Елена Владимировна Бочкова
Смена

Полная версия

Мы поначалу молча шли по аллее. Наконец, он подал голос:

– Заставили, да? – прозвучал первый его вопрос.

– Что? – спросила я.

– Ну, судя по твоему унылому виду, тебя заставили сюда приехать. – сделал вывод он, хотя знал меня буквально минут шесть от силы.

– Есть такое… – пробурчала я себе под нос.

– Раньше была в лагере? – последовал его следующий вопрос.

– Была.

– И?

– Отвратно было. – честно призналась я, но посвящать его в подробности жизни в «Орлёнке» не стала, но он продолжил донимать меня своими вопросами-допросами.

– И что за лагерь?

– «Орлёнок»… Знаешь такой?! – и скривилась в ухмылке.

Александр на минуту остановился и смерил меня с ног до головы оценивающим взглядом.

– Значит… Значит, ты круто у нас учишься?

Меня удивила такая странная его характеристика отличной учёбы. Круто…

– Ну да… Всё на пять. – дежурно ответила я без какого-то бахвальства. Никогда не считала это чем-то таким эдаким.

– Что делать умеешь? – следующий его вопрос прозвучал очень странно.

– В смысле?

– Ну в «Орлёнке» не только отличники, там ещё и деятели-активисты собираются. Так что ты умеешь делать? – повторил он.

– А зачем спрашиваешь?

– У нас завтра вечером официальное открытие смены. – спокойно сказал Саша. – Будем делать по отрядам выступления. Вот я и спрашиваю, что ты умеешь делать, чтобы привлечь тебя куда-то.

– А если я не хочу привлекаться? – у меня иногда срабатывал режим вредности, включился он и сейчас, но Александр был спокоен.

– Надо Селиванова, надо. – сказал он, подчеркнув, что хорошо запомнил мою фамилию. А что её запоминать, раз мы с директоршей одной фамилии будем. Чтобы он как-то отвязался, мне пришлось сказать:

– Ну пою я.

– В хоре?

– Не… Эстрадный вокал. – сначала хотелось сказать, что рисую, ведь в нашем классе я рисовала почти все плакаты. Но, как подумала, что буду снова ползать по ватману на коленках вся измазанная в красках, желание мое сразу отпало.

– Ну и отлично. – вдруг сказал Сашка. – Это нам пригодится. А то у нас там хористка, но голоса ей на песню явно не хватает. В общем ближе к вечеру репетиция, худрук тебя прослушает. – подвёл итог он, словно всё уже решив.

– А знаешь… я плохо пою. – решила срулить я с этой темы, пока не поздно.

– Ну плохо, так плохо, но прослушаться надо. Почему у тебя такая сумка тяжелая?

– Книги вожу с собой повсюду. – честно сказала я, но выглядело это просто шуткой.

– Очень смешно. – Александр мне явно не поверил.

Ну кто ж в лагерь берёт с собой художественную литературу!?

– А ты я смотрю командовать любишь? – полетел мне в лицо очередной его странный вопрос.

– Что? – не поняла я. – С чего Вы…

– Ты. – мгновенно исправил меня он. – Всех вожатых в лагере на «ты» называем, понятно? Для вас всех я Александр или просто Саша.

– Понятно, просто Саша. – слегка стушевалась я от его «понятно», но продолжила. – Так, в смысле люблю командовать?

– У тебя сзади на кепке «босс» написано… – ухмыльнулся он и подмигнул мне, будто издеваясь.

– Это ничего не значит… Просто кепка понравилась, вот и всё. А ты почему кепку опять козырьком назад развернул. Тебе же директор сказал так не носить. – мой режим вредности продолжил свою работу. – А, просто Саша? – донимала его я.

Он снова смерил меня оценивающим взглядом и спросил:

– А сама почему так кепку носишь?

– Удобно. – брякнула я, чтобы отвязался.

– И чем же так удобно? – спросил он.

– С мальчиками так удобнее целоваться. – пошутила я.

– Ну вот и мне тоже удобно. – сказал Саша, а меня начал разбирать дикий смех, что нам пришлось на пару минут остановиться, чтобы я могла перевести дух. Он не понимающе на меня смотрел.

– Ты чего, Селиванова? – недоумевал парень.

– С мальчиками? – спросила я, продолжая уже хохотать на всю громкость.

– Что? – он округлил глаза, но всё никак не мог меня понять.

– Ну ты меня спросил, почему я ношу кепку козырьком назад, я ответила, что так удобнее с мальчиками целоваться, а ты ответил, что тебе тоже… – и я снова прыснула от смеха да так, что заболел живот.

– Слушай, Селиванова! – его голос обрёл какую-то твёрдость. – Ты свои шуточки брось. Поняла меня?

На минуту я замерла, но потом ответила, выпрямившись во весь свой рост:

– Да, конечно. – а дальше язык перестал меня слушаться и вспомнив дни, проведённые в «Орлёнке», я неосознанно продолжила. – Есть, товарищ группенфюрер Александр, так точно, приказ будет исполнен. – но сразу же пожалела о том, что ляпнула.

Сашка округлил глаза, выдержал паузу, а потом серьёзно сказал:

– Селиванова, ты у меня не только петь будешь, но ещё и танцевать, и стенгазеты рисовать и… – и тут он задумался. Видимо, хотел придумать ещё какие-то виды наказаний, но, внимательно рассматривая его, а особенно Кита Флинта на его майке я прекрасно понимала, что Александр просто корчит из себя старшего брата, который пытается напугать младшего.

– Я поняла… поняла… – прервала его тираду я. – Извините.

– Изви-НИ. – снова поправил меня он, нахмурив брови.

– Хорошо, извини.

Наконец, мы подошли к деревянному домику-вагончику, в котором мне предстояло жить на протяжении трёх недель. Александр достал из кармана джинсов ключ и открыл двери, впуская меня.

– Запасной всегда у меня. – сказал он, имея в виду ключ от вагончика. – Если что, какие проблемы, вожатые живут в двухэтажном корпусе за волейбольной площадкой. Твой отряд номер пять, у отряда двое вожатых, я и Алиса. Она сейчас с ними на море. – пояснил он. – Наши с ней комнаты в корпусе на втором этаже 15 и 22. Запомнила?

– Угу. – буркнула я. – Всё ясно. Пятнадцать и двадцать два.

Перед тем, как закрыть дверь домика, я услышала его вопрос:

– Тебя хоть звать-то как, Селиванова?

– Света. – почти себе под нос сказала я и захлопнула за собой дверь.

В деревянном домике было очень жарко. Кондиционеров не было, две двухъярусные кровати стояли друг напротив друга по правую сторону, возле них находились платяные шкафы. Свободная, по всей видимости, кровать с аккуратно застеленной постелью и чистым полотенцем стояла почти у входных дверей. Н-да, местоположение не очень, но, может, ночью, если открыть дверь, это место будет хорошо продуваться. – подумалось мне. Ногой я запихнула свою дорожную сумку под кровать, а сама села и загрустила. Что-то мне вообще всё это совсем не нравилось.

И как выдержать три недели в этой богадельне? По крайней мере, вожатые у нас приземлённые. Хотя, может, эта вторая вожатка, как её там, Алиса, с придурью!? А, может, и нет.

Жара меня всё-таки сморила. Я скинула кроссы и легла на кровать и не заметила, как уснула.

Глава 3

Репетиция

И льётся музыка из чрева фортепьяно,

И ноты, словно птицы, рвутся ввысь.

Становишься от музыки чуть пьяным,

Печали позабудь и улыбнись…

Проснулась я час спустя от резкого шума: двери вагончика были распахнуты настежь, а рядом визжали девчонки, с грохотом ввалившиеся гурьбой в домик.

– Ой! – сразу пискнула одна. – А у нас тут новенькая-готовенькая! Смотрите, девочки! – она продолжила широко улыбаться. – Я – Вика. – представилась девчонка.

Я с огромным усилием отбросила последние осколки полуденного сна и разлепила глаза.

Вика была моего возраста, ну или примерно моего, крепкая блондинка среднего росточка с большими голубыми глазами и уже заметно оформившейся практически женской фигурой. Её грудь, по моим прикидкам, тянула на второй с приличным хвостом размер и прямо-таки пыталась выскочить из её супер-пупер открытого малинового топа.

– Я – Света. – назвала своё имя я и села, наконец, на кровать, усиленно жмурясь и пытаясь протереть сонные глаза.

Все девочки обступили меня, а Вика присела рядом и стала меня внимательно рассматривать, и, судя по её слишком увлечённому виду, я ей напоминала какой-то любопытный экспонат в музее.

– Очень приятно, Светик! – промурлыкала она и продолжила. – Ты, я смотрю, у нас а-ля натурель стайл?

– Что? – сначала не поняла я её. – Кто?

– Ну а-ля натурель! – повторила девушка, слегка раздражаясь. – Не красишься совсем? Да?

– А-а-а… – понимающе протянула я. – Да, не крашусь.

– А чего так? Мама не одобряет? – подхватила наш разговор рядом стоящая очень худая девчонка-брюнетка со стрижкой каре в ультракоротких светло-голубых джинсовых шортах и синей футболке. – Ой, забыла представиться, я – Аня.

– Ага. – кивнула я. – Приятно… А насчёт косметоса, нет, мама тут абсолютно не при чём. Не вижу в этом пока никакой необходимости. И ногти не тоже крашу.

Вика наморщила лоб, закатив при этом глаза, и не стала больше задавать мне никаких вопросов.

– Жанна. – представилась третья девушка, как и я, с двумя тёмными косами, но гораздо короче моих по длине.

– Лиля. – сказала четвёртая, стройная брюнетка, и, почти сразу потеряв ко мне всякий интерес, отошла к своей кровати.

Лилия мне не приглянулась сразу. Было в ней что-то надменное и напыщенное, начиная с этого чудного цветочного имени, заканчивая её высокомерием, которое проглядывалось невооружённым глазом, стоило только на неё посмотреть, плюс всё её лицо было не иначе, как тщательно отштукатурено. Штукатуркой тётя Шура называла обильный слой косметики на лицах девушек и женщин, поэтому, увидев Лилю, я вспомнила слова тётки и даже тон, с которым она это произносила каждый раз.

– Мы слышали, что ты опоздала из-за какой-то аварии? – спросила Жанна. – Всё нормально? Вы не пострадали никак? – с участием задала вопрос она.

– Да, да… Всё хорошо, спасибо.

– А ты на обед с нами пойдёшь или как? – прицепилась ко мне эта девчонка.

– Ну, конечно, куда ж я от вас теперь денусь! – улыбнулась я ей.

Аня с Викой отошли к Лиле и стали кого-то усиленно обсуждать. Безусловно, можно было настроить свои уши-локаторы, но в тот момент мне это было совсем не интересно. Но я поняла, кто у нас тут в домике будет источником сплетен и разговоров по душам в течение последующих трёх недель.

– Пошли тогда на улицу. – предложила Жанка, потянув меня с кровати за руку, на что я с радостью согласилась, предварительно натянув сандалии и запихав свои кроссовки подальше под кровать.

– Ты уже видела Сашку? – сразу выпалила она, как только мы захлопнули за собой дверь вагончика.

– Кого? Какого Сашку?

– Ну вожатого нашего. – не унималась девушка. – Симпатичный, да? Продиджи, все дела… Взрослый такой…

– Ну, наверное. – согласилась я с ней, боясь, что вот-вот и она просто зайдётся слюнями. – Жан, а наша вторая вожатая, эта Алиса, она… – но я не успела дальше задать вопрос, как Жанна меня перебила.

– Ой! – хлопнула она себя звонко по бедру. – Бабец ещё тот! – и вздёрнула большой палец вверх.

– Что? Что за выражения, Жан?! – я сморщила нос.

– Да ты бы видела её… – взахлеб продолжила тараторить она, невзирая на моё замечание. – Свет, там бёдра – во! – она начала показывать параметры Алисы на себе, заметно отводя руки в стороны от своих тощих бёдер. – Грудь – тоже во! Больше Викиной. – последние слова она мне сказала шёпотом на ухо, будто какой-нибудь секрет. – И при этом она стройная, совсем не толстуха. Фигуристая, обалдеть! Сто пудов, наш Сашка с ней мутит уже или будет мутить. Я бы такую мадам точно не пропустила. – напоследок брякнула она и хихикнула.

По правде говоря, озабоченность Жанки меня несколько оттолкнула, я слегка скривилась, но сама девчонка неприятия у меня не вызывала. У многих в нашем возрасте гормончики стучат туда, куда не следует. В любом случае, мне необходимо было с кем-то общаться и точно не с Лилей, а Аня с Викой, судя по моим первым наблюдениям, заделались в её безоговорочные фрейлины.

– Жан. – осекла её я. – Ну какая тебе разница, кто там с кем мутит?!

– А как же! – слегка обиделась девушка. – и этим напомнила мне сильно злополучную тётю Шуру, только в молодости. Таких людей всегда интересует кто с кем, куда, почему, зачем и, конечно же, как…

– Ты мне лучше скажи, эта Алиса, вожатка, она строгая или как?

– Строгая? – словно переспросила Жанна, но тут же сама и ответила. – Ну как сказать… Ну бурчала на море на нас, строила из себя великого воспитателя, пацанов гоняла. Нервы, конечно, потреплет нам всем, но, не думаю, что изверг она.

– Окей, андерстенд. – сказала я.

– Ну ты супер, Светка-конфетка! – после моих слов крикнула Жанна и повисла у меня на шее. – Короче, дружим. – и многозначительно подмигнула мне.

Обед в «Смене» выдался куда лучше, чем я могла себе представить. На первое нам давали суп с фрикадельками, причём, он был не жидкий, как вода, а такой хороший, наваристый, а-ля домашний, что многие потом попросили и вторую порцию. На второе – плов с курицей, потом яблочный компот с булочкой и тарелка черешни. Черешню можно было взять с собой, если она уже не лезла в тебя, предварительно высыпав её в целлофановый пакет. В меня влез только суп, поскольку во время жары чувство голода у меня всегда заметно притуплялось, но черешню я с радостью забрала с собой на потом.

Отдохнуть после обеда не удалось: Жанна сразу после столовки взяла меня под руку и потащила за компанию изучать территорию лагеря. Никто из старших нам в этом не препятствовал, поэтому сомнения насчёт строгости и слежки здесь у меня улетучились окончательно. По пути встретили директрису Леонидовну, которая только мило поздоровалась с нами и улыбнулась, напомнив снова, что мы с ней однофамилицы.

Нашу вожатку Алису я видела во время обеда, когда они кушали за дальним столом для вожатых. Помимо неё, там ещё сидел наш Александр, девушка-вожатая Вера из третьего отряда и парень-вожатый Евгений из того же отряда, перекачанный и уж слишком хмурый на вид, как мне показалось.

Я к своим пятнадцати годам выросла почти до 170 см, о чём свидетельствовали аккуратные отметки простым карандашом, которые каждое лето делал мой отец за дверью зала, фиксируя мою прибавку в росте. Алиса, когда проходила мимо, была немногим ниже меня. По мнению Жанки, она была стройна, но, на мой взгляд, всё же полновата. Но это, как говорится, дело вкуса и субъективного восприятия. Её светло-русые волосы были собраны в короткий хвост, косметики на лице было много, как у Лильки, если не больше. Её значительная, без лишнего преувеличения, грудь при каждом шаге буквально подрыгивала вверх в тесном бюстгальтере, который всеми своими кружевами и застёжками проступал сквозь плотно облегающую синюю футболку. Чёрная юбка-трапеция доходила ей до колен, приоткрывая пухлые коленки. Рассматривая Алису, я подумала о женщинах в русских селениях, которые коня остановят на скаку и в избу горящую войдут и тут же представила её именно там. И картина моментально нарисовалась.

Пока мы обедали, она постоянно вскакивала с места и орала на мальчиков нашего отряда, которые пытались обкидываться то рисом из плова, то спелой черешней. Голосом она обладала зычным и горловым, что сразу брала оторопь. Ей бы в селе командовать крестьянами, а не детьми в детском лагере. Чем-то она смахивала на молодую Леонидовну, но так, издалека. Я попыталась представить их в паре с Сашкой, вспомнив слова Жанны, но никак не выходило. Но, видимо, у Жанки были свои представления по поводу того, как должна выглядеть сбалансированная пара влюблённых молодых людей. Да и дела до этого мне не было. Подумала, да забыла.

Сколько я себя помню, особых симпатий к противоположному полу у меня за пятнадцать лет жизни не было. Возможно, всему виной была учёба, в которую я была погружена с головой не только шесть учебных дней в неделю, но и в свободное время, которое было занято музыкальной школой и подготовкой домашних заданий. В нашем классе пацаны вообще считали меня бесполым существом и роботом, который слово в слово умеет пересказывать тексты не только на русском, но и на английском языке.

В двенадцать лет мы с девчонками на карманные деньги покупали журналы «Cool» и «Cool girl», в которых много чего писалось про отношения парней и девушек, включая пикантные подробности. Мы, по правде говоря, действительно зачитывались ими, передавали друг дружке, естественно, не показывая их ни в коем случае своим родителям, но желания что-то повторить или испытать подобное тому, что там было написано, лично у меня совсем не возникало. Так, любопытно и не более.

Одно время я с какой-то тревожностью ждала прихода переходного возраста, тема которого тоже затрагивалась в этих журналах, но этот странный возраст всё не приходил и не приходил. Какого-то ощутимого непонимания с родителями не было, подростковой депрессии тоже. Да, признаю, что мы иногда спорили с мамой, но всё это были какие-то больше бытовые мелочи жизни, нежели что-то серьёзное. Это у мамы, скорее, возникало непреодолимое желание выгнать меня на улицу погулять, чем загнать домой. С отцом вообще всегда были замечательные отношения, гораздо ближе, чем с мамой: больше общих тем и прочитанных книг. С папой можно делиться всем, в отличие от мамы, которая более консервативна и статична в своих взглядах.

В «Орлёнке» три года назад мы были ещё совсем детьми, которых волновали только игры да оценки в школе, но тут меня окружали уже повзрослевшие сверстники, которых явно интересовали абсолютно иные темы и переживания. А свобода, которой так ощутимо пахло в лагере, была отличным субстратом для взращивания и распространения подобных вещей.

К четырём часам мы поплелись с Жанкой на репетицию. В центре располагалось светло-жёлтое здание дома культуры лагеря, в котором и проходили все репетиционные мероприятия, но само открытие должно было пройти на сцене под открытым небом завтра вечером. Помимо нашего пятого отряда, там находилось еще два. Репетировали в актовом зале. Часть ребят стояла на сцене возле, по всей видимости, женщины-худрука лагеря, кто-то группами рассредоточился по всему залу и повторял полушёпотом свои речёвки и песни. Были и те, кто откровенно скучал, отсев подальше и сдвинув головные уборы на лицо, пытался вздремнуть.

Как только мы с моей новой подружкой появились в зоне видимости нашего вожатого, Александр выкрикнул:

– О, Селиванова, давай дуй на сцену! – прозвучал его приказ. – Прослушаем сейчас тебя. – и замахал мне рукой.

– Ого-о… – удивилась Жанна и, нехотя отпустила мою руку. – Тебя уже успели припрячь!?

– Увы и ах… – тяжело вздохнула я и кивнула ей в ответ.

Поднявшись на сцену, я подошла к пианино, на стуле возле которого крутилась молодая женщина-худрук. Она была явно постарше наших вожатых, но имела располагающую к себе внешность и приятную улыбку.

– Как зовут тебя? – ласково спросила она меня, оглядывая с головы до ног. – И кепку сними свою, пожалуйста. Здесь солнце точно не светит и солнечного удара тут не схватишь.

Я покорно сняла кепку и ответила:

– Светлана.

Женщина продолжила:

– Мне сказали, что ты занимаешься вокалом. Это так?

– Угу. Студия современного эстрадного вокала, если точно. – отчеканила я.

– Отлично, тогда мы не будем терять время. Спой что-нибудь тогда, чтобы мне понять, что у тебя за голос и возможности. Только не попсу эту вашу. – предупредила она и моментально скривилась.

– Почему?

– У нас ретро-тема и времена года.

– А, ясно. – я тут же начала перебирать в голове песни, которые мы учили в музыкальной школе, а, точнее, меня заставляли их учить. Ирина Николаевна, мой преподаватель по вокалу, очень сильно любила антресольно-нафталиновые песни советской эпохи, от которых она просто балдела и кайфовала, как мне кажется. Среди них были и совсем нелюбимые мною, например, «Здравствуй, юный мой ровесник», «Первая любовь, школьные года…» и т.д. Но вот «Александра» из к/ф «Москва слезам не верит» мне очень нравилась.

– Акапельно? – спросила на всякий случай я.

Она кивнула.

Долго не раздумывая, я открыла рот и запела:

Не сразу все устроилось,

Москва не сразу строилась,

Москва слезам не верила,

А верила любви.

Снега-ами запорошена-а,

Листво-ою заворожен-а…²

– Стоп… стоп… стоп… – замахала руками худрук. – Не пойдёт, Света. – сказала она. – Не пойдёт!

Я резко замолчала.

– Почему не пойдёт? – искренне удивляясь, спросила я. – Вы же сами сказали про ретро-тему.

– Нужно что-то повыше, Света, повыше, чтобы понять, каковы возможности твоего голоса. Мы тут выбрали песню, а Ира наша не тянет. – сказала худрук и посмотрела в сторону, где стояла низенькая светлая девчонка, видимо, та хористка, о которой мне говорил Саша, и, заметно приуныв, молча наблюдала за нами. На мой взгляд, ей, наоборот, повезло, что не нужно будет петь эти нафталиновые песни перед всем лагерем завтра. Хотя-я, кто его знает, что нужно для счастья тому или иному человеку.

Я снова начала перебирать в голове песни, усиленно разбирая захламлённые комнаты моей памяти.

«Надежда»… Нет, не то.

«Московские окна»… Не то.

«Девятый класс, молчит звонок…» Фу, не-е, это я не буду петь ни за что.

«Ромашковая Русь»? Низкая, нет.

А-а… – наконец, озарение настигло меня. – «Нежность»! Точно. И повыше можно взять. Точно! Точно! Точно!

– Придумала? – с нетерпением спросила худрук.

– Да. – ответила я и начала петь, представив, что передо мной сидит моя Ирина Николаевна и жестами показывает, где именно нужно голосом идти вверх и вверх:

Опустела без тебя Земля…

Как мне несколько часов прожить?

Так же падает в садах листва,

И куда-то всё спешат такси…

Только пусто на Земле одной

Без тебя, а ты… Ты летишь, и тебе

Дарят звёзды

Свою нежность…³

Я допела последний куплет и замолчала. Зал притих. Очнулись даже те, кто спал на последних рядах. Худрук одобрительно кивнула и зааплодировала, многие сделали тоже самое, а мне не оставалось больше ничего, как залиться краской от смущения. Я никогда не любила быть в центре всеобщего внимания, меня это тяготило, поэтому смутилась я и на этот раз.

– Светлан, какой у тебя диапазон голоса, знаешь? – поинтересовалась женщина.

– Преподавательница говорит, что почти две октавы.

Кто-то удручённо охнул рядом. Это была та самая девочка-хористка.

Ирина Николаевна мне постоянно твердит, что нужно и дальше разрабатывать голос до 2,5-3 октав. Шутя, она иногда меня называет «наша почти половина от Уитни Хьюстон», о пяти октавах которой можно просто мечтать. Конечно, на музыку, кроме сольфеджио, я бегаю с удовольствием, но становиться профессионалом в этой области не хочу.

– Свет. – от набежавших мыслей меня отвлекла худрук. – Давай тогда попробуем спеть нашу песню. Ты однозначно нам подходишь. У нас тематика – времена года. Ваш пятый отряд вместе с первым и вторым показывает тему весны. Сценка готова. Там первая любовь, птички-синички… Ну и ты будешь петь на их фоне…

Она протянула мне тетрадный листок, на которым красивым почерком были выведены слова песни «Любовь настала».

– Если ты её не знаешь, можем по нотам распеть сначала, но выучить нужно кровь из носу наизусть до завтрашнего утра. Присаживайся… – предложила она, указывая рукой на пустой табурет, стоящий рядом с её стулом.

Песню я знала. Она тоже была из разряда антресольно-нафталиновых, от которых сходила с ума моя Ирина Николаевна. Правда, сама я её не пела, но пела девочка из старшей группы, однако мотив и слова были мне хорошо знакомы.

– А другие временя года что поют? – спросила я.

– Зима – «Где-то на белом свете…» из Шурика, осень у нас «Кленовый лист» Караченцова, а летом «Летний дождь» Игоря Талькова. Везде любовь… Ну так что, знаешь или нет?

– Знаю. – кивнула я. – Можно начинать.

Женщина-худрук громко хрустнула пальцами, выпрямилась на стуле и ударила по клавишам. Моё сердце бешено стучало. Я никак не могла отучить его от этой глупой привычки переживать, по сути, по всякой ерунде. Но тут находилась куча людей, как и на наших отчётных концертах, которая внимательно смотрела на меня во все глаза.

Так… Света… Вдох-выдох… Начинаем…

Как много лет во мне любовь спала.

Мне это слово ни о чем не говорило…⁴

Но после двух строчек худрук резко перестала играть.

– Света! – воскликнула она так, что у меня практически упало сердце. – Ну какой ты чёрствый сухарь! – сделала она мне замечание. – Поёшь красиво, конечно, но так бездушно. Бездушно, Света! Ну ты представь, на улице весна, молодая пара, между ними первые искренние чувства, Свет… Вот сколько тебе лет?

– Пятнадцать. – смутилась я.

– Ну вот, самое время испытывать нечто подобное. Неужели, ты никогда не симпатизировала никому? А, Свет? Однако же, «Нежность» ты спела очень чувственно, я аж поверила, что героиня без него просто умрёт, вот прям на месте, если он не вернётся обратно к ней.

– Нет. – твёрдо ответила я на её вопрос. – Не испытывала. А по поводу «Нежности», вы просто не представляете, как мы её с учительницей учили и интонационно раскладывали по словам и строчкам.

– Нет? – удивилась женщина. – Ну как же, юность, птички-синички. – всё повторяла и повторяла она, не веря мне. – Весна, тепло, красивая девушка, красивый парень, между ними это прекрасное чувство… Понимаешь? – но тут мужской голос резко прервал все её размышления.

– Ну давай, Селиванова! – я обернулась на голос и увидела нашего вожатого Сашку, который сидел сбоку на первом ряду возле окна и не попадал в поле моего зрения. – Давай! С чувством, Селиванова, с чувством! А то реально, очень суховато, Селиванова! – продолжал издеваться он, ухмыляясь и улыбаясь, как можно шире.

Я стиснула зубы, прикусив нижнюю губу так, чтобы только сдержать себя и не наговорить ему при людях каких-нибудь безрассудств, которых у меня на языке в данный момент крутилось великое множество. Александр явно сейчас прикалывался надо мной и мстил за группенфюрера и прочего, что я ему наболтала до обеда.

– Свет. – словно сговорившись с ним, поддержала его худрук. – Видишь, и публика хочет, чтобы ты раскрепостилась и спела, как следует.

Я закипала, как чайник на газовой плите, ещё чуть-чуть и свисток засвистит «ту-ту», но взяла себя в руки и начала считать шёпотом: один, два, три… На тридцати я окончательно успокоилась и остановила подсчёт. Все, подняв на меня глаза, ждали ответа.

– Хорошо. Я попробую.

Худрук кивнула и снова заиграла.

Я набрала побольше воздуха в грудь, вспомнила одну из любовных линий книги, которую недавно прочитала, и попыталась перенести отношения героев в этот актовый зал.

Я запела со всем чувством, которое могла на данный момент передать, специально повернувшись лицом к залу так, чтобы смотреть в глаза этому Сашке. Но смотрела я не сколько на него, сколько сквозь, представляя своих героев. Такому приёму меня научила Ирина Николаевна, чтобы я не боялась смотреть в зал, но в тот момент видеть не лица конкретных людей, а что-то своё.

И вся планета распахнулась для меня!

И эта радость, будто солнце, не остынет!

Не сможешь ты уйти от этого огня!

Не спрячешься, не скроешься – любовь тебя настигнет! ....

Во время исполнения песни я настолько зашлась, что начала активно жестикулировать руками, пытаясь, видимо, взлететь вместе с песней куда-то в высь. С военными песнями я входила в образ гораздо быстрее, поскольку книги о войне и фильмы у меня вызывали слёзы на раз-два, но про любовь так выходило не всегда. Когда я запела, Сашка моментально перестал ухмыляться, нервно заёрзал в кресле, а потом сидел, как вкопанный, и слушал, практически не шелохнувшись, всю песню до конца.

Музыка доиграла. Для пущей важности я ещё и поклонилась публике. Снова раздались аплодисменты. Я повернулась к худруку: на её глазах стояли слёзы.

– Света… Света-а-а!!! – она пальцами смахивала слезинки, которые предательски выступили на её глазах. – Ну ведь можешь, когда захочешь! Можешь же!

– Наверное… – пожала плечами я.

Ирка-хористка вздыхала рядом пуще прежнего, окончательно понимая, что петь сольно её никто на сцену уже точно не выпустит. Женщина-худрук ещё раз меня похвалила и велела завтра на репетицию явиться сразу же после завтрака.

Только я спустилась вниз, как на меня мгновенно налетела Жанка, сбивая с ног.

– Светка-а… Чума! – тараторила она, повиснув практически на моей шее. – Ничёсе ты поёшь?! – с завистью, но не зло сказала подружка. – Обалдеть! – потом немного подумала и спросила. – А что ты с вожатым нашим уже повздорила что-ли?

«Ну точно… – сделала вывод я. – Жанка – это точно тётя Шура».

– Есть такое. – я вкратце полушёпотом передала наш с Александром послезаездный разговор.

– Ну и ну… – не унималась она. – Вот оно что! Теперь будете взаимно стрелы друг в друга пускать всю смену?

– Да нужен он мне… – брякнула я, чтобы не продолжать этот бессмысленный разговор, но Жанке, видимо, было там конкретно намазано.

– Све-ет… – она взяла меня снова под руку, наклонилась и заговорщически шёпотом на ухо произнесла. – А ты знаешь, он так на тебя смотрел, пока ты пела… Прям…

– Жан, ну я тоже на него смотрела, чтобы позлить. Он думал, что я не смогу спеть, как надо. Да сейча-ас…– парировала я.

– Нет… Нет… Нет… – затараторила она. – Я про другую песню, про первую. Там, где земля опустела без тебя… и…

– Да ну тебя…

– Правда, правда… Я в таких вещах знаю толк. Глаз у меня намётан. – и она мне подмигнула.

– Да иди ты, Жанка. – пошутила я. – Тебе кажется.

Но Жанна стояла на своём, как упрямый осёл.

– Нет! – она топнула ногой. – Время покажет, Светка, как я была права. – и быстро переключилась на другую тему.

Мы вышли из дома культуры и под ручку пошли к нашему домику.