Елена Ровинская
Стриптизерша
Пролог.
– А-а-а! – женский визг взметнулся в ярко-синее небо.
Не хватало лишь стаи голубей, что сорвалась бы с крыш, тяжело и громко хлопая крыльями.
– А-а-а!
Не помня себя от ужаса, продолжая кричать, девушка сбежала по лестнице вниз.
Остановилась под опоясывающим здание мотеля балконом и завизжала, набрав в грудь побольше воздуха.
– Флори! Флори повесилась!..
Захлопали двери. Над перилами стали появляться взлохмаченные головы. Испуганные двичьи голоса запричитали на все лады. Кто-то, закусив губу, приоткрыл дверь комнаты, из которой только что выбежала Маша.
В неясном свете, проникающем в ванную через приоткрытую дверь, было видно, как потемнело лицо покойницы. Босые ступни медленно покачивались из стороны в сторону. Под ними, ножками вверх, лежал маленький банный стульчик из зеленого пластика…
Глава 1.
Walking Street…
Сердце ночной Паттайи.
Пешеходная улица длиной в километр, освещенная пульсирующим неоном реклам.
После заката, здесь не проехать ни одной машине. Плотно, плечом к плечу, движется с обеих сторон улицы разношерстная толпа.
Кого здесь только не встретишь. Индусы, арабы, русские, американцы, французы, англичане, австралийцы, испанцы, греки… Если задаться целью, в толпе можно отыскать гражданина практически любой страны мира.
И все они, покачиваясь в такт музыке, звучащей со всех сторон, из каждого бара, каждой дискотеки, оглядываются по сторонам, предвкушая, что принесет эта ночь.
Вдоль тротуара пританцовывают, вращая крутыми силиконовыми бедрами, ледибои. Большинство из них так и не успело избавиться от главного символа своего пола. «Если тайка слишком красивая, – говорят опытные туристы – можете быть уверены, это таец!» Чуть поодаль, чтобы разница не слишком бросалась в глаза, трутся в притворном экстазе о длинные металлические шесты настоящие тайские женщины. Танцовщицы гоу-гоу.
Для любителей дешевого местного секса.
Девушки подороже на улицах не стоят. Стриптизерши, – в основном украинки или же русские, равнодушно разглядывают бредущую внизу толпу, из освещенных стеклянных кабин. Отворачиваются от направленных со всех сторон фотокамер, не столько из стыда быть в последствии узнанными, сколько из нежелания позировать кому-то задаром: в большинстве клубов эта услуга оценивается в пятьсот батт.
Переспать со стриптизершей, конечно, можно. Но нелегко. Большинство на подобные эскапады решается лишь по любви, а любить стриптизерш обычно, довольно дорого. Даже по местным ценам.
Зазывалы с плакатами, на которых написано, что за тысячу батт можно ночь напролет люботься с местными девушками, пытаются отвлечь зевак от светлокожих красавиц.
Напирают с написанными на корявом английском, а то и русском табличками:
«Женщина, которая курит половыми органами»
«Лесбийское-шоу!»
«Танцовщицы гоу-гоу»
От продавцов секса не отстают продавцы других удовольствий – еды и выпивки.
На Walking Street – продается все… Ну, или, почти все. Неисправимые романтики уверяют, будто любовь, честность и преданность по-прежнему нельзя купить за деньги, но те, что прогуливаются ночами вдоль Walking Street приехали в Тайланд отнюдь не в поисках вечных ценностей.
Их больше интересует секс, жратва и выпивка, а уж этого добра здесь хватает. И именно ради них, орут дурным голосом зазывалы, извиваются проститутки, прогуливаются вдоль своих стеклянных витрин стриптизерши и трясут накладными грудями нахальные ледибои.
Глядя на последних, одетых в самый вульгарный минимум, трудно поверить, что лет пятьдесят назад, Паттайя была скромной рыбацкой деревушкой, где маленькие мальчики совсем не мечтали стать девочками, когда подрастут.
А потом в Паттайе расположилась американская военная база, обитатели которой, уцелевшие во вьетнамских джунглях, хотели лишь одного: почувствовать, что все еще живы.
Приводить американцев в чувства оказалось настолько выгодно, что к прежнему своему занятию – рыбной ловле, Паттайя так никогда и не вернулась.
И в угоду туристам, которые еще в бюро путешествий получают полный прайс-лист о том, кого, где, как и за сколько здесь можно отыметь, каждую ночь, ночь напролет танцует, бурлит музыкой и огнями Пешеходная Улица.
Глава 2.
«Кама-Сутра», один из стриптиз-клубов с русскими девушками, готовился к вечернему открытию. В пропахшем вчерашним потом, духами и сигаретным дымом зале, было тихо.
В гримерке, где переодевались девушки, тоже.
Валентина, выкрашенная перекисью блондинка с узким, неприятным лицом, спокойно пыталась отодрать от зеркала стикер, на котором было мультяшными буквами написано: «Флори».
Словно не замечая взглядов, которые исподтишка бросали на нее остальные, Валентина собрала в пакет содержимое ящиков, после чего переложила в него свою собственную косметику.
Теперь она пыталась уничтожить последнее напоминание о бывшей владелице.
Со стороны зала раздались шаги и, отдернув занавеску, в гримерную вошла Ира. Усталость и раздражение сквозили в ее глазах. Валентина с грохотом захлопнула ящик и, упершись кулаками в бедра, повернулась ко вновь прибывшей.
– Ну, что там? – заговорили со всех сторон. – Что полиция?
– Ничего, – отрезала Ира. – Самоубийство.
– Самоубийство? – с ужасом спросила Джессика, округляя глаза.
На самом деле, ее звали Олей, но этот факт своей биографии, Джессика вспоминать не любила. Как и большинство стриптизерш, своему настоящему имени, она предпочитала звучное английское.
– Да, золотце, – огрызнулась Ира. – Когда человек вешается, это, как правило, самоубийство!
– Зачем она это сделала? – Маша, бывшая соседка Флори по комнате, вновь принялась всхлипывать.
– Потому что – дура, прости меня, господи!
– Как тебе не стыдно так говорить о мертвых?! – возмутилась Валентина.
– Тебе же не стыдно занимать ее стол в раздевалке! – парировала Ира.
– Флори его любила! – истерически выкрикнула вдруг Маша. – Понятно тебе? Любила!!! Тебе этого не понять!
– Любила?! Стол?
– Ваньку!
Ира в бешенстве швырнула сумку на свой столик:
– Да откройте глаза, дуры! Просто откройте свои долбанные глаза и посмотрите правде в лицо! Вы думаете, кто-то из тех, кто сюда приходит, ищет любовь? Нет, мои ласточки, они ищут, кого бы трахнуть! И если бы у Флори было чуть больше мозгов, она бы просто нашла себе другого. Но не-е-е-т! Флори решила всех наказать за то, что Иван Сергеич ее не любит. Всех, кроме Ивана Сергеича! Потому что он сегодня утром улетел в Хабаровск, и сейчас спокойно ужинает свой ужин со своей женой и своими двумя детьми. Конец!
– Ты… Ты – холодная! – прошептала Маша, указывая в Ирен пальцем там, словно собиралась проткнуть ее им насквозь.
– Нет, это Флори теперь холодная, – ответила Ира.
И больше никто не произнес ни слова.
***
С тех пор, как ей позвонили из дома, где жили девочки и сообщили страшную новость, Таня не переставая плакала и пила валерьянку. Она была администратором клуба всего лишь месяц. И весь этот месяц у нее было полно неприятностей и с девочками, и с конфликтами девочек между собой, но когда она уже почти что поверила, что худшее позади, Флори преподнесла ей главный «сюрприз».
Сидя в кондиционированной прохладе офиса, Таня никак не могла успокоиться.
Хозяйка «Кама-Сутры», Марина Кротова – женщина с жестким, властным лицом, сидела за столом и раздраженно поигрывала кубиками льда в стакане с водой.
– Почему они держали вас так долго?
– Сначала вс…вск…вскрытие делали, – заикаясь, пробормотала Таня. – Они брали показания у нас, а потом делали вскрытие.
– Вам что ли? – раздраженно спросила Марина.
– Ф..флори!
Марина плотно сжала губы, позвенела в своем бокальчике льдом. Предстояло еще очень много всего, в том числе: разговор с безутешными родителями, агентской фирмой, через которую к ним попала Флори и, совсем уж нелегкий, с братом.
Все то время, что они на паях владели «Кама-Сутрой», Марина только и делала, что ругалась с ним из-за того, что он спит со стриптизершами. Иван слушал, кивал и… принимался за старое. А Соня сидела дома и растила детей, в надежде, что когда-нибудь ее Ваня угомонится. Ведь не ушел же до сих пор, значит, любит.
А он и впрямь не думал о том, чтобы уходить от жены. До тех пор, пока не познакомился с Флори. Марина, зная брата, как облупленного, насторожилась, едва увидев их вместе. И не зря.
Как чувствовала…
«Что ж ты вчера ничего не почувствовала, дура?!» – набросилась она сама на себя.
Марине было что скрывать: накануне у них с Флори состоялся долгий и неприятный разговор об Иване. Поначалу директриса пыталась быть терпеливой и мудрой: с кем не бывает?
Ей уже не раз приходилось вести подобные беседы с пассиями Ивана и девушки обычно чувствовали, что прав не тот, кто прав, а у кого больше прав. Они уходили без боя, признавая правоту ее слов и не упорствуя в типично женском стремлении верить в сказку о том, что даже женатые мужчины порой бросают жен из-за любовниц.
Флори оказалась упрямой. Марине пришлось оставить душевную философию и задействовать тяжелую артиллерию. Пригрозив непокорной стриптизерше выслать ее домой без денег и, не добившись успеха, Марина повела себя, как на базаре. Открыла пошире рот и загрузив ошалевшую стриптизершу оскорблениями и прогнозами о том, что с Флори станет после того, как брат поматросит и бросит. А он бросит: другого пути нет.
И сейчас, когда его жена снова беременна, Флори и мечтать не следует о том, что Иван бросит Соню.
Последнее было враньем, но видя, как девушка изменилась в лице, Марина ухватилась за удачную находку и прибавила еще подробностей.
Выпроваживая Флори из своего кабинета, Марина была уверена в том, что между ними с Иваном все будет кончено.
Правда, ей и в страшном сне не могло привидеться, что кончено будет все таким образом. Теперь Марину мучила совесть… И страх.
– А Ирен почему поехала? – спросила она у Тани.
– Она первая ее увидела. Точнее, первой была Маринка, но она едва говорит по-английски…
– Странно, что она не оставила никакой записки, – медленно проговорила Марина, возвращаясь к своим собственным опасениям. – И никому ничего не сказала…
– Я попросила Валентину поспрашивать…
Марина изменилась в лице.
– Зачем?!
– Ну… Ну, вы же сами всегда хотите быть в курсе, что происходит между девочками…
– Ничего я не хочу! – огрызнулась Марина. – Ладно, хватит уже. Иди работай. Девять часов, а у тебя витрина пустая. Иди, поторопи их.
Глава 3.
Пиво было теплым.
Ира допила, морщась, остатки. С силой вдавила банку в песок и тут же потянулась за новой. Пляж, бассейн и пиво, вот и все развлечения…
Солнце стояло в зените, однако здесь на берегу это ощущалось не так сильно, как у бассейна возле их дома. Там солнце просто вдавливало тебя в шезлонг, размазывало по нему раскаленной ладонью. Здесь, охлажденное свежим бризом с моря, его прикосновение становилось почти что нежными.
Солоноватый запах моря смешивался с дымом от жарящихся на жаровнях креветок и кальмаров. На лотке у «Севен-Элевен» через дорогу, жарили на гриле куриные окорочка и нанизанные на деревянные палочки, куриные сердечки.
Справа и слева слышались выкрикиваемые на корявом английском предложения торговцев едой и фруктами с лотка.
– Food, Madame? Food?
Побережье Паттайи жило своей дневной суетливой жизнью.
Торговцы сувенирами спешно навязывали загорающим кошельки из кожи «крокодила», покрывала с вышитыми слонами, и дурацкие шапки, – полосатые, с вытянутым вверх хвостиком, вроде той, что носил Буратино.
Народные «целители» – чудодейственные таблетки, которые гарантировали женщинам то потерю веса, то рост груди. А мастера татуировки хной, разрисовывали ничего не понимающих туристов, требуя взамен четыреста батт.
Побережье суетилось, спеша до заката успеть выручить как можно больше наличных. А солнце между тем уже окрашивало море в цвета расплавленной бронзы.
– Странно все это, – задумчиво пробормотала Ники, вдавливая в песок окурок. – Все так же, как было раньше, ничего не изменилось! И никто даже не заметит, что одним человечком на свете стало меньше. Только Машка попросила ее перевести в другую комнату.
– Ага, к Рульке! – Ира коротко усмехнулась. – Может, мне тоже попроситься к Стьяго? Я боюсь спать на том же самом этаже, где все произошло!
Ники не улыбнулась, продолжая чертить пальцем какие-то линии на песке.
– Меня другое поражает, – сказала Ира, вновь становясь серьезной. – Как можно так поступить с родителями? Ты представляешь, что они сейчас чувствуют?
– Тебе кажется, будто все родители такие, какими были твои. А есть и другие, как у Флори: отец – алкаш, который пьет и лупит их смертным боем и мать-мученица, которая заделалась иеговисткой.
– И все равно! Из-за Ивана Сергеича вешаться…
– Тебе ведь все равно, Ир. Тебе же плевать…
– Плевать или нет, но я не понимаю. Я бы так ни за что не поступила!
– А представь, если бы Стьяго был женат и с детьми!
– При чем тут Стьяго?
– При том, что ты с ним уже три года расстаешься, потом снова напиваешься и возвращаешься. Когда-нибудь, он не выдержит и даст тебе пинка под зад. И вот тогда, Ирочка, ты запоешь по-другому.
– Если бы… Ты же знаешь, как тяжело работать, когда на тебя твой парень смотрит. Работал бы он в ресторане, как Машкин Рулька, это еще куда не шло. Но когда он у нас ди-джеем работает… Ты же знаешь, какой он бешеный – хуже Ивана Сергеича. Мне и без того тошно, как подумаю про свой возраст, да про то, что идти некуда, хоть вешайся. А денег, с тех пор, как Стьяго крутит нам диски, у меня едва хватает на уколы от целлюлита.
– Деньги в жизни не главное.
– Да-да, знаю. Главное, это – любоф-фь. До гроба. Как у Ромео и Джульетты.
Ира поджала губы, слегка дернув при этом головой. Сделав большой глоток пива и поднялась.
– И что ты собираешься делать?
– Пойду, куплю еще пива…
– Да нет, со Стьяго.
– А что я могу с ним сделать? – спросила Ира, игнорируя последний вопрос. – Жениться на мне он не может, а просто так жить с ним в Германии я не могу. Вот и сказке конец.
– Но почему он не может на тебе жениться?..
– Потому что его папочка – итальянец, а я трясу голыми сиськами и танцую приваты. И что скажут-скажут! – она раздраженно вскинула указательный палец, – что его девушка – проститутка. Такой не место в семье благочестивых католиков…
Ники поморщилась. Грань между показом своего тела и его продажей была слишком тонкой. Она и сама стеснялась своей профессии, а потому слова Стьяго, пусть даже и не им лично сказанные, причинили ей боль.
– Мы – не проститутки! – свирепо начала было Ники, но тут же умолкла: прямо к ним, торопливо перебирая пухленькими ножками, бежала Джессика и ее грудь тряслась в чашечках лифчика, как желе.
– Девочки, мне та-ак стыдно! – вопила на бегу Джессика.
– Застрели меня, – простонала Ира.
– Я сейчас выхожу из воды, смотрю: тот мужик, с которым я вчера в эскорт ходила, идет. Та-а-к стыдно, девочки, ужас! Спрячьте меня!
– Иди в пень, Джессика, – раздраженно отталкивая от себя холодное мокрое тело, пробормотала Ира. – За что тебе стыдно? Что ты вчера всего с одним индусом вчера в эскорт сходила?!
Глаза Джессики округлились. Гримаска невинной девочки заставила ее лицо разгладиться, рот приоткрылся, ресницы хлопнули дважды.
– А не надо этого стыдиться! – почти нежно сказала Ира. – Если не умеешь зарабатывать головой, зарабатывай другой дыркой, только целочку из себя не строй!
– Голова – не дырка, – обиделась Джессика.
– Смотря у кого! – резонно ответила Ира, поднимаясь. – И сделай так, чтоб, когда я вернусь тебя не было, хорошо?
Девушки проводили взглядами стройную фигуру Иры, которая прошмыгнула между раздвигающимися стеклянными дверями в «Севен-Элевен» и прямиком направилась к холодильным шкафам с пивом.
– Почему она на меня так злится? – спросила Джессика. – Это все-таки, она меня ударила!..
Подруга замялись.
– Завидует. На нее индусы внимания не обращают.
Джессика немного подумала, старательно прикрывая лицо широкими полями шляпы, после чего ее миловидная, но на редкость глупая рожица вновь появилась на свет.
– Я все рассказала Тане, – таинственно прошептала она.
– Что именно?
– Что Ирка меня вчера ударила…
– Гос-споди! – Ники взволнованно села, обхватила колени руками. – Она тебя не ударила… Она тебя похлопала по щеке.
– Нет, ударила! – перебила Джессика. – Я подошла к мужику, с которым она сидела, а она дала мне пощечину.
Ники нервно прищурилась.
– Это тебя Валентина научила, что сказать?
– Валентина тут ни при чем! – Джессика уставилась на свои ноги.
– А я так думаю, что «при чем». На этой работе, дурочка, друзей нет. И если Валентина с тобой дружит, значит ей что-то нужно. Но поверь, что когда ты перестанешь быть ей нужна, она тебя выбросит, как использованный гандон.
– Ты так говоришь, потому что Ирен – твоя подруга! Но это еще не дает ей права бить меня по лицу…
Сзади внезапно звякнули друг о друга жестянки. Девушки рывком обернулись, как застуканные за чем-то непристойным, две школьницы.
– Ой! – пискнула Джессика, глядя на Иру так, словно та на ее глазах превращалась в Годзиллу. – Ты вернулась?
Ира не ответила: она сосредоточенно крутила головой в поисках чего-то, судя по выражению лица, важного. Видимо ее взгляд набрел на искомое: лицо Ирен просветлело и она сосредоточенно рванула к, только что закончившим волейбольный матч, мужикам.
– Можно у вас мячик попросить? На секундочку?
– Такая девушка, как вы должна не просить, а приказывать, – галантно ответил владелец мяча – сурового вида мужчина средних лет, чья манера говорить и обилие синих татуировок на заросшей седой шерстью груди, выдавала в нем выходца из крутых девяностых.
Ира поймала брошенный ей мяч и, подкидывая его на пальцах, вернулась к Джессике.
– Ударила тебя по лицу, говоришь? – спросила она так нежно, что Джессика про себя отметила: не стоит вызывать ее на еще большую мягкость.
Ира легко вскинула мяч, подняла руку и по волейбольному, четко и сильно, послала мяч в ствол одной из растущих вдоль набережной кокосовых пальм.
Звонко бумкнув о ее ладонь, мяч стрелой метнулся вперед, еще раз громко ударившись о ствол пальмы, вернулся в пославшие его руки.
– Если я тебя ударю, Джессика, – мягко начала Ира, поигрывая мячом, – у тебя башка отлетит.
Последние слова она произнесла быстро и настолько уверенно, что храбрость изменила не только Джессике, но и сидевшей рядом с ней Ники.
Джессика испарилась быстрее, чем вернулся к владельцам мяч.
– Гос-с-споди, – проговорила Ира, – и где только таких дур делают?..
– Дома, – ответила ей Ники. – Под одеялом.
Они рассмеялись, потом осторожно чокнулись запотевшими в один миг банками «Чанга», после чего дружно сделали по глотку.
Глава 4.
Стемнело внезапно, как всегда в тропиках.
Девочки выбрались из тук-тука, пыхтя замершего у их дома, и, смеясь, пошагали по подъездной аллее. До отъезда на работу, – автобус обычно приходил в половине восьмого, – оставалось около двух часов.
Весь персонал клуба, за исключением администраторов и официанток-таек, жил в небольшом отеле, состоящем из трех, расположенных в виде буквы «П» двухэтажных зданий. В центре этого открытого прямоугольника располагался бассейн у которого было так уютно вести долгие длинные разговоры, или просто ржать и пить пиво после работы.
Стриптизерши жили в том домике, что служил «П» верхней перекладиной. Домик, на первом и втором этажах, опоясывала узкая терраса, вдоль которой располагались входные двери в номера. Ира и Ники жили на втором этаже.
Они уже подходили к лестнице, когда навстречу им поднялся со ступеней темный силуэт. Им не надо было гадать, кто это мог быть: чуть помедлив, широкоплечая фигура шагнула в полосу света, идущую из открытой двери первого этажа, медленно выпрямив шею, Стьяго заглянул ей в глаза.
За несколько минут Ира пережила, кажется, сразу несколько жизней. Сердце ее трепыхалось, пульсировало где-то в горле, мешая дышать. В глазах отразилось по стоящему перед ней парню, но прежде, чем она сумела взять себя в руки, чтобы хоть что-то сказать, Стьяго кивнул головой Ники и отошел к стене, давая им пройти.
– Ребят, – начала по-английски Ники. – Вы, как дети!..
Ира похолодела изнутри, чего так не хватало дрогнувшей в ее руке банке с пивом. Воспоминания окружили ее, как рой пчел и жалили они так же больно. Губы Стьяго на ее губах, их дикие ночи, или, вернее сказать, рассветы, когда они занимались любовью, исступленно, с такой яростью, словно у них не было завтра.
Помимо воли ее глаза вновь и вновь обращались к его лицу, пытаясь отыскать в его чертах хотя бы намек на то, какие чувства испытывает он, но лицо Стьяго было неподвижно, как лицо статуи.
– Ну, почему же, как дети? – его голос был спокоен, как и лицо. – По-моему, мы ведем себя, как взрослые.
Ира почувствовала, что Ники взяла ее за руку и тянет за собой к лестнице, вслед за собой. Единственное, на что ей хватило сил, так это переставлять ноги. Словно что-то внутри нее умерло, разбилось на лету о стену его холодного безразличия.
Теперь ей все было ясно: он не просто выдерживал характер. Он разлюбил ее. Она любила его, как никогда прежде, любила, всем своим существом, но не могла позволить себе такую роскошь, как быть с ним.
И хотя сердце ее ныло, рвалось к нему в предсмертной тоске, разум был тверд. Заглушая стоны умиравшей надежды, разум повторял лишь одно:
– Все, что ни делается – к лучшему.
