случае с этим уголком Крыма (подозреваю, не только с ним) украинизация равнялась плебеизации. В основе распада – полное равнодушие властей к уникальной ауре, накопленному престижу, в хорошем смысле слова – снобизму. Не исключено, мстили гению места за фразу: «Я заехал в Киев случайно, чтобы родиться. Но в себе украинской культуры я не ношу». Так Максимилиан Александрович – по паспорту Кириенко-Волошин – отреагировал на предложенный ему титул «национального украинского поэта»… Хотя, вероятнее всего, не слышали самостийные власти ни о каком Волошине, не читали его сроду. Закапывали жемчужину Коктебеля (да и полуострова в целом) в навозную кучу – ибо понятия не имели, что с ней делать. Превращали землю, пропитанную историей и культурой, в тупое гетто «Жри сегодня, пей сейчас».

Охотники на такой продукт находятся, к сожалению, и среди россиян. Вернуть Коктебелю былое достоинство необходимо еще и потому (даже в первую очередь потому), что начнут меняться приезжающие сюда люди. Выбить из мозгов пошлейшую философию сиюминутности – кому это по плечу? Только интеллигенции.

Я думаю, для Крыма был бы полезен общероссийский худсовет. Составленный из авторитетных, масштабных, уважаемых в стране деятелей культуры. Базис есть: и море, и пейзажи, и фрукты натуральные – куда там французским, и отели строятся (в том же Коктебеле появилось несколько приличных гостиниц; отдыхающие, зависая у буйка, судачат: эта принадлежит мэру города N., соседняя – начальнику базы)… Но – не отелями едиными, как справедливо заметил президент. Чиновники на местах будут решать хозяйственные задачи, а вот заново брендировать Крым, придать ему изящество, шарм, вариативность – задача для людей с тонким вкусом, увесистым культурным багажом и смелым взглядом. Как говорил Волошин: «Социальный заказ принимаю, но требую, чтобы он был умен и талантлив. Заказчик тоже должен быть талантлив».

Рекомендации талантливого заказчика – то бишь крымского худсовета – могли бы послужить для местных администраций руководством к действию. И появятся тогда в Коктебеле студии – литературные, художественные, театральные, начнутся мастер-классы, творческие вечера, кинопремьеры, музыка зазвучит хорошая – не два раза в год, а на протяжении сезона ежедневно. Дети, даст Бог, отвлекутся от сладкой ваты на фотографию, дизайн, лепку, поэтические конкурсы. Будут слушать про заснувшие вулканы и древние цивилизации… Расчистится набережная – потому что в Крыму деньги следует зарабатывать на красоте, а не вопреки ей.

Мы часто говорим о социальной ответственности бизнеса и практически никогда – об аналогичной ответственности интеллигенции. А с нас-то, пожалуй, спрос больше. Тем паче – для себя работаем. Сами преобразим Коктебель, поможем ликвидировать плебейское наследие – сами будем приезжать, рифмы на пляже складывать, к Золотым воротам плавать. Какими они начерчены на полях первой главы «Евгения Онегина», такими и сегодня вздымаются из моря. Почувствуй себя Пушкиным.

К Коктебелю напрямую относится еще одна цитата президента. Та, что активно повторялась после его встречи с депутатами: «Крым может… окончательно излечить рану, нанесенную нашему народу в результате драматического раскола XX века, восстановить связь времен, эпох, единство исторического пути России».

Максимилиан Волошин, по утверждению близких, уговаривал остаться в советской России и Алексея Толстого, и даже Горького. Для самого Волошина парижские мансарды завершились до революции.

Чем труднее становилась жизнь, тем крепче припаивался Макс к России. Точкой спая стал Коктебель.

«Киммерийский сатир», бывший в действительности человеком одиноким и болезненно-целомудренным, делил дом со странниками всех мастей, покорно голодал, смиренно болел, не накопил лишнего рубля, жаден был только до книг. Главное же – сохранил живую душу, когда вокруг свирепствовало людоедство (не только в переносном, но и в прямом смысле). Лютовали и белые, и красные, а он, не владевший иным оружием, кроме пера и акварельной кисточки, метался по Крыму, спасая от расстрелов и красных, и белых. Мы вряд ли узнаем, правда ли Волошин умел силой мысли либо прикосновением руки вызывать и гасить пожары, однако в огне русской междоусобицы «Масенька» был безупречен. «А я стою один меж них / в ревущем пламени и дыме. / И всеми силами своими / молюсь за тех и за других»…

Жгучее солнце Коктебеля всегда примиряло левых и правых, идейных и двусмысленных, коммунистов и диссидентов. Сюда привозил свои фиги в кармане Мандельштам, доводя Андрея Белого до белого же каления – обедали, впрочем, за одним столом. Любовью к Коктебелю соединялись никак иначе не соединимые: скажем, Мариэтта Шагинян и Солженицын, в 1960-е посетивший Марию Волошину во время своего автомобильного турне по Крыму. Надо ли говорить, сколь важен Коктебель сегодня? Не тот, который имеется в наличии, но тот, каким мы могли бы его сделать.

…А кефирчик крымский, кстати, хорош. Для интеллигентного курортника бонус немаловажный.

Чего вы хотите, ребята?

12.02.2015

ГОД КУЛЬТУРЫ завершился, и газете с одноименным названием следовало бы освободить авансцену для профильных изданий, посвятивших себя русской словесности. Именно такой нам виделась собственная будущность: кто воевал, имеет право у тихой речки отдохнуть. Дай повоевать другому.

Однако жизнь, как говорится, вносит коррективы. И если граждане, не допущенные в сакральное закулисье литературного мира, осмелятся по ходу 2015-го – изредка – высказывать свое частное недоумение, пусть коллеги-профессионалы отнесутся к нам снисходительно. Цитируя Михаила Зощенко: «Автор просит у этих лиц извинения за то, что он, работая в своем деле, мимоходом и, так сказать, как свинья, забрел в чужой огород, наследил, быть может, натоптал и, чего доброго, сожрал чужую брюкву».

Сначала жизнь внесла официальное открытие Года литературы, случившееся в МХТ имени Чехова. Нельзя ведь назвать скоропостижное, дурно подготовленное мероприятие состоявшимся. Залучить к себе с приветственной речью целого президента России (причем в тот исторический момент, когда у него имеются дела поважнее) и развить упомянутую речь школьным литмонтажом с явно тенденциозным подбором авторов – какой досадный прокол, какая игра на понижение…

Судя по мхатовской вечеринке, не существовало в русской литературе ни Тютчева, ни Некрасова. Ни Гончарова, ни Тургенева. Ни Шмелева, ни Бунина. Есенин, Рубцов, Шолохов, Твардовский – словно не рождались. Шукшин? А кто это? Ну, с Беловым и Распутиным – понятно: как они могут звучать в стенах, откуда вылупляются то Серебренников, то Богомолов?

«Чего вы хотите, ребята? – думала я, глядя на разнокалиберных начальников, приветливо растягивающих лица в партере. – Какого соработничества от культуры ждете, если считаете улыбку толерантности единственно допустимой реакцией? Ну, хоть брови насупьте – ведь половина русской литературы под нож ушла! Смеются над вами в вашем же присутствии, упорствуют в ереси, уверены, что вы опять и опять прогнетесь под неизменчивый либеральный мир… Хотите кому-нибудь здесь рассказать про патриотизм, скрепы, традиционные ценности? Думаете, кого-то на сцене и в зале волнуют санкции, грозовые предчувствия, Родина в опасности? Да им что совой о пень, что пнем о сову…»

Вкусовщина, короткая мысль, торгашеский цинизм, прозападный кукиш, а то и банальное невежество – в современной России все это, увы, живет не по углам. Это явления глобальные, занявшие ту пустоту, где обязана находиться политика в области культуры, стратегическое регулирование, осмысленное руководство.

Для меня Год литературы начался открытием – не мхатовским, но личным и вполне шокирующим. Оказывается, сегодня в Москве практически невозможно купить Пушкина.

Не верите? А вы попытайтесь. Я тут, обустраивая новый дом и не желая раздербанивать фамильную библиотеку, провела эксперимент. На полках главных книжных магазинов столицы обильно представлены «Пушкин и 113 женщин поэта», «Любовный быт Пушкина, «Гончарова и Дантес», et cetera. Сам классик занимает на полке пространство длиной примерно 0,75 м. Если «Сказку о рыбаке и рыбке» вы помните близко к тексту, да и «Капитанская дочка», изданная в стиле школьной хрестоматии, вам уже не по возрасту, что остается? Весь Пушкин «в одном томе» – снаряд для развития мускульной силы. Папиросная бумага, слепой шрифт, ни ссылок, ни примечаний. Ужимайся, солнце, бар нынче нету.

Ах, вам полное собрание? Будьте любезны – подарочный выпуск, в коже. Без малого 80000 рублей. Более бюджетно, хотя для рядового интеллигента тоже весьма кусаче – закатанный в целлофан (то есть неопределяемого содержания) трехтомник. 5 800.

Приличный (не «утоптанный», с иллюстрациями и комментариями) Пушкин – у букинистов. Кого не смущают чужие книги в слегка потрепанном состоянии, может выбирать год: 1949-й, 54-й, 59-й, 62-й, 77-й… Тут одна закавыка: разыскивать Пушкина по букинистическим – абсолютно нормально, если вы проживаете в стране под названием, скажем, Зимбабве. Но для России подобный дефицит – дикость. Для России верно следующее: если в доме нет хорошего, более или менее полного, издания Пушкина, значит, и дома нет.

А что штабелями громоздится на самом видном месте – у касс – в магазине на Тверской? «Духless». Поперек книжки восторженный захлеб: «Теперь с автографом автора!».

Да зашибись (искьюз май бэд рашн). Некогда самая грамотная страна в мире «теперь» будет читать автограф Минаева. Когда, наконец, иссякнет это дебилоидное «теперь»? Когда у нас время сдвинется и пойдет вперед?

Вторая назойливая рекомендация – кипами повсюду, мимо не пройдешь – очередной опус Бориса Акунина. Человека, который отбыл на ПМЖ во Францию, предварительно сообщив: «С путинской Россией у меня нет точек соприкосновения, мне чуждо в ней всё. И находиться здесь в период всеобщего помутнения рассудка мне стало тяжело… Трезвому с пьяными в одном доме неуютно. Буду периодически навещать – смотреть, не заканчивается ли запой».

Не заканчивается, Григорий Шалвович, будьте финансово покойны. Пьем-с. Разве на трезвую голову такое возможно?

«Чего вы хотите, ребята?» – тянет спросить у разнообразных начальников, проникновенно заглядывая им в глаза. Каких перемен ожидаете, если не в состоянии влиять даже на политику издательств и книготорговли? На какое улучшение человеческого материала надеетесь, отпустив в вольно-рыночное плавание отрасль огромной идеологической важности? Не нравится слово «идеологической», подставьте вместо него «воспитательной». Товарища Сталина с трибун цитировать необходимости нет, но почитывать иногда, знаете ли, полезно. «Ты хочешь сделать передовой свою страну в смысле поднятия ее государственности, – подымай грамотность населения, подымай культуру своей страны, – остальное приложится». Так говорил человек, который знал все про силу слова. Не хуже сегодняшних российских либералов разбирался в нюансах.

…Пушкина я все-таки приобрела. Не за восемьдесят штук, конечно. Тот самый трехтомник. Дома распечатала, посмотрела – никому не советую. Бумага шершавенысая, буковки микроскопические. Шут с ними, с потраченными деньгами, – за Александра Сергеевича обидно. Чего мы хотим от грядущего, если в текущем все настройки сбиты, все ориентиры спутаны?

Напоследок – повторный пардон за потраву брюквы. Но что-то плохо она у вас растет, ребята.

Вызывают? Отвечайте!

26.03.2015

ДВАДЦАТЬ шестого марта в Совете Федерации прошли парламентские слушания на тему «Государственная культурная политика и вызовы времени». Готовясь принять в них участие, я подумала, что с не меньшими основаниями можно было бы переформулировать повестку как «Государственная политика и вызовы культуры». На какой поединок выкликает нас время? С каким оружием выходит к барьеру, чем способно нас напугать? Санкциями? Кризисом? Перспективой снизить потребление? Но люди, лишенные ежесубботнего шопинга, вспоминают об удовольствиях другого рода. Книги, музыка, любимое кино. А то и музеи. День с семьей на природе, в конце концов.

Да, по отношению к тем, кто оказался – или окажется – на грани нищеты, это звучит почти издевательски. Однако скажем честно: подобная категория населения существовала у нас на протяжении последней четверти века перманентно, вне зависимости от цен на нефть. И по контрасту с чьим-то бездумным жированием их участь только усугублялась. Санкции же в той или иной степени коснулись каждого – а справедливость сама по себе утешительна.

Вдобавок, судя по соцопросам, большинство россиян прекрасно понимают, за что мы расплачиваемся. В деле сплочения нации роль нынешнего кризиса трудно переоценить. Впервые за долгие годы во многих очнулась надежда, что рядом не волчары, не конкуренты, но – соотечественники.

Для российской культуры господин Кризис уже сделал больше, чем все мы, вместе взятые. Статистика книготорговцев, рейтинги телеканалов свидетельствуют о всплеске интереса к родной истории. Из посыла: «Нас давят за то, что мы отказываемся менять свое на чужое», сразу рождаются вопросы. А какое оно – «свое»? Кто мы, какие мы, откуда? Бывала ли Россия прежде в подобных ситуациях и каким образом справлялась? Дайте гражданам возможность получить ответ, не допустите, чтобы они вернулись в зону пофигизма, – и материальный урон от санкций компенсируется грандиозной моральной прибылью.

Тактически главный вызов времени – кризис – полезен. Другое дело, что стратегически он опасен: подъем страны (идти вверх всегда трудно, это под горку мы катились с веселым свистом) потребует от людей тех душевных качеств, которые вытравлялись из них двадцать с лишним лет. Надежный дом не построишь на песке эгоизма, цинизма, шкурничества. Перед государством стоит труднейшая задача – одновременно и наращивать темпы развития, и воспитывать необходимый для этого человеческий ресурс.

По второму пункту – кто в помощь? Теоретически – творцы. Говоря ответственно – кто угодно, только не они. Многое из того, что мы называем культурой, чуть ли не каждый день бросает вызовы – государству, обществу, исторической логике. Как иначе расценивать круговую поруку театральных деятелей, которые заслонили новосибирского «Тангейзера» живым щитом? Народные артисты, руководители коллективов и творческих союзов, громкие имена… И не нашлось ни одного, кто сказал бы молодому постановщику: «Парень, остановись. Есть вещи, которые не следует трогать руками. Зачем ты множишь злость и раздражение? Люди сейчас в другом нуждаются».

А вы говорите «вызовы времени». Разве время пригласило Тимофея Кулябина в Большой? Нет, это сделал Владимир Урин. То был приятный, благородный, короткий вызов, иль картель. Государство опирается на Церковь, главный государственный театр поощряет шкодника предложением работы. Откровенный неприкрытый демарш.

Государственная культурная политика должна формироваться на основе общественного запроса. А запросов на ерническую эксплуатацию святынь в обществе сейчас абсолютно точно нет. Более того: возникни на сцене новосибирского театра не крест, а полумесяц или звезда Давида, о дальнейшем прокате «Тангейзера» – как и о постановках в Большом либо в «Лейкоме» – никто бы не заикался.

Увы, корпоративная солидарность стала для многих деятелей культуры потолком духовного подвижничества. Может быть, потому, что более высоких целей перед ними не ставят и других подвигов от них не ждут?..

Вызовы культуры опаснее вызовов времени. Ибо время тянет нас вперед, а культура зачастую топчется в болоте. Телеканал с самым большим охватом аудитории – Первый – две недели кошмарил население сериалом «Орлова и Александров». Это фильм про мрачную «страну стукачей и подлецов», которую возглавляет невежественный вурдалак. Народ в массе своей охотно доносит друг на друга, а считанные единицы людей порядочных стираются с лица земли. Государство, ведомое параноиком, придумывает на пустом месте шпионов, диверсантов, саботажников – как впоследствии, видимо, сочинило, высосало из пальца великую войну. Не было ничего, кроме болезненных фантазий сексуально озабоченного грузина. Понятно, что при таких обстоятельствах истеричка «Орлова» беспрестанно рыдает, а беспомощный «Александров» смотрит сквозь зрителя пустым взглядом либо яростно декламирует: «Мы живем, под собою не чуя страны», взывая: «Ося, Ося!». В смысле: Мандельштама на вас нет!

Попрошайка Утесов, диссидент Горький, завистник Пырьев… Берия вампирит в подвалах Лубянки – хотя на самом деле работал в те годы первым секретарем Компартии Грузии… Убийство Кирова летом… Мечты Александрова снять «Мастера и Маргариту» задолго до того, как к Булгакову пришло это название… Но все перечисленное – милый детский лепет, если мы вспомним, что отравленный букет Орловой преподнесли в 1952-м на Западной Украине, а в сериале это происходит до войны на Челябинском тракторном заводе. Собственно, нежелание обижать западенцев и поминать бандеровцев дает авторам сериала исчерпывающую характеристику.

Полмесяца главный канал страны вынуждает зрителя ненавидеть государство. Пепел коротичевского «Огонька» стучит в чье-то сердце, и этим пеплом нам опять предлагают посыпать голову. А вы про «вызовы времени». Не время, а сценарист сериала пишет в «Фейсбуке» про одного из героев – Сталина: «Исчадие ада, абсолютное воплощение дьявола…» К Сталину, как к любому историческому персонажу, можно относиться по-разному. Но почему многомиллионная аудитория должна становиться заложницей чьих-то мелких симпатий и антипатий?

Высиживайте свою ненависть на кухне. История – тем более, относительно недавняя, тем паче на пороге 70-летия Победы – неподходящее поле для вымыслов и клеветы.

И главное: общественного запроса на противостояние личности и государства сегодня тоже нет. Напротив, в кои-то веки появился запрос на единение. Безнадзорно штампуемые поделки существуют в противофазе с жизнью страны и тем не менее ставятся в эфир. А значит, до культурной политики нам еще очень далеко.

«Орлова и Александров» – уже прошлое. Сохранившийся в репертуаре «Тангейзер» – настоящее. Теперь давайте приподнимем завесу грядущего. Как член экспертного совета по современной драматургии я получила из Министерства культуры очередную порцию пьес с претензией на господдержку. Что хотят ставить театры страны?

Открываю файл. Авторский текст: «Через два года отец Михалыча умрет от туберкулеза, а мать сопьется. И тоже умрет. Михалычу придется бросить училище и вкалывать на двух работах, чтобы прокормить трех малолетних сестер. Потом сестры вырастут – двое из них станут проститутками, а третья, самая младшая, выйдет замуж за американца и уедет жить в Штаты. Она родит двух очаровательных близняшек и возглавит клуб молодых матерей в своем американском городе. И никогда, никогда и никому она не расскажет правды ни про отца, ни про мать, ни про брата и сестер, ни про страну под названием Россия». Не буду выдавать, какой конкретно театр просит у Минкульта деньги на воплощение этой душераздирающей истории. Почему-то снова сибирский. Может, в Сибири надо что-то поправить?

Другой файл. Ремарка к первой же сцене: «Виден фрагмент ванны. Девушка заходит вовнутрь… Видно как она снимает трусы, вернее, небольшой фрагмент коленей и белья на лодыжках, и, по всей видимости, садится на унитаз»…

Третий. «МАША. Мама, а я беременная после нового года, но не знаю, кто отец. Их там было шесть человек потенциальных отцов, и я не помню, которые из них».

Четвертый.

«ОЛЯ. Ну что? Написал? Он что?

ЛЕША. Он пишет, что окей. Говорит, каунтер страйк пятый уровень прошел.

ОЛЯ. А про Светку что пишет?

ЛЕША. Пишет про какую-то Катю. На велах зовет кататься.

ОЛЯ. Такедь…»

Да, ценой времени и нервов отдельных членов экспертного совета эти постановки, возможно, удастся остановить. Но так серьезные задачи не решаются. Государственная культурная политика должна быть системой не запретов, а стимулов. Противостоять вызовам труднее, чем предупреждать их – улавливая и формулируя от лица государства тот самый общественный заказ. Объясните молодым драматургам, что «так едь» – не обязательная форма русского языка. Продемонстрируйте режиссерам, что премии дают не только за унитазы. И, поверьте, многие из них вздохнут с облегчением.