Елена Серебрякова
На пороге империи

Глава шестая

Атаман Клычок держал своих людишек в строгости и полной ответственности за каждый шаг. Кто пытался этим пренебрегать подвергался жестоким наказаниям, вплоть до лишения жизни на виду у всех. Свой доход ватага имела от разбоя на Тверском тракте. Специально подготовленные бандиты искали будущую жертву на ярмарках, выясняя ценность продаваемого товара, количество охраны. За ними следили, а потом атаман устраивал на дороге засаду. Каждый раз меняли место нападения, неизменным оставалось перекрытие дорог. После прохода обоза, дорогу перегораживали упавшим деревом сзади. Впереди по ходу разворачивали телегу поперек. Будущая жертва оказывалась в западне. Великую сложность составляло то, что тракт был оживленный, могли попасться встречные, стало быть, бросок за добычей должен быть внезапным и моментальным.

Что связывало Клычка с бабкой Акулиной, не знал никто, но атаман регулярно навещал старуху и передавал ей деньги. В этот раз атаману пришлось возвращаться с навязанным ему парнем, который прятался от властей за совершенное убийство.

Суть воровского промысла парень осознал, прожив три седмицы в лесном лагере татей. Лоскутами, а то и кусками картинка складывалась из разговоров бандитов между собой, из их рассказов о воровских приключениях.

Поступила очередная команда готовиться к выходу, но атаман снова велел Тихону оставаться в лагере и готовить для ватаги похлебку. После третьего отвода Тихон высказал обиду Клычку и получил поддержку ватаги. Только атаман оказался прав. Получив разрешение участвовать в схватке, Тихон по сути оказался обречен. Действительно, ударив дубиной первого попавшегося обозника, Тихон в ответ получил удар кулаком в нос. Потеряв ориентир, парень схватился руками за лицо, а охранник уже замахнулся на него саблей. Оказавшийся рядом Клычок, успел пырнуть кинжалом этого мужика. В том же бою Коробков не заметил другого обозника. И снова выручил случай. Рядом находился свой из ватаги.

Тихон выучил два урока: коли замахнулся на противника, бей со всей силы и, если окажется этого недостаточно, продолжай наносить удары до полной бессознательности противника; второй урок сводился к тому, что коль скоро встрял в схватку, то верти головой на все четыре стороны, не упускай из виду происходящее по бокам и сзади. Тихон оказался способным к бандитским подвигам, за несколько следующих нападений он не только остался жив, но и не получил ни одной царапины. За смелость и ловкость ватага прониклась к нему уважением. Иногда на Тихона наваливался стыд. Гложущие его изнутри чувства, создавали образы матушки и батюшки, возвращавшихся от купца Еремеева с расчетом за проданные пуговицы. Воображение рисовало нападение на них татей, избиение, лишение честно заработанных денег. Часто Тихон видел себя, закованного в кандалы, бредущего под охраной по улицам Москвы и толпу ненавидящих его людей. Слово «душегуб» восстанавливало в памяти лицо Вильгельма Ахена. Парень стал придумывать разные приемы бескровного грабежа. В конце концов он предложил Клычку сшить из войлочных накидок колпаки на голову для каждого вора с прорезями для глаз и рта. Резон он объяснил Клычку так:

– Всех обозников, оставшихся в живых, допрашивают люди воеводы. Прежде спрашивают, как выглядели тати. А у нас в ватаге почти каждый имеет на роже отметины.

– И что? Не возьму в толк твое изобретение!

– Прежде чем дубасить охрану, надобно предлагать отдать ценности добровольно по-хорошему, взамен гарантировать жизнь.

– И что?

– Думаю через два-три случая слух пойдет среди купечества, что лучше Клычку отдать все без боя, чем остаться без добра и здоровья.

– Поговорим с ватагой! А колпаки зачем?

– Так примет наших у розыска не будет.

Царевна Софья Алексеевна слушала доклад думного дьяка о ценах на еду и соль, об отношении к ней купечества, о народных нестроениях. В конце выступления дьяк с извинениями и расшаркиванием попросил разрешения сообщить о необычном предложении дознавателя Разбойного приказа. Софья ленивым кивком дала такое разрешение.

– Смею заверить, что сей подьячий Разбойного приказа служил еще вашему батюшке, благословенной памяти Алексею Михайловичу. Служил верой и правдой.

– Давай к делу! – в голосе царевны уже слышалось раздражение.

– Расследовал этот дознаватель убийство краснодеревщика из Немецкой слободы. Убийцей оказался Тихон Коробков – сын бывшего стрельца. Только в первую же ночь Тихона Коробкова освободили солдаты потешного войска царя Петра. Дознаватель предлагает на этом основании арестовать и подвергнуть сыску всех помощников Петра из потешного войска.

Думной дьяк положил перед царевной два листа бумаги: обоснование и список для ареста, поклонился и вернулся на прежнее место.

– Можешь идти, – разрешила Софья.

Идея ретивого служки пришлась по душе царевне, но принимать решение без совета Василия Васильевича Голицына она побоялась. Послала курьера за своим фаворитом. Князь прибыл тотчас, прочитал записку и задумался.

– Мало ли что, Софьюшка, говорят при дворе об этом дознавателе. Пусть он искренне предан роду Милославских, но мы не знаем истинных целей; какого он рода – племени; чем дышит; чего хочет от жизни.

Не прошло и седмицы, как князь Голицын выяснил, что дознаватель отличился при следствии на подручных донского атамана Степана Разина. По его личному обвинению казнили сто пятьдесят казаков. Но запомнился он еще по одной причине. Когда Стеньку Разина вывели на лобное место вместе с его братом Фролкой, то последний стал выкрикивать «слово и дело государево». Стеньку четвертовали, а Фролкину казнь отсрочили. Речь шла о несметных сокровищах, спрятанных атаманом и его товарищами. Долго искали клад по указанным Фролкой местам, но не нашли. Преступника решили оставить пожизненно в тюрьме. Вот тут дознаватель и взбеленился. Куда только не обращался с жалобами, в какие только двери не стучался. В конце концов подкупил внешнюю охрану острога и проник во внутрь, хотел сам привести приговор в исполнение. Но забыл про внутреннюю охрану, она его задержала и препроводила в тот же Разбойный приказ. Голицын насторожился и запросил родословную служки.

Боярский сын при рождении не получил должного отличия для мужеского пола. При взрослении на щеках, подбородке и над верхней губой не вырос ни единый волосок. Уже совсем взрослый дядька, а щечками блестел будто младенец. Ненавидел всех. Чуть что, старался тому человеку насолить изрядно. Неизвестно, кто определил его на службу в Разбойный приказ. Но там он нашел себя и свое удовольствие.

Все это Василий Васильевич не преминул сообщить царевне и предложил одарить дознавателя по-царски за рвение и убрать из Разбойного приказа да так, чтобы его туда даже на порог не пускали.

– Боюсь, Софьюшка, придумает этот дознаватель что-нибудь, как в свое время с Фролкой, а мы с тобой окажемся крайними. Обвинение хлипкое, а на кону жизнь людей Петра.

– Да как же я такого без дела оставлю? Поди еще хуже сделаю.

– Так поручи ему сидеть дома и писать книгу о своих достижениях в деле сыска. Дескать, для будущих дознавателей пример будет. Да денег положи поболе, чем ныне получает.

Как-то в конце зимы из очередного похода в город вернулись в лагерь посыльные бандитов. Принесли самую модную на Москве новость. Известный дознаватель из Разбойного приказа внезапно помер. Одни говорят о болезни сердца, другие об отравлении, а третьи чуть ли не о самоубийстве. Ко всему к этому добавляют будто царевна Софья вызывала его в Кремль и благодарила за верную службу деньгами и почетным поручением. Каким? Не ведаю?

Клычок любил слушать новости и сплетни из Москвы. Послушает-послушает, хмыкнет и пойдет по своим делам. А тут он поглядел на Тихона и молвил:

– Стал дознаватель жизнь свою вспоминать, а там одни убиенные им. Похоже собрались искалеченные души и подсказали дознавателю идти скорее к ним.

Воцарилась тишина, атаман обращаясь к Тихону, сказал:

– Ты не думай, что дознаватель свои подозрения насчет тебя унес в могилу. Дело по твоему розыску осталось. Только передали его другому ироду.

Воровская жизнь несет в себе много всяких запретов. Попытки нарушить их оборачиваются серьезным наказанием. Ну, куда деваться бедному вору, когда одна и та же мысль преследует на каждом шагу? А тут еще неписанные законы: не проси, не верь, не бойся. Все-таки Тихон решился на разговор с атаманом. Поведал о своем желании навестить родителей, брата и сестру, о нестерпимой тоске по жизни среди людей. Клычок выслушал его внимательно, даже не разозлился, только приказал забыть об этом.

К весне пути развезло, и купцы перестали гонять свои обозы, ждали сухих дорог и теплой погоды. Посыльные из ватаги по-прежнему ходили в город, теперь больше за новостями, чем по основному делу. И вот однажды Клычок после очередного возвращения посыльных позвал Тихона к себе. Молча вручил ему свернутый вчетверо плотный лист бумаги. Написанный аккуратным почерком текст удостоверял, что податель сего документа – Смыков Иван, сын Степана, мужеского пола, столяр.

– В том, Тихон, имею свой резон. И люди большие за тебя просили. Только ежели ослушаешься нас, то пеняй на себя!

– Не знаю, как тебя благодарить, атаман? Что за люди большие? Не ведаю.

– Сначала благодари матушку с батюшкой. Пришел к нам мальчонкой желторотым, да вот выправился, в плечах раздался, бородка появилась, брови срослись, голос перешел в другую ипостась. Теперь тебя признать смогут только те, кто близко знаком. Касаемо больших людей, не ведаю. Старуха придумала, а за ней много людей имеются и бояре кремлевские. Думаю тебе уготовила службу великую.

– Мыслимо ли мне на виду подвязаться. Говоришь, ликом поменялся. А кому надобно, тот признает.

– За то не переживаю. Уверен, все продумали. Отпускаю тебя с легким сердцем.

– Что, атаман, можно собираться и уходить?

– Иди с Богом! Да только не домой к родителям, сперва двигай к бабке Акулине!

Акулина открыла дверь избы и долго щурилась от брызнувшего в лицо солнца. Потом распрямила свои морщины и уставилась на нежданного гостя.

– Здравствуй, бабка, али не признала меня?

– Чего не признать? Неужели в своем племяше Иване Смыкове родиночку не почувствую.

Настал черед удивляться Тихону. Такой осведомленности и притворства от старухи он не ожидал. Хотя Клычок предупреждал.

– Ну, проходь в избу, что землю топтать!

В избе, сидя за столом, Акулина спросила о подарке для нее от Клычка. Тихон положил мешочек с деньгой и серебряный перстенек. Старуха кошель убрала, а колечко надела на указательный палец и начала любоваться игрой самоцветов, приговаривая:

– Он-он, разлюбезный, молодец Клычок, сдержал свое слово!

Потом бабка будто вернулась на землю, сняла с пальца украшение, ловко продела через перстенек невесть откуда взявшийся шнурочек и повесила все это себе на шею, спрятала под одеждами.

– Ну что, не понравилась тебе жизнь лесная? К людям захотелось?

– Просто я сам по себе! Еще царю Петру сказывал, что не мое это дело ходить строем, да и к человеческому жилью привык.

– Однако атаман тебя нахваливал. Говорил, что в бою ты дюже ловкий и храбрый.

– Мудреное ли дело дубьем, да кулачищем махать? Вот умами помериться, то дело другое!

– Ты что же думал, что Клычок не видит?

Бабка встала, взяла с поставца крынку, две кружки и поставила все это на стол.

– Винцо, Ваня, заморское, угощайся!

Опять бабка встала и принесла кусок бумаги, заглянула в него и передала Тихону. На бумажке была начертана непостижимая путаница из прямых и кривых линий, кружков разного размера.

– Так вот, племяш мой разлюбезный, нынче царственных печатей оберегатель – князь Голицын, затевает новый поход на Азов.

Тихон опять удивился. Древняя старуха рассуждает будто приказной боярин на заседании думы.

– С царевной Софьей решили они двух зайцев поймать. Крымского хана наказать за злобство в наших землях, выход в море поиметь, а также у народа любовь заслужить. Один поход Голицын бесславно провалил два года тому назад, даже до боя дело не дошло, положил людей в голодной степи из-за безводья и болезней. В этот раз уверен князь в победе. Софье торопиться надо.

– А как же царь Петр?

– Царь Петр более не соперник ей. Собрал из потешного войска два полка, в синей форме семеновцы, в зеленой – преображенцы. Вооружил их, научил воевать и укатил в Переславль. Для него, видишь ли, здешних рек мало оказалось, простор потребовался на Плещеевом озере. А что в Кремле творится, ему безразлично. А Софьюшка уже портрет свой заказала в царском одеянии, в руках скипетр и держава.

– Когда же ясность наступит?

– Всему свое время. Вот тебе чугунок с репой, пироги с зайчатиной. Попей, да начинай гюльбашах выписывать.

– Не понял тебя, старая!

– Учись этот знак писать, – Акулина указала на клочок бумаги с изображением, – надо уметь повторить это начертание при любом случае, тренируйся. Води пальцем по столу, только бумаги я тебе не дам, а то следов наоставляешь.

– Не больно знак-то мудреный, семь кружочков, семь зигзагов, семь точек и узоры на манер персидских.

– Вот сиди и учись править, а я буду к вечеру. Тогда наш разговор продолжим.

Акулина ушла, а Тихон поел, поглядел на дурацкого гюльбашаха и пошел к угловому топчану. После лесной жизни домашний уют раем показался. Лег парень, положил голову на подушку и провалился в глубокий сон.

Глава седьмая

Акулина, что было силы, трясла за плечо спящего Тихона, но тщетно. Парень никак не хотел возвращаться в реальный мир. Бабка добилась своего старым способом, она вылила на голову ковш холодной воды, он вздрогнул, глубоко вздохнул, спустил ноги с топчана и сел.

– Где я? – затряс головой Тихон, сознание медленно к нему стало возвращаться, – уже ночь? – прозвучал следующий вопрос.

– Поздний вечер, вставай, тебя ждет встреча с важным человеком. Он скоро придет. Только огонь зажигать нельзя!

Шагов никто не услышал. В избу будто проскользнула тень. Высоченного роста мужик, весь в черном сказал густым басом:

– Наши братья, что по лесам промышляют, шалят на дорогах, орудуют в городах – все достойны почтения. Только все они лишь людишки, а ты сейчас приблизился к людям. Настоящий вор грабит дворцы и ворочает горы золота. Мы главные в воровском мире, крадем из казны столько, сколько нам нужно.

У Тихона отнялся язык. Он понял, что влип в дурную историю, выхода из которой уже не будет. Тень продолжала говорить:

– Царевна Софья готовится венчаться на царство. Отчеканила из казенного золота деньги со своим портретом, сделала это в глубокой тайне, даже название придумала этой деньге «софолка» с ударением на первый слог. Хочет, чтобы весть о ее вступлении на престол сразу подтвердилась делом, да не только по всей Руси, но и в других странах. Соображаешь?

– Нет!

– Софья поручила Посольскому приказу подготовить поезд в дальние страны. Но хитрости ради решила придать этому посольству вид безобидной поездки, дабы не вызывать особого интереса. Посему кроме двух подьячих Посольского приказа набирают иноземцев, желающих вернуться домой. Коли на Руси их дела не пошли как подобает, милости просим восвояси; двух купцов наших везут для торговых переговоров, да тех русских мастеров, в ком Европа нуждается.

– Это кто ж такие? Мы всегда сами у них мастеров нанимали.

– Не скажи! Камнерезы, древоделы и ювелиры. Подглядели иноземцы мастеров у нас и к себе заманивают.

– Не возьму в толк, причем тут я?

– Имей терпение, парень! С этим Посольством отправляют в другие страны целый сундук софолок, а на одну софолку можно будет хорошую пару лошадей купить. Теперь понимаешь о каких деньгах идет разговор?

– Неужели такую ценность без охраны отправят? Небось и одного отряда мало покажется.

– В том-то и вопрос, парень, что откройся дело с софолками, весь замысел Софьи развалится, все тут надо делать по-тихому. И хотим знать, когда, как и по какой дороге тот поезд поедет. Тут в тебе надобность и возникла.

– Как же я могу это узнать?

– Сестру убиенного Ахена, поди, не забыл еще?

– Хотел бы забыть, да такое быльем не зарастает. Рана всю оставшуюся жизнь кровоточить будет.

– Однако придется вернуться в прошлое.

– Не хочу я туда возвращаться. Еле-еле ноги унес. Мне, господин Тень, на плаху не хочется. Я эту Немецкую слободу теперь за версту обходить стану. Что же ты меня опять в волчью пасть толкаешь?

– Дорога в лес к Клычку тебе заказана. И я тебе слишком много рассказал. А у Акулины во дворе кладбище небольшое имеется. Одним больше, одним меньше, разницы никакой не будет.

– Зачем на бабку наговариваешь, она мне, почитай, жизнь спасла.

Но тут послышался голос Акулины:

– Эх, Ванятка, кабы можно было вернуть все назад, то выстроились бы за мной мои крестники, кого обушком, кого ножичком, а особо чувствительных отваром потчевала. Тебя тоже станет жалко, коли упрямиться начнешь.

Земля ушла из-под ног у Тихона. Но снова чудесная сила прошептала в уши «покорись». Но наперекор всему Тихон посмел задать вопрос:

– В толк не возьму, ты за кого, за Софью или за Петра? За Милославских или за Нарышкиных?

– Я за свой карман. Когда он полный, мне все равно, кто царствует. При полном кармане людишек двести кланяться мне станут, а больше и не надо. Долго с тобой говорю, пора заканчивать. Акулина, готовь тесак тот самый, мой любимый. Говори, стервец, поедешь в слободу? Последний раз спрашиваю.

– Мне, господин Тень, в Немецкой слободе показываться нельзя, меня там каждая собака узнает.

– Не узнает. Завтрашнюю ночь, как сторож пройдет с колотушкой по первому разу, выходи к околице. Увидишь карету с вензелем князя Шимойского, ни о чем не спрашивай, садись в нее и тебя довезут до окраины Немецкой слободы. Пешком проберешься к дому Ахена. Поди знаешь тайные входы?

– Знаю.

– Фрида Ахен хотела бы уехать домой в Германию, да и воистину, чего ей здесь делать! Весь семейный доход находился в руках ее брата. Ныне от прежнего достатка один дом остался, но и тут есть оговорка. В Немецкую слободу поедет жить только иноземец. Посему и цена дома весьма низкая. Еще полгода и Фрида Ахен окажется в ближайшей богадельне. Хотя туда ее тоже не возьмут, она же не православная.

– Что я должен делать?

– Заставь Фриду пойти в Посольский приказ и упасть в ноги к дьяку Копытину. Только он сможет помочь в отправке Ахен в Германию первой оказией.

– И такой оказией станет посольство с софолками?

– Меня не удивляет, что ты догадлив. Надежные люди сказывали, в ближайшее время только одно посольство отправится из Москвы в Европу.

– Стало быть, узнав о месте и времени отправления поезда, Фрида поможет вам подготовить нападение?

– Не вам, а нам. И то, что Фрида не доедет до дома, не должно тебя беспокоить. Знаешь почему?

– В случае удачи я стану богатым человеком.

– Я же говорил, что ты догадлив.

Тень выскользнула из избы, воцарилась тишина. Акулина молча влезла на печку и вскоре раздался храп. Тихон до первых петухом не сомкнул глаз.

Он восхищался умению бандитов, их умению загонять человека в угол так, что и выхода не видать. К властям не пойдешь потому, как в розыске за убийство немца; в бега не пустишься – к тем же бандитам и попадешь. По-любому конец один. Ежели сделать так, как они просят, еще больше погрязнешь в злодействе. По его вине государево золото перекочует к бандитам, а людей в поезде поубивают. Сделают так, чтобы никаких следов не оставалось, а потом придет и его очередь. В том теперь Тихон нисколько не сомневался.

Он впал в полуобморочное состояние, которое потом перешло в болезненное забытье.

Акулина по утру, как ни в чем не бывало, подала на стол, и сама присела рядом на лавку. Тихон первым не выдержал, задал вопрос:

– Бабка, скажи, наконец, что ты все наврала, никакая ты не душегубка, а женщина несчастливой доли?

– Думаешь одно с другим не вяжется?

– Думаю, душегубец не может быть мужчиной или женщиной, это нечто волосатое, страшное и смердящее.

– А ты что же, Ванятка, в воровских набегах не убивал?

Тихона будто укололи острым предметом в бок. В бою он старался бить не до смерти, а там поди разбери. Ему стало противно за самого себя. Выскочил из-за стола и пошел на двор. Там в лесу, когда все одинаковые и делают одно и то же, кажется, что другого мира не существует вовсе. А здесь, в миру и на людях, все проявляется и приобретает страшное ощущение. Тихон вернулся в избу и попросил у Акулины перегонного вина. Бабка заулыбалась и поставила на стол штоф мутной жидкости.

– Зачем ты мне свой знак подсунула, коли готова была меня убить?

– Знак тот во спасение покоряется. Ты пей, касатик, пей!

Тихон сумел осилить лишь половину и тут же упал на пол.

Бабка растолкала его, когда на дворе уже стемнело. Тихон окунул голову в кадку с водой, размазал руками капли по лицу, набросил свой кожушок и вышел вон.

По всему сторож со своей колотушкой еще не проходил. На окраине Красного села стояла тишина, где-то поблизости журчал ручей. Парень позавидовал жучкам, паучкам и летающим тварям. Они делали то, что им предписано природой, ни о чем не беспокоились.

Стук колотушки и цокот конских копыт раздались одновременно. Тихон дождался кареты, увидел на двери вензель «князь Шимойский» и залез вовнутрь.

От окраины Немецкой слободы до дома Ахена Тихон прошел знакомыми тропами, иногда останавливаясь и прислушиваясь. Кроме дальнего собачьего лая ничего не настораживало. По-прежнему крайнее окно в мастерской не имело задвижки и открывалось на европейский манер – снизу вверх по прямой. В самом начале салазки немного скрипнули, но дальше окно поехало вверх будто по маслу. Оказавшись в мастерской, Тихон почувствовал затхлость давно не проветриваемого помещения. Раньше тут витали запахи древесины, столярного клея, хвойной смолы. Теперь мастерская напоминала склеп. Вернув оконную раму на место, Тихон прошел дальше.

В коридоре стояла мертвая тишина. Каждый скрип половицы отдавался гулким эхом по дому и уходил куда-то наверх. Коробков дошел до двери кабинета хозяина, потрогал ее, и она легко отворилась. Тихон подошел к столу и сел на место покойного хозяина. Воспоминания нахлынули на него. Дверь отворилась и на пороге обозначился силуэт Фриды. Шепотом женщина спросила:

– Тихон, это ты? Я знаю, что это ты.

– Я, Фрида, я!

Женщина на цыпочках быстро приблизилась к нему и прижалась всем телом:

– Думала, что больше тебя не увижу. Каждый день вспоминала наши беседы и благодарила Бога за те минуты. Где же ты пропадал?

– Потом расскажу. Никак не думал, что ты тоже окажешься в безвыходном положении.

– Я по-любому хотела вернуться в Германию, да денег нет на обратную дорогу. Там ведь родня осталась, а здесь никого у меня нет, и работы нет. Хотела вязать носки и варежки, продавать их, так меня с рынка чуть ли ни метлой выгнали. Орали, что немчуре там делать нечего.

– Теперь послушай мою историю.

Тихон рассказал о своей лесной жизни, о стремлении вернуться к людям, об обмане, который с ним сотворили и поставили тем самым на грань самоубийства.

Фрида обрадовалась, что вместе с Тихоном будет искать выход из сложившегося положения, в котором может кроется спасение для обоих. Утром перешли в гостиную и после трапезы продолжили обсуждение плана действий. Фрида без раздумий согласилась пойти в Посольский приказ и попытаться договориться о своем отъезде в Германию. Надеялась сразу получить прием у Копытина.

Как только за ней закрылась дверь и щелкнул замок, Тихон от нечего делать пошел в кабинет покойного хозяина. И снова уселся на его место. Занавески плотно закрывали вид на улицу и этим обеспечивали спокойствие. Коробков вспомнил бабкин знак и воспроизвел его рисунок в своей памяти. Провел пальцем по поверхности стола, повторяя очертание и зигзаги. Ничего сложного в том не обнаружил и подумал, что старуха скорее всего морочила ему голову, заставляя тренироваться в начертании этой каракули. Тихон достал из своего кармана лист бумаги и повторил грифелем изображение. Каково же было удивление, когда на бумаге получилось совсем не похожее на то, что сидело в его голове.

Тихон снова начал тренироваться на поверхности стола, снова пришла к нему уверенность, но на бумаге вышло нечто несуразное. Чем дольше он занимался этим занятием, тем хуже у него получался рисунок. Сколько времени прошло он не заметил и очнулся, когда в дверь тихонько постучали. Подойдя к двери, услышал голос Фриды.

Выражение ее лица сильно напугало Тихона. Вероятно затея, придуманная Тенью и Акулиной провалилась.

– Пришла я в Посольский приказ, уткнулась на входе в ярыжку. Всех посетителей он спрашивал о причине визита. Двоих, стоявших впереди, отправил восвояси.

– А ты что ему сказала?

– Прежде, чем говорить, заплакала. После третьего требования ярыжки вытереть сопли, упала на колени и стала умолять допустить меня до дьяка Копытина.

– Небось сказал, что дьяка нынче не будет в Приказе и велел уходить?

– Ни в жизнь не догадаешься. Он попросил у меня три рубля, но только не медяками. Деньги у меня при себе были, и я согласилась.

– Прямо в наглую сказал?

– На ухо, шепотом. Я тоже не в руки ему деньги отдала, а вроде ненароком положила в карман его кафтана. Он запустил туда руку и, видимо, наощупь пересчитал деньгу.

– И в конце концов отвел к дьяку?

– Сказал, что пропуском к дьяку Копытину ведает подьячий Перепелкин, но допуск к нему стоит еще четыре рубля.

– И ты?

– Пришлось отдать. Как только деньги перешли к нему в карман, он закрыл перекладину на защелку и велел остальным посетителям ждать. Повел меня на второй этаж. Подьячий Перепелкин сидел в узкой комнатенке за дубовым столом и свернутой в трубочку бумагой бил мух, а они прилетали и прилетали целыми стаями, садились на стол и будто дразнили его. Ярыжка назвал мою фамилию и ушел. Перепелкин отложил трубочку в сторону и поинтересовался зачем я пожаловала. Сказала, что дьяк Копытин по слухам ведает возвращением немцев на родину. Подьячий достал лист бумаги и велел изложить письменно причины моего возвращения. Я предупредила, что по-русски писать не умею.

– А он?

– Он велел писать по-немецки. Видимо, знает наш язык, потому как прочел мою писанину и кивнул головой. Попросил показать паспорт, вернул его и сообщил, что встреча с дьяком Копытиным стоит двадцать пять рублей серебром.

– Чего-чего?

– Чтобы представить меня дьяку, ему надо заплатить двадцать пять рублей. Он назначил встречу на завтрашний день в полдень. Сказал, что если денег не найду, то могу и вовсе не приходить. Деньги такие у меня имеются, но они почитай последние.

– Деньги мы возьмем у тех, кто нас надоумил на это. Еще свой интерес туда добавим. Завтра поутру приезжай в Красное село. Как найти тот дом, где я живу, расскажу позже. Там выдам тебе деньги на посещение дьяка. Отдашь деньги дьяку, возвращайся в Красное. Коли включат в посольство, место отправления не называй, а дату оставь настоящую. Местом по-любому назовешь Сергиеву слободу. По деньгам буду требовать с них семьдесят четыре рубля. Пусть раскошеливаются.

– А у них есть такие деньги?

– Найдут. Сейчас я спрячусь и уйду по темноте.

В кромешной мгле, Тихон вынырнул на улицу и по-кошачьи двинулся на окраину слободы. Карета уже его ждала. Впереди предстоял разговор с Акулиной и с тем человеком-невидимкой.

Дверь в избу оказалась незапертой. Бабка ждала его на лавке у печи.

– Глянь, явился Ванятка после трудов праведных, – проскрипел старушечий голос.

– Не зубоскаль, Акулина, дай парню отдышаться, – послышался знакомый бас, но силуэта нигде не проглядывалось.

– Особо упрашивать немку мне не пришлось. В Германии у нее родня имеется, а тут вообще никого. Сходила она в Посольский приказ и вернулась с чем пришла.

Тихон обстоятельно рассказал о походе Фриды в Приказ и назвал сумму. Предупредил, что девка придет с утра за деньгами.

– Копытин назовет куда приходить и какое время отправление? – прогудел бас.

– А как по-другому? Не сразу же ее в поезд посадят. Так что, денег дадите?

– Уж не удумал ли ты, Ванятка, нагреть нас на семьдесят четыре рублика и скрыться вместе со своей немкой? – проскрипела Акулина.

– Ты, бабка, видела ее, немку эту? То-то же! Надо сильно не любить свое мужское достоинство, чтобы дружить с такой красавицей. Так что с деньгой? Может, Акулина, твой перстенек заложить для общего дела?

– Какой такой перстенек? – послышался бас.

– Ванятка на улице колечко нашел и мне подарил, – протараторила Акулина.

– Так было, Ванятка? Отвечай!

– Так и было, – Тихон понял, что старуха втихаря ведет дела с Клычком.

– Ступай, старая, принеси семьдесят четыре рубля, – велел бас, – небось схрон твой ломится от накоплений. Думаешь с собой в могилу забрать?

– Тебя еще переживу, – огрызнулась Акулина и пошла на двор, плотно затворив за собой дверь.

Тихон пересчитал деньги, сложил в карман своего кафтана и сказал:

– Завтра к вечеру будет полная ясность с отправкой посольства.

– Ты, Акулина, одних этих молодцов не оставляй. Каждый шаг стереги, – силуэт мелькнул у двери и растворился.

– Мог тебя, Акулина, сдать перед Тенью с перстенёчком от Клычка, но добрый я, не хочу тебя злить.

– А я не боюсь, не таких начальных людей видела на своем веку.

– Кто он такой, этот мужик, чего так прячется?

– Его при всех выездах Софьи увидеть можно, не в свите, конечно, и не у ножек царевны. Сбоку-припеку, но на виду.

– Тогда поди не бедствует? Зачем ему дела воровские, да душегубные?

– Человек, познавший рисковое дело, жить по нормальному уже не может.

– Если на благо, то пусть.

– Если на благо себе.

– Что, бабка, за узор ты давеча мне подсунула? Пока ждал Фриду, попробовал начертить и за этим занятием счет времени потерял.

– Секрету моему уже за пятьдесят годков будет. Началось все в остроге Самарской крепости. Ждала черёда, когда голова моя с плеч скатится. Много нас в том подземелье томилось. Обнаружился звездочет из Персии, дед с лысой головой и седой бороденкой клинышком. Мало того, что я одна баба среди всех, так еще и самая молодая. Звездочет, чтобы меня успокоить, дал ту самую бумажку, что я тебе надысь показывала. Предупредил, что, когда знак начнет получаться, то могу любое желание загадывать.

– Получилось?

– И получилось, и сбылось. Перед тобой сижу, а знак этот называют гюльбашах. Запомни гюль-ба-шах! Слово сие, для людей сведущих, многое означает.